Читать книгу: «Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда», страница 2

Глава 2

Фома

«Не знаю, кого следует благодарить – собственную неуклюжесть или неприязнь черноволосой хозяйки замка, но здесь, внизу мне намного лучше. Пусть даже местные люди пока относятся ко мне с опасением и некоторой настороженностью, но в них нет отчуждения, свойственного обитателям Хельмсдорфа».

Сосредоточится на записях мешали едкие комментарии Голоса, вот уж кто был недоволен переселением, поначалу Фома даже опасался, что Голос снова причинит боль, но обошлось. А Северный замок отсюда не виден, он скрывается где-то в скалах, быть может, вон за той вершиной, похожей на копье, или за ее более высокой соседкой…. Снизу горы выглядят совершенно иначе, завораживающе-красивые и недоступные, но Фома ни на секунду не пожалел, что пришлось уйти.

Здесь в деревне с труднопроизносимым названием Кахеварденнен у него собственный дом, пусть старый и сырой, с чуть подгнившими разрисованными плесенью стенами и крошечными окнами, сквозь которые почти не проникает свет, но свой. Мебели почти нет, воду приходится носить из колодца, а печь, стоит ее затопить, наполняет единственную более-менее пригодную для жизни комнату едким сизым дымом, но Фома счастлив.

– Потому что дурак, – пробормотал Голос.

«В Кахеварденнен тридцать пять домов, заправляет всем староста, герр Тумме, ко мне он отнесся благожелательно и дружелюбно…»

– Ну еще бы, с такими-то рекомендациями… ты напиши, напиши, что позаботиться о тебе попросил Хранитель. Сомневаюсь, что староста сохранил бы свое дружелюбие, явись ты сюда один.

«Я пока не слишком хорошо знаком с остальными жителями деревни…»

– Точнее, они не проявляют желания знакомиться с тобой.

– Что тебе от меня надо?

– Мне? – притворно удивился Голос. – Ничего. Я просто общаюсь, в противном случае ты скоро совсем одичаешь. И вообще займись чем-нибудь полезным, например, окна помой, и вода почти закончилась. Да и ужин сам не приготовится.

И снова он был прав.

Воды в ведре осталось на два пальца, и Фома аккуратно, стараясь не расплескать, перелил ее в чайник, попутно отметив, что последний неплохо было бы почистить, дно и бока потускнели, пошли черными пятнами подгоревшего металла. Да и с печью пора что-то делать, дрова заканчиваются, да и запасов еды осталось дня на два-три. Кроме плюсов в самостоятельной жизни имелись и явные минусы, ну да хуже, чем в степи не будет.

Голос благоразумно промолчал.

По заведенной неизвестно кем традиции собирались у колодца исключительно женщины, причем не столько для того, чтобы воды набрать, сколько для общения. При появлении Фомы разговоры смолкли, но расходиться селянки не спешили, наоборот, они с явным любопытством, которое и не пытались скрывать, рассматривали Фому, обменивались многозначительными взглядами и насмешливыми улыбками.

– Добрый день.

– Добрый, добрый, – отозвалась Гейне, почтенная супруга герра Тумме. Была она под стать мужу дородна, краснолица и светловолоса, но при этом обладала весьма мягким голосом. – Ну как, герр Фома, устроились?

– Да, спасибо.

– И чем заниматься будете? – Госпожа Гейне оперлась на край колодца, видимо, это означало, что беседа будет долгой.

– Не знаю, не думал еще…

– Это вы зря, о деле прежде всего думать надо… а что ж к нам не заходите? Или плохо принимали?

– Благодарю, госпожа, но как-то не удобно без приглашения.

– Ну так я вас приглашаю, – спокойно произнесла Гейне и, подхватив с земли полные ведра воды, приказала. – От прям и сейчас и приглашаю. Муж мой тоже рад будет.

Особой радости у герра Тумме Фома не заметил, хотя староста был привычно вежлив, и даже пообещал прислать кого-нибудь, чтобы печь поглядели. Пока говорили, Гейне накрыла на стол: свежий ароматный хлеб, белые ломти сыра, творог, сметана… от одного вида в желудке заурчало. Последним на столе появился красивый стеклянный графин, при виде которого Тумме весьма оживился.

