Мимолетное чудо…

Оставаться людьми

Дождь закончился так же неожиданно, как и начался полчаса назад.

Словно на небе мгновенно затянулась огромная прореха, из которой на измученную жаждой землю минут тридцать подряд без устали лилась холодная, почему-то серая вода. Выглянувшее затем проказливое солнце враз разогнало мрачные клочкастые тучи, заполонившие весь небосвод, и, будто бы красуясь, повсюду щедро рассыпало ослепительные брызги жарких лучей, тут же заискрившихся миллионами огней в лужах, зеркалах автомобилей и огромных стеклянных витринах местных магазинов.

Умытые улицы и обильно политые дождевыми потоками деревья выглядели нарядно и празднично.

Но люди, пережидавшие дождь где кому придется, естественно, были недовольны.

Вот ведь наша человеческая сущность… Никак не угодишь: жара – плохо, дождь – плохо, снег – еще хуже…

На автобусной остановке небольшого провинциального городка сидели и стояли несколько горожан, врасплох застигнутые ливнем и спасающиеся от него же под старой, но зато не протекающей шиферной крышей. Несмотря на то что дождь прекратился, они, как-то сроднившись за эти ливневые полчаса, расходиться не торопились.

Наталья, известная в городке сплетница и балаболка, повязав голову белой косынкой и уютно разместив свое далеко не худенькое тело на узенькой лавчонке, аппетитно грызла семечки и смачно сплевывала шелуху рядом на землю, справа от себя. Помахивая от удовольствия ногой, находясь в добром расположении духа, Наталья одобрительно кивнула, глянув на дорогу:

– Ишь, намочило-то как все вокруг. Прям конец света, а не дождь…

– Ага, – поспешно поддакнула худая, высохшая, словно вобла, плоскогрудая и узкобедрая тетка лет тридцати.

Наталья довольно хохотнула, сплюнула очередную порцию подсолнечной шелухи и перевела взгляд на вереницу припаркованных у обочины машин. Только что прошедший дождь не только умыл их, а будто отполировал: они сияли первозданной красотой и горели начищенным никелем. Наталье, очевидно, это не очень понравилось:

– Ты гляди… До чего народ зажиточным стал! Это что ж такое делается, люди добрые? Машин накупили, выставили… на тебе, любуйся на наш достаток! Куда бежать?!

– Ага, – вновь подобострастно кивнула худющая тетка, – прям с жиру бесятся!

Они дружно громко захохотали, очень довольные собой и своими шутками.

На другом конце лавочки, совсем на краю, сидела еще одна дама. Плохонько одетая, уже в возрасте, с дешевой сумочкой в руках, она казалась испуганной и робкой. В разговоры не вступала, сидела, скромненько подтянув ноги, обутые в довольно поношенные туфельки, под лавочку, да изредка поглядывая на часы, словно боясь куда-то опоздать.

Хамоватые соседки ее, казалось, даже не замечали и в расчет не брали. Подумаешь, сидит там какая-то неприметная «серая мышка», пусть уж благодарит, что с лавочки не согнали. А дама, словно и впрямь понимая свою незначительность, лишь поправляла седые волосы да скромно отворачивалась, чтобы не встречаться взглядами с громогласными тетками, царственно восседающими на другом конце скамейки.

Наталья, бросив в рот очередную пригоршню семечек, толкнула локтем в бок худую соседку:

– Слышь, Лидуха… А брат твой еще живет со своей-то? Иль опять разбежались?

Лидка, пронырливая и ехидная, сузила до невозможности свои и без того не крупные глаза:

– Ой, и не спрашивай… Ить она замучила его, брательника моего!

– Да ты что? – Наталья повернула свое могучее тело, чуть не столкнув худую тетку со скамейки, и удивленно взметнула брови: – Вот тебе и любовь…

Толстыми, короткими пальцами она смахнула с лоснящегося подбородка повисшую шелуху и прищурилась:

– Ну? И чего?

– Дак чего? Вот и говорю, нету жизни…

Наталья на мгновение призадумалась, но, очевидно, мозг, не привыкший долго думать, дал осечку, и поэтому она, махнув раздраженно рукой, хохотнула:

– Вот стерва-то… Окрутила мужика, опоила, а теперь – в кусты! А что ж брательник-то твой? Пьет?

