Перепрошивка: Как защитить свой мозг в цифровую эпоху

Теперь о плохом. В новом исследовании у самых возрастных участников мы заметили небольшое сокращение продолжительности периода медиавнимания по сравнению с наиболее возрастными участниками предыдущего исследования. Помимо прочего, разница в продолжительности периода медиавнимания у более возрастной группы по сравнению с молодой группой в новом исследовании была меньше, чем прежде, несмотря на более значительное возрастное различие. Поскольку оба исследования имели сравнительно небольшие масштабы, результатам вряд ли стоило придавать слишком большой вес, однако они заставили нас задуматься. Из них следовало, что по мере проникновения медиатехнологий в нашу жизнь и все большего распространения многозадачности в медиапространстве мы становимся менее терпимыми к скуке, а продолжительность периода медиавнимания во всех возрастных группах сокращается. Похоже, что у всех нас в какой-то мере изменяется прошивка.

Беспокойство вызывает также то, насколько короток период медиавнимания в обоих исследованиях: его средняя продолжительность не достигает и трех минут. Уверенно говорить, что это очень мало, можно только после сравнения наших результатов с исследованиями аналогичных задач. Такие сравнения очень важны при оценке продолжительности периода медиавнимания: исследователь должен тщательно учитывать особенности изучаемой задачи, поскольку это влияет на ожидаемое количество внимания. Что бы мы ни изучали – экзаменационный процесс, подготовку отчета на работе, оплату счетов или участие в видеоигре, – продолжительность периода медиавнимания всегда сильно зависит от задачи. В нашем случае задачей является взаимодействие с одной медиаплатформой, когда под рукой есть другая медиаплатформа или устройство.

Поскольку многозадачность в медиапространстве – сравнительно новое поведение, а исследование ее – дорогое удовольствие, очень трудно отыскать что-то сопоставимое, позволяющее встроить наши результаты в контекст. Как бы то ни было, одно из исследований 2008 г. служит хорошим ориентиром. Это исследование было посвящено изучению влияния фоновой работы телевизора на игру детей. В нем измеряли продолжительность периода медиавнимания у годовалых и трехлетних детей, когда они занимались игрушками, а рядом находился работающий телевизор. Хотя это нельзя назвать точным эквивалентом того, что исследовал я в Innerscope и Nielsen, методы определения продолжительности периода медиавнимания были очень схожими.

Исследование 2008 г. показало, что у трехлеток средняя продолжительность периода медиавнимания составляет 1,8 минуты^{21}. Сравнив это с нашими результатами, мы увидели, что у цифровых аборигенов продолжительность периода медиавнимания лишь на 22 % больше, чем у трехлеток, а у цифровых иммигрантов – на 56 %. Это свидетельствует, грубо говоря, о том, что по продолжительности периода медиавнимания сегодняшняя молодежь намного ближе к трехлетним детям, чем к взрослым людям. Хотя такое сравнение не идеально (несомненно, требуются дополнительные исследования), его результаты говорят о том, что с распространением мультимедийных устройств значительно расширилась многозадачность в медиапространстве, а наша коллективная продолжительность периода медиавнимания не слишком приблизилась к зрелости.

Каковы последствия сокращения продолжительности периода медиавнимания? В нашем исследовании 2011 г. для компании Time с онлайновым опросом 1700 взрослых участников по всей стране сделан вывод о том, что цифровые аборигены легче поддаются скуке, легче отвлекаются и с большей вероятностью начинают нервничать, чем цифровые иммигранты. Мы не можем наверняка назвать все причины таких различий, однако опрос показал, что цифровые аборигены намного чаще цифровых иммигрантов носят с собой смартфоны из комнаты в комнату, называют смартфон первой вещью, к которой они обращаются, проснувшись среди ночи, и «предпочитают обмениваться текстовыми сообщениями вместо живого разговора»^{22}. Взаимосвязь эмоционального стресса и зависимости от цифровых инструментов усилилась к исследованию 2018 г., во время которого американские подростки сообщали о том, что их одолевает «умеренная» или «сильная» скука и тревога, когда у них нет с собой смартфона в течение дня^{23}. Такие результаты указывают на то, что частое использование медиаресурсов в качестве регулятора настроения не обходится без последствий для психики.

