Читать книгу: «Потаенная девушка», страница 4

Перерожденный

Каждому из нас кажется, что есть единственный «я», которому все подвластно. Однако на самом деле это иллюзия, которую с большим трудом создает головной мозг…

Стивен Пинкер¹⁵, «Чистый лист»

Я помню свое Перерождение. Полагаю, именно так чувствует себя рыба, брошенная обратно в море.

«Судный корабль» медленно проплывает над набережной Бостонской бухты, его металлический корпус-диск сливается с ночным небом, затянутым облаками, выпуклая верхняя часть похожа на живот беременной женщины.

Размерами корабль – со старинное здание Федерального суда на земле. Вокруг него – корабли сопровождения; меняющиеся огни на их корпусах временами образуют причудливые узоры, похожие на лица.

Зрители вокруг меня умолкают. Судный день, проходящий раз в четыре года, по-прежнему привлекает большие толпы народа. Я обвожу взглядом задранные вверх лица. Большинство равнодушны, на некоторых застыл благоговейный восторг. Кто-то со смехом перешептывается друг с другом. Я посматриваю на них, но без особого внимания. Нападений не было уже много лет.

– Летающая тарелка! – говорит один из зевак излишне громко. Остальные спешат отойти от него подальше. – Проклятая летающая тарелка!

Толпа оставила прямо под «Судным кораблем» свободное место. В середине стоят наблюдатели-таунинцы, готовые встретить Перерожденного. Но Кая, моего сожителя, среди них нет. Оно сказало мне, что в последнее время уже с лихвой насмотрелось на Перерождения.

Как-то Кай объяснило мне, что формы «Судного корабля» – это дань уважения местным традициям, воспроизведение наших былых представлений о маленьких зеленых человечках и «Плана 9 из открытого космоса»¹⁶.

«Это все равно как ваше старое здание суда было возведено с куполом на крыше, изображающим маяк, путеводный огонь правосудия, в качестве знака уважения морскому прошлому Бостона».

Обычно таунинцы не интересуются историей, однако Кай предпринимало определенные усилия, чтобы познакомиться с прошлым местного населения.

Я медленно прохожу сквозь толпу, приближаясь к перешептывающейся группе. Все они в длинных пальто из плотной ткани – идеальных для того, чтобы спрятать оружие.

Вершина «беременного» на вид «Судного корабля» открывается, и вертикально вверх вырывается яркий луч золотистого света, отражаясь на землю от черных туч мягким сиянием, не дающим теней.

По всему периметру «Судного корабля» открываются круглые люки, и из них выпадают, разматываясь, длинные скрученные канаты. Они вытягиваются, колышутся и извиваются подобно щупальцам. Теперь «Судный день» похож на медузу, плавающую в воздухе.

На конце каждого каната – надежно закрепленный за крючок, расположенный на спине между лопатками, человек, словно рыбина, попавшаяся за таунинским портом. Канаты медленно расправляются, приближаясь к земле, а фигурки на их концах неспешно шевелят руками и ногами, принимая изящные позы.

Я уже почти достиг небольшой группы перешептывающихся. Один из них – тот, который только что слишком громко высказался про летающую тарелку, – засунул руку за отворот толстого пальто. Я ускоряю шаг, расталкивая людей в стороны.

– Бедолаги, – бормочет мужчина с рукой за пазухой, глядя на Перерожденных, возвращающихся домой и приближающихся к свободному пространству в центре толпы. Я вижу, как у него на лице появляется решимость фанатика, ксенофоба, готового убить.

Перерожденные практически добрались до земли. Мой подопечный ждет, когда отсоединятся канаты, связывающие Перерожденных с «Судным кораблем», чтобы их больше нельзя было снова поднять наверх, пока они еще неуверенно держатся на ногах, не зная, кто они такие.

Все еще невинные.

Я очень хорошо помню это мгновение.

У моего подопечного поднимается правое плечо: он пытается что-то достать из-за пазухи пальто. Я отталкиваю в стороны двух стоящих передо мной женщин и прыгаю вперед с криком «Ни с места!».

