Читать книгу: «Записки Ивана, летучего голландца», страница 4

Глава 7
Смертельные игры в воздухе

Помимо воздушных сражений, мы выполняли и другие задания. Иногда нас использовали в качестве приманки для немецкой авиации, а иногда мы были разведчиками. Также нам приходилось определять, какие цели преследуют вражеские летчики-наблюдатели.

В последнем случае наша боевая группа поднималась на большую высоту над линией фронта и ждала появления самолетов противника. Когда они появлялись, мы спускались вниз, чтобы проследить, какие именно объекты они фотографируют. Пока мы занимались слежением, наши бомбардировщики могли сбросить бомбы на вражеские позиции и как можно скорее вернуться домой.

Особенно мне нравилось выполнять задания, где приходилось играть с огнем неприятельских батарей. Такие полеты были для меня самыми захватывающими. Чтобы вернуться живым, летчику требовались отличная реакция и максимальная концентрация. Создание подобных провокаций имело двойное значение. Во-первых, противник тратил драгоценные снаряды на то, чтобы сбить наш самолет, хотя это было очень сложной задачей. Во-вторых, наши маневры совмещались с воздушной разведкой, в ходе которой мы выявляли хорошо замаскированные огневые точки.

Перед вылетом группа получала примерный план расположения зенитных батарей врага. Нам предстояло облететь эти позиции по секторам. Страх перед самолетом заставлял орудийные расчеты открывать огонь по цели, которая кружила высоко в воздухе. Находясь над линией обороны противника, мы внимательно отслеживали «огненные языки». Когда такая вспышка появлялась из леса, у меня было всего 25 секунд, чтобы уйти с траектории снаряда. В то время орудия могли поразить аэроплан на дальности до 5000 метров.

Полным газом я максимально быстро выполнял вираж, а снаряд разрывался в том месте, где моя машина находилась всего 25 секунд назад. Должен признать, что порой такая игра становилась достаточно опасной. Через некоторое время внизу замечали, как я реагирую на стрельбу, и начинали это учитывать. Поэтому следующий выстрел делали уже с учетом возможного направления, которое я мог бы выбрать для виража. В такой ситуации малейшее промедление становилось смертельным. Позже, когда вся линия обороны противника густо покрылась зенитными орудиями, мы прекратили подобные развлечения.

Хорошо помню, как однажды, еще в начале войны, увлекшись игрой с вражеской противовоздушной батареей, я, маневрируя со всей отвагой, на которую был способен, вдруг заметил, что попал одновременно в зону действия другой батареи. Это уже было слишком. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Молодцы внизу, изучив мои привычки, поняли, что в кратчайший срок я обязательно попаду в центр разрыва выпущенного снаряда. Как я ни кружил в воздухе, ничего не помогало. Я не мог вырваться из круга, в который меня загнали. Пушки внизу продолжали выплевывать снаряд за снарядом в моем направлении. Некоторые разрывались настолько близко, что я чувствовал ударную волну. В конце концов мне чудом удалось выскочить из западни без единой царапины, получив только многочисленные дырки в крыльях. Когда я наконец сел, мои коллеги, наблюдавшие за этой сценой снизу, сказали, что каждую минуту ожидали, что меня собьют. В этом их мысли полностью совпадали с моими.

Другим развлечением, которое иногда принимало форму шуточной игры, стали атаки на аэростаты. Наполненные газом баллоны, которые в народе называли «колбасой», немцы поднимали на высоту примерно 100 метров на расстоянии полутора километров от передней линии. В корзине сидел наблюдатель. Обычно такие позиции защищали замаскированные батареи. Но, как правило, считалось не слишком опасно, маневрируя, угрожать аэростату внезапной атакой, не заходя в зону действия противовоздушных средств. При этом наблюдатель стоял перед выбором – подвергать себя риску возможного нападения или покинуть корзину, спрыгнув с парашютом. Если удавалось его «скинуть на землю», то мы быстро возвращались назад на базу. Немцам же приходилось опускать баллон, чтобы их наблюдатель опять забрался на борт. Очень весело, когда нам удавалось согнать его со своего поста во второй раз.