– Вишневая наливочка, – пояснила Гейне, наполняя глиняные чашки, – со своего сада. Знатная в этом году получилась. Да ты кушай, кушай… совсем отощал… на Михеля похож, правда?

Тумме кивнул и одним глотком осушил чашку. Фома последовал примеру хозяина, наливка оказалась тягучей и сладкой, будто сироп. Ничего, вкусно. И сыр тоже вкусный, а Михеля, единственного сына Тумме, Фома видел, и никакого сходства между ним и собой не заметил. Впрочем, спорить с Гейне невежливо.

– Тяжко одному, – продолжала Гейне, снова наполняя чашки. – Вон, и одежда грязная, и за водой сам… и готовишь, небось, тоже сам. И по хозяйству… все только и шепчутся, что поселился бобылем и носу не кажешь, а нехорошо это, когда мужик один живет… до беды недолго.

– Какой?

Наливка оказалась не только сладкой, но и крепкой, после третьей чашки Фома ощутил, что во всем теле появилась приятная легкость.

– А разная… жениться бы тебе… или просто кого в дом взять.

– Кого?

– Да хоть кого… Илзе вот… второй год как вдова, трое детей правда, но еще молодая, здоровая, в два раза больше родит.

Фома замотал головой, не нужно ему никого, ни жены, ни вдовы, ни детей… да сам он проживет, ему одному удобнее.

– А то если молодую хочешь, то Ярви возьми, хорошая девка, рукастая…

– А я сказал, не жить ей тут! – рявкнул Тумме. – Нечего тут… позорить. Завтра же… чтоб духу ее не было, ясно?

– И куда ж ей идти-то? В зиму-то, в мороз?

– А пусть куда хочет, туда и идет… – Тумме встал из-за стола. – У меня в доме ей место нету… ясно?

– Нет, – Фома тоже поднялся, домашняя наливка сделала свое дело, он чувствовал в себе непреодолимое желание сделать… ну хоть что-нибудь сделать. – У меня есть… ну место… пусть живет.

И зачем-то добавил:

– Зимой холодно.

– Смотри, пожалеешь, – пробурчал староста, как-то разом растеряв весь свой гнев, а Гейне отвернулась, должно быть опасалась, что супруг заметит довольную улыбку.

Рубеус

– Легче, не так резко, ты рубишь так, будто пытаешься пробить щит, которого в принципе не существует, а поскольку законы физики никто не отменял, то по инерции твой удар затягивается дольше и дальше, в результате чего в защите образуется дыра. Преимущество должно быть не в силе, а в скорости.

Карл положил саблю на стол и, вытерев шею полотенцем, заметил:

– А вообще делаешь успехи… жаль, что только в фехтовании.

– Не начинай, – Рубеус пощупал дыру в рубахе, длинная царапина – наглядное подтверждение правоты Карла – саднила. – Тем более, что во всем остальном тоже порядок.

– Ну да, ну да… во всем, что касается работы полный порядок, даже иногда тошно от такого порядка становится. Знаешь, в чем твоя проблема? Ты жить не умеешь. Ты принимаешь правила игры, подчиняешься им, скрупулезно выполняешь инструкции, но при всем этом остаешься непробиваемо равнодушным к происходящему. Почему-то все твои эмоции выплывают наружу только когда дело касается негатива. Ты считаешь, это нормально?

– Я считаю, что тебя это не должно волновать.

– А меня, представь себе, волнует.

– И откуда такая внезапная заботливость?

– Эмоции, положительные или отрицательные, – это та же дыра в защите, но на другом уровне. Но мое дело предупредить. Вообще… как-то неуютно в последнее время, старею, должно быть. И Марек… юг фактически открыт, люди держатся, но лишь потому, что на Востоке и Севере спокойно, граница стоит, заводы работают. Диктатору глубоко наплевать на войну и Империю, хотя это ненормально. Черт, – Карл не глядя схватил со стола первый попавшийся клинок и швырнул, выпуская раздражение. Узкое лезвие кинжала ушло в стену на треть.

– Он не должен так вести. Он ведь создал эту систему, замки объединил, границу общую, с людьми контакты наладил, так какого черта теперь? Или я чего-то недопонимаю? Может, ему надоело?

– Как надоело?