И тут весь мир замедляется. Земля под Перерожденными взметается вверх, словно при извержении вулкана, и их вместе с наблюдателями-таунинцами швыряет в воздух; они беспомощно машут руками, будто марионетки, которым перерезали нити. Я налетаю на стоящего передо мной мужчину, и волна горячего света заслоняет все остальное.

* * *

На то, чтобы разобраться с задержанным мною подозреваемым и перебинтовать мои раны, уходит несколько часов. Когда мне наконец разрешают идти домой, уже за полночь.

Из-за только что введенного комендантского часа улицы Кембриджа тихи и пустынны. У Гарвард-сквер собралась флотилия полицейских машин, десяток мигалок пульсируют вразнобой. Я останавливаюсь, опускаю стекло и предъявляю свой значок.

Круглолицый молоденький полицейский шумно втягивает воздух. Возможно, имя Джошуа Реннон для него ничего не значит, но он видит черную точку в верхнем правом углу моего значка, точку, которая дает мне право входить в строго охраняемый таунинский жилой комплекс.

– Плохой сегодня день, – говорит полицейский. – Но не беспокойтесь, мы перекрыли все улицы, ведущие к вашему дому.

Он старается произнести «к вашему дому» как можно небрежнее, однако в его голосе сквозит возбуждение. «Он один из них. Он живет вместе с ними».

Полицейский не отходит от машины.

– Если можно, скажите, как продвигается расследование? – Он буквально пожирает меня глазами; его любопытство настолько сильно, что буквально осязаемо на ощупь.

Я понимаю, что на самом деле ему хочется спросить: «На что это похоже?»

Я устремляю взгляд прямо перед собой и поднимаю стекло.

Через какое-то мгновение полицейский отходит в сторону, и я нажимаю на газ с такой силой, что слышится визг покрышек. Машина срывается с места.

* * *

Обнесенный забором комплекс располагается на бывшей территории Рэдклиффского колледжа.

Я открываю дверь в нашу квартиру и вздрагиваю от мягкого золотистого света, который предпочитает Кай. Этот свет напоминает мне о событиях сегодняшнего дня.

Кай в гостиной, сидит на диване.

– Извини, что не позвонил.

Кай поднимается во весь рост в восемь с лишним футов и раскрывает свои объятия, его черные глаза смотрят на меня, словно глаза тех гигантских рыб, что плавают в огромном аквариуме Новой Англии. Я обнимаю его, вдыхаю его аромат, смесь цветов и ароматических специй, запах чужого мира и дома.

– Ты слышало?

Вместо ответа оно нежно раздевает меня, осторожно прикасаясь к бинтам. Я закрываю глаза и не сопротивляюсь, чувствуя, как слой за слоем спадает одежда.

Когда я остаюсь полностью раздетым, я поднимаю голову, и оно целует меня, запуская мне в рот свой теплый и соленый круглый язык. Я обнимаю его и нащупываю на затылке длинный шрам, чьей истории не знаю – и не пытаюсь ее узнать.

Затем Кай обхватывает мне голову первичными руками, прижимая мое лицо к своей мягкой груди, которая вся в пушку. Его третичные руки, сильные и ловкие, обвивают мою талию. Кончики его ловких и чувствительных вторичных рук нежно ласкают мне плечи, затем находят мой таунинский порт, аккуратно раздвигают кожу и проникают внутрь.

В момент контакта я ахаю. Я чувствую, как мои члены напрягаются, затем полностью расслабляются, позволяя сильным рукам Кая удерживать мой вес. Я закрываю глаза, чтобы насладиться тем, как мое тело воспринимается органами чувств Кая. Тем, как теплая кровь, разливающаяся по кровеносным сосудам, образует светящуюся карту пульсирующих красных и золотых прожилок на фоне более холодной синеватой кожи на спине и ягодицах; тем, как мои волосы щекочут чувствительную кожу его первичных рук; тем, как мои беспорядочные мысли постепенно смягчаются и становятся невнятными, откликаясь на его нежные, целенаправленные ласки. Теперь мы с Каем связаны так интимно близко, как только могут быть связаны два рассудка, два тела.