Иногда некоторых наблюдателей все же никак не удавалось таким образом «прогнать со своего места». Тогда нам приходилось, входя в зону огня прикрывающих батарей, выпускать по баллонам несколько пулеметных лент, в то время как вокруг нас рвались снаряды зенитных орудий. Однако вскоре командование пришло к выводу, что крайне «неэкономично» вступать в подобную игру, рискуя летчиком и самолетом ради единственной цели – сбить «колбасу» и наблюдателя. По этой причине нам поступил приказ, запрещающий такие развлечения.

В одном воздушном бою, в котором мне довелось участвовать, Козаков, управляя одноместным самолетом, сбил вражескую машину в непосредственной близости от нашего аэродрома. Мы обнаружили тела пилота и наблюдателя.

На следующий день, когда погода испортилась и о полетах не могло быть и речи, наш командир и трое летчиков отряда, включая меня, похоронили этих несчастных. Военный священник отслужил панихиду.

Война продолжалась. Месяцы сменялись годами, поражения и победы уходили в историю. Мы летали и охотились на врага, убивали и умирали, и уже давно забыли, ради чего была затеяна эта кровавая игра.

Дни нашего базирования в Луцке подходили к концу. Ходили слухи о скором перемещении авиационной группы. Для нас не стал неожиданностью приказ отправляться в Румынию. Точное место пока не сообщалось в связи с подготовкой контрнаступления.

На следующее утро аэродром напоминал растревоженный пчелиный улей. Каждый занимался своим делом. Необходимо было все собрать, упаковать и приготовить к транспортировке. Машины разобрали и погрузили на поезда. Через двенадцать часов после получения приказа мы уже были в пути к месту назначения.

В первую ночь стояла скверная погода, поэтому мы двигались очень медленно. Заснеженную землю сковало морозом. Однако до границы с Румынией удалось добраться без серьезных проблем. Мы ехали в комфортабельном купе первого класса.

Поезд прибыл в Яссы. Мы начали распаковывать самолеты. Лежал пышный снег, из-за чего расположенный за городом аэродром было невозможно отыскать. Хотя мы просили заранее установить ангары для машин, их не оказалось. Никто не знал, когда они появятся. Всю ночь при свете карбидных ламп мы приводили в порядок летное поле, и только наутро смогли подумать о собственной крыше над головой. Мы по-прежнему не понимали, почему оказались здесь. Расстояние от аэродрома до линии фронта было настолько велико, что не позволяло даже думать о каких-либо операциях с применением авиации. Даже Козаков, наш командир, не знал, что имеют в виду штабные или генералы, планирующие все эти перегруппировки. Нам оставалось только ждать очередного приказа.

Находясь в Яссах, мы четко видели, что в России дела обстоят очень плохо. Внутреннее беспокойство ощущалось даже за границей. Почитание царя и царицы практически исчезло. По углам шептались о революции. Все надеялись, что революция у нас пройдет без кровопролития.

В конце концов в Яссы пришло невероятное сообщение. Оказалось, что царь отрекся от престола в пользу своего брата, который после долгих переговоров отверг это предложение. Судьба России, находящейся в состоянии войны, оказалась в руках Керенского. Армия отреагировала по-разному. Некоторые встретили отречение царя с ликованием. Другие были настроены пессимистично и видели темные тучи, сгущавшиеся над нашей страной.

Керенскому казалось, что он – Наполеон. Повсюду, куда он приходил, его встречали с ликованием. Он стал не только главой Временного правительства, но одновременно и главнокомандующим российской армией численностью 15 миллионов человек¹⁴. По сути, это был диктатор новой России. При этом Керенский – человек большого личного влияния. Как оратор он умел достигать ошеломляющих результатов. Везде, где бы глава Временного правительства ни выступал, создавалось впечатление, что он наделен сверхъестественной силой. Люди встречали его как мессию, посланного возглавить Россию в наиболее сложное время в ее истории. Его энергия не знала границ. И везде он произносил речи.

Керенский многократно появлялся в различных местах на фронте, чтобы воодушевить войска к новым победам. Этому выдающемуся человеку достаточно было получаса, чтобы расшевелить равнодушных, уставших солдат. В первые минуты общения с массами он всегда встречал определенное сопротивление, но его выступление каждый раз неизменно давало желаемый результат. После многочисленных пережитых поражений солдаты относились цинично ко всему и к каждому, но после нескольких слов Керенского в их сердцах возрождалась надежда.

На нашем участке фронта его встретили холодно и с некоторой неприязнью. Угрюмое молчание войск не сулило ничего хорошего. Пока он устанавливал небольшую переносную трибуну, вокруг царила мрачная тишина. Но в невероятно короткое время он смог преодолеть это враждебное настроение и завоевать поддержку.

