Читать книгу: «Я своих не сдаю», страница 7

– Раритет, – подсказал учитель.

– Во-во, он самый. Но учти, раритет пойдет по отдельной цене. Ну как, согласен? Думаешь? Ну, думай, думай…

Подумав, Ерофей Христофорович решил огорчить хозяина свалки – не торговаться – здесь не узбекский базар, а главное, у него денег – не расторгуешься. И он, выставив руку вперед, разжал ладонь, на которой, свернутые трубочкой, лежали четыре пятидесятки.

– Извините, уважаемый, вот все, что имею, – произнес он голосом много дней голодавшегося человека. – Еще раз извините, но дать вам больше я не имею возможности – у меня многодетная семья. У меня даже справка из домоуправления имеется о наличии троих детей… все пацаны, – зачем-то добавил он, вытаскивая из кармана заранее приготовленную старую справку.

– Многодетный, говоришь? – переспросил вожак, лишь бегло взглянув в справку. – Понятненько… Я сам из многодетной… Это меняет дело… Значит так, учитель, давай свои деньги, забирай палки и прочее свое раритетное барахло и вали с ними домой. Извини, браток, ножками, ножками придется топать. Велосипед мы у тебя конфискуем – я хочу, чтобы каждый мой человек имел собственный транспорт, чтобы все, как у людей. Мы как та моторизованная пехота из кино, не помню названия. Восемь велосипедов у нас уже есть, твой – девятый. Ты же учитель, человек умный, должен понять, что мы твои палки даром что ли, искали. Вон, всю свалку перешебуршили, перелопатили, целую кучу лыж для тебя нашли. Если желаешь парочку лыж – бери, не жалко… бесплатно бери, дарю…

На сей раз давайте оставим в стороне, с каким неимоверным трудом Матрёнин добирался до дома с объемным рюкзаком (рюкзак подарили бомжи) на спине, в котором больно елозила по ребрам швейная машинка «Зингер», тяжелым кирпичом давила на позвоночник многостраничная книга о полезной и здоровой пище образца 1883 года; и, возможно, хорошо, что бородатый не вернул серебряную ложечку – уж под ее тяжестью он, наверняка бы не дошел, потому как известно: в дороге и иголка тяжела. Или что-то в этом роде. Однако, что бы с ним ни случилось в пути, лыжные палки географ ни за что не выпустил из рук, ни за что!

И уже в тот же день поздним вечером, чтобы не привлекать к своей персоне больное внимание рядовых обитателей, которых хлебом не корми, а дай позубоскалить над необычным видом вроде бы солидного мужика, к тому же, учителя! педагога! – и вдруг с лыжными палками в руках! да еще почти летом! – Матрёнин, размашисто двигая палками, принялся наматывать пока что метры по аллеям парка. Почему метры? Да потому что, он как следует не отдохнул от утренней пробежки с рюкзаком, к тому же, как и все новое, необычное, скандинавская ходьба продвигалась туго, не по инструкции: руки с палками шли вразнобой с ходьбой ног, отчего чувствовал себя учитель, как корова на льду. И только на третий день, разобравшись в ошибках, Матрёнин пошел как надо: спина ровная, плечи откинуты, руки заработали крест-накрест с ногами, главное – в такт, в такт! Он также понял, что нельзя идти слишком быстро, но и медленно не стоит, желательно двигаться в темпе танка Первой мировой войны, то есть – пять километров в час. Футболка на Матрёнине пропотела, побелела от соли, однако усталости не чувствовалось, наоборот, захотелось закричать во все горло что-то лихое, хулиганистое. Не закричал – зачем пугать гуляющий по аллеям пожилой люд, пусть пенсионеры неспешно бродят, дышат чистым кислородом, ведут разговоры о маленьких пенсиях, о детях-внуках, о дороговизне жизни, об ушедшем здоровье. Как говорится, каждому овощу – свое время. Что верно, то верно.

Однако, вскоре невесть откуда появившийся шум разбудил сонные аллеи парка, мешая пенсионерам и любителям здорового образа жизни наслаждаться благословенной тишиной. Дико ревя моторами, чадя адским дымом, в парке появились автомобили. Из окон затонированных иномарок летели пивные банки, из динамиков рвалась бешеная музыка, глушимая лишь нашим знаменитым матом. По аллеям стало опасно ходить, и парк как-то незаметно опустел.