«Вот на что это похоже», – думаю я.

«Не обращай внимания на их невежество», – думает оно.

Я мысленно воспроизвожу события сегодняшнего дня: мое высокомерное и беспечное отношение к своим обязанностям, удивление от взрыва, горе и сожаление при виде погибших Перерожденных и таунинцев. Беспомощную ярость.

«Ты их найдешь», – думает оно.

«Обязательно найду!»

Затем я чувствую, как оно прижимается ко мне всем своим телом, шесть его рук и две ноги исследуют, ласкают, хватают, стискивают, проникают. И я откликаюсь на его движения, мои руки, губы, ноги мечутся по его холодной коже так, как, насколько я уже успел выяснить, ему нравится, его наслаждение такое же красноречивое и сильное, как и мое собственное.

Мысли становятся такими же ненужными, как и слова.

* * *

Крошечная комната для допросов в подвале здания Федерального суда навевает клаустрофобию. Это самая настоящая клетка.

Я закрываю за собой дверь и вешаю куртку. Я не боюсь повернуться к подозреваемому спиной. Адам Вудс сидит, поставив руки на стол из нержавеющей стали и закрыв лицо ладонями. В нем больше не осталось сил бороться.

– Я специальный агент Джошуа Реннон, Бюро защиты таунинцев. – Я по привычке предъявляю свой значок.

Вудс поднимает на меня пустые глаза, налитые кровью.

– Ваша прежняя жизнь закончена, как, уверен, вы сами прекрасно понимаете. – Я не зачитываю ему его права и не говорю, что он может пригласить адвоката: это все формальности менее цивилизованной эпохи. Никакие адвокаты больше не нужны – больше нет судебных процессов, нет никаких полицейских штучек.

Вудс смотрит на меня, и его взгляд наполнен ненавистью.

– На что это похоже? – едва слышно спрашивает он. – Когда тебя каждую ночь трахает один из них?

Я отвечаю не сразу. Вряд ли Вудс при таком беглом взгляде успел рассмотреть черную точку у меня на значке. Затем до меня доходит, что я, вешая куртку, повернулся к нему спиной и он мог разглядеть под рубашкой очертания таунинского порта. Он понял, что я один из Перерожденных, и разумно предположил (его догадка оказалась верной), что человек, у которого открыт порт, связан с кем-то из таунинцев.

Я не клюю на эту наживку. Я вдоволь насмотрелся на ксенофобию, которая толкает таких, как Вудс, убивать.

– После операции вы пройдете всестороннее обследование. Но если вы сознаетесь прямо сейчас и сообщите полезную информацию о своих сообщниках, после Перерождения вы получите хорошую работу, у вас будет полноценная жизнь и вы сохраните воспоминания о большинстве своих родственников и друзей. Однако если вы солжете или ничего не скажете, мы все равно узнаем то, что нам нужно, а вас отправят в Калифорнию убирать радиоактивные отходы, с абсолютно чистым сознанием. И все те, кому вы были дороги, забудут вас начисто. Выбирать вам.

– С чего вы взяли, что у меня были сообщники?

– Я видел вас в момент взрыва. Вы его ждали. Я считаю, ваша задача заключалась в том, чтобы, воспользовавшись последовавшим за взрывом смятением, убить как можно больше таунинцев.

Вудс с неутихающей ненавистью продолжает смотреть мне в лицо. Затем ему внезапно приходит в голову какая-то мысль.

– Вы ведь были Перерождены не один раз, правильно?

Я напрягаюсь.

– Как вы догадались?

– Чистое предположение, – улыбается Вудс. – Вы стоите и сидите чересчур прямо. Что вы совершили в последний раз?

Мне следовало быть готовым к этому вопросу, однако он застает меня врасплох. Через два месяца после Перерождения я по-прежнему еще сырой, не в своей тарелке.

– Вы знаете, что я не могу ответить на этот вопрос.

– Вы ничего не помните?