В заключительном разделе отчета для компании Time мы указали на необходимость использования более сложных методов исследования и моделей с уклоном в сферу когнитивной психологии и бихевиористики для получения ответа на вопрос: почему так быстро растет потребление медиаконтента в разрезе платформ, культур и поколений? В последующие годы проблемой перестройки мозга под влиянием поведенческих изменений заинтересовались представители самых разных дисциплин. В результате начала вырисовываться модель взаимодействия, показывающая, как новые медиаресурсы, средства коммуникации и информационные технологии воздействуют на нас на физиологическом уровне.

Мы только приближаемся к пониманию последствий массированного изменения привычек в медиапространстве и закономерностей потребления медиаконтента, которое произошло после появления смартфонов в нашей жизни. Ясно одно: это изменение – новая константа, и благодаря нейропластичности, сохраняющейся всю жизнь, мозг продолжает меняться в ответ на появление новых медиаресурсов и технологий у всех людей, независимо от возраста.

Точные причины, по которым наш мозг так чувствителен к медиараздражителям, не всегда легко описать. На некоторые базовые вопросы ответы нам известны, а в остальных случаях остается строить предположения на основе имеющейся информации. Что касается вопросов, почему наш мозг реагирует на смартфоны и связанные с ними технологии именно так, а не иначе, то в определенной мере ответы дает взгляд в прошлое. Однако для этого недостаточно вспомнить 2011 год, вывод iPhone на рынок или зарождение интернета. Нам нужно обратиться к началу истории человечества, когда люди еще не считали технологию неотъемлемой частью своего существования.

Глава 2
Могущество префронтальной коры

Представьте, что в поисках пищи вы перебираетесь из сравнительно теплого южного полушария в более прохладные северные широты вместе со своими сородичами, первобытными людьми. Вы устали, замерзли и проголодались. В какой-то момент вам на пути встречается небольшая группа не очень рослых созданий, во многом похожих на вас. Вы не понимаете их языка и обычаев.

Это, скорее всего, неандертальцы или денисовцы, первые человекоподобные существа, которые покинули Африку и перебрались соответственно в Европу и Азию. Они жили там уже сотни тысяч лет до того, как вид Homo sapiens тоже покинул Африку и в конечном итоге захватил мир. Что нам известно о том, почему наш вид выжил, а эти древние гоминины нет? На этот счет существует множество теорий, однако ключевым фактором – источником адаптивного преимущества современного человечества, – скорее всего, является мозг, а точнее его префронтальная кора.

Ископаемые останки неандертальцев дают вполне ясное представление о нашей далекой родне, поскольку они достаточно многочисленны, да к тому же неандертальцы обитали в тех же самых местах, что и люди, на протяжении десятков тысяч лет. Физически неандертальцы отличались от людей более низким ростом, бочкообразной грудной клеткой и более светлой кожей. Голова у них также имела другую форму – более мощные челюсти, глаза большего размера и более покатый лоб. Их мозг приближался по размеру к человеческому, но отличался по строению. Например, эволюционисты-теоретики утверждают, что у неандертальцев были не только более крупные глазницы, но и более развитые затылочная доля и другие области мозга, отвечающие за обработку зрительных образов. Ночи в Европе были намного темнее, а дни – более облачными, чем в Африке, поэтому сильно развитое зрение давало неандертальцам преимущество в условиях слабого освещения^{24}. Однако крупные глаза и способность хорошо видеть имели свою цену. Мозг неандертальцев обладал более развитой задней частью, которая отвечала за обработку зрительных образов, и, соответственно, менее развитой передней частью, которую называют префронтальной корой^{25}.

