Читать книгу: «Верь/не верь», страница 3

– Толь, – присаживается рядом, поглядывая на дверь, – ты как?

Лебедев поднимает розовые, блестящие от слез глаза, трясущимися руками пытается поджечь сигарету. В комнате дым, хоть топор вешай.

– Вы все ненормальные, – истерически всхлипывает. – Превратили прощание с бабкой непонятно во что. Какие песни, какие анекдоты, какое, к черту, веселение покойника? Хули они там орут? – Закусывает губу до крови, шмыгая носом. – Я хочу вернуться в Петербург и забыть об этом кошмаре. Как она стены царапала, ты слышал? И так каждую ночь. Умоляла меня ее зарезать, не давала себе помочь перевернуться, истерила, просила Бога ее забрать. И после всех мучений вы как будто глумитесь. Зоя еще приехала, ни разу ее не навестила, а тут воспылала дочерней любовью. Это один сплошной пиздец, – ручка двери дергается, но нежеланный визитер не может войти. Анатолий не реагирует, пока Гриша прикидывает, как им сваливать в случае чего. Из окна не хотелось бы.

– Че ты замолчал? Я, знаешь, как заебался ее мочу оттирать с пола? Обоссытся, обосрется, орет, что Бог ее не забирает. И в дурку не сдать, потому что она не угрожает своей и чужой жизни. Родителями дети должны заниматься, а не внуки. Катька бы, может, не сбежала, семью там, детей, дом бы построил, – тычется носом в кулак с зажатой между пальцев сигаретой. – Это ты сглазил ее. Сказал, что за упокой пьем. А надо было за здравие.

Как удобно верить в приметы, когда хочется кого-то обвинить в своих бедах. Гриша аккуратно приобнимает Толю за плечи, в дверь продолжают яростно ломиться.

– Вынос! Вынос! – раздается из коридора голос тети Зои. Вынос? Гриша в недоумении смотрит на часы. Половина шестого. Зараза. Сколько он там простоял?

– Давай пошли, – тянет брата за рукав. – Тебе еще речь на кладбище говорить. Давай-давай, – Толя мотает головой, вырывается. – Перестань вести себя как еблан, закопай бабку и делай что хочешь, – Гриша встряхивает его за плечи. – Последний рывок.

Анатолий ведет нетрезвым глазом по комнате, кивает без энтузиазма. Гриша помогает брату опереться о себя, аккуратно открывает дверь, выглядывает. В коридоре лишь недовольная Зоя окрапляет водой порог, остальных уже нет. Пахнет жженой берестой.

– Давайте уже, у нас электричка в Петербург скоро, – она выходит из квартиры, поправив пышную шубу. Гриша только вздыхает, одевая Анатолия в куртку и помогая зашнуровать ботинки, тот еле на ногах стоит, все стену обнять пытается. Дерьмово это. Гриша вытаскивает его в подъезд, не успев даже застегнуться. У дверей дома Толика подхватывает Веня, кивает понимающе, мол, не боись, все решим. Вот и славно. Мужики стоят с гробом, готовясь к неблизкому пути, Женя водружает сверху погребницу. Раньше надо было, все не слава богу в этой семье. Гриша подходит к тетке, дергает за рукав. Толпа лемба завывает впереди, девки надрываются, сморкаются в платки, сипло задыхаясь.

– Не подходи к ним. Они на кладбище не зайдут, но ты же понимаешь, – тихо шепчет Гриша, касаясь ладонью пушистого шубного меха. Зоя дергает плечом, скидывая руку.

– К кому? Мы уедем сразу после похорон. Сорочины уж как-нибудь сами.

Ну сами так сами. До кладбища идут молча, только Анатолий периодически мычит и пытается пристроиться поблевать в ближайших кустах. Толпа незнакомцев и правда сворачивает в противоположную сторону, но никто внимания не обращает. У кладбища стоит девка, всклокоченная, незнакомая, Женя как ответственная за погребницу свистит, мужики останавливаются. Срывает тряпку с гроба, вручает девушке.

– Это вам.

Та смотрит непонимающе, но процессия уже движется дальше. Так принято, дорогая, в этом городе, не нужно ничему удивляться.