– Из меня вырезали гниль, – говорю я. – Точно так же, как она будет вырезана из вас. Джоша Реннона, который совершил тот проступок, неизвестно какой, больше не существует, и совершенно справедливо, что проступок его также забыт. Таунинцы – народ сострадательный и милосердный. Они удаляют из меня и вас только то, что действительно ответственно за преступления, – mens rea¹⁷, злую волю.

– «Народ сострадательный и милосердный», – повторяет Вудс. И я вижу у него в глазах кое-что новое: жалость.

Внезапно меня охватывает ярость. Это его нужно жалеть, а не меня! Прежде чем Вудс успевает поднять руки, я набрасываюсь на него и бью кулаком в лицо – один раз, два, три – со всей силы.

Из его разбитого носа течет кровь, руки у него дрожат. Он не произносит ни звука, но продолжает смотреть на меня – спокойно, с сожалением.

– Моего отца убили у меня на глазах, – говорит Вудс. Он отирает кровь с губ и трясет рукой, избавляясь от нее. Капельки крови попадают мне на рубашку – ярко-алые бисеринки на белой ткани. – Мне было тринадцать лет, я прятался в сарае во дворе. В щель в двери я увидел, как отец замахнулся на одного из них бейсбольной битой. Одной рукой существо отбило удар, другой парой рук схватило его за голову и буквально оторвало ее. Затем они сожгли мою мать. Я никогда не забуду запах паленой плоти.

Я стараюсь успокоить участившееся дыхание. Стараюсь видеть сидящего передо мной человека так, как это делают таунинцы: разделенным. Есть перепуганный ребенок, которого еще можно спасти, и есть озлобленный, разъяренный мужчина, которого спасти уже нельзя.

– Это произошло больше двадцати лет назад, – говорю я. – То было темное, ужасное, смутное время. С тех пор мир шагнул далеко вперед. Туанинцы принесли извинения и постарались искупить свою вину. Вам следовало обратиться к консультанту. Вам вживили бы порт, и все эти болезненные воспоминания были бы удалены. И ваша жизнь стала бы свободна от призраков прошлого.

– Я не хочу освобождаться от этих призраков! Вам такое не приходило в голову? Я не хочу забывать. Я солгал и сказал, что ничего не видел. Я не хотел, чтобы мне залезли в сознание и похитили мои воспоминания. Я хочу отмщения.

– Отмщения не будет. Таунинцев, совершивших это, больше нет. Они получили по заслугам, были наказаны забвением.

– «Наказаны», говорите вы, – смеется Вудс. – Таунинцы, совершившие все те преступления, – это те же самые таунинцы, которые сегодня расхаживают здесь, проповедуя всеобщую любовь и будущее, в котором таунинцы и люди живут в полной гармонии. Однако из того, что они способны так кстати забывать, еще не следует, что и мы тоже должны забывать.

– У таунинцев нет цельного сознания…

– Вы говорите так, словно не потеряли во время Завоевания никого из близких. – Вудс повышает голос, и сожаление переходит в нечто более черное. – Ты говоришь как коллаборационист! – Он плюет в меня, и я ощущаю на лице между губами кровь – теплую, сладковатую, с привкусом ржавчины. – Ты даже не знаешь, что они у тебя отняли!

Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, прерывая поток ругательств.

* * *

Я выхожу из здания суда, и на улице меня встречает Клэр из технического отдела. Ее люди вчера вечером уже обследовали место преступления и все зафиксировали, но мы все равно обходим вокруг воронки, выполняя старомодный визуальный осмотр, на тот маловероятный случай, если ее машины что-то упустили.

Что-то упустили. Чего-то не хватало.

– Сегодня около четырех часов утра один из раненых Перерожденных умер в больнице, – говорит Клэр. – Это доводит общее число погибших до десяти: шестеро таунинцев и четверо Перерожденных. Не так плохо, как то, что произошло в Нью-Йорке два года назад, но определенно самая кровавая бойня в Новой Англии.

Клэр – миниатюрная, с острыми чертами лица и быстрыми, порывистыми движениями, вызывающими у меня в памяти воробья. Как единственные сотрудники БЗТ бостонского отделения, состоящие в браке с таунинцами, мы сблизились друг с другом. Про нас шутят, что мы «супруги по работе».

