Бывает, что стихотворные тексты представляют собой специальные контейнеры для размещения маркеров «чужой/свой». Если такую коробочку потрясти, звук всегда будет одинаковый. А вот когда открыли крышку, пригляделись — надо же, нас не ждут (и хорошо). В книге Игоря Сухия «Возраст нормальной температуры» ждут каждого, кто отличает настоящее от имитации, живое от мертвого.
Стихи Игоря Сухия очень необычные и очень настоящие. У них необычный словарь, необычная образность, странные сюжеты. (Дмитрий Веденяпин, из отзыва о книге)
Кто-то заполняет стихотворные строки полезным, но такое часто не имеет к поэзии никакого отношения. Ещё бывают стихи — продукты деятельности неспокойного головного мозга, попытки что-то кому-то доказать и перед кем-то в чём-то оправдаться — «а вот вам 15 сборников за 3 года» или «бабушка будет довольна». Всё это поверхностное. То, что глубже, трачено бессознательным и не очень зависит от послушности (или самодурства) автора. Здесь начинается вроде бы бесполезное, но самое важное.
в мысленных лабиринтах толпились ежи коллективное бессознательное на меня точило ножи
Существуют разные способы интерпретации текста. Можно использовать несложный частотный анализ. В сборнике «Возраст нормальной температуры» слово «рыбы» встречается 41 раз, включая синонимы и видовые названия. Слово «грибы» — 19 раз, включая видовые названия. «Смерть» и «любовь» по 7 раз. Правда, в последних двух случаях синонимов и близких слов просто не удастся сосчитать. Потому что, как известно, всё вокруг — любовь и смерть.
В книге Игоря Сухия «грибы» и «рыбы» — в основном объекты хозяйствования человека. В текстах не затрагиваются темы изменения сознания (по одной научной теории обезьяна наелась особых грибов, изумилась и превратилась в человека; от поедания некоторых видов рыб меняется мировосприятие и мировоззрение).
В системе мифопоэтических образов обычные рыбы и грибы могут быть символами стихий — воды и земли соответственно, иногда даже завуалированными элементалями. А, как известно, элементали одной стихии не стремятся жить в другой. И получается логичная связная концепция, ведь символизм грибов и рыб обозначился в те времена, когда считалось, что грибы не растут в воде (растут, микроскопические, но микроскопа не было), а рыбы не живут на земле (помнится, рыба на суше — вообще символ смерти). В изначальных мифологических сюжетах можно было использовать осязаемых, видимых рыб и грибы в противопоставлении, хотя и не очень строгом. Кстати, прошло меньше трёх столетий с того момента, как Карл Линней начал классифицировать животный и растительный мир. Линней не признавал микроскоп, хотя тот уже существовал, потому что считал увеличенные линзами изображения оптическим обманом. Всё, что мельтешило, все мелкие организмы, самые разные, Линней зачислил в один род, Сhaos infusorium. И символизм, в свою очередь, тоже не замутнялся мельтешением всякой мелочи.
Мы учили символы, знаки, Мифологизацию птиц. Мы увязли в бумажном мраке Палимпсеста страниц.
По современным справочникам и энциклопедиям символов и знаков рыбы и грибы тоже противопоставляются, но не всегда. В первую очередь, это символы плодородия (и даже не всегда фаллические). В некоторых случаях это отзвук противостояния прежних и следующих за ними религиозных систем (Ихтис — рыба — Христос, символ первых христиан). Мировое Древо — иногда гриб. Жизнь вышла из первичного океана. Суша поднялась из воды. Конечно, с ходом человеческой истории мифология размывалась. Её изменения приводили через изменения коллективного бессознательного (можете называть это по-другому, тут полная свобода для фантазии) к сдвигам, например, образной системы поэзии как деятельности самой близкой к неосознанной части человеческой психики. Вот, например, в книге «Возраст нормальной температуры» появляется очень интересный образ: «внутри речного гриба жила рыба». Как уже отмечалось выше, во времена зарождения основных архетипов не знали про подводные грибы. Вообще у Игоря Сухия архетипические образы и символы связаны с поэтической системой: «грибные лабиринты сменялись комариными тропами / ягоды земляники росли ямбами пятистопными». Грибы, конечно, — весьма условный символ стихии «земля». Они всегда сами по себе. Можно вспомнить, что грибы — промежуточная стадия между растительным и животным миром, поэтому традиционно могут являться удобными персонажами в разных тёмных и загадочных историях: «в лесу слышны грибные споры / о чём они пойди пойми / мицелиевые просторы / всё укрывающей земли». Такая загадочность еще больше роднит их с бессознательным, с содержанием странных снов: «Мальчик Петя во сне нашёл гриб», «Я просил у грибов нужных слов».
Все стихии переплетены, взаимопроникают, даже великим алхимикам не удавалось выделить их в чистом виде. «Вот и утро снова впадает в Дон, / Вытекая из океана небес. / Я помечу ветками путь грибной / И вернусь потом в этот струнный лес», или ещё: «по грибному каналу / лес плывёт на каноэ».