Матрёнин вспомнил, как называют автомобильных хулиганов – стритрейсеры, или, грубо говоря, местные мажоры, сынки обеспеченных граждан города и их пособники.

Недалеко от ворот, на центральной аллее, больше похожей на площадь, толпилась молодежь разного возраста, в том числе и школьники. Машины самых разнообразных марок с включенными фарами – сплошь иномарки – по взмаху мужика с флажком с ужасным ревом отправлялись бешено носиться по парковым аллеям, разгоняя последний пенсионный люд по домам. Асфальт был черен от тормозящих колес.

Матрёнин имел неосторожность выйти на свет фонаря, и кто-то из подростков, а может даже из его учеников, опознав его, должно быть в шутку крикнул: «Атас, пацаны! Географ с палками!». Более взрослый голос пробасил: «Ого! Пузатый больно! Он у вас случаем не глобус проглотил?» Засмеялись, впрочем, не зло или обидно – так, под настроение. Ерофей Христофорович с досадой отметил, что с сего момента за ним запросто может закрепиться кличка Лыжник, а то еще хуже – Глобус, вместо вполне нейтральной Матрены. Нет, надо скорее переходить в «гороно», подальше от нынешней языкастой молодежи.

Вернувшись домой, Матрёнин первым делом встал на напольные весы. Результат взвешивания не порадовал, если честно – мизерный результат, всего сто пятьдесят грамм от животика потерял он в парке. Ну, ничего, успокоил он сам себя – впереди целое лето. Если хотя бы восемьдесят дней умножить на сто пятьдесят грамм, то получится… получится двенадцать килограмм, а если умножить на двести грамм… Эх, перекусить бы! А вот это – ни в коем случае! ни грамма! ни крошки! Иначе не видать заветной должности методиста.

Назавтра все повторилось: скандинавская ходьба по аллеям, соленый пот на губах, удовольствие от пройденных километров и праведный гнев против облюбовавших вечерний парк мажоров-стритрейсеров с их оглушительно ревущими машинами.

По приходу домой Матрёнин позвонил в полицию и пожаловался на нарушителей парковой тишины. Его внимательно выслушали и ответив, что жалобу приняли, положили трубку. Однако на следующий день в парке ничего не изменилось – все так же продолжались экстремальные гонки, так же визжали тормоза, дымились покрышки, ревели моторы, и так же было опасно прогуливаться по аллеям.

В субботу вечером, едва заслышав рев мощных моторов, Ерофей Христофорович решил от греха подальше пораньше закончить скандинавскую ходьбу, дескать, суббота есть суббота – и соскочил с асфальта аллеи на идущую параллельно упругую от старых листьев тропу. Расслабленно меряя метры, он сначала услышал рев мотора, затем глухой стук, а уж потом увидел, как большая иномарка визжа покрышками, искря об асфальт, резко остановилась недалеко от него. Хлопнула дверца, послышались торопливые шаги, затем из кустов раздался то ли вскрик, то ли всхлип – и темная фигура, пугливо озираясь, вернулась в машину. При свете включенного фонаря, Матрёнин узнал ученика своей гимназии… Костю Ревякина.

Взревел мощный мотор, при свете фонаря блеснула хромированная труба снизу и, выпустив из нее облако черного вонючего дыма, машина умчалась в темень парка. Ерофей Христофорович быстро подошел к месту, которое так поспешно покинул ученик его гимназии. Свернувшись калачиком, по-детски беспомощно, перед ним мертво лежал мужчина. И хотя голова его находилась в кустах, по стоптанным кроссовкам, по трико с красными широкими лампасами учитель узнал в лежащем пенсионера, частенько прогуливавшегося по аллеям. Еще вчера при встрече, сбитый кивнул Матрёнину, как старому знакомому.

Ерофей Христофорович осторожно перевернул пенсионера – тот застонал. Слава богу, живой! «Товарищ, вы как?» – он попытался узнать о самочувствии сбитого, но услышав в ответ лишь болезненное мычание, полез в карман за телефоном, чтобы позвонить в «скорую». Пару минут пришлось объяснять диспетчеру, где сбили человека, как туда проехать, называть свою фамилию, имя, отчество, сердито отвечать, откуда ему знать фамилию потерпевшего.