Префронтальная кора, находящаяся за лобной костью и не очень большими глазницами, – это самая развитая часть мозга современного человека. Уникальность префронтальной коры по сравнению с другими областями мозга трудно переоценить. На нее приходится почти 35 % серого вещества коры головного мозга, и она поглощает непропорционально большую долю калорий, которые мы потребляем^{26}. Считается, что это самая «подключенная» часть коры головного мозга человека с высокой плотностью связей почти со всеми другими областями мозга, особенно с центрами эмоций и вознаграждения подкорки. Анатомически префронтальная кора играет главную роль в активации, подавлении и координации функционирования широкого набора сложных систем мозга, лежащих в основе огромного множества способностей человека. В действительности префронтальная кора выполняет так много функций, что трудно в полной мере оценить ее значение для нашего мыслительного процесса, эмоционального состояния и поведения^{27}.

Одна из ключевых ролей префронтальной коры – организация того, что психологи и нейробиологи называют исполнительной функцией. Этим очень емким термином описывают то, что составляет фундаментальную часть нашей жизни. Проще говоря, под исполнительной функцией понимается способность формировать в уме разные планы и исполнять их (или отказываться от исполнения) с помощью широкого набора целенаправленных мыслительных процессов и действий^{28}. В этом смысле префронтальная кора является критически важным координатором нашей жизни. Для описания мозга и его сложности придумано немало метафор, но для префронтальной коры самым подходящим будет, пожалуй, образ дирижера оркестра.

Префронтальная кора управляет и гармонизирует работу различных областей мозга в зависимости от того, что происходит вокруг: поднимает темп духовых музыкальных инструментов здесь, приглушает звучание ударных там. Вместо дирижерской палочки она использует электрические импульсы и нейромедиаторы для координации деятельности и поддержания связи с разными областями мозга. Именно таким образом префронтальная кора контролирует внимание, извлекает информацию из наших эмоций и центров вознаграждения, а также оценивает накопленный опыт в центрах памяти. Этот опыт – сумма навыков, которые определяют сложные формы поведения, необходимые нам для выживания, социальной адаптации и успеха в непростом мире.

Что касается внимания, то здесь дирижер игры нейронов в мозге должен включать и выключать разные элементы в четко определенные моменты, иначе не удастся получить мелодию и подавить шум. Наша способность фокусироваться зависит от торможения ответной реакции (то есть от контроля побуждений, или самоконтроля). Торможение, активируемое префронтальной корой, позволяет подавлять мысли и поведение, которые отвлекают нас, и, таким образом, концентрировать внимание на текущей задаче. Устойчивость внимания критически важна для обучения, запоминания и успеха. Как мы увидим дальше, современная многозадачность в медиапространстве и сфере технологий подрывает ее.

Центры эмоций мозга взаимосвязаны с орбитофронтальной частью коры, которая, по всей видимости, у первобытных людей была более развитой, чем у других гоминин. Эта область дает нам возможность связывать мысли, воспоминания и переживания с соответствующими эмоциональными состояниями^{29}. Способность испытывать эмоции и распознавать эмоциональные состояния других позволяет устанавливать прочные социальные связи, которые имеют огромное значение для сложных форм взаимодействия и сотрудничества людей друг с другом. Префронтальная кора помогает регулировать и интерпретировать отрицательные эмоции и определяет наше умение испытывать эмпатию и действовать в интересах других. Она активируется, когда мы смотрим на младенцев и любимых людей. Как будет показано в следующих главах, существует корреляция между размером префронтальной коры и размером групп у различных биологических видов^{30}. Использование мультимедийных устройств для управления эмоциями и регулирования настроения изменяет характер того, как мы живем и относимся друг другу.

Наконец, взаимосвязь префронтальной коры с системой памяти позволяет нам объединять разрозненные внешние события в связную историю, подобно тому как разные музыкальные темы складываются в единую симфонию. Однако, в отличие от настоящего дирижера, который обычно управляет исполнением одного произведения зараз, префронтальная кора имеет доступ к большому множеству аранжировок, хранящихся в нашей памяти, и может мгновенно обращаться к ним и воспроизводить с любого места. Мы, кроме того, умеем импровизировать, опираясь на воспоминания, и адаптироваться к изменению ситуации. Способность формировать новые воспоминания и обращаться к старым лежит в основе обмена знаниями между людьми, управления рисками, принятия решений и стратегического мышления. Далее мы увидим, как доступ к огромному массиву информации через интернет меняет характер накопления и использования опыта и знаний.