– Обыкновенно. Возвращаемся к вопросу об эмоциях. Ты исполняешь долг, ответственность перед людьми и все такое, Марек играет. Ему скучно… ладно, разболтался я что-то, извини, как-то все одно к одному. Держи границу, Хранитель, без заводов Севера Юг долго не продержится. – Карл подошел к стене и рывком выдрал кинжал, провел пальцем по лезвию и задумчиво произнес. – Определенно что-то случится, затылок ломит, а это не к добру.

Порой Карл становился по-старчески брюзглив и суеверен.

– Тихо! – Карл вдруг замолчал, точно прислушиваясь к чему-то. Рубеус тоже прислушался, ничего, звонкая тишина Фехтовального зала поглощала любые звуки.

– Показалось. Кстати, в качестве предупреждения, ты знаешь, что Мика на Диктатора работает? Следи за языком, да и за бумагами. А лучше найди предлог и убери ее, наконец, к чертовой матери.

Вальрик

Существование в доме мастера Фельчи было подчинено строгому распорядку, что вполне устраивало Вальрика. Единственное, что не устраивало, так это чересчур вольные манеры Фельчи и то, как он обращался с Джуллой.

А рана заживала медленно, и Суфа с грустью вынужден был констатировать, что этот сезон можно считать благополучно законченным, а ведь все так хорошо началось. Сначала сезон в Деннаре, который принес Вальрику славу и имя, потом поездка в столицу, поразившую размерами и подавляюще-нечеловеческой архитектурой. Суфа лично устроил Вальрику прогулку по городу, видать, надеялся произвести впечатление на варвара, что ж, это ему вполне удалось. Высокие темные башни, соединенные арками, гладкие, точно залитые стеклом улицы, по которым редкие пешеходы передвигались торопливо, почти бегом, даже обычные люди ощущали «чуждость» этого места, а Вальрику почти ослеп и оглох, настолько там было черно. Он видел толстые нити, связывавшие башни друг с другом, и тонкие, но более многочисленные, затягивающие просветы улиц плотной паутиной. Суфа шел прямо сквозь эту паутину, не замечая, как оживают, вздрагивают нити, ощупывая лицо, шею, руки, слизывают капли тепла и жадно норовят прижаться поплотнее. К счастью Вальрика нити игнорировали, точно не видели, но прикасаться к ним все равно было противно.

А потом начались Игры и все прочие проблемы отошли на второй план, где уж тут думать про башни и нити, когда расписание, составленное распорядителем, заставляет пожалеть о том, что ввязался в эту авантюру. Суфа оказался прав, в Илларе их не ждали, более того, откровенная неприязнь по мере роста популярности Зверя плавно трансформировалась в ненависть. И в результате «свободный бой», пятеро противников и койка в доме мастера Фельчи.

Ну ничего, главное, что жив остался, а остальное исправится. И Суфа так считает, вон даже оплатил услуги лучшего доктора, правда, из Черного квартала – оказывается в Илларе таковые все-таки имелись – но гладиаторам другие и не положены.

А мастер Фельчи свое дело знает, рана почти и не кровоточит. Вальрик даже сидеть может, правда, только если к стене прислониться.

– Сеньоре не вставать, – Джулла забеспокоилась. – Сеньоре нельзя.

– Вальрик. Меня зовут Вальрик.

– Сеньоре нельзя, – Джулла улыбнулась. – Сеньоре упрямый. Слабый сильно, но упрямый. Сеньоре лежать и быть сильным-сильным.

– Не сеньоре, а Вальрик. Джулла, повтори – Вальрик.

– Вал-рико, – она немного искажает имя, но Вальрику нравится, ему все в ней нравится. И светлые волосы, и темно-карие, почти черные глаза, и смуглая кожа, и медово-ласковый голос. И окружающее ее облако света. Джулла – особенная.

– Ты особенная, ты чудо.

Она вспыхивает румянцем и становится еще более красивой. Вальрик мог бы смотреть на нее вечность… или даже две вечности, да он готов лежать пластом, лишь бы была рядом, а она убегала, точно боялась его. И снова убежала. Значит, сейчас появится мастер Фельчи, снова начнет ворчать на то, что пациент попался чересчур беспокойный, потом будет осмотр, перевязка, ласковый руки Джуллы, разматывающие бинты и бестолковая болтовня Фельчи, который непостижимым образом успевал делать несколько дел одновременно.