После того, как в парке раздались вопли «скорой», парковых хулиганов-стритрейсеров будто ветром сдуло, потому как вслед за машиной с красным крестом появился уазик дежурной службы полиции, а следом подскочили гаишники.

На вопрос последних, что он видел, Матрёнин хотел было рассказать всю правду, однако увидев, как двое в белых халатах профессионально умело засовывают сбитого пенсионера в зеленый, нехорошо шуршащий мешок понял, что тот умер. От этого его будто заклинило, и с большим трудом гаишники добились от него, что он ничего не видел и не слышал, кроме как, занимаясь скандинавской ходьбой, случайно наткнулся на лежащего гражданина. После этого он стал приставать к полицейским, все настойчиво допытываясь, где его палки, где палки. И успокоился, когда ему сказали, что они у него в руках. Полицейские на «уазике» подбросили Матрёнина до дома.

Оказавшись в родных стенах, Ерофей Христофорович мигом вспомнил, что произошло в парке, и рассказал о случившемся супруге. Наталья, внимательно выслушав мужа, первым делом спросила, видел ли он кто был за рулем той злосчастной машины. Ерофей Христофорович, зачем-то оглянувшись по сторонам, назвал фамилию водителя. По-женски ойкнув, супруга прикрыла ротик рукой. Вот вам, бабоньки, и ой! Муж назвал фамилию известного в городе человека – Ревякина Льва Ефремовича, первого заместителя мэра города, между прочим, курирующего отдел образования. А это вам не шуточки-прибауточки, это уже серьезно. Оба поняли, что обладают информацией, которая вполне может навредить и гимназисту Костику, и поставит жирный крест на карьере его отца, пока еще всеми уважаемого Льва Ефремовича. Пока… А с другой стороны, и носителю этой самой информации может не поздоровиться – как говорится, все под богом ходим. «правда, кто-то под зонтом, а кто-то с лысой головой», – Ерофей Христофорович задумчиво почесал лысеющий затылок и на вопрос супруги, что ты собираешься делать, ответил уклончиво, что не знает. И добавил, что пока не знает. Он и в самом деле не знал. Вариантов было несколько. Первый, он же и самый простой – пойти в полицию и сообщить, как было дело. Самый простой – он, может быть и не самый верный… А что, если… Нет-нет, об этом и подумать страшно, он ведь не какой-нибудь шантажист – он заслуженный педагог, призванный учить детей всему тому доброму, что накопило человечество за многие века своего непростого существования. Он просто обязан воспитывать из них честных, порядочных… Стоп! Причем здесь эта демагогическая мораль? Здесь другое. Нет, надо думать, думать и думать!

Этой ночью Матрёнину не спалось: он беспокойно метался в постели, ворочаясь с боку на бок, и лишь под утро забылся в кратковременном сне.

На следующий день, после того как в свежей местной газете появилась небольшая заметка, вернее – просьба сообщить в полицию тем, кто видел в парке наезд на пешехода со смертельным исходом водителем, скрывшимся с места происшествия, просят сообщить по номеру 02 или 42-32-20. Матрёнин, после долгого раздумывания, наконец-то решился и позвонил… в мэрию, на номер заместителя главы города, господина Ревякина. О чем они говорили – можно гадать сколько душе угодно, однако примерно через час Матрёнин сидел в кабинете следователя и искренне, положа руку на сердце, минута в минуту вспоминал, что он «собственными глазами видел, как неизвестный ему гражданин сам бросился под проезжающий автомобиль! Сам, не извольте беспокоиться, господин следователь! И даже на моих руках он испустил последний вздох, успев лишь сказать, что он устал жить… и ушел в лучший мир».

Дело было благополучно закрыто за отсутствием состава преступления. Ерофей Христофорович как-то тихо и незаметно поменял жесткий стул учителя на уютно-комфортное кресло заместителя начальник управления образования. Заместитель – это вам не какой-то там методист, и даже не главный специалист, и не ведущий: «зам» – это уже почти вершина! Почти как Джомолунгма в Тибете! Эверест! И это чудо сотворили палки, простые палки! Между прочим, решил Матрёнин, чиновнику такого полета не солидно бегать с палками, как обычному пенсионеру: чиновник без живота – не чиновник, а посему палки были не выброшены, нет – снесены в подвал, так, на всякий случай. А что, может, и детям для карьеры пригодится? Кто знает, пути господни неисповедимы!

