Читать книгу: «Записки Ивана, летучего голландца», страница 3

Глава 5
Воздушный абордаж

Однажды утром, когда я вернулся из клуба, меня ждал приказ с печатью Военного ведомства. В нем говорилось, что мне необходимо явиться в Полевое управление авиации в Киеве. На этот раз я отправлялся на фронт в качестве авиатора!

Тепло попрощавшись с моими товарищами, я отправился в путь. В Киеве после короткого экзамена мне вручили бреве⁴ – удостоверение на право управления самолетом. Затем меня зачислили в 19-й корпусной авиационный отряд в Луцке. 19-й! Это были самые опытные пилоты из всех отрядов! Я был невероятно горд. Теперь мне предстояло не уронить честь 19-го, а это было нелегко.

Моим непосредственным начальником стал первоклассный летчик, кумир России – Александр Александрович Козаков ⁵. О нем рассказывали невероятные истории, а его слава была интернациональной. Я даже не мог представить, что после простой летной школы смогу служить под командованием такого героя!

С сильно бьющимся сердцем я вошел в офицерское собрание и попросил доложить о моем прибытии Козакову. Через пять минут я уже стоял перед ним. Командир отряда сидел за письменным столом, заваленным картами и схемами. У него было худое, острое лицо, а усики были лихо закручены. Но самое главное, что мне запомнилось в его облике, – это глаза: сине-стальные, пронизывающие, но совсем не холодные или бесчеловечные. Эти глаза видели все и читали твои тайные мысли. Я заметил, как устало он выглядел. Его отряд понес тяжелые потери, и найти людей, подходящих для пополнения рядов, было непросто.

– Смирнов, мне понравилось, что тебя хвалят в документах. Ты имеешь Георгиевский крест?

– Так точно, ваше благородие.

– Почему ты попал в авиацию?

Этот неожиданный вопрос сбил меня с толку. Затем я ответил:

– Уверен, что принесу своей Родине больше пользы в воздухе, чем на земле.

Козаков поднялся. Теперь я увидел, что он был худощав и невысок ростом.

– Ты знаешь, что зачислен в лучший авиаотряд России? У нас служат только настоящие пилоты. Ты кажешься мне слишком молодым, но я надеюсь, что ты будешь очень стараться. – Он протянул мне руку и вернул документы:

– Желаю вам удачи!

Его рукопожатие показало мне, что у него не только железные нервы, но и стальные мышцы. Я отдал честь и покинул помещение с твердым намерением скорее погибнуть, чем запятнать честь нашего отряда.

На следующий день я приступил к активным действиям. Осмотрев машины на летном поле, я обнаружил свой первый боевой самолет – моноплан «Моран-Парасоль». Я никогда раньше не управлял такой моделью, но во время первого короткого пробного полета она мне сразу же понравилась. Затем мне вручили погоны со знаками орлов – эмблемой авиации, а также присвоили звание старшего унтер-офицера⁶.

Я был бесконечно горд своим новым званием, ведь мне тогда не было еще и двадцати! Однако мой юный возраст был и моим недостатком. Иногда другим трудно понять, что кто-то, несмотря на свой возраст, вполне способен качественно выполнять свою работу. Кроме того, чужой успех легко вызывает зависть. Никто не захотел летать со мной, поэтому мне пришлось взять в напарники своего механика, который тоже имел чин унтер-офицера.

В первые годы войны способы ведения воздушного боя были довольно примитивными, и нам постоянно приходилось разрабатывать и испытывать новые схемы атак, которые могли бы принести успех в столкновении с противником. Когда я приступил к активным действиям, только на нескольких моделях самолетов устанавливали пулеметы, но в нашем авиаотряде таких машин не было.

Козаков нашел уникальный способ борьбы с противником, который был одинаково опасен как для атакуемого, так и для нападающего. Только благодаря высочайшему летному искусству нашему командиру удавалось избегать верной гибели, которая постоянно находилась в миллиметре от него. Идея заключалась в том, что на самолете закреплялся и свешивался на тонком стальном тросе очень легкий якорь-кошка. Летчик поднимался над вражеской машиной, опускал «кошку» и цеплял ее за хвост или крыло чужого самолета. Опасность этого маневра была очевидна. Только очень опытный пилот мог подойти так близко к вражескому аппарату, рискуя столкнуться с ним или получить пулю. Кроме того, при попадании в струю воздуха якорь начинало тащить в горизонтальной плоскости, и он болтался позади собственного самолета вместо того, чтобы занять необходимую вертикальную позицию. Фактически это был прекрасный способ отправиться в мир иной, особенно если враг имел на борту пулемет.