У неандертальцев и других древних гоминин не было такой большой, насыщенной связями префронтальной коры, которой обладали предки современного человека^{31}. Пожалуй, именно это было их уязвимым местом. Люди лучше концентрировались, имели более сложные эмоциональные взаимоотношения и использовали воспоминания на более высоком уровне. Все это позволяло им учиться на прошлом и планировать будущее. Как выразился Робин Данбар, исследователь из Оксфордского университета, неандертальцы «были очень, очень умными, но все равно не дотягивали до Homo sapiens»^{32}.

Уникальная способность наших предков взаимодействовать с окружающим миром, поддерживать устойчивое внимание, управлять эмоциями, вспоминать и обмениваться информацией, а также устанавливать прочные социальные связи была, по всей видимости, достаточной для того, чтобы «склонить чашу весов в их пользу, когда условия жизни начали ухудшаться в конце последнего ледникового периода», поясняет Данбар, имея в виду период резкого изменения климата. Древние предки современного человека использовали возможности своей большой префронтальной коры для адаптации. А вот у неандертальцев, денисовцев и других древних гоминин не было шансов выжить.

Помимо проблемы, связанной со зрением, причиной еще одного различия мозга людей и других гоминин могла быть структура древних человеческих сообществ. В соответствии с одной из теорий, более теплый климат привел к повышению плотности заселения Африки, что способствовало формированию прочных социальных связей, более длительным отношениям и участию обоих родителей в воспитании детей. Как результат, более продолжительный период выкармливания и развития неокрепшего мозга детей древнего человека принес им со временем конкурентное преимущество.

Это предположение получило название «гипотеза социального мозга». В соответствии с ним социальная ориентированность мозга современного человека имеет нейробиологическую основу и такое могущество, что вполне могла изменить ход нашего существования на планете. Гипотеза социального мозга, в частности, исходит из того, что более развитая префронтальная кора появилась у нас под влиянием интенсивного социального соперничества в условиях высокой плотности популяции первобытных людей. А усиление социального соперничества является результатом усложнения социальной структуры, в том числе результатом появления идеи социального статуса, связанного с репродуктивным успехом^{33}. Сильные социальные связи и формирование сложных социальных сетей создали условия для более активного воспитания детей в течение более продолжительного периода. Усложнение социальной структуры также привело к усилению обмена знаниями, который способствовал изобретению более совершенных орудий. С ростом средней продолжительности жизни людей и развитием технологий усиливалось их доминирование и влияние на планете. Ну а неандертальцы и денисовцы, хотя они не так уж редко скрещивались с людьми, исчезли навсегда.

Человеческий мозг с его огромной префронтальной корой, этим дирижером нейронных симфоний и концертмейстером оркестра остальных долей мозга, позволяет переходить от импульсивных побуждений к обдуманным действиям, от рассеянности к концентрации внимания, от пассивного реагирования к осмыслению. Префронтальная кора не порождает эмоции, однако она критически важна для интерпретации нашего эмоционального мира. Именно она помогает различать гнев и сочувствие, социальную боль и социальный комфорт. Она также имеет ключевое значение для нашей способности усваивать новую информацию и обращаться к воспоминаниям. К тому же, как мы увидим, от нее зависит переход от привычки к зависимости.

Каким бы замечательным ни был человеческий мозг, непонятно, как на него влияют технологии, создаваемые и используемые в цифровую эру. Префронтальная кора, самый ценный ресурс нашего мозга, испытывает интенсивное давление в эпоху отвлекающих факторов, а мы рискуем нарушить гармонию своих симфоний и превратить их в какофонию.