Лидуха потерла глаза, будто собираясь всплакнуть, но, вовремя опомнившись, пожала плечами:

– Дак попивает… А чо? Кто ж нынче не пьет?

Наталья чрезвычайно довольная сделанным заключением, громко подытожила:

– И то правда. Мужик он на то и мужик, и выпить, и бабу поколотить…

Она раскатисто закашлялась, подавившись собственным смехом, а потом, побагровев от натуги и кашля, добавила:

– Но у меня такой номер не пройдет… Я их вот где держу!

Она сжала огромный кулак и сунула его под нос худосочной Лидке:

– Поняла?!

Неизвестно, как долго бы еще длился такой «душевный» разговор, если бы их внимание не привлекла женщина, медленно двигающаяся по тротуару Невысокая, хорошо одетая, в новеньких белоснежных босоножках, в аккуратном ситцевом светлом платьице, она казалась нездешним существом, случайно оказавшимся на улицах этого крошечного провинциального рая.

Она шла неторопливо, иногда останавливаясь, испуганно озираясь, ступала нетвердо, словно боясь, что земля ускользнет из-под ног.

Наталья, внимательно и сосредоточенно поглядев на нее, поначалу нахмурилась: уж больно ей не нравились такие чистенькие, выхоленные «цыпочки». Ишь, напомадилась, нарядилась… Ходят тут, народ простой смущают. Замолкнув на мгновение, Наталья пригляделась и вдруг радостно хмыкнула: нашла-таки изъян в этой чистюле. Толкнув притихшую Лидуху в бок, она громогласно, голосом не терпящим возражения, заявила:

– Лидка! Ты глянь… Да ведь она пьяная! Во, дает! Ишь, паразитка такая… Наклюкалась, платье чистое надела и думает, что никто не заметит!

Лидуха, на мгновение остолбенев, тут же заверещала без остановки:

– А и впрямь… Ах ты ж! Матерь Божия… И ведь точно, пьяная, как пить дать! Ты гляди, как она вышагивает! Как вышагивает! Обхохочешься…

Женщина, идущая по тротуару, действительно шла медленно, неуверенно, покачиваясь. Когда она подошла ближе, то стало заметно, что она держится рукой за сердце и хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

Люди, стоявшие тут же на остановке, услышав слова хамоватых подруг, заинтересованно оборачивались в сторону подошедшей незнакомки, активно обсуждая и ее, и заключения Натальи. Кто-то беззлобно улыбался, кто-то ехидно посмеивался, кто-то радостно потирал руки…

Незнакомка же, подойдя ближе, прислонилась спиной к столбу, поддерживающему рекламный щит, и прикрыла глаза, тяжело дыша. Ужасная бледность расползалась по ее лицу, оставляя вокруг рта синеватые разводы.

Ожидающие прибытия автобуса поглядывали на подошедшую женщину, шушукались, любопытные откровенно разглядывали ее… Наталья, не выдержав столь долгой паузы и чувствуя, что теряет первенство, брезгливо скривилась:

– Фу! Ну и дрянь… Это ж надо, так напиться средь бела дня!

Лидуха, боясь отстать от подруги, визгливо проверещала:

– Да, гадость какая… Вроде приличная женщина. Ты еще упади здесь, на потеху народу! Ой, люди, до чего ж мы дожили…

Незнакомка, сильно побледнев, и вправду стала сползать спиной по столбу. Сознание ее еще не покинуло, она то беспомощно оглядывалась по сторонам, держась за сердце, то закатывала глаза, хватая ртом воздух…

Наталья зычно захохотала и сплюнула:

– Тьфу, глаза б мои на такое не глядели…

Тут, в совершенной тишине, вдруг раздался сдавленный вскрик… Тревожный, будоражащий, изумленный… Пожилая дама, скромно и робко сидевшая на самом конце скамейки, внезапно вскочила, в один миг превратившись из потерянной и смущенной в решительную и сильную. Отбросив свою старенькую сумочку, она подскочила к уже падающей незнакомке, обхватила ее за худенькие плечи и, пытаясь удержать, обернулась к стоящим вокруг людям, гневно и удивленно выкрикнув:

– Да ей же плохо! Плохо! Помогите…

Однако никто из окружающих даже не сдвинулся с места.