Стихия «вода» входит в состав плоти человека, без воды никуда, в то же время водоёмы — места опасные, человек в них гибнет легко, да и вообще, «рыбы тоже поют но поют не нам». И уже вступает в дело символика более грубого плана: вот, человек ловит рыбу, поедает её и далее по цепочке; возможно, мы станем кормом для себе подобных, ну, может немного не совсем подобных, но ведь генетические мутации творят чудеса.
в банке консервной тесно бывает очень если лежишь спиною к спине с другими вот и настали снова красные ночи вот и затихли напрочь мнимые гимны вот и лежим мы в банке в братской могиле красные килька к кильке в томатном иле если лежать на спине то увидишь небо словно через аквариум в искривлённом пространстве
Аквариум, переполненный рыбками — символ души человека, частица коллективного бессознательного, мирового океана, уловленная в отдельный замкнутый объем.
А душа, как аквариум, Переполнена рыбками, Водорослями, ракушками И чистящими улитками. И, когда я сплю, иногда во сне Приплывает рыба из него ко мне, Подплывает, тихо что-то говорит. Только как мне разобрать этот рыбий иврит?
Одна из ипостасей рыб и вообще воды — это бессознательное. А где бессознательное, там поэзия. И сны, разумеется. Но не те летаргические, в которых практически всю жизнь находится большинство людей, однако, считающих что живут и бодрствуют.
В эту ночь рыбаки ловили сома на квок, Зарядив перед этим невызревшей браги по чарке. Он бродил в темноте, погружённый в бессонницу строк. В планетарии слов расцветали ночные фиалки. Если слово — врата, а поэзия — ключ или код, Сколько раз бормотали, не зная значения их, мы? Вот и солнце над лесом взошло, и, словно рассвет, Он вошёл в этот лес, как частица лесной парадигмы.
Человек строит свой мир из фантазий и поэзии. Конечно, человек не каждый, но всё остальное, что не входит в эти категории — настоящий ли мир, кто знает. «Он строил дом из высушенных рыб, / Больших и малых, окнами на реку. / Чешуйчатая крыша, как парник, / Тепло давала в доме человеку». «Мне сегодня ночью приснилось / Будто дом наш из кирпича / На Рублёвке цунами смыло. / Я проснулся, но не кричал. / Дом наш плыл по волнам, не падал, / Из трубы выпускал фонтан, / А в стенах заточён был папа, / Как Иона внутри кита». Ну, или не строит свой странный мир, может, уже сил нет, или суммарный вектор сил направлен куда-то вбок: «сон никак в меня не идёт / но идут куда-то волхвы / под ногами подтаявший лёд / сквозь который рыбы видны».
Если взялись за первоэлементы, то остается ещё воздух и огонь. Частотный анализ использования символов этих стихий ничего не показал, но, скорее всего, здесь просто всё более расплывчато.
«Он видел город, видел красные дома, / На окнах были запертые ставни. / Он видел вышедших на время из ума / Суицидальных птиц падучих стаи». Стихия «воздух» — вокруг нас, или, вернее, просто воздух, но это не совсем стихия. Просто небо, если уж на то пошло, и облака, и то, что выше. «Дети на небе катались на облаке. / Дети кормили парящего ослика. / Тучу, как рыбу, несли на свободу / Рек плавниковые воды». И вот ещё кто: «Жук возникший из ниоткуда / с тучами вместо глаз».
Я однажды вытолкнул трап Из-под неустойчивых ног; Позади меня — шум и страх, Впереди — натяжение строп. В невесомости бытия Не бывает сторонних шумов. «Кто ты?» — спросят. «Облако я — капли нерасслышанных слов».
А ещё остается стихия «огонь», куда человеку без огня: «и в душе не потушишь пожара / пока есть в ней чему ещё тлеть».
Сковорода на плите. Масло, как жизнь, горчит. Боже! Я жарю стыд. Стыд того, что я есть В теле вот этом, здесь, У сковороды на плите. Мысли не те, не те.
Стихии переплетены, и в то же время существуют сами по себе. Рассматривать их по отдельности — условность. Можно выбрать любую точку наблюдения. И на самом деле важным может оказаться не то, что всё время перед глазами, а то, что мелькнуло, никто его даже и не разглядел, включая самого автора.
Конечно, всякий метод должен быть максимально научным, а не просто случайно приходящей в голову последовательностью операций. Например, применять частотный анализ нужно при помощи специальной программы, которая разложит весь корпус текстов на сочетания букв, и делать это в самом начале исследования. Здесь же, в статье, всё было проделано волюнтаристски, цифры складывались на пальцах. Поэтому только ближе к окончанию анализа было решено статистически просчитать слово «сон» во всех его формах, и точно, оказалось, что не зря — оно употреблено целых 34 раза. Вот он, ключ к разгадке. Если подозреваешь происки бессознательного, обязательно вспомни о снах, ведь чаще всего во сне бессознательное говорит с человеком (по одной из теорий). Да и создание стихов без этого не обходится. Если, конечно, не писать на строго заданную себе самому тему или же по рабочему заданию. В сложные времена в обиход человека возвращается мифологическое мышление, и это хорошее обезболивающее.