Копщики ждут у свежей могилы, освещая лица оранжевыми огоньками от сигарет.

– Толечка хочет последнее слово сказать, – тетка зябко ежится. Судя по Толечке, он уже ничего сказать не хочет, только устроиться молча под кустом.

– Я… – Подходит покачиваясь. – Баба Шура была очень хорошей. Помогла мне, когда мои сгорели, потом, правда, с ума сошла, но это ничего, она старенькая была. Сколько ей было? Сто? Сто пятьдесят? – Пьяненько улыбается. – Прожила долгую жизнь. Спасибо, – Веня подхватывает Лебедева, бабку медленно опускают. Одна из веревок срывается, и гроб с грохотом падает, Гриша морщится от звука, нащупывая в кармане круглый предмет. Вытаскивает на свет – уголек. И откуда? Переводит взгляд на могилу: крышка треснула вдоль, копщики активно работают лопатами, делая вид, что ничего не случилось.

– К еще одному покойнику, – безрадостно констатирует тетя Зоя.

3

Привет!

В Линдграде все как обычно, мать пилит вдвое больше, меня это задолбало. Как в армии? Не обижают тебя там? Я определилась с поступлением после школы, решила стать режиссером. Маме пока не говорила, она не одобрит, считает, что мне нужно на филологический, а я чем больше читаю наших классиков, тем больше понимаю, что мне там нечего делать, я слишком позитивно смотрю на мир. Возможно, это потому, что я еще не сильно много видела в жизни. Нет, парня я себе не завела, ты же знаешь, что скажет мой папаня. Недавно видела Толю и Глеба, они опять занимаются чем-то не очень правильным, звали с собой, но я не согласилась. От алкоголя меня все еще тошнит, но я честно стараюсь найти тот, от которого не будет, я очень расстраиваюсь, потому что меня никто не зовет пить пиво за гаражи. Я бы, может, и пошла, если бы позвали, но фактор отца-мента и та история, когда я заблевала парту в школе после сивухи, делают свое черное дело.

Есть другая история про пиво. Женькина мама завела обезьяну, не знаю, откуда она ее вытащила, но история получилась захватывающая. Мы с Женькой пришли к ней домой и попробовали напиться, раз нас никто не зовет, мне опять стало плохо, поэтому мы решили остатки отдать обезьяне. Она блевала фонтаном, прикинь.

Володя говорит, что церковь полностью восстановят через несколько лет, теперь можно верить в любого Бога. Пока не знаю, как к этому отношусь, но за него рада. На улицах стало невыносимо грязно, как будто после развала Союза все забыли о существовании мусорок.

Если придется поступать на филологический, я напишу книгу о наших приключениях в детстве, зуб даю.

Очень жду тебя назад,

Алина.

П.С.

Майор женился и обзавелся потомством. Видишь, даже злые люди находят свое счастье, значит, найдешь и ты.

15.01.1992.

Алина языком смачивает кисточку и активно возит ей в черной коробочке, аккуратно красит ресницы. Вечером в кинотеатре показывают Тарковского по инициативе Дома культуры, туда придут максимум пять человек, потому что американские боевики вытеснили сложное советское кино, что крайне беспокоило нафталиновое старичье, которое обильно страдало в каждом номере крошечной еженедельной газеты города множественными статьями. Мол, молодежь совсем сошла с ума, наслаждается просмотром разврата и убийств, не тянется к высокому. Алина не то чтобы сильно наслаждалась, но ей нравились современные фильмы, что не отменяло тяги к изучению кинопленок прошлого, в которых таилась загадочная мистерия чуждого ей времени. Посмотреть «Андрея Рублева» на большом экране, а не в квадратном выпуклом глазу телевизора давно было ее мечтой, поэтому она выпросила у отца билеты на все сеансы Тарковского на месяц вперед. Выглядеть надо соответствующе, не то чтобы Солоницын и Лапиков начнут причитать с экрана, что она не накрасилась, но посещать столь волнующее мероприятие без боевого раскраса казалось неуважением к труду режиссера. Он старался и снимал, значит, надо постараться, чтобы посмотреть. В руках оказывается иголка, девушка аккуратно разделяет ей ресницы. Каждый раз страшно, что воткнется в глаз, но красота кажется ей чуточку важнее таких рисков.

