Читать книгу: «Сплетня», страница 3

Она не дура и уж точно ни при чем.

– Я тебя лю…

– Хватит, – останавливаю ее от непоправимой ошибки. – Не надо.

И она сама это знает. Признанием тонущий корабль не спасти, сейчас это вообще не к месту. Тем более что мы оба понимаем: это обман. Никакая не любовь. Ей просто нужен кто-то, за кого она сможет зацепиться. Кто даст ей уверенность, что она не останется в одиночестве после развода. Лейла до смерти боится одиночества. Я это понял гораздо быстрее нее, и кто еще из нас психолог с ученой степенью?

– Это конец?

Ее голос дрожит от разочарования, что я не стану тем, кто выпустит ее на волю. Она прячет слезы – за это я ей благодарен, поэтому отвечаю честно:

– Да.

Лейла кивает, трет нещадно лицо, будто хочет содрать кожу. Потом быстро берет себя в руки, опустив козырек с зеркалом, поправляет волосы и молча выходит из тачки. Но все же не сдерживается и пинает на прощание колесо. Я по старой памяти провожаю взглядом ее силуэт до подъезда, а потом пишу Тиму, что планы поменялись. Ставлю лайк на привычные «спасибки» от Алины, которая, как всегда, в восторге от монтажа и переходов на видео, и думаю, чем заняться, чтобы убить вечер и никого при этом не убить, когда звонит мой телефон.

«Мама». Ну и что она придумала на этот раз? Может, мне нужно попозировать голым для рисунка с натуры у ее любимых студентов? Ничему уже не удивлюсь.

Глава 5
Он
Убить только вечер и никого при этом не убить

Зазывая меня на ужин, мама не стесняется давить и использовать грязные приемы: например, задвигает длинную речь о том, что в последнее время я не то чтобы примерный сын. Обычно я не поддаюсь на шантаж, но сегодня она особенно настойчива, и где-то на середине ее монолога я молча меняю маршрут в сторону отчего дома и вешаю трубку. Еще до сообщения от Лизы, которое получаю на полпути, догадываюсь, почему мама так настаивала на моем присутствии. Все ясно – «колбасный бог» вернулся из турне по области, где вместе с Лизой, которую заставил торговать лицом перед камерами, открывал новые филиалы по производству своей драгоценной колбасы, и, по всей видимости, соизволил снизойти до простых смертных. Если понятнее, отец решил поиграть в семью, а без нас никуда. Чтоб его.

Паркуюсь в квартале от элитной модной многоэтажки, где живут идеальные семьи вроде нашей. Она стоит на склоне у воды: из окон красивый вид, а прилегающей территории нет. Просить отца пустить меня на подземный паркинг выше моих сил, поэтому бросаю тачку прямо под запрещающим знаком – больше негде – и просто надеюсь, что ее не эвакуируют. Взбегаю по узкому тротуару, спешу проскочить во двор через закрывающиеся после курьера ворота, чтобы не звонить в домофон. А зайдя в просторный светлый холл с претензией на роскошь, сообщаю охраннику, в какую квартиру собираюсь подняться.

– Вас там ждут? – задает он вроде бы простой вопрос.

– Ну как сказать, – кивнув ему, шепчу себе под нос.

Но когда лифт выплевывает меня на шестнадцатом этаже, Лиза уже встречает в дверях. Вся при параде: в белой свободной рубашке и темных брюках, накрашенная, как будто после у нее свидание (надеюсь, нет). Я в джинсах и, кажется, женской футболке точно буду бельмом на глазу у этой образцовой семьи.

– Охрана звонила, – объясняет она и пропускает меня внутрь.