На этот раз мастер явился один и был он непривычно серьезен.

– Итак, пациент явно пошел на поправку, – мастер Фельче подвинул к кровати низкий табурет, уселся и, вытащив из кармана коричневую похожую на чудовищно толстый палец штуковину, задымил.

– Не мешает? Это сигара, у вас такие не приняты, да и в Империи не поощряются, но что поделаешь, с дурными привычками расставаться тяжело.

Сизые клубки дыма, скатывающиеся с губ мастера Фельче, придавали тому сходство с Дьяволом.

– Так ты не против? Некоторым запах не нравится, признаю, специфичен.

– Мне все равно, – запахов Вальрик не ощущал.

– Вот и ладно. Вижу, тебе Улла приглянулась? Симпатичная девочка, многим нравится…

– Я – не многие.

– Ну да, ну да… все мы мним себя центром мира. Ты – это ты, она – это она. Глупостей не потерплю, за насилие – прирежу, причем так, что ни один суд убийства не докажет, понятно? – Мастер Фельче говорил спокойно, но это было спокойствие человека, знающего цену своим словам.

– Ты же не хочешь, чтобы рана вдруг открылась?

– Я не причиню ей вреда.

– А что ты подразумеваешь под вредом? Да, я полагаю, что ты не настолько безумен, чтобы попытаться изнасиловать ее, хотя находились идиоты… находились… – Фельче стряхнул пепел в ладонь. – Только иногда боль можно причинить, не желая боли. Вот к примеру, тебе она нравится, допустим, ты понравишься ей, но дальше что? Постель? Беременность? Неразрешенная, между прочим, поскольку ни у тебя, ни у нее, да и у меня тоже, нет Имперского гражданства. Значит, во время беременности придется скрывать Уллу от Департамента Евгеники, потом доставать временное разрешение на пребывание младенца на территории Кандагара… далее, брак ваш, если конечно у тебя возникнет подобная идея, здесь не зарегистрируют, официальные отношения лишь для граждан империи. То есть гипотетический ребенок будет незаконнорожденным, без права наследования имущества родителей. Но все вышесказанные проблемы коснуться тебя постольку поскольку, полтора года из контракта прошло? Значит, осталось от двух до двух с половиной лет жизни, по статистике лишь полпроцента гладиаторов отрабатывают контракт полностью. Таким образом, получается, что ты развлечешься с Уллой и благополучно сдохнешь на арене, оставив мне все вышеозвученные проблемы. И вот теперь попытайся объяснить, зачем мне это надо?

Вальрик рассмеялся, господи, с ним уже давно не разговаривали в подобном тоне. Мастер Фельче, удивленно приподняв бровь, поинтересовался:

– Я сказал что-то забавное?

– Нет, просто вы сейчас очень похожи на одного моего знакомого, он тоже любил… прогнозировать.

– Разумный, должно быть, человек.

Вальрик не стал уточнять, что не совсем человек.

– Если же ты просто по женскому обществу соскучился, то скажи, девочек в квартале полно, тебе какие больше нравятся? Блондинки? Брюнетки? Рыженькие? Или на свой вкус? Хотя нет, пожалуй, тебе пока рановато об этом думать, недельку-две обождать придется.

Докурив, мастер Фельче вымыл руки и приказал:

– Давай, ложись, и не дергайся. – Бинты он разматывал быстро, профессионально. – Замечательно, заживает, как на собаке… а над тем, что я тут сказал, подумай… хорошо подумай, хотя у вашего брата с мыслительным процессом обычно туго. Порой имени своего запомнить не в состоянии… или Валко и Вальрик – это одно и то же? Лежи, сказал. Нервный ты больно. В конце концов, имя – всего лишь набор звуков, гораздо интереснее то, что за этим именем стоит…

Коннован

– Глянь, Варк, чегой это? А никак труп.

– Оставь его, Кош, отмучался свое бедолага…

Голоса будят меня. Зачем? Там, где я только что была, нет ни боли, ни холода, ни жажды. Хочу сказать им, чтобы убрались, но губы смерзлись. И веки смерзлись, глаза не открыть.