– Опять в кино? Отцу пора перестать идти у тебя на поводу, – маменька, замотанная в махровый халат и с пластиковыми бигуди на голове, заходит в комнату, усаживается на новенький красный диван, пристально наблюдая за сборами. Алина сталкивается с ней глазами в зеркале.

– Я же на классику, а не на боевик, – машет на лицо, чтобы глаза скорее просохли.  – Помаду можно взять?

– Нет, она дорогая. И чтоб после кино сразу домой пошла, – мама снова недовольна. В школе, наверное, довели. – Или опять с мальчишками гулять пойдете?

Алина закатывает глаза, откладывая тушь.

– Мам, со мной никто не хочет гулять, все знают, кто мой папа, – хмурится, роется в косметичке в поисках «Балета». – Это правда, что Елена Витальевна сильно заболела? Ты поэтому такая расстроенная?

Мама заламывает руки.

– Да. Нагрузки вдвое больше в школе будет после каникул, с вашим поколением обсуждать Толстого – настоящая пытка.

Алина замазывает пару прыщей на лбу, чтобы не выделялись так сильно.

– Вам же не надо ничего, кроме жвачки и журналов. И не обвиняй во всем папу. Ты вон как распухла, мальчики на такую и не посмотрят.

Алина не ищет в словах матери логику, но однозначно уверена, что та хочет ей хорошего. Для их поколения высшим счастьем было найти одобряемую советским обществом работу и выйти замуж, а она пока не уверена, кем хочет стать, когда вырастет. Непоступление в институт стало настоящей трагедией для их семьи, мать кричала, что этот позор не смыть, отец сидел бледный молча. Мать его долго потом песочила за потакание капризам дочери: режиссером она станет, литературу она хает, видите ли, не хочет исполнять свое предназначение; а фильмы – они же для дегенератов, которые читать не умеют. Алине Отеговой больше хотелось быть похожей на принцессу Лею из «Звездных войн», чем на Татьяну из «Онегина». А вот мама считала Татьяну идеалом женщины, ее же сам Пушкин запечатлел.

– Ну куда ты это платье, в нем живот вываливается! – Мать всплескивает руками. – Алина, прекрати меня позорить!

Алина сжимает зубы, продолжая натягивать платье. Герои фильма через экран ее живот не разглядят, да и не такой уж он и большой, так, подвисает немного. У Монро вон тоже был, а ее все красоткой считали.

– Мам, дай, пожалуйста, помаду. Это очень важный для меня вечер.

– Так ты скажи, что на свидание собираешься, зачем врешь? Опять с бандитом этим гулять будешь, как его там, Гробовецким? Он уголовник, я запрещаю. Что люди скажут, ты подумала? Итак все в отделе отца жалеют, что у него дочка такая дура оказалась.

– Мы с Женькой идем, она мне «Сильмариллион» обещала почитать принести.

Мама закатывает глаза.

– Толкин написал книгу для глупых западных подростков, зачем вы его читаете? Нет бы нормальные книги, что за дети пошли… – Ее брюзжание начинает надоедать. Алина задирает платье, до пупа натягивает теплые колготки, делающие ей некое подобие осиной талии. Не Монро, конечно, но сойдет.

– Читала я твои «нормальные». Херня занудная, одни томные барышни, заламывающие руки и находящие счастье в материнстве, – Алине восемнадцать, она пока не может себя представить в роли матери. До этого надо дорасти, институт окончить, на работу пойти, а потом уж думать о любви. С любовью у нее никак не клеилось: весь подростковый возраст в отделе под присмотром батиных оперов просидела, сильно отец волновался, что ее кто-то обидит. Доволновался до того, что мальчишки ее за километр обходят теперь. Только Володю, сына местного попа, мать одобряла, а от упоминания остальной дворовой компании впадала в неистовство. Других слов и не найти для сатанеющего педагога по литературе.

– Ты пока ребенка не родишь, не поймешь. Лишь бы по ночам шастать, порченая-то кому нужна будешь, не подумала? Без образования, без перспектив… Отец за тобой заедет.