Когда Керенский обратился к нам, многие суровые солдаты не смогли сдержать слез. Толпа, которая сначала встретила его ледяным молчанием, разразилась страстным «Ура!», когда он закончил свою речь. Все мы поклялись сражаться до последней капли крови, до последнего вздоха.

Наш отряд пробыл в Яссах всего пару недель, после чего нас перевели в Станислав. Когда мы готовились к отправке, русскую армию постиг один из самых страшных спутников современной войны – холера. Как ядовитый газ, эта страшная болезнь проникла в наши ряды, унося тысячи жизней! Как нашей боевой группе удалось избежать эпидемии – для меня остается загадкой.

Иван Смирнов – кавалер Георгиевского креста 4-й степени – во время обучения в Московской школе авиации и воздухоплавания. 1915 г.

Ефрейтор И.В. Смирнов (второй слева) и его друзья изучают авиационный мотор на курсах при Петроградском политехническом институте. Лето 1915 г.

До сих пор перед глазами стоит тот день, когда мы прибыли на вокзал в Яссах. На улицах, в сточных канавах и дверных проемах валялись почерневшие тела с пергаментными лицами, словно взывающими о похоронах. Сотни солдат лежали на перроне. Некоторые из них были мертвы, другие умирали. Белки глаз резко выделялись на потемневших от болезни лицах.

Я пробирался между телами мертвых и умирающих, освобождая железнодорожные пути от тех, кто уже проиграл в этой смертельной схватке. Вероятно, тысячи и тысячи жизней можно было бы спасти, если бы ответственные лица четко выполняли свои обязанности. Кто действительно виноват в этих смертях, навсегда останется тайной.

Точно известно, что в Яссы было отправлено большое количество противохолерной вакцины, но этот груз не был получен! И никто не предпринял попыток выяснить, что же случилось.

Никогда еще в жизни я так не радовался, как в тот день, когда поступил приказ покинуть Яссы. Но даже в поезде в ту ночь некоторые солдаты все же заболели холерой, распространявшейся со скоростью бегущего огня.

В Станиславе шла активная подготовка к большому наступлению, последнему на русском фронте. Линия прорыва составляла примерно 50 километров. Пока верстались планы наступления, наша задача состояла в предотвращении вражеских разведывательных полетов. Наше стратегически удачное расположение позволило мне сбить несколько вражеских самолетов – разведчиков и истребителей. Хотя мои воздушные бои не были какими-то особенными, выдающимися, я получил несколько наград. Мне уже пора было заняться расширением грудной клетки, чтобы все их носить. Одновременно мне присвоили звание подпоручика.

Однажды нам нанесли визит офицеры французской эскадрильи, принимавшей участие в наступлении. Они использовали более современные машины, чем наши. Мы посетили аэродром французов и рассмотрели все, что они привезли с собой. Оказалось, что союзники применяли новые способы ведения воздушного боя. Например, они очень интересно сбивали аэростаты. Для этого на крыльях бипланов укреплялись полдюжины зажигательных ракет, которые запускались в сторону вражеского баллона с помощью электрического тока, подаваемого по подведенному к ракетам проводу¹⁵.

Сейчас информацию о таком методе поражения противника, наверное, можно найти только в военных воспоминаниях, хранящихся в музеях, но тогда он казался верхом совершенства. Количество аэростатов, подожженных таким образом, оказалось очень велико.

Также я хотел бы поделиться с вами историями о необычных случаях, которые произошли с французскими летчиками на фронте.

Однажды один из наших наблюдателей был крайне удивлен, когда увидел, как самолет со знаками отличия русской армии¹⁶ атаковал свой собственный аэростат. Вскоре мы получили сообщение о том, что этот самолет совершил вынужденную посадку из-за проблем с двигателем, а наш аэростат тоже приземлился. Французский летчик, решив, что находится на вражеской территории, спрятал свою машину в лесу, где ее впоследствии обнаружили солдаты воздухоплавательного отряда.

Пару дней спустя я познакомился с этим пилотом. Он был очень смущен и пытался объяснить, что принял русский аэростат за немецкий. Разумеется, его наказали за эту ошибку, характерную для новичков на русском фронте, где аэростаты выглядят очень похожими друг на друга. Его действия стали поводом для многих шуток, которые он с трудом терпел. Однако этот француз оказался хорошим человеком и отличным наблюдателем. Он ежедневно сбивал аэростаты, и всегда попадал в цель. Мы очень сожалели, когда его вместе с эскадрильей отправили обратно на Западный фронт.