Однажды утром, когда я сидел за наблюдательской палаткой у летного поля, Козаков, наш командир, взлетел, чтобы перехватить вражеский самолет. Над нами внезапно развернулась удивительная и напряженная воздушная дуэль. Этот незабываемый урок стал настоящим откровением для всех, кто наблюдал за этим сражением с земли.

Козаков управлял двухместным самолетом, пытаясь подняться над вражеским аппаратом. Это оказалось не под силу, и ему пришлось использовать свой револьвер, который считался совершенно непригодным для воздушного боя. В какой-то момент наш командир действительно оказался сверху и так близко к врагу, что казалось, столкновения не избежать.

В безоблачном голубом небе мы отчетливо видели, как вниз упал якорь, словно шелковая лента. В это время обе машины устремились вперед. Якорь зацепился за правое крыло вражеского самолета, и трос натянулся во всю длину. Хвост противника задрался вверх, и на мгновение показалось, что самолет завис в воздухе. Однако вскоре он вернулся в горизонтальное положение, и, к моему ужасу, конец его крыла зацепился за хвост самолета Козакова.

Так они летели несколько минут, пока немец не потерял управление и камнем не полетел вниз, увлекая за собой нашего командира. Только чудо могло спасти обе машины от катастрофы. Козаков не мог ничего сделать, потому что его самолет был привязан якорем к противнику, а хвост его аппарата зацепился с крылом вражеского. Под грохот моторов они оба падали вниз. До земли оставалось меньше 200 футов, когда произошло чудо – самолеты расцепились, хотя и оставались неуправляемыми. Ловким движением Козаков вывел свою машину из смертельного виража. Однако он не мог больше сесть нормально, хотя приземлился так аккуратно, что только зацепил пропеллером о гравий. Его воздушный противник, столь же искусный летчик, пытался выправить машину и улететь, но было слишком поздно. Его самолет воткнулся носом в землю, а авиатор попал в плен.

После этой неудачной схватки способ с якорем был дискредитирован. Козаков взял другую машину, одноместный быстроходный самолет, и установил на нем пулемет над верхним крылом. Это позволяло вести стрельбу вне поля действия вращающегося пропеллера. Тогда никто еще не стрелял через винт, как это стали делать уже через несколько лет. Если хочешь вернуться с добычей, приходится придумывать самые удивительные уловки и изобретения.

В конце концов мне тоже дали машину с пулеметом. Оружие смонтировали над крылом, а гашетку вывели к рулю управления. Все бы хорошо, если бы не необходимость перезаряжать этот пулемет. Это оказалось не только сложно, но и опасно, особенно если враг находился поблизости. Я потерял немало друзей по этой причине. Поразить движущуюся цель, стреляя поверх или снизу вращающегося винта, совсем непросто. При стрельбе же через винт при попадании в поле движения лопастей можно вывести их из строя, и тогда придется совершать вынужденную посадку, или же пуля срикошетит и убьет самого стрелка.

Помимо пулемета, мы имели при себе пистолет Маузера. До сих пор не понимаю зачем. Мне он ни разу не пригодился, хотя однажды из-за этого оружия меня понизили в чине. Дело было так. После разведывательного полета я оставил свой самолет у ангара и отправился в офицерское собрание выпить чашку кофе. Пистолет лежал на сиденье в кабине. Когда я возвратился через полчаса, оружие исчезло. Вероятно, его присвоил кто-нибудь из солдат. Об этом происшествии следовало доложить начальнику. К моему огромному удивлению, командир пришел в ярость и приказал немедленно построить весь отряд и команду нижних чинов. Каждого опросили, не знает ли он что-нибудь об этом оружии. Никто не мог пролить свет на пропажу, история принимала мистический оттенок. Маузер бесследно исчез. Меня не только жестоко выругали, но и разжаловали до младшего унтер-офицера. К счастью, в военное время подобные инциденты быстро забывались.

Через несколько дней после этого события я принял участие в своей первой воздушной дуэли⁷. Мы сидели в офицерском собрании, ожидая сообщений из штаба корпуса о возможном появлении противника. Неожиданно в палатке наблюдателей зазвонил телефон. Нам сообщили, что вражеские самолеты приближаются к нашим позициям.

Некоторые пилоты сразу же были отправлены на задание, и я стал умолять, чтобы меня тоже взяли. Ко мне подбежал капитан спортивного вида и сказал: «Пошли! Намылим-ка им шею!» Мы побежали к самолету и через несколько секунд уже были в воздухе, направляясь к передовой.