– Тогда пусть заезжает в ДК, там дискотека сегодня. Мы хотели сходить.

– Так бы сразу и сказала, а то все кино да кино. Только до десяти.

Алина выходит из комнаты, нагло хватает мамину сумку и вытаскивает оттуда дорогую карминовую помаду. Мама ради нее в Петербург ездила и очередь стояла в «Березке», гордилась, что смогла достать. Ей-то она уже зачем, папа ее и без помады любит. Сокровище прячет у себя в сумке, пока мать не заметила, поверх платья натягивает дурацкий теплый свитер, чтобы не замерзнуть, и заворачивается в шубу. В зеркале кажется себе немного несуразной из-за круглых щек и тонких губ, но ничего, макияж исправит все проблемы наследственности.

– Ты ничего не забыла? – Мать медленно выходит из комнаты с зажатой в зубах, но пока не подожженной сигаретой. Девушка клюет ее в щеку и сразу выходит из квартиры, покачнувшись на каблуках. В подъезде останавливается под лампочкой и быстро мажет губы, обильно выходя за контур. Внизу стоит вишневый жигуль Жениного папы, подруга яростно машет ей из окна, замотанная в очередной самодельный плащ поверх дубленки. Женин папа в администрации работает, очень важный, говорят, человек, поэтому с ней тоже никто не дружит.

– Алинка-то какая красивая стала. – В машине играет шансон, Женька сразу тянет ей зачитанную до дыр книжку. – Невеста почти.

– Да что вы такое говорите, Алексей Васильевич? – Она смущается, сжимая Толкина в руках.

– А, ты тоже эльфа ждешь? Ну, жди. – Мужик посмеивается, но беззлобно. К увлечениям дочери он относится с терпеливым пониманием, лишь бы пиво за гаражами не пила. Женина компания размалеванных толчков крепкий алкоголь не одобряла, потому что денег на него не было, зато увлекалась походами, в которые батя с удовольствием ездил вместе с ними, вспоминая свою учебу на археологическом. Женя говорила, что он честно прочитал одну книгу и даже смастерил себе лук, а Алина полагала, что тот просто нашел себе повод отвлечься от жизненного однообразия и бесконечных бумажек.

– Я умного жду, – Алина улыбается. – Ну чтоб на Тарковского с ним ходить хотя бы.

– Это хорошо. Глупых в мужья брать нельзя, а то поговорить не о чем будет, и любовь не сложится.

Любовь. Слишком сложная материя для Алины. Классики описывали ее по-разному, но сходились в одном: это высший дар. Испытать на себе пока не получилось, девчонки в школе описывали любовь самыми разными словами, но на дар это было не похоже, а после школы и поговорить не с кем, кроме Женьки, но та мечтала о белокуром эльфе, а это совсем другая история, не цветочки с кладбища носить подружке во дворе. Хотя Толик по секрету говорил, что так Глеб за своей первой девушкой ухаживал. Правда, назвать девушкой валютную проститутку сложновато, но у Гробовецкого аж шесть лет получалось.

Кинотеатр в закатном зимнем полумраке кажется особенно серым – квадратный мраморный монстр с высокими окнами. Алина снова чуть не наворачивается с каблуков на ледяной корке, Женька помогает ей доковылять до входа. На Тарковского пришло, как и ожидалось, целых пять человек. Черно-белое кино нынче не в чести.

– Ты на дискотеку пойдешь? – Алина шепчет подруге на ухо.

– Нет, не хочу. Папа нас домой отвезет, – Женька чешет нос, чихнув в ладони.

Домой не хочется, а одной на дискотеку нельзя, засмеют. На дискотеку надо ходить с подружкой или с парнем, лучше, конечно, с парнем, чтобы не подумал никто, что ты дурочка страшная.

«Андрей Рублев» на большом экране вызывает восторг, Алина жалеет, что нельзя себе запретить моргать, чтобы не пропустить ни одного кадра.

После фильма она выходит оглушенная, ногами передвигает по инерции, Женька снова помогает держаться, не давая свалиться с лестницы.

– Как тебе фильм?