Никто.

Лишь смолкли разговоры и все глаза устремились на них, двух женщин, борющихся за жизнь. Пожилая дама, чувствуя, что не сможет удержать падающую, из последних сил перехватила руки, обняв покрепче худенькую незнакомку, подняла глаза, полные слез, и умоляюще взглянула на равнодушно стоящих вокруг:

– Люди… Ну, вы же люди!!! Вспомните! Ну, помогите же… Что же вы?

И они, словно мгновенно вышедшие из тяжкого оцепенения, будто и вправду что-то сразу вспомнившие, вдруг засуетились, зашевелились, загомонили:

– «Скорую»! Нужно срочно «скорую»! Вызывайте… Положите ее… Голову повыше… Пульс есть?

Пожилая дама, обессилено сидя на земле рядом с незнакомкой, держала ее за руку и тихо-тихо плакала.

Слезы лились и лились, стекали прозрачными струйками по подбородку и капали незнакомке на платье.

Повисла тишина.

Люди, стоящие вокруг, смущенно топтались рядом, никто не уезжал, не уходил, ничего не говорил.

Им теперь казалось, что своим молчанием и сочувствием они сейчас спасают незнакомку.

И себя…

Себя спасают.

Опомнившись, очнувшись, пробудившись, страшно потерять вновь обретенное.

Просто оставайтесь людьми…

Случайная любовь…

Прошло уже много-много лет с тех времен.

Но яркая, чрезмерно услужливая память никак не дает ей успокоиться, забыться и смириться.

Все прошло. Но… все осталось. Все, все, все!

Унеслись годы, но память жива…

Четырнадцать лучших дней ее жизни, две недели совершенного, светлого, безоблачного счастья…

И не важно, что они теперь не вместе, и пусть одиночество стало с тех пор ее частью, но ведь счастье было.

Когда-то было…

И была случайная любовь.

День 1-й

Утро взбудоражило яркой свежестью.

Несмотря на июль и давно ожидаемую жару, в этот год средняя полоса России не только не удивляла необыкновенной жарой, но и, совсем наоборот, слегка озадачивала несвоевременным похолоданием.

Я уезжала в санаторий. Слава богу, как говорится, дожила и я до этих светлых дней, когда можно будет ничего не делать и ни о чем не думать. Ура! В теплые края!

Дорогу я не люблю. Все эти бесконечные и бездушные аэропорты, автовокзалы и другие всякие пристанища обезумевших от толчеи и дороги пассажиров вызывают во мне отвращение, тоску и головную боль. А чего ж вы хотели? Грязь, суматоха, жалкие растерянные лица… Просто конец света!

Но два раза в год (а если повезет, то и чаще) и мне приходится, собрав всю волю в кулак, претерпевать вокзальные баталии ради так долго ожидаемых дней безделья и праздности.

Ну так вот…

Уложив заранее отобранные, заштопанные, выстиранные вещи в чемоданчик, сложив лучшую мою косметику в дермантиновую косметичку, аккуратно закрыв флакончик с парфюмерным хитом нашего времени, я приехала на обычном городском такси на вокзал.

Ну что ж… «Это надо просто пережить», – решительно сказала я себе, и, недовольно поджав губы, втиснулась в узкий коридор купейного вагона, что уже само по себе казалось мне очень добрым предзнаменованием.

День 2-й

Ночь, проведенная в вагоне, в соседстве с сопящими и храпящими пассажирами, не добавила мне оптимизма и не улучшила моего настроения. Однако, помня о конечной цели этого путешествия, я терпеливо сносила все посланные мне жестокие испытания и тяготы.

События, надо сказать, развивались согласно заранее обговоренному плану. Специально высланный к поезду автобус привез нас прямо в санаторий. Я вздохнула с облегчением: пока все складывалось удачно, мы даже успевали на завтрак, что, кстати, меня особенно порадовало, очень хотелось выпить горяченького чайку.

Наконец, после завтрака и утомительного заселения, отнявшего, как обычно, уйму нервов и времени, я отправилась, как говорится, знакомиться с территорией. Ну, здесь явно было чем насладиться!