Кирпич
Рассказ

Не поверите, но это прямо наваждение какое-то! Ей-Богу! В последнее время Кольке Расторгуеву навязчиво снится один и тот же дурацкий сон. Будто бы его маманя настойчиво, как маленького, пытается накормить разнообразной вкусняшкой: то наваристым борщом, то горяченькими пельменями, то жареной картохой с салом. А он, глупенький, капризно нос воротит: не хочу, мол, не буду! И вот что интересно, после каждого такого «сытного» сна, Колька всенепременно вдрызг ругается с женой Татьяной, словно между ними был установлен обязательный по утрам ритуал, портить друг дружке нервы.

Нет, а что она в самом деле, завтрак готовит как на один покрой: то рожки, то макароны, то рожки, то макароны! Все один в один! Будто Колька итальяшка какой из Милана! Может, было бы и простительно эти самые рожки-макарошки употреблять, влей она в них для вкусности подливу пожиже да пожирней. Так нет же, капнет граммулечку растительного масла – и нате вам, жрите, не подавитесь наждачком из теста. А Колька физически работает, на свежем воздухе, аппетит у него повышенный, ему бы по утрам чем поплотнее подзаправиться, посытнее, поосновательней. Подала бы, к примеру, на завтрак большой кусок колбасы с хлебом-маслом-чаем; или яиц нажарила с салом, как мама в детстве. Нет, каждое утро готовит якобы макароны по-неаполитански – свой фирменный рецепт, который она по телевизору видела, жаль, говорит, полностью переписать не успела… По телевизору она видела! Ох, уж этот сволочной ящик! Включишь по выходным – все каналы забиты то «Поедем-поедим» со «Смаком», то «Едим дома» с «Кулинарными поединками», то «Будет вкусно» с «Обедом-пятиминуткой»! Непонятно, для кого их гонят, кто их смотрит?! От ихней парной телятины, омаров в соусе, от ветчины копченой и прочих киви-ананасов кулаки сжимаются, на баррикады хочется…

– Иди завтракать, – официально сухо позвала с кухни жена Татьяна, миловидная блондинка немного за тридцать, запахивая когда-то розовый, ныне бледно-полинявший халатик. Колька помыл над раковиной руки, сел за стол и включил стоящий на подоконнике маленький телевизор: Америка выбирала нового президента.

Татьяна поставила перед супругом чашку с макаронами по-неаполитански… О! Колька с ненавистью взглянул на любимое блюдо итальянских мужиков и со злостью швырнув вилку на стол: достали твои макароны! – выскочил в прихожую, где принялся одеваться на работу. Татьяна вышла за ним и, уперев ладони в располневшие бедра, стала привычно выговаривать мужу:

– Что носом крутишь? Макароны не нравятся? Да? Ишь, гурман выискался! Ешь, что дают, да сопи молча в тряпочку.

Недовольно сопя, Колька натягивал на ногу правый ботинок.

– Ты чего молчишь, как шнурок? Может, ты мне голодовку объявил… или, как там – бойкот? Ты что думаешь, индюк надутый, я тебе должна каждое утро фрикадельки мясные подавать или котлеты по-киевски, да?!

Пытаясь надеть на ногу левый ботинок, Колька молча сопел-пыхтел.

– Чем дурью маяться, лучше бы побольше денег домой приносил, – провоцировала муженька супруга, в надежде пробить его оборону – А то принесешь получку, не получка – слезы воробьиные…

– Ты сюда птичек не вплетай! – не выдержав характера, Колька огрызнулся борясь с левым ботинком – нога упорно не желала влезать в него. – Получка ей, видите ли, не нравится. Нормальная у меня получка, не хуже чем у других, и получаю я вдвое больше, чем ты. Тебе сколько денег ни зарабатывай, сколько ни приноси домой – все будто в прорву уходит. И куда только ты их деешь?