Вскоре после этого произошел еще один необычный случай: на базу французского авиаотряда совершил визит вражеский пилот на немецком самолете. Эта история показалась мне невероятной, и я не мог отделаться от мысли, что виновник этих событий был первоклассным шпионом.

Однажды вражеский пилот по непонятной причине приземлился на аэродроме, занимаемом французами. Это вызвало панику, и никто не верил, что он мог совершить вынужденную посадку. Сначала командование не знало, что делать с этим пилотом. Однако вскоре выяснилось, что он хорошо говорит по-французски. Оказалось, что это был эльзасец, мобилизованный немцами в армию, но всегда остававшийся на стороне союзников.

Парня, естественно, взяли под стражу, и он не имел доступа к самолету. Только позже, когда эскадрилья уже вернулась на Западный фронт, эльзасец получил французскую машину. Поднявшись в воздух, он исчез за линией германской обороны, и больше его никто не видел. Я предполагаю, что на другой стороне его встретили с большой радостью. Возможно, своим поступком он заработал у немцев рыцарский крест.

Эта история является прекрасным примером первоклассной шпионской работы. Я не был сильно удивлен, когда услышал, что французы доверили этому эльзасцу одну из своих новых машин. Если считать это операцией немецкой разведки, то она была проведена превосходно. Немецкие шпионы были повсюду, и им удавалось добывать исключительно важные сведения о готовящемся наступлении.

Однажды утром отряд был разбужен сообщением о том, что наш самый крупный склад боеприпасов подвергся авианалету. От него остались только дымящиеся руины. Нападение произвели несколько вражеских бомбардировщиков, которые вернулись на свою базу без помех.

В эти дни стояла идеальная погода для полетов, поэтому мы решили терпеливо ждать. Назавтра враги появились вновь. Мы насчитали двадцать самолетов, которые возникли, словно рой черных мух, в светло-голубом утреннем небе. Шум моторов становился все ближе и ближе. Свободные летчики получили задание подняться в воздух. Мы еще не успели взлететь, как на аэродром посыпался град из бомб.

Я запрыгнул в кабину своей машины, включил контакт и дал команду механику заводить пропеллер. Мой самолет ожил. Но как только помощник отбежал в сторону, а я начал разгон, на расстоянии менее пятидесяти метров раздался сокрушительный взрыв. Машину тряхнуло. К счастью, я удержал ее и без особых трудностей оторвался от земли и начал быстро подниматься вверх, чтобы оказаться выше бомбардировщиков. Несколько моих товарищей тоже успели взлететь. Воздух наполнился гулом работающих двигателей как тяжелых, медленных бомбардировщиков, так и заходящих на них стремительных истребителей с грозным изображением черепа с костями на хвостах. Бомбардировщики оказались легкой добычей для нас, они не имели шансов против быстрых истребителей. Мы сновали между ними, как пчелы, занимая удобную позицию. Противник находился в нашей полной власти. Шесть из двадцати были сбиты сразу. С нашей стороны потерь не было.

Меня сильно удивило, что бомбардировщики отправились на задание без прикрытия. Вероятно, предполагалось, что на армаду из двадцати машин никто не посмеет напасть. Но почему бы и нет? Потеря полудюжины самолетов за один вылет – очень серьезная утрата, и противник извлек из этого необходимый урок. После этого случая бомбардировщики появлялись над русскими линиями только в сопровождении разведчиков или истребителей.

Вернувшись на аэродром с бесчисленным множеством повреждений от вражеских снарядов, которые в целом оказались не столь серьезными, я узнал от командира, что завтра с восходом солнца планируется рейд. Группе истребителей под моей командой поручили организовать прикрытие четырех бомбардировщиков Сикорского, направлявшихся за линию фронта противника. Конечная цель нашего налета – деревня, где находились немецкие склады боеприпасов.

На следующее утро, когда мы заметили русские бомбардировщики, мы сразу же отправились в путь с аэродрома. Они летели на высоте около 3000 метров, и нам предстояло преодолеть примерно сто километров. К счастью, погода была замечательной, ведь в те времена даже слабый ветер мог сделать груженые бомбардировщики беспомощными, как лодка в шторм на Северном море.