Красота неописуемая…

Вокруг длинных белых корпусов тянулся и в ширь, и в длину огромный старинный парк. Он казался даже не парком, а настоящим густым лесом. Чего тут только не росло: и разлапистые темные ели, и пирамидальные тополя, и кипарисы, стройными красавцами вытянувшиеся вдоль витиевато вьющихся тропинок, и белоствольные невесты-березы, не привычные глазу здесь, в южной точке нашей необъятной Родины. До самого обеда я одна бродила по самым отдаленным уголкам бесконечного парка и чувствовала себя если не абсолютно счастливой, то почти достигшей этого неопределенного состояния. Блаженная улыбка блуждала по моему лицу, делая меня похожей то ли на полудурка (вернее – полудурочку), то ли на юродивую… Но меня это ничуть не смущало, да и совершенно не заботило! Должна же я хоть когда-то раскрепощаться и позволять себе бесконтрольную радость или восторг.

В общем, прогулка удалась.

Настроение заметно улучшалось прямо пропорционально времени, проведенному на территории знаменитого санатория. Справедливости ради надо сказать, что с соседкой по палате мне тоже повезло (что уже настораживает: откуда и за что столько счастья за один день?!) Небольшая, кругленькая, с дотла сожженными перекисью волосами, она безоговорочно считала себя если не Василисой Премудрой, то уж Еленой Прекрасной точно, и, соответствуя своему призванию, она сразу же стала давать мне довольно здравые (по ее уразумению) советы. Пообщавшись со мной полчаса, Василиса Премудрая быстренько сообразила, что я хоть и не такая премудрая, как она, но в советах все-таки не нуждаюсь и буду жить и лечиться так, как моей душе угодно. Равнодушно махнув на меня толстенькой ручкой с ярко накрашенными круглыми ноготочками, моя соседка милостиво кивнула:

– А что? И правильно! Отдыхай как хочется… Санаторий, он для того и санаторий – ешь, лечись и гуляй, да так, чтобы потом было, о чем вспомнить.

Я удивленно оглянулась на нее: ее представления о жизни явно не укладывались в рамки обычной сказочной премудрости. Своей уверенностью и непоколебимостью она превзошла всех известных мне сказочных героинь одновременно, поэтому, выказывая свою почтительность к ее явно героическому прошлому, я, чуть наклонившись в поклоне, отдала должное жизненному опыту моей соседки:

– Вот совет так совет! Спасибо. Я запомню.

Очевидно, Елене Прекрасной ответ мой пришелся по сердцу. Благосклонно улыбнувшись, она опять ласково погрозила мне пухленьким указательным пальчиком и подмигнула:

– Ты девчонка, смотрю, красивая и, что еще важнее, сообразительная. Не теряйся. Жизнь она, милочка, одна… Гляди, не продешеви!

Ого! Это уже была серьезная заявка. Так сказать – курс на светлое и достаточно дорогое будущее (дешевизну, как я поняла, Елена Прекрасная не приветствовала).

…Мы с ней, конечно, шутили. Но ведь отдых в санатории и должен начинаться с хорошего настроения. На самом деле полная дама с сожженными перекисью волосами оказалась неплохой женщиной. Любопытной, настырной, но доброй… А чего ж еще? Доброта дорогого стоит.

Ну а дальше – вечер.

А вот уж вечер этого дня я запомнила надолго, да что там – надолго…

На всю жизнь.

* * *

И теперь, через тридцать лет, закрывая глаза, я словно наяву вижу большой зал. Это кинозал, где по вечерам собирались мающиеся от безделья отдыхающие для просмотра очередного фильма. Не обязательно нового. И даже, скорее всего, не нового, но это обстоятельство вовсе не тяготило расслабившуюся на отдыхе публику. Я тоже, под мудрым руководством соседки по палате, решила не упускать шанса «себя показать…» Зал хоть и большой, а всех желающих не вмещал, поэтому опоздавшие рассаживались уже там, где оставались единичные свободные места. Моя Елена Прекрасная присела где-то в пятом ряду, в середине, а мне пришлось, после достаточно длительных поисков, уже в свете гаснущих ламп, плюхнуться туда, где, наконец-то, обнаружилось еще одно свободное кресло. До сих пор помню – двадцатый ряд и крайнее в ряду место привели меня поначалу в неописуемый ужас. Первый порыв – встать и уйти я задушила только из уважения к жизнерадостной соседке, а потом уже и сама не захотела пробираться по темному залу – воспитание, так сказать, не позволяло.