Подруга пожимает плечами, прикрывает рот, хихикнув.

– Актер красивый. Из него бы получился отличный Арагорн.

Алина кисло улыбается. У кого что болит.

– Я останусь, за мной мальчишки зайдут. У Толика там бабка померла, мы на дискотеку собирались, чтоб он развеялся.

– Ладно. Давай тогда, на созвоне!

Женька уносится к гардеробу, а Алина остается в холле и, усевшись на лавку, открывает книгу. Буквы не хотят складываться в слова, ее мысли очень далеко, где-то в сцене с колоколом. Никакие мальчишки за ней не зайдут, да и хватит уже с конвоем из милиционеров и отцовских друзей ходить, не обидят ее на улице. Всего-то восемь вечера, сама дойдет. Фильм никак не выходит из головы, ей очень интересно, на какую камеру он был снят, – больно красиво получилось; как ставили свет, как проходили актерские пробы… Она обязательно поступит на режиссуру со второго раза и тогда купит себе такую камеру, осталось только найти своего героя, про которого захочется снять большое кино.

– Любите Тарковского?

Она вздрагивает, поворачивая голову. Рядом с ней сидит незнакомец странного вида, в рубашке, спортивках и лакированных туфлях. Это специально, интересно? У него очень необычное лицо: длинный тонкогубый рот, несуразный нос, широко посаженные глаза, на голове беспорядок русых волос.

– Люблю. Я каждую неделю хожу смотреть, пытаюсь постичь его гений. – Девушка замечает в руках незнакомца книгу, с интересом вглядываясь в обложку. Рене Генон, «Кризис современного мира». Такого она точно не читала. – Хорошая книга?

Мужчина пожимает плечами, открывая на странице с закладкой.

– Утерянная традиция может быть реставрирована и оживлена только благодаря контакту с духом живой Традиции. Интересная мысль, весь фильм крутил ее в голове. А у вас? – Он говорит немного в нос, голос резкий, можно даже сказать, острый для непривыкшего уха.

Алина утыкается в книгу.

– Тогда Диссонанс Мелькора разросся, и прежние мелодии потонули в море бурлящих звуков, но Илуватар все сидел и внимал, покуда не стало казаться, что трон его высится в сердце ярящейся бури, точно темные волны борются друг с другом в бесконечном неутихающем гневе.

Неожиданный собеседник замолкает, о чем-то задумавшись. На его лице расцветает осторожная улыбка.

– Вы знаете, что в некоторых трактовках философии герметизма музыка обладает магическим воздействием и может влиять на человека особенным способом? Например, музыка в дорийском ладу способна вызвать чувство опьянения без алкоголя. Говорят, что те, кто поклонялись Дионису, всегда играли ее на своих сборищах.

Алина с интересом прикрывает Толкиена.

– Вы это все увидели в одной строчке фантастического произведения? Вы, наверное, литератор?

– Нет, просто проассоциировал. Я философский оканчивал. А вы?

Она поджимает губы, потерев их друг об друга.

– Буду пробовать второй раз поступить на режиссуру в этом году. – Чувство стыда алеет на щеках.

– Это достойная профессия. Теперь понятно, почему вы любите Тарковского. – Он протягивает книгу. – Поменяемся? Я вам потом занесу вашу книгу, не переживайте. Интересно узнать, что там стало с этим Мелькором.

Алина несмело берет книгу, отдавая «Сильмариллион». Интересная какая, сразу видно, что самиздат. Сшита вручную и обложка самодельная.

– Я Алина. – Она вытаскивает закладку, разрисованную незнакомыми символами.

– Андрей. Прогуляться не хотите?

Она отрицательно мотает головой.

– Я не вчера родилась. Вот поведете в ресторан, а потом расплачиваться чем-то неприличным заставите.

Андрей смеется.

– Не заставлю. У вас моя книга, это было бы невоспитанно с моей стороны.

– Мне в десять нужно быть у ДК, меня отец заберет. И учтите, я умею стрелять. – Она намеренно пытается казаться взрослее, чем есть, и гораздо приличнее, чем надо бы.

Мужчина поднимает руки, склоняясь в шутовском поклоне.