С порога в нос бьет запах домашней еды, и желудок сразу же отзывается раздраженным урчанием. Ладно, к маме можно было заскочить уже давно – хотя бы разбавить будничные вечера с доставкой еды и фастфудом. Но я берег нервные клетки – и свои, и мамины. Потому что каждая наша встреча заканчивается спором. Мама пытается управлять моей жизнью, а я этому как могу сопротивляюсь. Даже с конкурсом этим! Чистейшая манипуляция. Еще и девчонка из кафе попалась под руку. Я заходил извиниться, а она… Уверен, она устроила эту штуку с кофе специально.

– Ты как? – скинув кроссовки, легко обнимаю Лизу за плечи.

– Спрашиваешь так, будто мы не виделись сто лет, – ворчит она, но со мной не прокатит. Я точно знаю, что прячется за этим безразличным тоном.

У меня нет амнезии, я помню, что сегодня днем подвозил ее домой, но после случившегося с ублюдком Савельевым готов следить за каждым ее шагом. Ежеминутно. Вдруг она решит довериться еще какому-нибудь идиоту, который поимеет ее, а потом прилюдно унизит, сказав, что ради эксперимента переспал с толстой девчонкой. Ладно, я зол, Лиза не толстая и не глупая, но вокруг слишком много тупых… Савельевых, напрашивающихся на кулак. И я не против пускать его в ход при необходимости. Ну выгонят меня из универа, и что? Из футбольной команды уже выперли, переживу.

– Эй, – ловлю ее за запястье, когда сестра отворачивается и прячет от меня взгляд. – Я серьезно спрашиваю. Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне обо всем. О чем угодно.

Она хлопает большими глазами, поджимает губы. Немного хмурит брови, и милая родинка на середине лба выделяется сильнее, почти как у индианки. В детстве я рисовал себе фломастером такую же, чтобы Лизу не дразнили.

– Не нужно опекать меня, как…

– Ладно тебе, уже заботу нельзя проявить…

Я накрываю ее лицо ладонью и чуть толкаю, чтобы расслабилась. Всегда считал ее красивой, но ей не идет грустить, а сейчас она мрачная от макушки до пят. Скрестила руки на груди и отгородилась от меня, будто поставив в один ряд с козлами, которые пытаются убедить ее в том, что ее нельзя любить.

– Фифа, фу! – доносится крик матери из гостиной, а следом в коридоре появляется рыжее кудрявое чудовище, которое начинает истошно на меня лаять. Я про собаку, если что.

Да уж, это не моя Лили', с которой мы делили одну душу на двоих. Может, поэтому я до сих пор и не пережил тот факт, что ее пришлось усыпить две зимы назад. Я же вырос с ней. Она была больше чем животным, больше чем той-пуделем для выставок, которые собиралась (но не собралась) покорять мама, купив ее, – членом семьи. Когда заболела, я забрал Лилз с собой и ухаживал, сколько мог. До сих пор не могу представить, что кто-то сумеет ее заменить. А вот мама решила для себя, что ей легче будет справиться с потерей, если она заведет нового питомца. Той же породы и того же окраса. Ну, возможно, это и правда помогло отвлечься, потому что теперь ей с завидной регулярностью приходится менять погрызенную мебель и обувь, которую глупая псина беспощадно метит.

– Лиза, успокой Фифу, – появившись в дверях, раздает команды мама, даже дома не выходя из роли строгого декана. Разве что рядом с папой превращается в безвольную тряпку.

Меня она встречает, как и сестра, не в домашней пижаме: на ней блузка с украшенным разноцветными камнями воротником, длинный жилет, юбка и… она, черт возьми, даже не босиком, а в тапочках на каблуках. Разувшись, я бегло осматриваю носки, нет ли там дырок: если что-то такое заметят, с меня попросту не слезут потом.

– Мое официальное приглашение на торжественный прием, видимо, где-то затерялось, извини, – оглядев мамин наряд, говорю с улыбкой. – Мне сказали, будет «простой семейный ужин», – цитирую ее слова. – Кто знал, что у вас тут дресс-код.