– Да нет, ты глянь, это ж нелюдь… из энтих, ну которые вампиры.

– Тем более не трогай, нечего, еще скажут, что это мы его, – тот, кто говорит это, рассудителен, он стоит далеко, зато второй любопытен, он здесь, рядом, чувствую не столько запах, сколько живительное тепло.

– Да не, замерз видать, вона одет не по времени, в таком тряпье околеть – на раз-два, – горячие руки переворачивают меня на спину, больно и в то же время… кровь, вот она, совсем рядом, дотянуться и… жить. Я ведь хочу жить, очень хочу.

– Ох и досталось же ему, ты на рожу-то глянь, кто ж его так?

– А тебе дело, Кош? Отойди, говорю, пока чего не вышло.

Не отходи. Пожалуйста, мне очень нужно жить, а значит… губы смерзлись, и не только губы, все тело – сплошной кусок льда. Но я смогу… я должна… я жить хочу.

Те же руки силой раскрывают рот, толстые горячие пальцы поднимают верхнюю губу.

– Ух ты, ну и клычищи!

– Вот как тяпнет, будешь знать.

– Да ну тебя, – Кош засмеялся, хотя как-то неуверенно, – он же дохлый, во, глянь.

Сапог впечатывается в ребра, хорошо, что сил на стон не хватает. А пальцы уже лезут в рот, трогают клыки…

– Ты чего делать собираешься? – тот второй человек раздражен.

– Клыки выдеру, ему-то уже все равно, а я талисман сделаю, или запродам. Знаешь, сколько такие зубы стоят? Ферму купить можно и не одну, черт, смерзся гад, пасть шире не растянешь… Варк, будь другом, подай молоток. Слушай, может еще и когти срезать? Чем не трофей?

– Яйца себе среж, – бурчит Варк. – Все одно ни к чему будут, когда кто-нибудь из этих твои трофеи обнаружит.

– Скучный ты, Варк, вечно всего боишься… а мы аккуратненько… лишь бы не сломать, а то за сломанный много не дадут.

Этот человек много болтает, а еще невольно делится своим теплом и кажется, я могу… немного… сжать челюсть… дикий визг, удар по лицу, еще удар, горячие капли крови глушат холод… мало, очень мало. Добыча вырывается, но у меня уже достаточно сил, чтобы удержать, ухватить удобнее.

Теперь крови много, глоток за глотком. Солоноватая…

– Г-господин… – человек стоит возле выхода из пещеры, вижу темный силуэт на фоне темного же неба, силуэт пятится к выходу.

– Г-господин, я н-не думал… я бы н-не позволил… – человек разворачивается и убегает. Догнать бы, но на некоторое время я утолила Жажду, тем более второй, которому понравились мои клыки, еще жив. Разодранные руки, разорванное горло, неаккуратно, много крови пролилось на одежду, но кое-что еще осталось. На сегодня мне хватит.

А завтра… завтра и подумаю.

От содранной с трупа шубы пахнет кровью, но мне уже все равно, проваливаюсь в сон, немного болезненный, но живой, согретый чужой кровью.

Я просыпаюсь от зова и долго не могу сообразить, где нахожусь. Камень, иней, трещины, смерзшаяся кровь и льдинки на грязной шерсти.

– Где, где, где… – вопрос стучит в висках. Господи, как же я ждала этого момента.

– Здесь… – нити, приняв ответ, радостно всколыхнулись.

– Жди.

Жду, я так давно жду, что еще несколько часов… или дней не играют роли. Поплотнее закутаться в полушубок, свернутся клубочком в мягкой утробе и с закрытыми глазами всматриваться в пронизанную яркими нитями темноту.

Искристо-золотой – радость. Оранжевый – беспокойство. Мне рады, за меня беспокоятся, и, черт побери, я почти дома.

Глава 3

Фома

Ярви появилась после захода солнца, честно говоря, Фома уже успел пожалеть о решении столь опрометчивом, более того, он надеялся, что девушка не придет, но… тихий робкий стук в дверь разрушил надежду.

Она была худой, с длинными спутанными волосами неопределенного цвета и разбитым в кровь лицом. Левый глаз почти заплыл, широкая ссадина рассекла правую скулу, а распухшие, лопнувшие губы казались непомерно большими для такого худого лица.