Как же я хотел, чтобы моя тихоходная машина летела быстрее! Мне казалось, что даже на полном газу она движется слишком медленно. Когда мы наконец увидели вражеские самолеты, они находились на высоте 2000 метров в семи-восьми километрах к востоку от нас и казались крошечными точками в безоблачно-синем небе. Я повернул навстречу врагу.

Их осталось только трое. Двое, петляя по-заячьи, скрылись в западном направлении. Третий пытался удержаться над нами. Мы стремительно поднялись вверх. Выровняв машину, я обнаружил врага прямо под нами. Маневр удался! Я пытался расслышать указания моего наблюдателя сквозь рокот мотора: «Прямо! Еще пару сотен метров!» Несколько секунд мы держались на прямом курсе, затем я почувствовал удар в правое плечо – знак, что мне нужно повернуть в этом направлении. Ложась на одно крыло, наш самолет совершил поворот направо.

Едва я успел заметить пилота, на которого мы охотились, как поверх грохота моторов застучал пулемет. Позади меня раздался победный возглас: «Попал!» Я покрутил головой над краем кабины и заметил шлейф дыма, в конце которого потерявшая управление вражеская машина беспомощно крутилась вокруг своей оси. На мгновение ей удалось выправиться, но потом она вновь нырнула вниз и с ужасающим звуком, в дыму и пламени, разлетелась на земле на куски.

Мы снизились насколько возможно, намереваясь сесть возле разбитого немецкого аппарата, но вовремя заметили, что он угодил прямиком в болото, куда приземлиться невозможно. Мы решили возвращаться на аэродром, чтобы доложить о результатах схватки. Это был мой первый бой. Мы оба невероятно гордились нашей победой!

Козаков находился в командировке. Нам пришлось докладывать заместителю командира.

Он удивился: «В болото? Странно. Другой пилот уже сообщил мне, что сбил вражеский самолет в болото. Вероятно, вы ошиблись. Надо взять машину и поехать посмотреть на месте».

Мы отправились на край трясины и обнаружили, что в паре километров друг от друга лежат дымящиеся остатки двух вражеских машин, сбитых практически одновременно. Мы немного побродили вокруг в надежде помочь сбитым летчикам, но от этих несчастных ничего не осталось.

Победители и побежденные! Мы испытывали смешанные чувства. Победить означало выжить, а мы очень хотели жить. Нам приходилось сражаться за нашу жизнь. Печально, ведь при этом кто-то другой должен был погибнуть.

Когда мы вернулись на аэродром, нас ждала поздравительная телеграмма от Козакова. Она стала для меня дорогим воспоминанием. В телеграмме он сообщал о своем скором возвращении, и я отправился встречать его на машине. Во второй раз я почувствовал его крепкое рукопожатие:

– Поздравляю, Смирнов. Отряд гордится тобой.

С этого момента я вновь обрел утраченное уважение, и мне было присвоено звание прапорщика⁸. Теперь я мог посещать офицерское собрание. С тех пор Козаков стал для меня не только командиром, но и близким другом. К сожалению, эта дружба оборвалась, когда он погиб во время революции.

Глава 6
Рождение «Фоккера»

С началом Первой мировой войны авиация пережила стремительный рост. Одним из тех, кто воспользовался этой возможностью, был Антони Фоккер⁹ – «летучий голландец», внушавший страх англичанам. Я познакомился с ним позже, когда он работал над созданием специальных машин для компании KLM¹⁰. Это был поистине удивительный человек.

В 1914 году авиастроители только начинали поиск оптимальной конструкции самолета. Они спешили, поскольку их изобретения могли потерять свою ценность еще до завершения работ, ведь все страны стремились обладать самой современной моделью. Заказы сыпались только на тех, кто, обладая даром предвидения, понимал, что в предстоящей войне авиации отведена ключевая роль.

Самые первые самолеты, созданные на заре авиации, не имели никакого оборудования, кроме мотора. Пилоты в воздушных боях могли использовать лишь единственное оружие – пистолет. Этих пионеров авиации часто считали безумцами.

Англичане часто обвиняют Фоккера в том, что он продавал свои машины немцам. Однако это несправедливое обвинение. Фоккер был голландцем, что дает основание полагать, что он был настроен пронемецки. Но на самом деле свое первое изобретение он сначала предложил Англии! Однако там ему отказали. Когда стало очевидно превосходство аэропланов Фоккера, ответственных за отказ спросили, почему они отклонили выгодное предложение. Ответ звучал так: «Англия полагала, что может найти нечто лучшее».