– Заходи уже давай, – поцеловав меня в щеку, смеется она. Сдержанно. Прикрывая рот рукой. Контролируя каждый мускул на лице. Снова в образе идеальной хозяйки с укладкой даже после двухчасовой готовки.

От этого я и сбежал – от дурацкой игры в безупречное семейство. То самое, в шкафу у которого столько скелетов, сколько и на городском кладбище не найдешь. Вешаю куртку под оценивающим взглядом мамы, которая с интересом оглядывает мой новый имидж, и иду мыть руки перед столкновением с неизбежным. Я обещал вести себя «достойно», но, если сегодня никто не пострадает, это уже будет большим достижением.

Выйдя из ванной, тут же перехватываю у мамы поднос с нашпигованной яблоками уткой – конечно, куда без любимого блюда барина. Она явно для него старалась – это не обижает, но бесит. Как будто каждый раз снова режет по застарелым шрамам. Убеждаю маму, что не переверну никому на голову (специально по крайней мере), а дальше уже пожимаю отцу руку так, чтобы у того дыхание сперло, и, приземлившись на стул за накрытым столом, смотрю ему в глаза. Не моргая. Пока белки не начинает жечь. Читаю на его лице немой вопрос, почему я сейчас не с Лейлой: отец в курсе о чудо-четвергах, я не один раз (открытым текстом) старался ему на это намекнуть. Улыбаюсь в ответ, потому что самая худшая для него пытка – это незнание и процессы за пределами его контроля.

– Подрабатываешь официантом? – дешево мстит мне за рукопожатие.

И это все, на что он способен? Сдает с возрастом, я ожидал чего-то большего. Но в остальном отец себе не изменяет: тонированные, чтобы спрятать седину, волосы; идеально выстриженная, как газоны в парке, щетина; модные шмотки кричащих цветов, чтобы девочки точно знали, что этот самец закупается в дорогих бутиках. Все говорят, мы с отцом похожи, но я бы не хотел таких совпадений. Он самый настоящий позер – вот кто. Зацикленный на себе. И не видящий дальше своего носа – точнее, колбасного завода.

Изобразив, что проглотил шутку дня и не подавился, я тянусь к салату и без разрешения накладываю еду в тарелку. Мама суетится вокруг нас. Она вот так же обхаживает проверяющих в универе: наигранно вежливо, с юмором, но в любой момент готовая броситься тушить пожары. Лиза последняя падает на стул рядом со мной.

– Я пыталась загнать Фифу в спальню и заинтересовать игрушками, ей пофиг, – сообщает она, и сразу после этих слов, виляя кривым хвостом, в комнату вбегает рыжая тушка, которая тотчас проскальзывает между нашими стульями.

Почти два года здесь живет, а смелости не прибавилось – передвигается мелкими перебежками и гадит только исподтишка. Трусливое животное.

– Мы за столом, давайте следить за выражениями, – поучительным тоном выдает мама, бросив острый взгляд на Лизу, которая ее игнорирует.

Мне из принципа хочется выразиться покрепче, чтобы лопнул этот идеальный пузырь, но я молчу. Я здесь, чтобы защитить их от него. От самих себя буду спасать в следующий раз.

– Ли-из, – как всегда противно, тянет отец ее имя. – Как у тебя дела в университете? Нарисовала новую Мону Лизу?

Он смеется в сто пятый раз за год над своей плоской шуткой. Мама изо всех сил делает вид, что не подавилась водой из фужера. Я смотрю на сестру, а та избегает взгляда, суетливо разглаживая льняную салфетку на коленях. Напряжение почти физически ощущается в воздухе. Идеальная семья в деле: конечно, никто не снимет маски и не начнет изливать душу, здесь так не принято.

– Нормально, – ровным тоном врет сестра. Годы тренировок дают о себе знать. – Пока мы рисуем только носы и уши Моны Лизы, так что Лувру придется подождать. Потихоньку делаю итоговые работы и готовлюсь к сессии.