Среди первичных результатов частотного анализа, разумеется, нашлись «любовь» и «смерть», но это категории другого порядка, уже не из теории Эмпедокла о четырех стихиях. Любовь и смерть — надо всем, а, кроме того, захватывают еще и пятую, самую важную, стихию «эфир», оно же небесное вещество. Или же пятый элемент. Она же любовь. Ну, а смерть и без этого всегда рядом. В этих стихах есть главное: трепет и любовь. Они умеют удивлять и удивляться. Они живут своей жизнью и пробуют нас на прочность. (Алексей Кубрик, из отзыва о книге)
Всё-таки у Игоря Сухия больше о любови, чем о смерти. Просто приведем несколько отрывков:
Она не хотела свадьбы. Однажды она попросила его купить морковь. Он принёс ей крошечного снеговика И сказал: «Ты знаешь, любовь так хрупка, Как, быть может, жизнь этого снеговика. Я буду любить тебя, покуда он не растает. Мне нужно уехать. Моя любовь! Чтобы найти себя, я должен отбиться от стаи». И вот прошло уже столько лет. Боже! Как тянутся эти зимы. А она всё хранит чёртова снеговика в морозильне, Боясь, что однажды на даче отключат свет
И ещё вот:
Я спал с любовью у изголовья, Храпели оба. И снилось мне, как нас опутала Любовь до гроба. Я жил нелепо в стране заоблачной, Как мусор в баке. Я для неё был игрушкой ёлочной, Конём во фраке. А время тикало, а время — тихое, Как шорох шёлка. Срывалось в пропасти, рождалось в шёпоте, В ночи ребёнка. Любовь бездонная, любовь бездомная... А что в начинке? И стоит ли сухая выделка Своей овчинки? И все мы катимся, куда-то катимся, Мы — циферблаты. И время стрелками по нам проехало, Меняя даты.
Куда-то катимся, наверное, в смерть. Но вдруг не навсегда? Человек состоит из четырех стихий (есть разные версии, и каждый здесь прав). И стихии эти не разделены, они связаны, сцеплены, неотделимы. А потом вдруг что-то происходит, и после этого, страшного, тело человека постепенно начинает разлагаться на четыре элемента, хотя пятый элемент продолжает какое-то время жить: «время схлопываясь в точке / словно чёрная дыра / пожирает эти строчки / ничего не говоря». И смерть всегда наготове, наблюдает за нами с рождения и до момента, который сама и выберет: «Мальчик Петя вырос, ушли грибы, / Мысли скрылись в древесной стружке. / Без охоты производил гробы, / Из остатков делал игрушки». Вот так было: «Папа, мне холодно от игрушек, / От их оловянных тушек, / Они же совсем мертвы. / Что ты, солдаты пришли с работы, / Сложили в траве пулемёты / И погрузились в сны». И, как уже говорили: «что же теперь скажи нам с тобою делать / если мы оба в банке в томатном иле / впереди ещё целая смерть / ну а это немало пожалуй».
Но вдруг и смерть не вечна: «смерть прожить не поле перейти». И ещё вот так: «ферзю ферзь плита сковорода / вот пойду и драники пожарю / смерть она же ведь не навсегда». Но если смерть не навсегда, и возможны некие жизнеутверждающие случаи?
Время — это окружность, — Скажет Дюпон-часовщик. — Шпон — это наружность, — Скрипнет берёзовый щит. Смерть — это лишь запятая... И, если это не так, Я, тишина гробовая, Объявляю антракт.
И еще:
Мне приснился странноприимный дом, В нём покойника звали не в смерть, а в жизнь. Я стоял на цыпочках под окном И глядел, как над ним расступалась высь
А, может, ещё быть, что жизнь и смерть — это палиндром: «палиндром это то что туда / равнозначно тому что оттуда / слышишь кажется плещет вода / это там умывается чудо». Палиндром или перевертень — слово или текст, одинаково читающееся в обоих направлениях. Другое название — палиндромон, от древнегреческого движущийся обратно, возвращающийся. Все возвращаются, хотелось бы верить. «Жил человек, он мечтал об одном: / Мыслями землю обнять. / Жил человек, только что из того, / Что всё в нём двигалось вспять». Или вот: «Если спросят, где же я, — / Нет, я не потерялся, / Я у завтрашнего дня / Погостить остался».
И наверное, всё вернется, вот теперь — немного смерти, а потом опять жизнь. И по кругу или по спирали. Или туда и обратно, что тоже неплохо.
и где ты теперь на небе а может в кругу земном всё странствуешь в каждом хлебе и в каждой чаше с вином
Отзывы
1