Я никого не потерял во время Завоевания.

Кай стоит рядом со мной на похоронах моей матери. Ее лицо в гробу спокойное, умиротворенное.

Кай нежно прикасается к моему плечу, подбадривая меня. Я хочу сказать ему, чтобы оно не слишком переживало. Кай так старалось спасти мою мать (точно так же, как до того старалось спасти моего отца), однако человеческий организм такой хрупкий, и мы до сих пор не знаем, как эффективно использовать инновации, которым нас обучили таунинцы.

Мы обходим вокруг горы мусора, сцементированные расплавленным асфальтом. Я пытаюсь совладать со своими мыслями. Вудс вывел меня из себя.

– Что у тебя есть по взрывателю? – спрашиваю я.

– Довольно сложная штуковина, – говорит Клэр. – Если судить по уцелевшим частям, это был магнитометр, подсоединенный к цепи таймера. Насколько можно предположить, магнитометр сработал на присутствие поблизости большой массы железа, такой как «Судный корабль». А уже это запустило таймер, настроенный сработать в тот самый момент, когда Перерожденные коснутся земли. Тут нужны были достаточно точные данные о массе «Судного корабля»; в противном случае взрыватель сработал бы на другие яхты и грузовые корабли, проплывающие над Причалом.

– Также были нужны знания о том, как работает «Судный корабль», – добавляю я. – Необходимо было знать, сколько Перерожденных должны были быть там вчера, и рассчитать, сколько времени потребуется на то, чтобы провести церемонию и спустить их на землю.

– Определенно, это потребовало тщательного планирования, – соглашается Клэр. – Мы имеем дело не с одиночкой. Это разветвленная террористическая организация.

Она останавливает меня. С этого места дно воронки, оставленной взрывом, видно как на ладони. Воронка значительно меньше размером, чем я предполагал. Тот, кто это устроил, использовал направленную взрывчатку, энергия которой ушла вверх, – предположительно, чтобы минимизировать воздействие на толпу вокруг.

Толпа.

Непрошеным приходит детское воспоминание.

Осень, прохладный воздух, запах моря и чего-то горящего. Бурлящая многолюдная толпа, но все ведут себя тихо. Те, кто находится с краю, стараются протиснуться в середину, тогда как те, кто в центре, выбираются наружу, словно колония муравьев, копошащихся вокруг дохлой птицы. Наконец я проталкиваюсь в середину, где в нескольких бочках из-под бензина пылают яркие костры.

Я сую руку в карман куртки и достаю конверт. Открыв конверт, я протягиваю мужчине, стоящему у одной из бочек, пачку фотографий. Тот быстро просматривает фотографии, отбирает несколько, а остальные возвращает мне.

– Можешь оставить эти себе и встать в очередь на операцию, – говорит мужчина.

Я просматриваю фотографии в руке. Мама держит на руках меня-младенца. Я сижу у папы на плечах на ярмарке. Мы с мамой спим в одинаковых позах. Папа и мама играют со мной в настольную игру. Я в костюме ковбоя, мама стоит сзади и завязывает платок, закрывающий мне лицо.

Мужчина швыряет остальные фотографии в бочку, и я поворачиваюсь к ней, стараясь разглядеть, что на них, до того, как их охватит огонь…

– Все в порядке?

– Да, – рассеянно отвечаю я. – Последствия взрыва.

Клэр я могу доверять.

– Слушай, – говорю я, – ты когда-нибудь задумываешься о том, чем занималась до Перерождения?

Клэр пристально смотрит на меня. Не моргая.

– Джош, не сворачивай на эту дорожку. Подумай о Кае. Подумай о своей жизни, о той настоящей жизни, какая у тебя сейчас.

– Ты права, – соглашаюсь я. – Просто Вудс немного вывел меня из себя.

– Возможно, тебе следует отдохнуть несколько дней. От тебя не будет никакого толка, если ты не сможешь сосредоточиться.

– Все будет отлично.