На этом, пожалуй, и заканчивается радостно-оптимистическое повествование молоденькой отдыхающей.

А начинается… Начинается не очень веселая, полная лирики, подлинной грусти и бесконечной тоски история случайной любви.

Хотя, конечно, глупо звучит. Ведь ничего случайного в нашей жизни не бывает, а уж любви случайной тем более…

* * *

После сеанса мы с Ниной Петровной (так звали мою соседку) решили погулять. Беспечно болтая, мы двинулись было в сторону главного выхода, но тут я вдруг заметила, как моя Елена Прекрасная прямо на глазах стала превращаться из лягушки в царевну (во всяком случае, сделала очевидную попытку): выпрямила, насколько возможно, сутулую спинку, взбила пухлой ручкой пере-гидроленные пряди, втянула живот… Ничего не понимая, я обернулась туда, куда она внимательно смотрела и… Стоп, стоп! Не хочу банальных слов и пустых фраз. В общем, так: возле окна в кресле сидел молодой мужчина, читающий газету. Вот и все.

Эту минуту я помню всю свою жизнь.

День 3-й

Все утро Нина Петровна охала и ахала, вспоминая вчерашнего мужчину:

– Уж ты поверь мне, красота мужикам ни к чему! Но все же как хорош, подлец! Как хорош… А?!

Она, не чувствуя поддержки, подозрительно обернулась ко мне:

– Чего молчишь-то?

Что я могла ей, опытной и прозорливой, ответить?

Нина Петровна недоверчиво прищурилась:

– Эй? Что с тобой?

Я лишь пожала плечами. В горле со вчерашнего дня стоял какой-то ком, который никак не удавалось проглотить. И вообще, состояние равновесия и оптимизма улетучилось, оставив после себя что-то наподобие вихревых токов, которые когда-то мы изучали на уроках физики. Я, привыкшая ладить с собой или, в крайнем случае, договариваться со своим организмом, все пыталась привести себя в норму, но в голове лишь, подобно детскому калейдоскопу, крутилась одна и та же картинка: мужчина спокойно читает газету, поднимает голову и внимательно смотрит на меня… Пауза – и опять то же самое, по кругу, по кругу…

«Раз, два, три… Раз, два, три… Раз, два, три…»

Завтрак, обед и все, что происходило между этими временными границами, из памяти стерлось, но послеобеденное время, словно вспышка, осталось навсегда, как мгновение, разделившее жизнь на «до» и «после». Нина Петровна осталась в комнате, решив сполна вкусить удовольствие послеобеденного сна, а я, измученная «вихревыми токами», отправилась гулять по парку, в котором, к моему огромному удивлению, оказалось много таких же, как я, борцов с собственными амбициями и излишней чувствительностью. Хотя справедливости ради, надо отметить, что многие бродившие по бесконечному парку искали все-таки физического совершенства и лишь немногие, такие как я, душевной гармонии. Снедаемая ужасным беспокойствам по поводу непонятно откуда взявшихся бурных эмоций, я старалась идти медленно, дышать глубоко и расслабленно (как учили когда-то на уроках физкультуры).

В моей жизни было несколько вещей, которые я терпеть не могла, а именно: забрызганные зеркала, тусклый свет и развязавшиеся шнурки. И вот как раз сегодня на прогулку я надела те самые спортивные тапочки, у которых, как назло, постоянно развязывались шнурки. Злясь на себя (и на шнурки, естественно), я в очередной раз присела и стала старательно завязывать бантиком надоевший до бешенства шнурок. Так, сидя на корточках, я вдруг обнаружила, что передо мной кто-то стоит. Светлые мужские туфли возникли перед моим носом неожиданно и замерли, очевидно ожидая, когда я, рассевшаяся посреди тропинки, освобожу место для прохода. Меня, и так находившуюся не в лучшем расположении духа, эти светлые туфли, нагло стоявшие прямо перед моим носом, ужасно разозлили. Сцепив зубы, я, однако, не торопясь завязала все-таки противные шнурки, проклиная их про себя, и медленно подняла голову Сначала я увидела светлые льняные брюки, потом складки на коленях, потом… Ну, в общем, в последнюю очередь я увидела лицо мужчины, стоявшего передо мной, и, остолбенев, чуть не упала (в буквальном смысле!) на этот раз от неожиданности. Светлые брюки оказались тем самым незнакомцем, поразившим вчера наше с Ниной Петровной воображение. Вот так и бывает: я падала в пыль и грязь прямо на глазах у того, кто вызвал во мне те самые «вихревые токи», с коими я и собиралась сегодня бороться. Однако он, резко выкинув руку вперед, успел-таки подхватить меня и не дал рухнуть на тропинку:

