Читать книгу: «Соблазн», страница 6

– Давай в следующее воскресенье сорвёмся ко мне на дачу! Я достала блок «Мальборо», а ты договорись с дежурным врачом.

Она сунула мне в руку при прощании пластиковый пакет с сигаретами. В то время это был бешеный дефицит – я без труда договорился с врачом обо всём. Она прикатила в субботу после отбоя на такси с ворохом одежды своего брата, так как мы все ходили в пижамах, полученных в диспансере. Я переоделся в такси, и через час мы были на месте. Это был обычный деревянный дачный домик, стоявший на шести сотках. Ночи были холодные, и первым делом я растопил печку-буржуйку. Веха накрыла стол всякой вкуснятиной и нашим любимым греческим натуральным апельсиновым соком в жестяных банках. Но сначала мы прыгнули в кровать, заботливо ею накрытую свежим постельным бельём. Опять, как и раньше, мы начали с нашей любимой позы. Всё это длилось недолго – у меня не было практики два месяца, а желание сидело во мне размером с Эверест. Тогда мы решили сделать паузу и подкрепиться. Через полчаса я вновь был в ней – то ли Эверест взыграл во мне, толи я нутром почувствовал, что скоро мы расстанемся, но Веха вдруг так застонала, испустив крик, впилась мне в плечи ногтями сильнее обычного. Потом, когда мы лежали рядом счастливые и потные, она прошептала мне на ухо:

– Любимый, я чувствовала твоего малыша у себя в горле!

Я лежал гордый и довольный. До утра мы не смыкали глаз, навёрстывая всё, что было упущено за прошедшее время. В семь утра я был уже у себя в палате и рассказывал небылицы, где я провёл ночь, своим соседям по борьбе с недугом. Я гнал первую попавшую мне на ум «пургу», но мне, конечно, не верили.

Тягостно и мучительно, но пять с половиной месяцев моего пребывания в диспансере подходили к концу, когда мама в одно из посещений удивила меня новостью:

– Сынок, папе удалось достать через Москву путёвку в противотуберкулёзный лечебный санаторий «Долоссы» в горах Крыма, над Ялтой. Завтра тебя выписывают, и через два дня ты уедешь продолжать лечение в Крым. Билет мы тебе уже купили.

Я онемел, впал в ступор. Ведь при поступлении сюда мой лечащий врач Игорь Владимирович Ильинский меня предупредил:

– Гарик, у тебя серьёзно поражены обе половины лёгких. Лечение будет длительным и тяжёлым – сразу настраивайся на год в лучшем случае. Держись молодцом. От психологии многое зависит. Настроишься на победу – значит победишь.

Я не мог поверить, что завтра меня здесь уже не будет, а ещё через два дня я увижу море, вдохну его чудесный запах. Это было что-то из мира грёз, и этот мир для меня открыл мой папа. Я ничего не сказал своим собратьям по палате, чтобы не вгонять их в тоску. Просто сообщил, что родители переезжают в другой город и меня переводят в другой тубдиспансер.

Наутро приехали оба моих «предка», получили выписку от лечащего врача, отблагодарили его и медсестёр, передали пакет со сладостями для ребят. Когда я собрал их возле себя в кружок у моей койки, раздал вкусности и стал прощаться, то заплакал. Плакали и многие из них. У таких больных нервы оголены и искрят. Я знал: несмотря на то что мы обменялись адресами и телефонами, большинству из нас не суждено будет ни увидеться в будущем, ни созвониться. Общая беда, как известно, сплачивает, несмотря на то что мы все были такие разные, как по социальному статусу, так и по происхождению, за это время, где день засчитывается за три, мы сроднились, спаялись, сцементировались, стали одной семьёй. В большинстве мы были СТОИКАМИ. Старались не хныкать, поддерживали друг друга как могли. Мы были все эти месяцы одной командой на корабле, по которому бьёт с берега вражеская артиллерия, и никто не знает, уцелеет ли он сам в конце обстрела, когда кончится канонада.

Через сорок минут я был уже дома, поглощал великолепный мамин обед, ходил по квартире, не веря в то, что я реально здесь присутствую, вдыхал родные запахи и проводил кончиками пальцев по корешкам любимых книг в папиной библиотеке. Было ощущение, что всё, я здоров, и я снова дома и снова в строю под названием Жизнь, причём без присутствия ей угрозы. Но это, конечно, было не так. Причём далеко не так…

Первый из двух дней, оставшихся до отъезда, я не мог покинуть мой отчий дом. Я наполнил ванну горячей водой и бросил в неё три ароматические хвойные таблетки, так как пены для ванн ещё не изобрели. Протянул сюда на длинном шнуре телефон из отцовского кабинета, взял очередной непрочитанный том Ф. Достоевского, болтал по телефону со своими однокурсниками, которые уже приступили к работе после окончания универа. Так, читая и общаясь, провёл почти весь день. Вечером не мог наговориться с родителями – ведь я уезжал надолго и не знал даты возвращения. Перед сном позвонил шокированной Вехе, которая была ещё не в курсе последних событий о моём стремительном отъезде, пообещал завтра заскочить к ней, попрощаться.