Противник не предпринял попыток атаковать нас. Вместо этого бомбардировщики сосредоточились на складах. Сделав несколько пристрелочных пусков, чтобы определить точную траекторию и необходимую скорость, каждый из четырех наших Сикорских сбросил по восемь тяжелых бомб.

Поразить цель, которая кажется не больше яйца с высоты 3000 метров, – задача не из легких. Но наши ребята отлично справились с ней. Когда мы уходили, от деревни внизу остались лишь дымящиеся руины. Без каких-либо проблем мы вернулись на базу.

Интересно, почувствовал ли враг, что мы отомстили ему за его налет?

Глава 8
Второе рождение

Русская авиация продолжала демонстрировать свою стойкость.

Однажды мне довелось оказаться в сложной ситуации, когда я с ужасом обнаружил, что мой пулемет заклинило. Я был готов дорого отдать свою жизнь, но с удивлением заметил, что вражеские истребители не предпринимают никаких попыток меня атаковать и спокойно продолжают свой путь. Было ли это проявлением рыцарского отношения со стороны немцев?

Неделю спустя мы получили новые самолеты, о которых мечтали наши пилоты. Ведь именно от мощности двигателя зависели скорость и высота полета. Тот, кто мог подняться выше, имел преимущество в воздухе. Чем мощнее был мотор, тем лучше считался самолет. Однако производство авиационных двигателей не могло измениться коренным образом за один день.

Нашим последним приобретением стал французский самолет СПАД с двигателем «Испано-Сюиза» мощностью 140 лошадиных сил. В целом это была вполне удовлетворительная машина. Ее способность резко «нырять» вниз часто спасала нас в сложных ситуациях, но скорость набора высоты и маневренность оставляли желать лучшего. Тем не менее, по нашим оценкам, СПАД был более совершенным самолетом по сравнению со старыми аппаратами.

Однако противник также активно развивал свои боевые истребители. На появление французского «Ньюпора» главный конструктор, работавший на Центральные державы, ответил созданием самолета «Фоккер» с двигателем мощностью 80 лошадиных сил. Когда союзники по Антанте начали выпускать СПАДы, в Германии приняли на вооружение триплан, на котором фон Рихтгофен одержал свои знаменитые победы¹⁷. Новая немецкая машина стала главной в небе над Западным фронтом. Хотя она не отличалась высокой скоростью, ее летные качества были исключительными, а скорость набора высоты – феноменальной. В общем, триплан оказался идеально приспособленным для воздушного боя.

К этому времени в основном завершились последние приготовления к большому русскому наступлению. Наша ежедневная задача заключалась в сопровождении самолетов-разведчиков, чтобы они не стали легкой добычей для вражеских истребителей, которые непрерывно выслеживали их на разных высотах.

В этот период я часто вступал в контакт с противником. Один из германских пилотов оказался настоящим мастером, превосходным боевым летчиком-асом. Мы преследовали друг друга в течение четверти часа, не сделав ни одного выстрела, кружась, как хищные птицы, в поисках выгодной позиции для атаки. Но атака так и не состоялась. Не справившись друг с другом, мы разошлись в разные стороны, каждый в направлении своих позиций. Поединок прекратился в одно мгновение; очевидно, немецкий летчик почувствовал ко мне столь же глубокое уважение, как и я к нему.

Наконец ранним утром мы получили приказ о наступлении. Наши батареи вели огонь по всей линии фронта, а истребители расчищали небо для самолетов-разведчиков и наблюдателей, которые постоянно докладывали о ситуации, снова и снова взмывая в небо.

Казачья дивизия ринулась в прорыв шириной в 50 километров, но не смогла удержать захваченные позиции. На других участках мы также встретили серьезный отпор, и наша атака захлебнулась, а войска перешли к обороне. С воздуха мы наблюдали, как линия фронта постепенно начала сжиматься. Русская пехота отступала, а немцы побеждали. Их разведка предоставляла настолько точные сведения, что германское командование знало все слабые места наших укреплений. Концентрируя свои ударные силы в этих точках, они отбросили нас более чем на сотню километров. Хотя авиация еще сохраняла способность бороться за господство в воздухе, мы были вынуждены отойти назад вместе с нашими войсками. В звеньях по четыре самолета мы перебазировались в спешно организованные полевые лагеря, расположенные восточнее прежних. Нам пришлось «проглотить горькую пилюлю».