– Эй, эй, держитесь! Это что, у вас такое хобби, валяться на дороге?

Я, сразу представив, как по-дурацки выгляжу со стороны, не сдержалась и громко расхохоталась. Он внимательно и даже подозрительно поглядел на меня, помолчал, словно оценивая ситуацию, потом как-то прищурил глаза и, не выдержав, тоже рассмеялся:

– Слушайте, я еще такого не встречал в своей жизни! То на дороге сидите, то падаете, то хохочите… Уморите кого угодно, честное слово!

Когда, отсмеявшись, я, наконец-то, вернула себе способность вразумительно изъясняться, наступил мой черед «галантности»:

– Ну, во-первых, на дороге я не валялась…

– Да? – он хитро прищурился, – а что, простите за столь интимную подробность, вы там делали?

Я сердито покраснела и выпалила:

– Шнурки завязывала!

– Угу… ну, допустим, а во-вторых?

– А во-вторых, не падала, а просто покачнулась. От неожиданности.

– Это теперь так называется? – он явно издевался надо мной. – Да если бы я вас не подхватил, лежать бы вам здесь на тропинке.

Я, понимая, что, хоть он и во всем прав, ни за что не хотела сдаваться, поэтому нападение все-таки показалось мне лучшей защитой:

– Вы сами во всем виноваты!

– Ага? – он удивленно хмыкнул. – Так, так, так… Даже интересно?

– Если бы не появились так неожиданно, то ничего этого бы и не случилось!

Он миролюбиво поднял вверх руки:

– Все, сдаюсь. Давайте мириться, а?

Я молчала. Он протянул руку:

– Ну, мир?

– Мир. – И какая-то дурацкая, предательски счастливая улыбка осветила мое лицо.

Он сделал вид, что этого не заметил (или точно не заметил?) и предложил:

– Так что? Может быть, познакомимся? Меня зовут Алексей, а вас?

Даже прежде чем я успела подумать, мои губы предательски заспешили (или это точно, что язык мой – враг мой?):

– Ольга.

Он был очень хорошо воспитан:

– Очень приятно, Ольга. – Но, не сдержавшись, опять хитро улыбнулся: – Слава богу, что я вас не раздавил, а ведь мог настпупить, не заметив…

Моя злость куда-то улетучилась.

Вот чудеса! С ним оказалось легко, весело и очень просто.

И меня понесло, понесло, понесло…

* * *

Я влюбилась сразу и безоговорочно! Этот вечер стал лучшим в моей до сих пор спокойной и размеренной жизни. Еще ничего не случилось. Но я уже жила ожиданием чуда, и все мое естество трепетало от того, что называют «предчувствием любви». Душа пела и рвалась куда-то ввысь…

Боже мой, а я ведь и не знала до сих пор, что так бывает!

Надо же…

День 4-й

Василиса Премудрая подозрительно присматривалась ко мне все следующее утро. Наконец, ее легендарная вековая премудрость, в конец задавленная обычным женским любопытством, сдала завоеванные позиции и позорно капитулировала:

– Оль, ты вот скажи мне, чего это ты вчера вечером все уснуть не могла? А?

Я, сосредоточенная на своих внутренних ощущениях, совершенно не хотела делиться ими ни с кем:

– Да что-то голова разболелась… Да так, ничего серьезного.

Нина Петровна скептически кивнула:

– Ой, девонька! Уж я повидала жизнь и с изнанки, и с наружи… Какая уж тут голова!

Очень удивленная тем, что у жизни, оказывается, есть и неведомая мне изнанка, я заинтересованно подняла голову:

– Да что вы? Ну и темно же там, наверное?

Соседка бестолково округлила глаза:

– Где?