Клэр бросает на меня скептический взгляд, но не настаивает. Она понимает, что я сейчас испытываю. Кай сможет прочитать у меня в сознании чувства вины и сожаления. Наши с ним отношения предельно откровенны, и спрятаться в них негде. Мне невыносима мысль, что я буду сидеть дома в безделье, а Кай будет пытаться меня утешить.

– Как я говорила, – продолжает Клэр, – месяц назад строительная компания «У. Г. Тернер» уложила здесь новое покрытие. Вероятно, именно тогда была установлена бомба; наверняка Вудс был одним из рабочих. Тебе нужно начать с этого.

* * *

Женщина оставляет на столе передо мной коробку с документами.

– Это список всех инженеров и рабочих, которые занимались укладкой нового покрытия на аллее, ведущей к зданию Федерального суда.

Она поспешно уходит прочь, словно я заразный, и готова обменяться с сотрудником БЗТ лишь абсолютным минимумом слов.

Полагаю, я действительно заразный в каком-то смысле. После того как я Переродился, всем тем, кто был близок со мной, кому было известно, что я сделал, чьи знания обо мне отчасти формировали личность Джошуа Реннона, также должны были вживить порт, а их воспоминания должны были удалить – в рамках моего Перерождения. Мои преступления, какими бы они ни были, инфицировали всех этих людей.

Я даже не знаю, кто они.

Напрасно я предаюсь подобным мыслям. Это вредно для здоровья – останавливаться на своей прошлой жизни, жизни мертвеца.

Я просматриваю списки один за другим и ввожу имена в телефон, чтобы алгоритмы Клэр проверили их по миллионам баз данных, просеяли антитаунинские форумы и ксенофобские сайты в поисках совпадений.

Однако я все равно внимательно читаю документы, строчку за строчкой. Иногда человеческий мозг может найти связь, которую пропустят компьютеры Клэр.

Компания «У. Г. Тернер» работала аккуратно. Все соискатели проходили тщательный отбор, и алгоритмы не нашли в их прошлом ничего подозрительного.

Через какое-то время имена сливаются в сплошное месиво: Келли Айкхофф, Хью Рейкер, София Ледей, Уокер Линкольн, Хулио Костас…

Уокер Линкольн.

Я возвращаюсь к анкете. На фотографии белый мужчина лет тридцати с небольшим. Узкие глаза, редеющие волосы, перед объективом не улыбается. Вроде бы ничего примечательного. Мужчина кажется мне совершенно незнакомым.

И все же есть в его имени что-то такое, отчего я колеблюсь.

Фотографии корчатся в пламени.

На самой верхней – мой отец, стоящий перед нашим домом. Он держит винтовку, лицо у него угрюмое. Когда пламя поглощает его, я успеваю заметить в углу фотографии знак, обозначающий пересечение двух улиц.

Уокер и Линкольн.

Я ловлю себя на том, что меня бьет озноб, хотя обогреватель в кабинете включен на максимум.

Я беру телефон и запрашиваю составленное компьютером досье на Уокера Линкольна. Данные по кредитным карточкам, распечатка телефонных звонков, история поисковых запросов, присутствие в интернете, характеристики с работы и учебы. Алгоритмы не обнаружили ничего необычного. Уокер Линкольн производит впечатление образцового «среднего гражданина».

Мне еще ни разу не приходилось встречать личное дело, в котором маниакально подозрительные алгоритмы Клэр не нашли бы никаких шероховатостей. Уокер Линкольн чересчур идеален.

Я изучаю распечатку покупок по его кредитной карточке: древесный уголь, жидкость для розжига, мангал.

Затем, примерно пару месяцев, ничего.

* * *

Пальцы Кая уже готовы проникнуть мне в порт, но я останавливаю его.

– Пожалуйста, не сегодня.

Вторичные руки Кая застывают, колеблются, затем нежно проводят по моей спине. Оно отступает. Его глаза смотрят на меня, в полумраке квартиры подобные двум бледным лунам.

– Извини, – говорю я. – У меня голова занята, неприятные мысли. Я не хочу тебя обременять.

Кай кивает – этот чисто человеческий жест кажется совершенно не к месту. Я признателен его стараниям улучшить мне настроение. Оно всегда относится ко мне с пониманием.