– Что-о?! Куда дею! – выйдя из себя, мгновенно взорвалась Татьяна. —Ну ты наглец, каких свет не видывал! Больше меня он получает! Надо же! Ты мужик, ты и должен больше получать! А то ишь, зарабатывает он… работничек! Я себе шубу не могу купить… Ты слышишь меня? Мне шуба к зиме нужна! – требовательно засучила она ножкой. – Приличная шуба, норковая!

– Шубу? – Колька, оставив в покое непокорный ботинок, исподлобья взглянул на супругу, кажется, он получил шанс как побольнее укусить свою половинку. – Приличную? А это какую? Дорогую, что ли? Вот ты мне ответь: ну зачем тебе дорогая шуба? Зачем? Ты когда на себя в последний раз в зеркало смотрела? А ты посмотри, посмотри, – кивнул он на трюмо в прихожей. Не зная, с какой стороны ожидать пакость от голодного супруга, Татьяна внутренне напряглась. – Ты на свои ноги посмотри, на пузо… не пузо – бетономешалка с нашей стройплощадки…

Колька высказал, точнее в сердцах брякнул первое, что на язык попало – и только потом сообразил: он явно переборщил в их утреннем диспуте со своим обвинительным монологом. Отступая, он даже успел добавить, что бетономешалка, пусть внешне и непривлекательный агрегат, зато весьма и весьма полезный на стройке. Но было поздно, Татьяна закипела камчатским вулканом.

– А-ах! Ах ты, урод моральный! Кирпич недоделанный! Пузо ему мое не нравится, ноги, видите ли, не из ушей растут! Правду он высказал, глаза мне открыл: спасибочко тебе, муженек! Огромное спасибо! Ну все! Хватит, мое терпение лопнуло, выметайся отсюда! Ищи себе другую дуру, пусть она тебя и кормит, и поит, и ублажает! Понял?! А это тебе от меня прощальный привет. На-а! – Смачно, как последнего изменника родины, Татьяна сплеча рубанула мужа по плечу крепкой женской ладонью. От полученного удара Колькина левая нога сходу влетела в ботинок, словно патрон в хорошо смазанный ствол. Сам же хозяин ботинка, взвизгнув от обжигающей боли вскочил, защитно выставляя перед собой руки.

– Танюх, ты чего это, больно же! Чуть рука не отвалилась. Мне же работать. Сдурела, что ли, шуток не понимаешь? Я же просто так… безо всякого умысла ляпнул… Ну все, все, ухожу, ухожу! – заторопился он видя, что супруга не прочь еще разочек угостить его своей тяжелой ручонкой.

– Шутит он! Я тебе покажу шутки! Хватит с меня этих твоих идиотских шуток! Хватит, все, все!! – в ярости рвала и метала Татьяна. – Я еще на старая, мне только тридцать два… будет! Я тепла хочу, ласки хочу, любви настоящей, красивой, как в сериалах…

– Чего-чего ты хочешь? Любви? Ласки? – удивленно переспросил Колька, делая большие глаза – вроде бы, раньше она не просила красивой любви. Какая муха ее укусила? Может, промолчать и уйти? Ну, нет…

– Любви, говоришь? – с ехидцей спросил он, не найдя в себе сил промолчать. – Красивой, да? Настоящей? Как в сериалах, да? Ой, не могу! Да кому ты нужна? Ворона ты… в этих, в куриных перьях!

– Найдется кому! – переходя в контратаку, мгновенно парировала Татьяна, в настоящий момент она была готова идти на все, лишь бы побольнее досадить муженьку. – Ты не бойся, не перевелись у нас еще настоящие мужики, с головой на плечах, не то что у некоторых! Так что за меня можешь не беспокоиться, я тебе замену быстренько найду… если хочешь знать, я уже нашла! Да, да, нашла, нашла! – упрямо гнула она свою линию. Ничего, пусть муженек поревнует, побесится, для них это иногда полезно.

Но Колька, в горячке утреннего спора не особо обратил внимание на последние слова жены, мало ли что баба в гневе ляпнет. Быстро захлопнув за собой дверь, он крикнул:

– Дура набитая! Самка!

– Сам такой! «Кирпич» – ты и есть «кирпич»! – едва слышно донеслись приглушенные дверью вопли второй половинки. Но Колька сделал вид, будто бы он ничегошеньки не слышал и последнее слово осталось за ним. Он не раз убеждался, что весь начавшийся день пройдет с неприятностями, если женщина с утра возьмет над тобой верх.