Я спокойно взглянула на нее:

– Ну там… в изнанке.

– Что? – Нина Петровна побагровела. – Что ты мелешь?

– Да вы же сами только что сказали, что и с изнанки жизнь повидали…

– Ну, знаешь, – от досады и злости соседка даже присела на кровать, – тьфу! Добра же хотела…

В общем, наши комнатные баталии, подогреваемые ее бабьим любопытством и острым желанием поучить меня, молодую да бестолковую, развивались, как и положено, динамично и однозначно.

Но меня это совершенно не волновало.

В моей жизни появилось нечто большее, чему я еще не знала названия, но это «что-то» внезапно сделало мою довольно скучную и размеренную жизнь яркой, бурной, чувственной и страстной. Я вдруг захотела хорошо выглядеть и весь день тайком от слишком говорливой соседки разглядывала свое лицо. До сих пор все окружающие считали меня «чрезвычайно хорошенькой», как выразился как-то мой закадычный друг и бывший одноклассник Семка. И я, стыдно сказать, верила этому безоговорочно. Да и к чему лукавить? Я и сама себе очень нравилась… А что? Рыже-медные волосы, редкие, светлые веснушки, словно солнышки, большие серо-зеленые глаза – красотка, да и только! Но сегодня я, глядя на себя в большое зеркало в ванной комнате, сердито показывала своему отражению язык и свирепо шептала:

– Фу! Разве это лицо? Никакого обаяния, шарма, изящности… Вот наградил же Бог… Ну как мне смотреть ему в глаза?

Алексей же, наоборот, казался мне совершенно неземным существом. Он умел так смеяться, что хотелось немедленно громко вторить ему, не задумываясь о смысле сказанного, он говорил медленно и чуть растягивая слова, при этом никогда не отводил глаза в сторону, а смотрел прямо, слово хотел проникнуть в самую душу Все в нем поражало какой-то опрятностью, ловкостью и ухоженностью. Загоревшая кожа, карие глубокие глаза, влажные, подернутые негой… По-мужски крупные, четко очерченные губы, сильные руки – все-все-все сводило меня с ума!

Сегодняшний день мы провели вместе.

Гуляли, смеялись, дурачились…

Душа моя ликовала.

Мне хотелось ему нравиться, я волновалась, смущалась и краснела. За ужином он пересел ко мне за стол, заранее договорившись об этом с диетсестрой, строго бдящей за порядком в доверенной ей столовой.

Я ни о чем не задумывалась. Совершенно ни о чем. Мне казалось, что счастье стало так ощутимо, что можно, протянув руку, даже дотронуться до него. Если же мы случайно касались друг друга рукой или плечом, меня словно простреливало, так било током чувственности, что я едва не лишалась дара речи!

Завершаясь, этот четвертый день обещал мне так много радости и бесконечного счастья, что я даже зажмурилась, чтобы не расплескать эту свою уверенность в грядущем.

Засыпая, я еле слышно прошептала: «А-лек-сей… А-ле-ша…», словно пробуя его имя, ставшее вдруг таким милым и родным, на вкус.

Это был вкус любви…

День 5-й

Мы целовались.

В парке, в кинозале, на прогулке, на лавочке, под елкой… Мы целовались…

Я улетала ввысь, словно что-то неведомое подхватывало меня и несло куда-то, где не чувствуешь ни своего тела, ни своего веса, ни-че-го!

Сказать, что случилось счастье, – это, значит, ничего не сказать… Каждая клеточка моего организма сливалось с его дыханием и пела, пела, пела!

Господи! Пусть это никогда не закончится…

А потом была ночь.

Лучшая ночь моей жизни.

День 6-й, 7-й, 8-й, 9-й

Счастье, счастье, счастье… Любовь!

День 10-й

Мы босиком бежали по берегу…

Я убегала из последних сил. Убегала, страстно желая, чтобы он меня догнал. Мои рыже-медные волосы растрепались, пятки горели, щеки полыхали и от радости его присутствия, и от встречного ветра, дыхание сбивалось… Он, догоняя, что-то громко кричал, но встречный ветер уносил его слова куда-то в сторону, и до меня лишь долетали обрывки его фраз и редкие слова: «Поймаю… зацеловать… моя радость!»