Ранний опыт, стойкий эффект

В начале 1980-х гг. румынский диктатор Николае Чаушеску столкнулся со сложной проблемой. Он сделал серьезную ставку на экономическую стратегию, которая предусматривала массовое строительство нефтеперерабатывающих заводов на деньги, заимствованные у западных стран. Однако прогнозная производительность труда оказалась слишком завышенной, и вскоре в строительстве производственных объектов начались задержки. Неудачными были не только эти инвестиции, стране пришлось тратить деньги на восстановление после сильного и неожиданного землетрясения. Долговое бремя стало непомерным.

В стремлении исполнить кредитные обязательства Чаушеску ввел в стране режим строгой экономии и распорядился отправлять на экспорт львиную долю промышленной и сельскохозяйственной продукции. Это привело к массовому дефициту продуктов питания, топлива и электричества, который опустошил румынскую экономику и обрушил уровень жизни людей. Ситуацию ухудшало и то, что за последние два десятилетия население страны сильно выросло. В 1960-х гг. Чаушеску пытался стимулировать экономический рост путем увеличения рождаемости, для чего противозачаточные средства и аборты были запрещены. Дефицит предметов повседневного спроса, помноженный на взрывной рост населения, обострил экономическую катастрофу.

Из-за того что родители не могли прокормить даже себя, десятки тысяч детей в Румынии оказались в детских домах, которые из-за недостаточного финансирования с трудом обеспечивали их такими необходимыми вещами, как тепло и питание. Сообщения об отсутствии там заботы, антисанитарии и длинных рядах кроваток с плачущими младенцами просочились на Запад. Долг был полностью погашен в 1989 г., однако румыны взбунтовались, и Чаушеску пришлось спасаться от разгневанной толпы на вертолете. Вскоре после этого его вместе с женой и еще одним высокопоставленным политиком схватили и расстреляли.

Год спустя новостная телевизионная программа «20/20» выпустила в эфир первую видеозапись ужасающих условий, в которых находились почти 100 000 детей. Западные гуманитарные организации и психологи потянулись вереницей в страну для оказания помощи. Однако некоторые исследователи увидели в этом возможность пойти дальше оказания срочной помощи. Они решили воспользоваться случаем для поиска ответа на вопрос о том, какое влияние на развивающийся мозг оказало такое шокирующее отсутствие заботы в младенчестве^{34}.

Известно, что младенчество является критически важным периодом для развития мозга. Это ясно на интуитивном уровне, а кроме того, есть немало данных, подтверждающих то, о чем нам говорит опыт. Современная возрастная нейробиология дает подробное представление о том, с какой удивительной скоростью растет молодой мозг. По оценке исследователей Гарвардского центра по развитию ребенка, в первые годы жизни у детей каждую минуту образуются миллионы нейронных связей, именно поэтому они преодолевают вехи развития так быстро^{35}.

Развитие идет в определенной последовательности. Каждый из нас проходит один и тот же путь, и здоровые малютки подходят к определенным вехам примерно в одном и том же возрасте. В первые месяцы жизни у младенца формируются сенсорные проводящие пути для зрения и слуха в задней части мозга. За этим следует развитие областей за префронтальной корой, которые управляют крупной и мелкой моторикой, позволяющей младенцу в конечном итоге садиться, указывать на предметы и исследовать мир. К концу первого года появляются признаки развития речи – лепет и первые слова, а также некоторые высшие когнитивные функции, включая другие коммуникационные навыки, примитивные пространственные отношения и распознавание объектов.

Нейронный расцвет и развитие продолжаются с головокружительной скоростью примерно до четырехлетнего возраста, при этом особенно сильно увеличивается объем, толщина и площадь поверхности коры головного мозга. Рост продолжается и после, но уже более медленно. К шести годам мозг становится в четыре раза больше, чем он был при рождении, а его объем достигает примерно 90 % от объема мозга взрослого человека^{36}. Но это не конец истории. Сейчас мы знаем, что человеческий мозг очень динамичен, появление новых нейронных связей и другие структурные изменения происходят в нем на протяжении всей жизни вплоть до момента смерти^{37}. К тому же, хотя многие области мозга практически достигают зрелости к первым годам учебы в школе, префронтальная кора продолжает существенно меняться и впоследствии. Рост этой важнейшей области мозга продолжается еще два десятилетия.