Так что победа над супругой, пусть и не особо убедительная, подняла настроение и, спускаясь с пятого этажа, Колька как мальчишка прыгал, вслух отсчитывая ступеньки: пять… десять… двадцать три…

– Здорово, Васильич! – поприветствовал он встретившегося в подъезде соседа с четвертого этажа, проживающего как раз под ним. – Как здоровье, нормально? Здоровье, спрашиваю, как?

– Да, да, Коля, погода наконец установилась, надо на дачу съездить, картошечку подшевелить, пора… – дружелюбно ответил Васильич, седой глуховатый ветеран в поношенном пиджачке, с намертво впаянными в него орденскими планками.

– Да, пора, – согласился Колька и прокричал на ухо старику: – Как дверь, Васильич? Дверь, говорю как, не скрипит?

– А дверь! Нет, нет, не скрипит, – ответил ветеран, дружески похлопывая Кольку по плечу. – Хорошая дверь, спасибо тебе Коля, дай тебе бог здоровья.

– Да ладно, чего уж там, – стеснительно покраснел Колька, махнув рукой. – Я же так, по-соседски, как не помочь хорошему человеку.

Два дня назад Колька поставил себе и Васильичу новые, как две капли воды одинаковые двери, дружки-столяры за пару пузырей постарались. Двери толстые, теплые, ясеневые, с обеих сторон обложенные светлой, покрытой лаком рейкой. Соседи в подъезде завистью изошлись, у всех двери китайские, ножичком консервным легко скрываемые, а у Кольки с Васильичем пушкой не пробьешь: броня! Колька полдня субботних потерял, но двери пенсионеру поставил и ни рубля с фронтовика не взял – с ветеранской пенсии не разбогатеешь.

Прямиком, через заросший черемухой палисадник, Колька направился к месту работы, благо идти было совсем недалеко. Работает он в строительной фирме «Темп», каменщиком. Ну что еще про него можно сказать? Колька – обычный парень, скорее уже мужик среднего роста, по-русски широкоскул, лицо загорелое от постоянной работы на солнце, скромен. Обычная биография: школа, строительный колледж типа бывшего «гэпэтэу», армия, работа на стройке. Обязательно стоит добавить, что он не просто каменщик, а каменщик наивысшего разряда! Пятого! Талант от бога! Не зря его Татьяна обозвала «Кирпичом», это его как бы официальное прозвище, которым он втайне гордится. В народе частенько говорят про некоторых людей, мол, он туп как кирпич. Это не про Николая, нет. Уже забыли кто, видя, что выделывает молодой каменщик с кирпичами на быстро растущей стенке, восхищенно воскликнул: «Вот это мастер! Вы посмотрите, что он вытворяет с кирпичом! Да он сам как продолжение кирпича!» Отсюда и пошло: Колька – «Кирпич». Вот так повесили на него кличку «Кирпич», будто орден за профессионализм, за мастерство. Начальство ценило Расторгуева, к нему всегда прикрепляли ребят-практикантов, которые во все глаза глядели, как виртуозно работает мастерком их наставник, как ровно-быстро-аккуратно ложатся друг на дружку кирпичи, а стенка будущего здания как на дрожжах, поднимается все выше и выше. Глядя, как работает Николай, можно без преувеличения и ложной скромности сказать: в работе «Кирпич» – личность!

Но сегодня работа у Кольки не клеилась, он даже разбил в крошки несколько кирпичей, чего ранее за ним не наблюдалось. А причин к этому было две. Во-первых, сегодня день получки, деньги должны привезти прямо на объект и, как известно, нет ничего хуже долгого ожидания: привезут-не привезут. Во-вторых, на фоне мучительного ожидания, всплыли в памяти последние слова жены: «Я уже нашла, нашла!» Вот дрянь, хахаля себе нашла! Замену нашла! Отсюда накатила ревность: кто бы это мог быть?