Наконец, зацепившись ногой за какую-то корягу, я все-таки упала, но не на землю, а прямо ему в руки. Он опять успел подставить свои объятия, пошутив:

– Я, наверное, родился, чтобы спасать тебя.

Я, задыхаясь и от счастья, и от бешеного бега, лишь пожала плечами.

Я так любила его в это мгновение!

Зачем слова? Что еще они могут добавить? Бурная страсть сменилась острой нежностью. Чуть касаясь моего лица губами, он все шептал и шептал что-то… Я не прислушивалась, да и зачем?

Я и так все знаю.

И о себе.

И о нем.

И о нашей любви.

День 11-й

Весь день лил сильнейший дождь.

Теплый. Беззлобный. Кроткий. Добродушный.

Мы поначалу сидели в корпусе, бродили вокруг бассейна, сходили в библиотеку, посидели в баре.

Но я, переполненная до краев моей любовью к Алеше, никак не могла усидеть на одном месте.

– Что ты за егоза такая? – он ласково чмокнул меня в нос. – Чего тебе не сидится?

Я взяла его за руку и молча потащила за собой. Мы вышли на главное крыльцо. Огромный навес закрывал центральный вход и парадную лестницу. Мы долго меланхолично смотрели на льющиеся с небес струи.

– Да, – задумчиво произнес он, – конца краю не видно! Прямо беда…

А мне было абсолютно все равно!

Я отодвинулась от него, осторожно сделала шаг. Еще один… Поспешно сбросила сандалии и ступила прямо под проливной дождь!

– Эй, эй… Ты куда?

Алексей заметался под навесом, призывая меня вернуться, а я, хохоча от души, выделывала ногами невообразимые фортели в глубоких лужах. Брызги фонтаном полетели в разные стороны!

Дождь не прекращался, он оказался ласковым, каким-то приветливым, радушным, что ли… Он поливал меня очень теплой водой, словно боялся застудить влюбленную девчонку.

Я плясала под дождем, и душа моя летела, летела, летела ввысь!

Алексей сначала недоуменно оглядывался вокруг, словно не понимая, что делать, а потом…

Не поверите!

Он отчаянно махнул рукой и прямо как был – в туфлях, рубашке и светлых брюках тоже кинулся под дождь!

Мы обнимались и хохотали. Счастье захлестывало меня.

Я подняла голову вверх и, взглянув в серое беспросветное, затянутое низкими облаками небо, тихонько проговорила:

– Спасибо тебе. Я запомню этот дождь навсегда…

День 12-й

Ездили в заповедник. Собирали ягоды. Я сплела венки и надела их на нас.

Красиво. Словно в церкви во время венчания. Мы затихли и долго-долго молчали, обнявшись.

Интересно, о чем он думал?

Я вдруг впервые подумала тогда, что совсем его не знаю. Но люблю…

Мне кажется, я готова за него умереть. А он?

День 13-й

Алеша целовал мои руки.

Нежно, трогательно, страстно. Каждый пальчик, запястье, ладошку…

А я, закинув голову, считала падающие звезды и по вечной традиции загадывала желание.

Я хочу состариться с ним вместе и умереть в один день.

Пожалуйста, Господи!

День 14-й

Сегодня я улетаю.

Это последний день моего отпуска. Лучше бы он никогда не наступал.

Алеша только что прислал мне записку. Странно, почему он сам не пришел?

………………………………………………………

Оказывается, я ничего о нем не знала.

Ничего!

Ни-че-го…

* * *

Знаете ли вы, что такое жестокость?

Нет, не просто, теоретически – жестокость… А жестокость по отношению к вам? Вашим чувствам? Вашему сердцу?

Это больно. Это так больно! Нестерпимо. Словно сердце начинает кровоточить или словно на открытую рану медленно насыпают соль…

Теперь и я знаю, как плачет душа.

Я знаю…

* * *

Вот и все. Правду говорят, что все в жизни имеет свое начало и свой конец. Мне тяжело.

Я комкаю в руках его записку: «Я тебя люблю. Но вместе мы не будем никогда. Прости…»

Ни объяснений, ни адреса, ни номера телефона. Просто – прости!

Плохо, тягостно.

Хочется умереть…

А как же любовь?

Разве любовь умирает?