Кай уходит, оставляя меня обнаженным посреди комнаты.

* * *

Домохозяйка утверждает, что ей абсолютно ничего не известно о жизни Уокера Линкольна. Квартплата (в этой части Чарльзтауна отвратительно низкая) переводится прямо на счет первого числа каждого месяца, домохозяйка в глаза не видела Линкольна с тех пор, как он поселился у нее четыре месяца назад. Я предъявляю свой значок, и она дает мне ключ от его квартиры и молча провожает взглядом, пока я поднимаюсь по лестнице.

Я отпираю дверь и зажигаю свет; меня встречает картинка из каталога мебельного салона: белый диван, кожаный пуфик, стеклянный кофейный столик с аккуратной стопкой журналов, абстрактные картины на стенах. Везде полный порядок, все вещи на своих местах. Я принюхиваюсь: здесь не пахнет ни готовкой, ни моющими средствами, ни дезодорантом – обычной смесью запахов в помещении, где живут люди.

Квартира кажется одновременно знакомой и незнакомой, словно я переживаю дежавю.

Я прохожу по квартире, открывая двери. В шкафах и спальне такой же идеальный порядок, как и в гостиной. Абсолютно безликий, абсолютно нереальный.

Солнечный свет, проникающий в окна вдоль западной стены, образует на сером ковре четкие параллелограммы. Золотистый – любимый оттенок Кая.

Однако повсюду тонкий слой пыли, накопившейся за месяц, а то и за два.

Уокер Линкольн – призрак.

Наконец я оборачиваюсь и вижу то, что висит на входной двери, – маску.

Я беру ее, надеваю и захожу в ванную.

Мне хорошо знакомы такие маски. Они изготавливаются из мягких, податливых программируемых волокон на основе таунинских технологий; из этого же самого материала делают стропы, на которых Перерожденных спускают обратно в мир. Активируемая теплом человеческого тела маска принимает запрограммированную заранее форму. Какими бы ни были черты лица под ней, она создает внешнее подобие лица, заложенного в ее память. Использовать подобные маски имеют право только сотрудники правоохранительных органов. Мы иногда пользуемся такими, чтобы внедриться в ксенофобские ячейки.

В зеркале я вижу, как холодные волокна маски постепенно оживают, словно тело Кая от моего прикосновения, растягивая и сжимая мягкие ткани и мышцы у меня на лице. На какое-то мгновение мое лицо превращается в бесформенное месиво, напоминающее чудовище из кошмарного сновидения.

Затем бурлящее движение прекращается, и я вижу в зеркале лицо Уокера Линкольна.

* * *

После того как я Переродился, первым, что я увидел, было лицо Кая.

То было лицо с черными рыбьими глазами и кожей, пульсирующей так, словно под ней копошились крошечные черви. Сжавшись от страха, я попытался попятиться назад, но отступать было некуда. Подо мной была стальная доска.

Кожа вокруг глаз Кая сжалась и снова растянулась – я не мог понять эту чуждую гримасу. Оно отступило назад, оставляя мне свободное пространство.

Я медленно уселся и огляделся вокруг. Я находился на узкой стальной полке, закрепленной на стене крошечной камеры. Свет был слишком ярким. Меня захлестнула тошнота. Я закрыл глаза.

На меня накатило мощное цунами образов, обработать которые я не смог. Лица, голоса, события, стремительно сменяющие друг друга. Я открыл рот, чтобы закричать.

И Кай мгновенно бросилось на меня. Оно обхватило своими первичными руками мою голову, удерживая меня на месте. Меня обволокла смесь цветочных ароматов, и воспоминание об этом внезапно появилось из хаоса у меня в сознании. Запах дома. Я вцепился в него, словно потерпевший кораблекрушение в доску в бурном море.

Оно обвило меня своими вторичными руками, похлопывая по спине, ища порт. Я ощутил, как оно проникло в дыру у меня в спине, в рану, о существовании которой я не подозревал, и мне захотелось кричать от боли…

…И вдруг хаос у меня в сознании улегся. Я смотрел на окружающий мир глазами и сознанием Кая: я видел свое собственное тело, обнаженное, дрожащее.