Нидерланды также не проявили интереса к предложениям Фоккера. У него была репутация чудака. Голландцы решили, что если уж и покупать аэропланы, то предпочтительнее делать это во Франции.

Получив два отказа, Фоккер решил попытать счастья в России. Россия, конечно, тоже покупала самолеты, но ее система закупок погрязла в коррупции. Фоккер быстро понял, что ему придется устелить золотом путь к царскому правительству, чтобы хотя бы пробиться на прием к чиновнику, у которого он должен был получить необходимые бумаги и резолюции.

Фоккер не считал себя удачливым. Его отец, пытаясь помочь сыну встать на ноги, вложил все свое состояние в предприятие, которое долго не приносило прибыли. В этот момент энтузиаст Фоккер попал в поле зрения Германии. Первые полеты его новых машин осуществлялись главным образом над немецкой территорией, и немцы заметили, что этот длинный равнодушный молодой человек способен построить аппарат, который даст возможность одерживать победы в воздушных боях. Именно этим и объясняется тот факт, что Фоккер в конечном итоге предложил свое мастерство Германии – единственному покупателю, поверившему в него.

В первые годы войны авиация применялась в армии исключительно для разведки. Большинство летательных аппаратов Россия закупала во Франции, а несколько типов машин поступали из Англии.

Первоначально скептики считали, что авиация – это самый короткий путь к гибели. Однако с каждым днем она все чаще доказывала свою незаменимость в военных операциях. Постепенно в самолетах стали видеть серьезные боевые машины, выполняющие важные разведывательные задания. В полеты отправлялись наблюдатели, которые вели записи. Выяснилось, что при полном баке самолет может находиться в воздухе целый час.

Конечно, для первых машин погодные условия имели огромное значение. В условиях сильного ветра взлетать не рисковали, а находиться в воздухе в темноте считалось безумием, поскольку в то время не существовало навигационных приборов.

Когда самолеты вышли из младенческого возраста, они начали «резать зубки» – на них установили обычные пулеметы. Если я не ошибаюсь, первым, кто переоборудовал самолет-разведчик в опасное боевое орудие, был Рихтгофен¹¹.

Одной из первых французских машин, на которой появился пулемет, был «Кодрон». Однако французы долго не могли придумать практичный механизм прицеливания. Кроме того, несколько пилотов оказались на земле из-за того, что пытались стрелять через пропеллер и разбивали его. Но однажды, к своему ужасу, немцы обнаружили, что француз Ролан Гарро¹², пролетая над их позициями, неустанно стрелял через винт! Многие вражеские самолеты были вынуждены бежать от него. Только когда Гарро из-за поломки двигателя сел на вражеской территории, немцы выяснили, что на винт его самолета установлены отражающие щитки.

Это позволило конструкторам найти верное направление развития. Фоккер, приступив к работе, невероятно быстро изобрел синхронизированный пулемет, способный стрелять через винт. Принцип его работы был прост: мотор, вращаясь, одновременно обслуживал оружие, вставляя патроны¹³. Так был создан фундамент для ведения воздушного боя.

После моей первой победы мне доверили самолет марки «Ньюпор», тип 11, на котором стоял пулемет Льюис. Наибольшей трудностью для меня была необходимость его перезаряжать. Для этого требовалось заменить диск, одновременно управляя самолетом. В эти моменты враг получал преимущество и удобный случай, чтобы открыть огонь. Многих из нас из-за этого постигли неудачи. В воздушном бою как нигде важно, кто первым спустит курок. Промедление порой стоило жизни, и мы делали все возможное, чтобы сбить вражеский самолет уже первыми выстрелами, тем самым избежав необходимости перезаряжать оружие в поле зрения противника. Другое новшество, которое я успешно использовал, – трассирующие пули, позволявшие увидеть направление их полета, что особенно важно, учитывая высокую скорость вражеских машин.

19-й корпусной приобрел славу и известность лучшего авиационного отряда русской армии. На рулях направления мы изображали кости и Адамову голову. Наш отряд сразу же прозвали «Победа или смерть». Количество потерь в наших рядах было, разумеется, тоже очень высоко. Пилот, зачисленный в отряд «Мертвых голов», мог рассчитывать прожить не более двух месяцев.

Удивительно, но смерть словно обходила меня стороной. Мои успехи следовали один за другим, заслуженные и не очень. Постепенно я начал верить в собственное бессмертие. В то время как моих друзей сбивали одного за другим, я, казалось, находился в особом фаворе у госпожи Фортуны.

Мой первый бой на «Ньюпоре», одноместном самолете, до сих пор стоит у меня перед глазами.