– Кажется, у кого-то был очень неудачный день, – отозвался Голос. – Ты бы хоть поздоровался.

– Добрый вечер, – Фома понятия не имел, что и как говорить дальше, присутствие Ярви его смущало. Она же, вздрогнув от звука его голоса, прижалась к стене. Боится? Она его боится?

– Проходи. Спать будешь вон там, – Фома указал на кровать, решив, что завтра же придумает что-нибудь со второй кроватью, а сегодня можно вообще не ложиться, ночь хорошая, самая подходящая для работы. Ярви по-прежнему жалась к стене.

– Есть хочешь? Хлеб, правда, не слишком свежий.

И снова молчание. Может, она немая?

– Скорее сильно испугана.

– И что делать?

– Ничего. Не обращай внимания, вернись к работе и вообще, представь, что ее здесь нет.

Последовать совету, данному Голосом, оказалось несложно. Ярви, забившись в самый темный угол комнаты, затаилась.

– Тебе не стоит бояться меня, – разговаривать, сидя спиной к собеседнику, было несколько непривычно. – Меня зовут Фома. А ты Ярви, правильно?

Ни звука, ни вздоха, ни шороха.

– Я здесь недавно, ничего и никого не знаю. И ничего толком не умею. Писать вот умею… ну и красить.

– Что красить? – голос тихий-тихий, но хоть какой-то отклик.

– А не важно, что. Одно время были пушки, потом повозки, потом опять пушки… здоровые такие, углов много, деталей мелких, а нужно быстро.

– Почему быстро?

– Норма. Если не успеешь, разводящий потом накажет.

– И наказывали?

– Довольно часто. Видишь ли, писать у меня получается намного лучше, чем красить, – Фома обернулся, медленно, стараясь не делать резких движений. – Честно говоря, не самые приятные воспоминания.

– Герр Тумме сказал, что все равно… что не позволит мне остаться… что это не по закону и повелитель разозлиться, если я останусь, потому что я нарушила его закон и… – Ярви спрятала разбитое лицо в ладонях. Худые плечи вздрагивали, а широкие рукава рубашки сползли к локтям, выставляя на всеобщее обозрение уродливые темно-лиловые синяки.

Фома встал и, присев на корточки рядом с девушкой, – прикасаться к ней было страшновато – сказал:

– Никто не будет злиться на тебя. И ты останешься здесь, если, конечно, захочешь. А закон… ты ведь никого не убила? Не ограбила? Не украла?

Она замотала головой.

– Значит, все в порядке. Дай лучше посмотрю, что у тебя с лицом… не бойся, я не сделаю больно… Встань, нужно, чтобы ты села ближе к свету. Да, вот сюда.

Ярви боялась, причем всего сразу – и Фому, и ослушаться его приказов, и возможной боли. Смочив тряпку в холодной воде, Фома осторожно принялся смывать засохшую кровь. Синяков было много, некоторые старые, желтовато-зеленые, но большей частью свежие, распухающие горячими мягкими на ощупь лиловыми пятнами.

А глаза у нее красивые, во всяком случае тот, который не заплыл, поражает ярко-зеленым цветом, будто… будто трава.

– Скоро это все заживет, и ты снова станешь красавицей, – Фома и сам не знал, зачем сказал это, но сказав, сам поверил. А Ярви, отвернувшись к стене, заплакала.

Вальрик

После давешнего разговора с мастером Фельчи, Вальрик стал смотреть на Джуллу иначе. Не то, чтобы перестала ему нравиться, но… но он не имел права любить нее. У него есть цель и долг… обязательства… он скорее всего погибнет, может быть не на арене, но ведь место не имеет значения? Главное, что в какой-то момент времени Вальрик, несостоявшийся князь Вашингтона, перестанет существовать.

– Вы стали весьма задумчивы, мой юный друг, – мастер Фельче заглядывал в комнату пациента гораздо чаще, чем того требовал долг врача, но Вальрик был рад этим визитам, поскольку разговоры отвлекали от мыслей, которые с каждым днем становились все более тяжелыми и менее понятными.

– Вас это беспокоит?