– Это хорошее умение. Современная дама должна уметь за себя постоять. Так поедем?

Алина думает секунду, а затем кивает. Мать убьет, если узнает, а кто ей расскажет? Не Женька же, которая давно уехала домой кроить новый костюм. Отец говорил, что с незнакомцами в ресторан ходить нельзя, обязательно потребуют что-то взамен. Соседку, по слухам, изнасиловали после того, как взяла ломтик арбуза. В голове проскальзывает очень детская, очень тупая мысль, что тогда-то родители поймут, как она мучилась в клетке их душащей заботы, в клетке чужих ожиданий. В детстве она часто прокручивала мысль о своей смерти, холодном теле в гробу, задаваясь вопросом: а кто придет на похороны? А кто будет плакать громче всех, будут ли они скорбеть по ней каждый год в дни памяти? Пусть лучше ее этот Андрей закопает в лесополосе, чем она вернется к матери, которая будет всегда ей недовольна.

Впрочем, если ее найдут изнасилованной, мать все равно будет недовольна.

– Поехали, – Алина поднимается. Андрей выше, это приятно, он вряд ли читал «Братство кольца» и вряд ли понял бы шутку про гнома и гордую эльфийку. Мужчина помогает ей упаковаться в шубу, вечерний холодный ветер дует в лицо, раздувая с трудом накрученные волны на волосах. Когда ее подводят к машине, она недовольно поднимает брови.

– «Бумер»? Серьезно?

– Нафилософствовал, – Андрей улыбается довольно приветливо. У Гробовецкого был старый мотоцикл, а тут целый бандитский пепелац, не только мать, но и отец словит инфаркт. Алина падает на пассажирское, чуть не царапнув каблуками машину. Происходящее не воспринимается как что-то ужасное скорее как долгожданное приключение, которое она ждала после полугода безвылазного сидения дома.

– Это вам Генон помог, или Ницше тоже сойдет? Я читала этого старого хмыря, очень занимательный и пессимистичный взгляд на жизнь. – Андрей включает кассету с… Рахманиновым. Интересно.

– Ницше поможет только спиться, если есть такое желание. Я все же сторонник старой метафизики и противник ее отрицания, – пока они едут по городу, Алине спокойно, никаких темных дворов, никакой попытки свернуть в лесополосу. На ключах его машины болтается забавный брелок с собачьей сворой. Даже обидно. Неужели ее и правда везут в ресторан и «страшного жизненного опыта», которым стращал папаня, так и не случится? О метафизике Алина читала вскользь, намереваясь углубиться в философские вопросы уже во время обучения в институте, но жизнь распорядилась немного иначе.

– Вы нашли исток истоков? Там дают BMW? Или брелки?

Андрей смеется, ему откровенно нравится шутка. Какой странный мужик.

– Можно и так сказать. Что есть наличное, я для себя определил немного не так, как ожидалось от выпускника моей специальности.

Машина тормозит у «Роскоши». Все, что Алина знает об этом ресторане, так это то, что цены там конские и держат его бандиты, потому что отремонтировать дореволюционное двухэтажное здание деньги нашлись только у них. Папа говорил, что это «черный кабак», намекая на зоновское деление, и каждый раз плевался, если приходилось проезжать мимо.

– Там нет мусоров? – Она выпаливает быстрее, чем успевает осознать. Андрей щурится с интересом, глушит мотор.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Ненавижу мусоров. – Ничего умнее она придумать не смогла. Мужчина одобрительно ухмыляется, но никак не комментирует. – Вы так и не сказали, откуда деньги на машину, – переводит тему, пытаясь скосить под дуру.

– Бизнес. – Андрей выходит, галантно открывает ей дверь. – Пойдемте, а то замерзнете.

Двери ресторана перед ней тоже открывают, Алина чувствует неловкость. В собственной голове она должна была встретить умного, красивого и богатого мужика, который влюбится в нее с первого взгляда и будет охапками таскать розы, а на первое свидание повезет в питерскую «Асторию». Судьба же своими грубыми стежками перекроила эту ее фантазию, и вот она уже в бандитском кабаке с несуразным дядькой, который дал ей почитать книгу французского философа. Кроме машины, других злодейских атрибутов обнаружено не было, ни татуировок на пальцах, которыми пугал папенька, ни золотой цепи толщиной с руку. Может, он и не бандит вовсе, а так, крышу бандитскую имеет. Удивительно тасуется колода.