Ложь – не видел, чтобы за последние недели она хоть что-то нарисовала. Ей, как и мне, плевать на образование. Мама спросила у нее в старшей школе, какой она себя видит, когда вырастет, – та ответила: худой. Сейчас Лиза через день зависает у нас с Тимом в гостиной и без конца смотрит своего Гарри Поттера. Онлайн-турниры по волшебной вселенной – единственное, что ее сейчас вообще волнует. И слава богу, что с парнями завязала пока, пусть вообще до свадьбы ни с кем не встречается.

– Сессия – это хорошо. А как же мальчики?

Я сильно давлю на нож, который, проткнув утиное мясо, со скрипом царапает дно тарелки.

– Дураки, – отвечает Лиза и, лишь через несколько секунд подняв взгляд, улыбается.

Разряжает обстановку, но недостаточно: я слишком крепко сжимаю вилку, та вот-вот начнет гнуться.

– А как там твой футбол? – Это он уже ко мне обращается. Небрежно, без имен. Для проформы.

– Отлично. Меня выгнали из команды за то, что избил козла, унизившего Лизу. Но какое тебе дело, да?

Представляю мамино лицо, если бы и правда сказал это вслух. И испортил идеальный вечер. Она заранее предупреждала не обсуждать эту тему при отце, мол, сами во всем разберемся. Я разобрался. Ей мои методы не понравились. Сынок с плохой репутацией, который, по слухам, избивает товарищей по команде просто за то, что те не дают пас в ответственный момент матча, ей поперек горла. Но уж лучше я, чем Лиза.

– Прекрасно, – вру я и встречаюсь взглядом с сестрой, которая без слов меня благодарит.

Отец не вдается в подробности, потому что ему глубоко плевать на то, как мы живем. Раньше, помню, я, как дурак, обижался, что он забывал про мои матчи, дни рождения, клал на любые достижения. Казалось, чем больше я старался, тем сильнее он плевал. Понадобилось много лет, чтобы я научился жить без отцовского одобрения и осознал его гнилую суть: ему плевать на всех, кроме собственной шкуры.

Отцу всегда было проще откупиться деньгами. Когда маму лечили от рака, он организовал ей лучшую клинику и врачей, но ни разу не навестил во время химиотерапии. На слезы Лизы, с которыми она приходила из школы, потому что злые ублюдки дразнили ее за лишний вес, отвечал дорогими подарками, как будто те сумели бы залатать ей душу. Я каждый раз, как заставал его с очередной сукой, получал новые примочки для видеосъемки, которой увлекался. И когда меня не приняли в канадский университет, где я мечтал выучиться на режиссера, отец решил проблему по-своему и по своим каналам организовал мое обучение в России. Для него все было легко. Я назло ему выбрал маму, которая не хотела меня отпускать и пристроила к себе в универ, где я молча и без интереса учусь третий год. Кажется, на менеджера, если память не изменяет. А от любимого пристрастия к съемке и монтажу остались лишь ролики для бьюти-блогерши Али Конфеты, которые я делаю скорее по привычке. Хотя она не скупится на хорошую оплату моих услуг.

Тру левое запястье, где сохранились чернильные следы от лап дрозда, – есть на чем сосредоточиться, пока «колбасный бог» громогласно вещает о новых достижениях его «Донских историй». Мама, не замечая того, делает так же – касается тату, а я ловлю ее взгляд и, кажется, первый раз за вечер искренне улыбаюсь: мы сделали парные татуировки в честь ее выздоровления – она сама набросала эскиз на салфетке. Как только ей дали вольную, мы напились шампанского, прошлись по всем караоке города и вышли под утро из тату-салона уже довольные.

Иногда я скучаю по той версии мамы, которая жила на полную катушку, а не билась за никому не нужную идеальную и пропитанную фальшью картинку нашего прелестного семейства. Тогда, не пытаясь эгоистично подогнать свою жизнь под общественные стандарты, она была гораздо свободнее.