– Ну не то, чтобы беспокоит, просто хотелось бы понять, над чем задумываются в возрасте столь юном…

– Над жизнью.

– Похвально, – кивнул мастер Фельче, кутаясь в теплый домашний халат, из-под которого выглядывали острые, чуть загнутые носы туфель и чересчур длинные рукава желтого свитера. Рукава мастер Фельче постоянно подтягивал вверх, но они упрямо съезжали, закрывая руки до самых кончиков пальцев.

– Хотя и бесполезно. Размышления и жизнь столь же мало связаны между собой, как теория и практика. В теории ты должен был погибнуть, рана тяжелая, плюс большая потеря крови, не самые лучше условия, отсутствие некоторых весьма полезных лекарств… но на практике ты жив и в скором времени будешь достаточно здоров, чтобы вернуться к глупому занятию. Или вот еще пример, в теории если верить медицинской карте, Валко Ставич имел когда-то перелом руки, тогда как на практике переломов было два, просто второй сращивали аккуратно, настолько аккуратно, что если не знать, куда смотреть, то и не увидишь.

Цепкие пальцы Фельче сжали запястье, переворачивая руку.

– Раз, два, три… и здесь два. – Фельче пересчитал темные пятна. – А на противоположной стороне руки рисунок повторяется. Весьма странно для родимых пятен, правда? В теории. На практике же это – остаточные следы проколов. Если кость срастается неудачно, ну бывает, что не сразу была возможность сложить, или осколки мелкие, или просто для подстраховки внутрь вставляют направляющие – такие толстые, но короткие спицы. А между ними уже устанавливается пласт-металлическая кольчуга, этакий внутренний гипс. Достаточно отключить направляющие, и кольчуга спустя два-три месяца, на протяжении которых он служит дополнительной страховкой, распадается. И никаких следов.

– А родинки? – вырвать руку Вальрик не пытался. Глупо. Так же глупо, как отрицать все вышесказанное. Прав мастер Фельче, были спицы, кость действительно срасталась криво, пришлось ломать и складывать снова, тогда Карл спицы-то и поставил.

– Стимуляция роста кольчуги узконаправленными радиоактивными пучками. В некоторых случаях, эти родинки потом трансформируются в вещи, куда более неприятные, нежели перелом. Ну да вряд ли сей мелкий факт должен волновать человека со столь явными суицидальными наклонностями, – мастер Фельче выпустил руку и раздраженно подтянул рукава вверх.

– Тело вообще способно рассказать многое… небольшие шрамы на груди и спине, расположение которых со всей однозначностью указывает на мастерство палача… ребристые пластинки ногтей – отрастали, правда?

– Хватит.

– Ну как скажешь, – Фельче откинулся на спинку стула и, достав из кармана очередную сигару, сказал. – Надеюсь, моя болтовня не утомляет? Кстати, нервничать не стоит, для здоровья вредно.

– А я не нервничаю, – Вальрик и в самом деле не нервничал, в самом худшем случае он свернет мастеру Фельче шею, объяснив… а никак не объяснив, он же гладиатор, Зверь…

– Вижу, небось, думаешь, как бы половчее шею мне свернуть? А еще тебе любопытно, откуда простой врач из Черного квартала знает то, что вроде бы ему знать не положено.

– Вы не простой врач.

– Я совсем не врач, – ответил Фельче. – Точнее, я вполне адекватно могу исполнять функции врача, но с гораздо большей охотой вернулся бы в лабораторию. У имперцев потрясающие лаборатории. Жаль, но человек, который осмелился вслух заявить, что целесообразность некоторых моментов внешней политики Кандагара вызывает определенные сомнения, вряд ли сумеет сделать карьеру. Пять лет за… недостаточную целеустремленность, ну и гражданство, само собой… а с ним и право на научную деятельность, и вообще все остальные права. Поначалу вообще в степи жил, потом сюда, хоть Черный квартал, но все равно столица. Так что можешь успокоиться, доносить я не стану, мне просто любопытно, откуда ты такой взялся.

– Оттуда же, откуда и все.