Зал встречает дымным полумраком, курят буквально все, Алина сдерживается, чтобы не поморщиться. Стены обиты бордовой тканью, на сцене надрывается маленький цыганский квартет. Все столики заняты гостями, за баркой сидят мордовороты гротескно-бандитской наружности, с блестящими лысинами и золотыми зубами. Она уж было собралась развернуться, но Андрей кладет ей руку на плечо, останавливая.

– Все в порядке, не нужно переживать.

Только в этот момент приходит страх. Пубертатные мысли о красивой смерти теперь кажутся форменной тупостью, возможная близость собственной ужасной кончины больше не кажется окутанной трагическим флером романтики французской готической прозы. К ним подбегает низкий мужичок с выбитым зубом, влажно лобызает ее запястье и так же быстро удаляется, согнав с места самую цивильно выглядящую парочку. Мерзость какая, ее аж передергивает. Парочка вытаскивает деньги и быстро откланивается, приветственно кивнув Андрею. Странно.

– Садитесь, – отодвигает стул. – Вино? Коньяк? Шампанское?

– Черный кофе. – Она пялится в меню, понимая, что очень голодна, но у нее совсем нет денег, мама не дала ничего, а билет был куплен заранее.

– Не нужно стесняться, за это ничего не будет. Разве что я принесу вам почитать «Множественные состояния бытия», но это настоящая пытка, не соглашайтесь. – Его непосредственность слегка успокаивает, но не настолько, чтобы перестать искать подвох.

– Соглашусь. Пока ограничусь только кофе. Мне нравится ваш брелок. – Тащит из пачки сигарету. От нее смердеть за километр будет от такой дымовой завесы, так пусть нагоняй будет по делу.

– Могу подарить вам его на память. Позвольте задать личный вопрос. – Андрей делает немного трагическую паузу. – Что вам красные сделали? Вы не похожи на воровку. – Ослепительно улыбается. Алина опускает глаза, пытаясь придумать, как покрасивше соврать, не говорить же, кто ее папаня, а то ее отправят с бандитским конвоем домой. Или сразу убьют.

– А вы подарите! Я… Мы не сходимся с ними в вопросах личной свободы. – Складывает руки на груди, откидываясь на стуле и перекатывая в зубах дымящуюся сигарету. Это ее Глеб научил, так выглядит круто и по-взрослому. Мужчина заинтересованно смотрит и отцепляет брелок от ключей, официант приносит кофе, Алина выдыхает дым через нос.

– Неужели у столь прекрасной девушки есть опыт заключения? Прошу, – протягивает подарок. Двенадцать борзых, почему двенадцать, интересно?

– Спасибо. Разве что пожизненного заключения. – Она мрачно усмехается, тут же одергивая себя. – Шучу. Просто у меня родственники работают в структурах и очень нервно относятся к моей свободе, репутации и прочему. Достали. Никакая служба не дает права ограничивать совершеннолетних в передвижениях.

К столику подходит все тот же мужик, наклоняется, что-то шепчет Андрею на ухо. Под окнами трещит милицейская сирена. Алина испуганно сжимается, парой затяжек добивая до бычка и залпом выпивая обжигающий кофе. Мужчина выглядит задумчивым, смотрит внимательно, даже оценивающе. Он не успевает ответить, как двери зала распахиваются и вваливаются те, о ком они только что говорили.

– Сука, да откуда… – Алина зло щерится, тут же наклоняясь и заныривая под стол. Музыка останавливается, в зале включают верхний свет. Шум голосов резко обрывается.

– Извините, что прерываю ваш отдых. Где-то здесь моя дочь, я очень прошу вас посодействовать в ее поиске, чтобы мы не поймали кого-то, кого не планировали, в этот замечательный вечер.

Голос отца волной разносится по залу, Алина радуется, что на столах длинные скатерти. Андрей встает и уходит куда-то. Хорош принц, чтоб его.