Это крупное поражение положило конец внутренним силам русской армии. Доверие к Керенскому было утрачено, и большевики, чем дальше, тем больше, выходили на передний план. Солдаты хотели вернуться домой, не хватало продовольствия. В результате успехов противника окончательно рухнуло уважение солдат к своим офицерам и начальникам. Недовольство и разочарование освобождали простор для революционной бури.

Но даже в те дни наша боевая авиационная группа не снижала активности. Полеты продолжались ежедневно. Однажды я вынудил сесть вражеский самолет с пилотом и наблюдателем на борту. Мои пули прошили их топливный бак, и когда он опустел, им не оставалось ничего иного. Вынужденная посадка прошла гладко, но они сдались в плен только после того, как подожгли свою машину. Через несколько лет я встретил летчика из этого экипажа в пассажирском самолете, которым управлял, следуя по маршруту из Лондона в Амстердам. Мир так тесен!

На протяжении последних месяцев войны я неоднократно «ходил по лезвию бритвы». Один из моих лучших друзей, превосходный летчик Липский¹⁸, в настоящее время являющийся гражданином Великобритании, прибыл в нашу боевую группу позже меня и по моей рекомендации получил один из самых быстрых истребителей. Липский пришел мне на помощь и спас мне жизнь в один из первых своих вылетов.

Вот как это было.

Однажды, когда вблизи аэродрома появились два вражеских самолета, мы с Липским, моим товарищем, немедленно привели в действие наши машины. Однако у Липского возникли проблемы с мотором, и мне пришлось взлететь первым, в надежде, что он догонит меня после того, как устранит неисправность.

Над нашими позициями мне пришлось в одиночку вступить в схватку с двумя истребителями. Хотя мне удалось подняться на две сотни метров выше немцев, было очень сложно удерживать обоих в поле зрения. С большого расстояния я выпустил пулеметную очередь по одной из машин противника. К моей радости, одна из пуль достигла цели. Как сорванный листок, самолет закружился, падая вниз. Вспыхнуло пламя, поднялся большой столб дыма. Один из врагов был повержен!

Однако во время атаки на второго германца мой пулемет внезапно отказал. Казалось, что ситуация безвыходная. Маневрируя над ним, я пытался выиграть время. Использовать пистолет? Бессмысленно! Отсчитывая минуты, я то взмывал, то опускался, стараясь удержаться выше противника. И тут я увидел Липского.

Чтобы мой товарищ мог начать атаку незамеченным, я продолжал отвлекать внимание врага на себя, постоянно выписывая вокруг него различные фигуры. Прежде чем противостоявший мне летчик успел понять, что ко мне подоспела помощь, Липский, внезапно вынырнув между нами, поразил его точным выстрелом. Немец последовал за своим напарником, вращаясь по широкой пылающей спирали.

Можно себе представить, как я был благодарен Липскому! Он и сам очень гордился своей первой победой в воздухе.

На следующее утро мне предстояло действовать в группе из пяти истребителей. Однако во время старта мой мотор заглох. Пришлось вернуть машину в ангар и спешно устранять неполадки. Через десять минут я уже находился в воздухе и, резко набрав высоту, направил машину в сторону пяти летевших в едином строю истребителей.

Когда я их догнал, то, к своему ужасу, осознал, что это вражеские самолеты. Мое появление не осталось для них незамеченным. Я совершил колоссальную ошибку, не установив сперва направление, в котором ушло наше боевое звено. Вступить в бой с немцами? Но это чистое самоубийство! Я газанул, рванув прочь, и на максимальной скорости ушел в штопор. Будто неуправляемый, мой аппарат выписывал круги, падая вниз. Вошедший в штопор аэроплан исключительно трудно заставить слушаться. Вдогон меня осыпали пулями, но они прошли ниже, не задев меня.

Оглядываясь назад, я увидел на хвосте вражескую четверку. Пришлось снизиться до трехсот метров, рассчитывая, что на столь малой высоте над нашими позициями немцы не рискнут меня преследовать. Когда мне удалось вновь выровнять свой самолет, я заметил вспышку и понял, что один из врагов по-прежнему идет за мной. Других немецких истребителей видно не было.