Про себя, одними губами, проговариваю текст «Blackbird»³ битлов – ее любимой песни, которую она потрясающе поет. Жаль, редко. Петь она любит больше, чем рисовать, хотя, казалось бы, окончила архитектурный. Но, насколько знаю, будущую профессию за нее выбрал дед. Он, пока здоровье позволяло, всеми командовал, сейчас только бабушку и кота своего изводит. А мама замечает мой взгляд и улыбается в ответ уголком губ – на щеке появляется ямочка. Лизка в это время, пока думает, что никто не видит, скармливает Фифе еду из своей тарелки, а потом будет доказывать мне, что не на диете. Снова.

– Кстати, Сереж, – начинает мама издалека приторно милым тоном, – ты же знаешь, я сейчас совмещаю должности декана и проректора по внеучебной работе. Я на испытательном сроке, на мне столько всего и…

– Ближе к делу, – грубо перебивает ее отец.

Лишь о колбасе в нашей семье можно говорить часами.

– Ты бы мог стать спонсором нашего ежегодного конкурса талантов?

Теперь понятно, для чего мы все сегодня собрались, – исполнить роль декораций для осуществления маминого плана.

– Я достаточно сделал для твоей конторы, – откровенно грубит он.

– Нет, ты послушай… – Ненавижу, когда мама начинает говорить с отцом умоляющим тоном, хотя знаю, что она играет. – Мне нужно провести это мероприятие на должном уровне, а финансирование слабое. И ты даже не представляешь, сколько бриллиантов учится в нашем университете! Они все такие талантливые! У них должна быть возможность, мы должны им помочь…

– Не должны.

– Ты забыла, мам? Он же никому ничего не должен, – перевожу с ублюдского на человеческий.

Отец пронзает мне висок острым, как кинжал, взглядом, но я смотрю на маму, которая упорно продолжает гнуть свою линию.

– Если ты все еще хочешь в городской совет, тебе тоже полезно будет: журналисты, пресса, местное телевидение. – Говорит, а кажется, словно она пытается голыми руками пробить кирпичную стену. – Это может быть прекрасным поводом продемонстрировать щедрость «Донских историй». Твои пиарщики выставят все в выгодном для тебя свете и…

– Я подумаю, – не ведется отец, всем видом показывая, что затея выеденного яйца не стоит.

Таков он. Всегда принижает важность чужих заслуг. Всегда винит других в своих провалах. Как мама терпит его уже двадцать с лишним лет? И ведь думала развестись с ним, когда болела, но… как только получила свою ремиссию, вспомнила о рабочем и семейном имидже.

– Сереж…

– Я передам информацию в пиар-отдел, посмотрим, что они сумеют предложить, – настаивает он.

На отцовском языке это значит: ни хрена он не сделает, потому что никто в колбасной компании не шелохнется без его отмашки.

– К тому же там участвует твой сын.

Мама, которая, уверен, знала, что так будет, выбрасывает крапленый туз из рукава. Теперь понятно, для чего нужен был я. Не успеваю вставить и слова, когда отца распирает смех. Мерзкий, почти дьявольский, от которого выгибаются барабанные перепонки. Ненавижу. Он так же высмеял меня, узнав, что я послал заявку на обучение в Канаде.

– Так это правда? – склонившись ближе, тут же тараторит Лиза. – Я читала про вас с Лариной в чате, но она мне ничего не говорила. У нас совместный проект. Не то чтобы я ее хорошо знаю, но она мне нравится, ты ведь не обидишь ее?

– Меньше верь слухам, – шепчу в ответ и встреваю в монолог отца о том, что эти конкурсы – пустая трата времени и мужского достоинства. – Да, я участвую.

За столом повисает давящая тишина. Которую прерывает стук в дверь. Мама аккуратно, чтобы не стереть помаду, промокает губы кончиком салфетки и широко улыбается всем нам.