«Позволь помочь тебе».

Я сопротивлялся, но недолго. Оно оказалось слишком сильным, и я сдался.

«Что произошло?»

«Ты на борту «Судного корабля». Прежний Джош Реннон совершил что-то очень плохое и был наказан».

Я попытался вспомнить, что такое я сделал, но не смог восстановить в памяти ничего.

«Его больше нет. Нам пришлось вырезать его из твоего тела, чтобы тебя спасти».

У меня в сознании всплыло еще одно воспоминание, под мягким руководством течения мыслей Кая.

Я сижу в классе, в первом ряду. В окна вдоль западной стены проникает солнечный свет, образующий на полу четкие параллелограммы. Кай медленно расхаживает взад и вперед перед нами.

– Каждый из нас состоит из множества объединений воспоминаний, множества личностей, множества связных мыслей. – Голос доносится из коробки, надетой Каю на шею. Он звучит несколько неестественно, но мелодично и отчетливо. – Разве вы не изменяете свое поведение, свои жесты и даже свою речь в обществе друзей детства из родного городка по сравнению с тем, как ведете себя со своими новыми друзьями из большого города? Разве вы не смеетесь иначе, не плачете иначе и даже не сердитесь иначе, когда вы со своими близкими родственниками, а не со мной?

При этих словах сидящие рядом ученики усмехаются, как и я. Кай проходит в противоположный конец класса и оборачивается, и мы с ним встречаемся взглядами. Кожа вокруг его глаз оттягивается назад, отчего они кажутся еще больше, а у меня горит лицо.

– Цельная личность – это заблуждение традиционной человеческой философии. Больше того, именно это заблуждение лежит в основе многих старых малообразованных обычаев. Так, например, преступник – это лишь одна личность, заключенная в общем теле вместе со многими другими. Убийца может при этом быть хорошим отцом, любящим мужем, братом, сыном; когда он лишает свою жертву жизни, он не тот, кто купает маленькую дочку, целует жену, утешает сестру и ухаживает за больной матерью. Однако прежняя человеческая система уголовного правосудия наказала бы всех этих людей вместе, без разбора, посадила бы их в тюрьму или даже убила бы. Коллективное наказание. Какое варварство! Какая жестокость!

Я представляю свое сознание таким, каким его описывает Кай: разделенным на части, принадлежащим разным личностям. Пожалуй, никакой другой человеческий институт таунинцы не презирают так сильно, как систему правосудия. И это презрение становится совершенно естественным в контексте их общения непосредственно от одного сознания к другому. У таунинцев нет друг от друга никаких секретов; между ними существует такая близость, о какой мы можем только мечтать. Концепция системы правосудия, настолько ограниченной непроницаемостью личности, что ей вместо прямого доступа к заключенной в рассудке правде приходится прибегать к ритуализированному соперничеству, должна казаться им самым настоящим варварством.

Кай смотрит на меня так, словно слышит мои мысли, хотя я знаю, что это невозможно без подключения к моему порту. Однако эта мысль доставляет мне радость. Я любимый ученик Кая.

Я заключил Кая в объятия.

«Мой учитель, мой возлюбленный, мой супруг! Я блуждал в потемках, но теперь я вернулся домой. Я начинаю вспоминать».

Я нащупал у него на затылке шрам. Оно вздрогнуло.

«Что с тобой произошло?»

«Я не помню. Не бери в голову».

Я осторожно погладил его, стараясь не задеть шрам.

«Перерождение – процесс сложный. Ваша биология развивалась не так, как наша, и разделить части вашего сознания, отделить друг от друга разные личности гораздо сложнее. Потребуется какое-то время на то, чтобы воспоминания улеглись. Тебе придется заново запоминать, заново учить пути, необходимые для того, чтобы опять в них разбираться, чтобы восстановить себя. Но теперь ты стал гораздо лучше, освободился от пораженных частей, которые нам пришлось удалить».

Я прильнул к Каю, и мы с ним стали собирать мои части вместе.