Стоя на стенке будущего коммерческого банка, до боли сжимая в руках мастерок, тупо глядя вниз, Колька мысленно представил Татьяну в объятиях… Не-ет! Лучше об этом не думать! А как не думать, сама же сказала, никто за язык не тянул… Любовник у нее, может, и не один, может их у нее – пруд пруди. Работает Танька в детском саду, там женский коллектив, мужики отсутствуют. Значит… значит, кто-то из наших, она многим нравится. Например, Петьке-плотнику, вон он, внизу молотком как дятел стучит. Или Вовке-крановщику, который сейчас на кране горло дерет… А скорее всего, вон тот красавчик, Санька-электрик! Ишь, как муравей перед дождем носится со своими проводами! А ведь это же он сегодня утром спросил: «Как там Татьяна поживает?» И голосок такой сладенький… ехидный голос! Как поживает? А тебе-то какое собачье дело, как она поживает? Не лезь, куда тебя не просят, тоже мне, студент-заочник!

Мысленно представив свою Танюху в розовой нижней рубашке, которую он подарил ей к женскому дню, в обьятиях долговязого электрика, Колька заскрипел зубами: ох, как тошно!

К шестнадцати часам прораб привез кассиршу с зарплатой. Какая уже тут работа? Весело шелестя заветными бумажками, строители заслали гонцов, благо сейчас у нас спиртного повсюду, и днем, и ночью море разливное: пей-не хочу!

Первым делом подняли стаканы за получку, чтобы почаще и побольше! Выпили за работу – дай бог ей никогда не кончаться! За прораба выпили, чтоб не стоял над душой, как надоедливая муха. Просто так выпили, чтобы напиться, и, как всегда удачно: напились легко, ударно, по-стахановски.

Разбудил Кольку крошечный серенький комочек, мягко бегающий по его лицу и щекочущий хвостиком. Фу, гадость! Колька ладонью сшиб мышонка на пол и приподнял голову: погруженное во тьму нутро строительного вагончика храпело, стонало, скрипело зубами мужиков, не сумевших уйти домой на своих двоих и забывшихся в пьяном беспокойном сне.

Голова раскалывалась, тошнило. Колька неуклюже встал, нашарил в шкафчике загодя спрятанную с вечера ополовиненную бутылку, нащупал на столе пустой стакан и наощупь налил в него водки. Хакнув в сторону: ху! – осторожно влил содержимое стакана в шершавую глотку. Чем-то закусил. По вкусу определил – соленый помидор. Замер, опустив голову… Посидел, прислушиваясь к организму. Кажись, полегчало, надо идти домой, Татьяна поди не спит, ждет, волнуется.

Где деньги, получка где? Деньги он спрятал во внутренний карман куртки. Фу-у, слава богу, деньги целы, можно идти домой. Удачно вывалившись из вагончика, на фоне звездного неба похожего на индийского слона с хоботом-прицепом, Колька с трудом соображая, огляделся: в какой стороне его дом? Ага, разобрался: справа – ярко освещенная площадь Победы с солдатом-автоматчиком на бетонном постаменте, рядом – гостиница, вокруг которой по ночам кучкуется неуправляемое племя таксистов и проституток. Вот и сейчас с той стороны слышен девичий визг, звон разбитой бутылки, пьяные крики. Наконец, слева – видны темные громады спящих домов с редкими вкрапинками огоньков. Где-то там Колькин дом.

После почти получасового разностороннего шатания, Колька уперся в знакомый палисадник с черемухой. Ну вот, он почти дома!

Не имея ни сил, ни желания найти калитку, Колька просто перевалился через заборчик. Ударился о землю, матюгнулся, встал, пошел… Последние метры дались тяжеловато, пришлось упасть под густую развесистую черемуху. Лежал, ощущая еще сохранившееся дневное тепло земли, смотрел на небо. Игриво шелестела листва, хитро подмигивали звезды, играла в прятки луна. Накатило обычное в таких случаях щемящее чувство жалости к себе. Эх, Коля, Коля! Ну почему ты такой невезучий? И голова, вроде как на месте, и руки, говорят, золотые – а счастья нет. И зачем он с Танюхой поругался, зачем обидел ее ни за что ни про что! Обидел из-за каких-то паршивых макарон, чтоб им вкрутую свариться!

Приподнявшись на колени, как снайпер прищурившись, Колька нашел на пятом этаже свое угловое окно – окно тускло светилось. Видно Татьяна, включив настольную лампу, ожидает мужа. Она всегда ждет его!