– Прошу меня извинить, это десерт привезли. Лиза, запри Фифу, она не даст нормально поесть.

– Не говори ерунды, – тут же отмирает папочка, обращаясь ко мне, как только мы остаемся вдвоем.

Я молчу, жду, терплю. Лишь когда слышу, что мама открывает доставке дверь, поднимаюсь на ноги и, перегнувшись через стол, нависаю над отцом.

– Да, я участвую, пап. Я вообще стал прилежным мальчиком. Вот на днях пятерку получил на паре у Лейлы Андреевны. Старался отработать по полной.

Вижу, как наливаются кровью его глаза. Лейлу он мне точно нескоро простит. А тот факт, что швыряю шантажом ему в лицо в шаге от мамы, – тем более. Но что поделать.

– И конечно, я бы на твоем месте не забывал, что половина твоего прекрасного, процветающего бизнеса оформлена на маму, которая может узнать так много о том, что творилось у нее под носом. Вряд ли тебе нужны скандалы, когда ты… куда ты там намылился? В депутаты? Плевать. Маме важен этот конкурс, а значит, ты все сделаешь так, как она просит.

– Ты дурак, если думаешь, что она, – отец стреляет глазами в сторону коридора, – ничего не знает. Нашел святую невинность.

Выдерживаю его взгляд, никак не комментируя. Сейчас он может говорить что угодно, лишь бы задеть. Не дергаюсь, бровью не веду, но улыбаюсь, когда все возвращаются к столу.

– Что может быть прекраснее, чем семейная поддержка, не правда ли? Разве что спокойный сон, когда в двери не ломится налоговая, да, пап?

Отец сжимает кулаки, но молчит, а я его не боюсь – он, может быть, и промышляет психологическим насилием, но руку никогда не поднимет. По крайней мере раньше мне не доводилось ощутить на себе ничего серьезнее подзатыльника. За дело – угнал в четырнадцать отцовский байк и чуть не разбились с соседской девчонкой. Глупый был, даже спорить не буду.

– На этом я, пожалуй, откланяюсь. Нужно готовиться… к конкурсу. Все никак не могу решить, спеть мне или станцевать.

Мама ловит меня уже на пороге, когда беру в руки обувную ложку.

– Спасибо, – не посмев обнять, тихо произносит она, отгоняя ногой псину, которая…

– Твою налево! То есть прости, но…

Переворачиваю кроссовок, из которого на пол льется привет от чудовища.

– Фифа, место! – командует мама. Хрен псина ее слушается, конечно. – Она еще маленькая, – оправдывается мама, как вечно делает за отца.

– Ты говорила это год назад.

Не хочу больше задерживаться здесь, поэтому, наплевав на неприятные ощущения и запах, что источает кроссовок, обуваюсь и открываю дверь.

– Правда, спасибо, Дань. Это для меня много значит, – летит в спину.

И вот хочется развернуться и прокричать маме в лицо, что это не для нее, а чтобы подгадить отцу, наорать, чтобы лучше следила за тем, как питается Лиза, и выгнала из университета придурка, который так с ней поступил. Чтобы снова стала той, кем я гордился, когда она поставила на колени рак груди, как бы странно это ни звучало. Не хочу верить отцу. Не хочу думать о ней хуже, чем уже думаю. И скандалить тоже не буду. Смысл? Стоит признать, что все равно согласился на авантюру в первую очередь ради нее, пусть меня и использовали.

– Ты ведь не лгал? Ты действительно примешь участие? Мне важно знать.

Крепче стискиваю пальцы на ручке двери, чтобы смолчать. В этой семье все давно используют друг друга – пора бы уже привыкнуть. Но никак не привыкается.

– Ага, присматривай за Лизой. Пожалуйста, – добавляю я, прежде чем выйти за дверь и бездумно пнуть бетонную перекладину, из-за которой еще несколько часов будет болеть нога.