– Абрам Вениаминович, зачем же так нервничать? Вы поэтому весь оперотдел взяли? Ваша дочь сделала что-то незаконное? Так почему же вы подозреваете, что она пошла в столь приличное заведение?

Алина закусывает губу, мысленно снимая с Андрея последнюю претензию. Скатерть задирается, радостное лицо лейтенанта Фурсова расплывается в улыбке.

– Я нашел! – Ее вытаскивают за волосы, она визжит, пытаясь царапаться рассерженной кошкой, лейтенант поднимает ее на ноги, тут же получив коленом между ног.

– Отвали от меня, гнида! – Алина поправляет волосы. – Всю прическу испортил. СТОЯТЬ! Не подходите ко мне, не трогайте меня своими грязными руками! Статья 49, каждый гражданин СССР имеет право вносить в государственные органы и общественные организации предложения об улучшении их деятельности, критиковать недостатки в работе. Так что вот вам моя критика: отвалите, я ничего не сделала, кроме как родилась не в той семье.

Фурсов кряхтит, чуть склонившись, мягко берет ее за локоть, Алина дергается.

– Алиночка, мы больше не в СССР…

– А конституцию новую так и не приняли, так что это действующий закон. Да отстань ты! – Она подходит к отцу с гордо поднятой головой, злобно зыркнув и радуясь, что не споткнулась на своих цырлах. У Абрама Вениаминовича лицо, как обычно, непробиваемо-спокойное.

– Пойдем в машину.

– Нет.

– Не позорь меня…

– Я. Никуда. С тобой. Не пойду.

– Кургин.

Двухметровый начальник опергруппы просто перекидывает Алину через плечо и выносит из зала, пока она вопит и лупит его книгой по спине. Бесполезно.

– Шубу мою забери, узколобый!

Алину сгружают в отцовскую машину и закрывают, она ладонями бьет в стекло и материт весь отдел. Нужно будет подучиться ругаться… Взбешенный отец оглушительно лупит дверью и сразу трогается с места, перекидывая шубу на заднее сиденье. Она специально отворачивается, чтоб не смотреть на него.

– Алиночка, скажи мне, ты совсем из ума выжила? Ты хоть знаешь, кто повел тебя в ресторан? – Его голос подрагивает от едва сдерживаемой ярости. Еще немного и орать начнет.

– Мне больше интересно, откуда это знаешь ты. – Она почти рычит, готовая обрушить новую волну гнева на бедного папеньку. Он, в конце концов, ни в чем не виноват. Только опозорил ее на весь кабак, теперь ей туда путь заказан, а так не виноват, как обычно. У них в отделе все никогда ни в чем не виноваты.

– Это Андрей Тероев.

Злость молниеносно улетучивается, Алина резко разворачивается, тряхнув гривой русых волос.

– Шутишь…

– Нет, не шучу. Кто знает, чем бы закончился вечер, если бы я не подоспел. Фурсов повел девушку в кино и увидел вас. Как ты вообще додумалась к нему в машину сесть? Мама сказала, что вы с Женей должны были поехать на дискотеку под присмотром Алексея Васильевича. – Видно, что папенька прикладывает все силы к тому, чтобы говорить с ней нормально.

– Они домой поехали, я осталась. Хотела обдумать фильм в одиночестве. С каких пор подобные личности ходят на Тарковского вообще?

Отец нехорошо ухмыляется.

– Философ – его кличка в криминальном мире. Он образованный, хитрый и безжалостный человек.

Алина сжимает книгу в руках до побелевших костяшек.

– Мне он таким не показался… Мы с ним книгами обменялись. Он обещал вернуть Толкина, как прочитает.

– Забудь об этой книге. И забудь вообще, что этот вечер был. Если ты некоторое время посидишь дома, мне будет спокойно.

Какой ненавязчивый домашний арест. Снова. Матери они ничего не сказали, та только за помаду поворчала, но быстро сникла под взглядом отца. От ужина Алина отказалась и сразу ушла к себе в комнату, выключившись прямо в платье под прочтение бандитского фолианта. Разбудил ее голос матери.

– Ты зачем книги раскидываешь?