Как обычно, мы сидели в офицерском собрании, когда пришло известие о приближении вражеских самолетов с запада. Мы поспешили на аэродром, на бегу застегивая куртки. Каждая секунда была на счету. Как два боксера на ринге, я и мой противник кружили недалеко друг от друга, выжидая удобный момент для удара. Я решил напасть первым, и удача мне улыбнулась. Когда немец на мгновение отвлекся, я подумал: «Сейчас или никогда!» Нырнув вниз, я набрал скорость, а затем вновь взмыл вверх, вертикально, как стрела, одновременно открыв огонь. Пулемет выплюнул очередь, и я по трассе светящихся пуль увидел, что попал в бензобак. Когда мой противник начал стрелять, по крыльям его машины уже растекалось сильное пламя. Пилот потерял контроль над самолетом и, как осенний лист, закружил вниз. Я следовал за ним на безопасной дистанции и внезапно увидел двоих, выпрыгнувших из горящей машины. Они предпочли разбиться, нежели сгореть заживо.

Когда я прибыл к командиру, мы отправились на место крушения, чтобы посмотреть, что случилось с теми двоими. Самолет разбился вдребезги, куски его валялись повсюду. Среди обломков я нашел фотографию юной белокурой немки. Слезы навернулись на мои глаза. Почему я должен убивать? Подобные мелочи могут сильно испортить жизнь, полную триумфа и побед. В горячке боя мы быстро забывали, что противник – тоже человек.

В нескольких десятках метров от места крушения лежали останки пилота и его наблюдателя. Мертвые, в неповрежденной кожаной летной форме. Я осмотрел карманы и нашел письмо, написанное девичьим почерком. Не читая, я отправил его вместе с фотографией в Германию, сопроводив скупым текстом. Мне не хватило мужества поставить свою подпись.

На аэродроме меня встретили как победителя. Козаков сообщил о моей победе командующему армией.

В наш отряд по-прежнему поступали самые новые и лучшие машины, и вскоре я получил один из первых действительно боевых самолетов – аппарат французского производства с мотором в 110 лошадиных сил, двигателем «Рон» и синхронизированным пулеметом системы «Виккерс». Удивительная для того времени быстроходность, он развивал 170 км/ч, но имел и высокую скорость посадки, требовавшую особого опыта. Взлетавший на высоту 3000 метров за семь с половиной минут, это был один из самых грозных самолетов на всем русском фронте.

Так как многие пилоты жаловались на высокую скорость посадки самолета, Козаков предложил его мне, за что я был ему очень признателен, так как считал, что смогу совершить на нем еще массу подвигов. Дрожа от возбуждения и напряжения одновременно, я помог выкатить мою новую машину из ангара и немедленно отправился в пробный полет. Различные виды посадки удавались превосходно, пока мне не пришла в голову бредовая идея посмотреть, что будет, если поменяется ветер. И, следовательно, я начал сажать аппарат в противоположном направлении. Когда я коснулся земли на скорости 85 км/ч, одно из колес попало на небольшой холм. Так как ветер дул не сзади, а навстречу, машина неожиданно встала на нос, задрав хвост вертикально вверх! Я вывалился из кабины и беспомощно повис на ремнях безопасности. Какой позор! Меня вытащили, как младенца из детского стульчика, и весь отряд долго потешался над моим глупым маневром. Даже Козаков, не отставая от всех, добавил, что я лучше бы смотрелся в учебном отряде в Петрограде. К счастью, машина почти не пострадала, и уже через пару дней была готова к полетам. Вся обслуживающая команда аэродрома присутствовала при моей неудаче.

В те дни случилось так, что Козаков потерял двоих наших лучших летчиков. Один из них погиб действительно геройской смертью. Пилот, летевший на высоте примерно 3000 метров, был атакован вражеским аэропланом, его машину прошило пулями, а сам он получил ранение в руку. В него попали пули «дум-дум», производившие страшное воздействие. Вероятно, летчик на некоторое время потерял сознание, сорвавшись в штопор. Когда он вновь пришел в себя, то смог выровнять самолет и совершить первоклассную посадку. Мы кинулись к нему, но нашли его в кабине мертвым. Наиболее умелая посадка, которую мне приходилось видеть! Несмотря на смертельную рану, пилот сумел сохранить машину.

Так проходили дни и недели в Луцке. Скорбь по погибшим товарищам и радость побед сменяли друг друга. Наши ряды пугающе редели из-за побед врага. Но сдаться – никогда! Пока у нас есть машины, на которых можно подняться в воздух, мы продолжим сражаться!