А он? Что он? Он любит свою Танюху и пропадет, засохнет без нее, как эта черемуха без воды. Зря он на нее утром всяких-разных гадостей наговорил: и ножки у нее стройные, и талия в норме, и мордашка симпатичная, да и вообще, она самая-самая лучшая! Надо будет поднакопить деньжат и купить ей к зиме приличную шубу.

На соседнем кусте сонно встрепенулась невидимая птаха: цвик-цвик-цвик… Задремавшему было Кольке вдруг показалось, что птичка зацвикала голосом Татьяны: «… я нашла-нашла-нашла…» Любовника нашла, хахаля! Вот стерва!

С трудом ухватившись за корявый ствол, Колька поднялся, опять нашел глазами свое окно: света в окне не наблюдалось. Не дождалась, значит, в квартире кто-то есть. Кто? А если, электрик Санька? Деньги он получил, пить с ними отказался, сказал что ему в техникум надо… и смылся. Куда? Ясное дело, куда… Значит он, точно он! Знаем мы эти колледжи-техникумы, было дело учились! К чужой жене он завалился, ну погоди, технарь-заочник! Поймаю – сотру в порошок!

Подогреваемый жгучей крапивной ревностью, Колька мигом нашел калитку, пересек двор и поднявшись на крыльцо, влетел в свой подъезд. В подъезде темнота, хоть глаза выколи: и какая сволочь все лампочки повыкручивала!

Держась за разбитые перила, ногой нащупывая каждую ступеньку, частенько отдыхая, Колька штурмовал этажные пролеты. Ох, как ему, возможно, потомку непобедимых суворовских богатырей-гренадеров бравших неприступный Измаил, штурмовавших швейцарские Альпы, сейчас приходилось тяжело и было не до славных дел: в груди что-то жалобно пищало, хрипело, кололо в правом боку, бетоном налились ноги. И какой идиот выдумал строить высотные, многоэтажные дома?

Фу-у! Ну, наконец-то! завидев знакомое светлое пятно двери, Колька загнанно дыша, совершенно обессиленный сполз по стене. Затем чуток отдохнув, переведя дух, он встал, нашарил рукой входной звонок, нажал на кнопку. Внутри квартиры глухо звякнуло. Прислонив ухо к двери, прислушался… Ни шороха, ни осторожных шагов: тишина! Опять нажал… Результат тот же.

«Не откроет, – понял Колька, убирая руку от звонка. – Была бы одна, открыла бы. Значит, кто-то у нее есть. Что будем делать, Коля? Поколотить в дверь? Опасно, какой-нибудь сосед-придурок спросонок полицию-милицию вызовет… Тьфу-ты! У меня же свой ключ! Совсем забыл… Сейчас, сейчас я вам голубкам сизокрылым, крылышки-то пообломаю, я вам устрою ознакомительный ночной полет с пятого этажа!»

Колька порылся в карманах, нашел ключ и даже коробок спичек. Зажег спичку, выцеливая ключ в замочную скважину… И попал, с первого раза попал! Спичка болезненно обожгла большой палец: о-черт! Попал, но ключ не входил и до середины длины, что-то мешало, не пускало. «Изнутри ее ключ вставлен – мой не пускает, – сообразил Колька. – Подстраховались, гады! Надо что-то делать, не ждать же у моря погоды. Что? Может, протаранить всей своей массой? А что, можно попробовать».

Отойдя от двери на несколько шагов, Колька прицелился в светлое пятно двери: эх, была не была! – и, выставив вперед правое плечо… остался на месте. Понял – бесполезно, можно и башку себе свернуть, дверь толстенная, ясеневая, с одного маха не снесешь. Даже если он и вышибет дверь, что с того толку, электрик – бугай здоровый, набьет ему морду и спокойненько уйдет: нынче Колька не в форме. Эх, динамитом бы рвануть дверь, только где его ночью возьмешь. Нет, динамит – не выход, да и не его это метод, соседи могут пострадать, а его самого объявят международным террористом, пособником покойного бен Ладена или «игиловцем». Надо придумать что-то такое, такое! Чтоб им всю жизнь икалось! Но что? Хоть убей, ничего путного в голову не лезет!