Таким образом, современная нейробиология говорит нам, что развитие мозга не ограничивается детством. В действительности мы постоянно перепрошиваем себя. Следует заметить, однако, что развитие мозга – хрупкий процесс, на который заметно влияют внешние факторы, как серьезные, так и не очень. Человеческий мозг особенно чувствителен на начальном этапе развития. Кто-то должен довольно долго заботиться о нас, кормить, мыть и защищать, чтобы наш мозг стал зрелым, позволил жить самостоятельно и заботиться о ком-то еще. Другими словами, крепкие социальные связи принципиально важны для формирования здорового мозга.

Именно здесь массовое отсутствие заботы о румынских сиротах выходит на передний план. Если развитие младенческого мозга настолько хрупко и если внимание и забота взрослых так необходимы для удовлетворения базовых потребностей и закладывания фундамента нашей социальной жизни, то как на нас скажется прерывание, сокращение объема или полное отсутствие заботы? Что, иначе говоря, происходит, когда дети лишены постоянной социальной связи с сообществом тех, кто может позаботиться о них?

Значение привязанности в раннем возрасте

Одним из лидеров в сфере понимания процесса развития мозга, социальных отношений и связанных с этим нейробиологических механизмов является Дэн Сигел, психиатр из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Сначала я узнал о Сигеле по его книге «Растущий мозг»^[2] (The Developing Mind, 1999), а позднее познакомился с ним самим^{38}. В этой книге он рассказывает о нейробиологических корнях социальной связи с родителями и воспитателями, которая возникает в момент рождения, а потом распространяется на друзей, любимых и родственников и не исчезает у нас до последнего вздоха. Опираясь на теорию привязанности, сформулированную британским психоаналитиком Джоном Боулби, Сигел показывает, что склонность к социальной связи, особенно в раннем возрасте, заложена в нашей биологической природе. Мы инстинктивно хотим устанавливать особые социальные связи и чувствовать, что они прочные.

Боулби и другие исследователи в развитие работы Зигмунда Фрейда стали в 1960-х гг. высказывать предположения о том, что детские взаимоотношения с родителями и воспитателями определяют многие формы нашего поведения и способность устанавливать социальные связи, составляющие основу близких отношений в последующей жизни. В этом и заключается главная идея теории привязанности. Попросту говоря, она предполагает, что надежная, стабильная, чуткая личная забота позволяет детям вырабатывать безопасную форму привязанности, которая характеризуется тонким эмоциональным регулированием, готовностью зависеть от других и высоким уровнем комфорта, связанным с близкими отношениями. Все эти качества очень ценны с точки зрения поддержания социальных связей на протяжении жизни.

На другом конце спектра нестабильная, эмоционально отстраненная или нечуткая забота приводит к формированию менее безопасной формы привязанности, для которой характерны постоянная боязнь того, что тебя покинут, плохое эмоциональное регулирование, неприятие социальной близости и стремление избежать близких отношений. Из теории привязанности следует, что дети накрепко усваивают первый опыт отношений, и он впоследствии ложится в основу их эмоций и представлений о социальных связях. В свою очередь эти эмоции и представления влияют на текущую способность мозга регулировать эмоциональный настрой, участвовать в здравом исследовании мира и взаимодействовать с окружающими^{39}.

Недостаток привязанности и слабые социальные связи, причиной которых является ненадлежащая забота в раннем возрасте, могут разрушать нашу способность воспринимать и обрабатывать то, что Сигел называет «потоком информации» между людьми. Этот поток критически важен для формирования длительных связей и здорового развития. Наиболее значимые причины прерывания потока социальной информации, которые нередко относят к неблагоприятным жизненным событиям, включают в себя потерю родителя, развод, опасную для жизни болезнь, психическое расстройство у кого-либо из родителей, физическое или сексуальное насилие. Такие неблагоприятные события могут оказывать на нас влияние на протяжении всей жизни, независимо от того, на каком этапе развития они произошли.