Тогда я принял решение принять бой и резко пошел вверх, словно собираясь входить в мертвую петлю. В ту же минуту враг открыл огонь, пытаясь прошить меня вдоль всего фюзеляжа, от винта до хвоста. Но в одно мгновение я оказался над ним, выжал газ и, снижаясь, осыпал его градом пуль. Ему настал конец, а у меня появилась надежда вновь почувствовать под ногами землю. Благодарю судьбу за полученный шанс, один из тысячи! Мне удалось выйти победителем из такой проигрышной ситуации! Вернувшись, я с удовольствием выпил стакан водки, выслушивая поздравления моих друзей.

Я служил в русской авиации уже почти два года, сбив при этом двенадцать вражеских машин, и ни разу не совершил вынужденную посадку!

Удача необходима человеку. Неоднократно мне приходилось возвращаться на машине, дырявой, как швейцарский сыр. Самое страшное, что может произойти с пилотом в небе – это пробоина в топливной системе или протечка в масляном баке. Однажды я атаковал немецкий самолет, спокойно круживший над нашими окопами. На высоте 3000 метров завязался смертельный бой один на один. Внезапно меня обдало бензиновым душем, пуля попала в резервуар. Бензин протек даже через толстый летный комбинезон. Я немедленно отключил контакт, ведь достаточно попадания одной искры, чтобы самолет превратился в факел. Не знаю, почему бак сразу не рванул.

Когда мне наконец удалось протереть глаза от бензина, я предпринял еще одну попытку уйти от «старухи с косой». Сбросив скорость, я сразу опустился до шестисот метров. В голове быстро созрел план. Подо мной лежало широкое озеро, и я решил попытаться вновь завести мотор прямо над его поверхностью. Если при этом мой самолет все-таки вспыхнет, можно попробовать сразу же потушить его, нырнув в воду. Шансы невелики, я мог на полной скорости угодить прямиком на дно. Но другого выбора не оставалось.

Прямо над озером я включил контакт, инстинктивно прикрывая глаза левой рукой от огня. Но страх смерти, зажавшей меня в тиски, сменил вздох облегчения – мотор завелся нормально, равномерно гудя, опасности возгорания больше не было. Я сразу направил свой истребитель на аэродром, рассчитывая, что смогу дотянуть на оставшемся топливе.

Остаток пути прошел спокойно. Приземлившись, я кинулся осматривать бак. В передней части зияла огромная дыра, пуля пробила его насквозь и вылетела с другой стороны.

Вскоре после этого в офицерском собрании перестали обсуждать воздушные бои и новые разработки в области авиации. Появилась более важная тема – революция.

В России царил хаос. Поражения на фронте и отсутствие единой власти способствовали тому, что наша армия стала разваливаться. Солдаты, потерявшие мужество, принимали новую власть как спасительную звезду. Их заблудшие души видели в ней надежду на лучшее будущее. Судьбы миллионов людей находились в руках Ленина и Троцкого. Миллионный народ стал тем материалом, из которого они планировали создать новую великую Россию.

В окопах появились кроваво-красные листовки, которые задавали солдатам вопрос: «За что ты воюешь? Возвращайся домой, к жене и детям!»

«И вправду, за что?» – думали они и отказывались воевать.

Пятнадцать миллионов солдат были охвачены ураганом революции. От окопов в города и села покатилась волна грабежей, насилия и истерических воплей толпы. В Брест-Литовске немецкие генералы диктовали условия мира Льву Троцкому. Он согласился со всеми требованиями, и никто уже не мог остановить немцев в их походе на Москву. Россию сокрушила немецкая военная машина. Удар, нанесенный революционерами в спину армии, предоставил немцам долгожданную свободу действий, позволив им в полную силу развернуть наступление на Западном фронте, во Франции. Но победить им не удалось, и годом позже Германия склонила голову перед Клемансо. Почему союзники не стали подписывать настоящий мирный договор? Не тогда ли были посеяны ростки Второй мировой войны?

Теперь приказы и распоряжения поступали из штаба, где хозяйничали Ленин и Троцкий. В войсках сформировали солдатские комитеты, в наши ряды пришли комиссары, которые возглавили демобилизацию. Офицерский корпус ушел в прошлое, знаки различия и награды требовалось выбросить в мусор, погоны сорвать с плеч. В душе поселились страшные предчувствия будущей трагедии. Мы еще считались летчиками, но уже не могли подниматься в воздух. Объявили общий приказ, запрещающий полеты. А для большей уверенности в его неукоснительном выполнении топливные баки наших машин опустошили.