– Не сомневаюсь, – мастер Фельче улыбнулся. – Мальчик мой, ты, безусловно, обладаешь многими весьма похвальными качествами, но чувство юмора в них не входит. Да и ситуация у тебя не та, чтобы огрызаться. Пойми, сдавать тебя Департаменту я не стану, я просто хочу понять, что за птица залетела в мой курятник, ну а дальше посмотрим… у мастера Фельче много разных знакомых… самых разных. Итак, давай начнем сначала: как тебя зовут?

Рубеус

Зов пришел в половине одиннадцатого, четкий, ясный, чистый. Совершенно неожиданный, Рубеус от удивлени даже забыл, о чем разговор шел. Несомненно о чем-то важном… завод… нет, не завод, что-то связанное с границей… Бастионом… Да, точно, он на Волчьем перевале, в Ледяном бастионе, рядом Лют, который не совсем понимает, что произошло. Рубеус и сам не понимает. Да и какая разница, когда Зов.

– Случилось что-то? – поинтересовался Лют.

– Нет. Точнее, да. В общем, тут сам разбирайся.

– А что с…

– Потом, позже. – Рубеус вслушивался в зов, пытаясь определить точку выхода. Северо-северо-запад, чуть в стороне от Волчьего перевала, на самой границе Пятна, но по эту сторону. Ухватиться, зацепиться, ответить…

Только бы она не исчезла, только бы дождалась…

– Ты что-то сказал? – переспросил Лют, но Рубеус отмахнулся: сейчас главное успеть, а все остальное потом.

Ледяные крылья Северного Ветра раздирали пространство, Анке торопился, но все равно летел слишком медленно. Больше всего Рубеус боялся, что связь оборвется, исчезнет, тонкие нити меняли цвет с невероятной скоростью, и прочесть что-либо было невозможно. Желтый-красный-черный-белый-черный-белый-красный-белый-белый-белый… нити медленно таяли в окружающем снежно-белом мареве.

Ломаная линия плоскогорья разрезала заснеженное поле пополам. С одной стороны – Пятно, с другой – Мертвые степи Святого Княжества. Точка выхода где-то в нагромождении камней, вероятнее всего пещера, нужно искать вход…

Анке тихо скулил и вертелся на месте, подымая целые тучи серебристого легкого снега… В пещере темно и дьявольски холодно, Рубеусу казалось, что он привык к холоду, но находиться здесь, в черно-ледяной утробе горы было просто невозможно. В центре пещеры уродливой статуей лежал мужчина с разодранным горлом, а у самой стены, с головой укутавшись в какую-то грязную овечью шкуру, спала Коннован. Сумасшедшая, ну разве можно спать в таком холоде?

– Эй, просыпайся…

Нити продолжают гаснуть… не слышит, слишком поздно. Неужели он снова опоздал? Ну уж нет.

Овчина смерзлась в тяжелую ледяную глыбу, и Коннован была частью этой глыбы. Какая же она холодная, а сердце бьется едва-едва. Спешить, снова спешить, она умирает… Куда?

Перстень привычно кольнул палец, сообщение состояло из одного-единственного слова: Саммуш-ун. Правильно, там лаборатория, и Карл, если не он, то… смерть.

– Потерпи, хорошо? Еще немного?

Она молчит, но сердце начинает биться чуть ровнее. Новая отсрочка.

– Ей будет больно.

– Конечно, будет. Ей в любом случае будет больно, – Карл действует с профессиональной жесткостью. – Жалеть потом будешь, помогай. Держи.

Коннован вдруг приходит в себя, пытается сесть, вырваться, хрипит… ее боль, наплывая волнами, корежит.

– Терпи, – приказывает Карл, не понятно только кому. – Держи… да держи ты ее, одежду нужно срезать.

И срезает. Черные лохмотья куртки, серые – рубашки, белые, омертвевшие – кожи… ей же больно.

– Ты что делаешь?

– Удаляю некрозы, лучше сейчас, чем потом. Оттают, гнить начнут, а там заражение… иммунитет ни к черту, полный набор, полузалеченные ожоги… – сияющее лезвие скальпеля взрезает коричневую корочку на бедре.

– Обморожение… – синеватое пятно мертвой кожи на ладони…

– И трофические язвы, – лезвие замирает у темного пятна-провала на щеке, точно выбирает, резать или нет. – Это не считая некоторых других… ран. Любопытно.

Тело под руками выгибается дугой и тут же оседает на измазанную кровью простыню.