Такова, по крайней мере, теория: наша ранняя социальная связь сильно влияет на мозг и на то, как мы взаимодействуем с окружающими в последующей жизни. Есть ли возможность доказать это на фактах? Многие ученые сейчас пытаются разобраться в последствиях ранней социализации, изучая ее воздействие на нейронные пути в мозге, которые, как считается, имеют значение для формирования сильных социальных связей.

Рассмотрим два исследования, подтверждающие, что ранняя привязанность серьезно сказывается на нашем поведении во взрослом состоянии. В одном из них, опубликованном в 2000 г., в течение 20 лет велось наблюдение за группой младенцев из белых семей, относящихся к среднему классу. Ученые поставили перед собой задачу оценить стабильность стилей привязанности участников во времени. Они использовали испытанные критерии для определения качества привязанности и ее стиля сначала в младенческом возрасте, а потом у молодых людей через два десятилетия. Так вот, у более чем 70 % взрослых участников характер привязанности оказался таким же, каким он был в младенчестве. В остальных случаях главной причиной изменения были неблагоприятные жизненные события, что подтверждает основные положения теории привязанности^{40}.

Другое исследование, о котором рассказывает Роберт Уолдингер, врач-психиатр Массачусетской больницы и руководитель Гарвардской программы изучения развития взрослых, является одним из самых продолжительных в истории. Работа Уолдингера предусматривала наблюдение за 81 участником мужского пола на протяжении всей их жизни^{41}. Эти мужчины представляли разные группы. Примерно половина из них – выходцы из неблагополучных семей Бостона. Другую половину составляли студенты-второкурсники Гарварда. Исследование началось в 1938 г. с того, что в течение четырех лет психиатры и социальные работники вели пространные опросы участников, за которыми наблюдали независимые эксперты. В ходе десятичасового разговора участники рассказывали о своих взаимоотношениях с родителями. Эксперты, которые не знали о целях исследования, оценивали качество их взаимоотношений с матерью и отцом по пятибалльной шкале – от отстраненных, недружелюбных или пунитивных (1) до заботливых, способствующих обретению самостоятельности и высокой самооценки (5).

Через два десятилетия эти же участники, когда им было по 45–50 лет, прошли повторное двухчасовое собеседование. На нем опять присутствовали независимые эксперты, которые в этот раз оценивали адаптивные умения участников – иначе говоря, то, как они справляются со сложностями в жизни, – и их способность регулировать эмоции в сложные моменты взаимоотношений, в периоды стресса на работе и при возникновении проблем со здоровьем. И наконец, оставшихся в живых участников опросили, когда им было уже за 80. Основное внимание в опросе уделялось социальным связям с близкими людьми, в том числе стилю общения и демонстрируемому уровню комфорта, удовлетворенности, близости и любви.

Оценивая накопленные данные, Уолдингер и его коллеги обнаружили, что выросшие в атмосфере заботы с большей вероятностью устанавливают здоровые отношения в зрелом возрасте. Они пришли к выводу, что «чуткое и заботливое воспитание детей помогает формировать адаптивные стили регуляции эмоций, которые способствуют эффективному участию в отношениях в дальнейшей жизни». Однако это исследование вновь показало, что эффекты привязанности в раннем детстве не остаются незыблемыми. Неблагоприятные жизненные события способны разрушать влияние чуткого и заботливого воспитания, ведущего к появлению прочных социальных связей.

Чтобы еще больше убедиться в важности ранних социальных связей для формирования стиля привязанности, вернемся к детям, выросшим в таких учреждениях, как румынские детские дома. Исследователи за многие годы работы выяснили, что у детей, лишенных заботы при режиме Чаушеску, пониженный коэффициент умственного развития, сложности с социальным функционированием, более высокий уровень синдрома дефицита внимания и гиперактивности (attention-deficit hyperactivity disorder, ADHD) и различных форм психопатологии, чем у тех, кто вырос в семье^{42}. У детдомовцев, кроме того, меньше объем мозга (по результатам сканирования) и более низкое качество мозговой активности (на основе электроэнцефалограммы) по сравнению с детьми, переданными в приемные семьи, которым платили за домашний уход^{43}.