На следующий день я сначала поехал к Сане Моисеенко, моему товарищу, юристу, очень импозантному, доброму и отзывчивому человеку, к тому же не по годам мудрому. Мы «раздавили» с ним бутылочку армянского трёхзвёздочного коньяка под холодную закуску. Распрощались, обнялись, я позвонил своей любимой девочке, что лечу к ней, и погнал к Вехе.

Она жила недалеко, и через пятнадцать минут я уже звонил в знакомую мне дверь. Веха бросилась мне на шею и покрыла меня поцелуями. Я сообщил, что у нас максимум час, так как через четыре я должен быть в аэропорту. Даже сквозь опьянение (а не пил я почти шесть месяцев – таким больным алкоголь категорически запрещён, сейчас мама продолжала колоть меня сама, а я горстями продолжал «есть» паск) я почувствовал какой-то диссонанс в поведении или словах моей любимой. Что-то неуловимое. Я не мог понять, что именно. Я сразу потянул её на кровать, как мы это делали всегда.

– Лапуля, ты слегка пьян. Я поняла это ещё по голосу, когда ты звонил. Я приготовила тебе отличный горький горячий отвар. Он вмиг тебя отрезвит. Приляг, я сейчас его принесу из кухни.

В комнате было очень жарко. Я успел стянуть брюки и рубашку и остался в одних чёрных семейных трусах, в которых ходило в то время всё мужское население СССР. Я полулежал на подушках, когда Веха принесла мне кружку отвара. Он не был не очень горьким и не очень горячим. Обняв мою ненаглядную, попивая отвар и рассказывая события последних трёх дней, я незаметно задремал. В голове дурман… Не знаю, сколько длилось моё забытьё, но сквозь эту пелену я стал различать шёпот.

– Ты будешь только мой, мой и ничей больше. – И ещё что-то совсем тихое…

Я приоткрыл тяжёлые веки и увидел, что мои «семейники» спущены до колен, а мой мальчик «вытянулся» по стойке смирно. Веха склонилась над ним, её локоны не позволяли мне видеть её лицо, я слышал только шёпот и ласковые, едва уловимые поцелуи моего эрегированного органа. Я заворочался, она отпрянула, я сделал вид, что только проснулся, она сделала движение, что пытается снять с меня последнее, что было на мне.

– Ты отрубился, милый, и я не стала тревожить твой сон перед дальней дорогой.

Я посмотрел на часы. Времени в обрез. Я спешно оделся, крепко обнял и страстно поцеловал любимую, сделав вид, что ничего не слышал и не чувствовал. И рванул домой. Знал, что родители уже на взводе.

Глава 11
Стоики. Крым. «Долоссы»

Дорога предстояла действительно длинная – более 4060 км. «Долоссы» – первый круглогодичный санаторий, построенный в 1928 году в соответствии с декретом В. И. Ленина. Санаторий расположен в среднегорной зоне на Южном берегу Крыма в северо-восточном направлении от Ялты, на высоте 500 м над уровнем моря, для людей с заболеваниями лёгочной системы, а также с сахарным диабетом. «Долоссы» – одно из уникальных мест: энергия гор, хвойного леса и морского воздуха создала исключительный микроклимат, аналогов которому нет. Санаторий имеет собственный парк 14 гектаров. Мне после Павлодарского областного тубдиспансера он показался как минимум пятизвёздочным отелем. Я прибыл в воскресенье, и меня встретила очень милая, внимательная и отзывчивая женщина – дежурный врач Римма Николаевна. После знакомства со мной и, главное, с моей медицинской выпиской из диспансера она взяла меня под свою опеку и поселила в лучшую палату своего отделения. Я ведь Везунчик, вы не забыли? Римма Николаевна, как впоследствии выяснилось, оказалась лучшим врачом-фтизиатром в этом учреждении.

Я попал в главный корпус на последний четвёртый этаж, в двухместную палату с раковиной. Остальные удобства были в конце коридора, но не шли ни в какое сравнение с «удобствами» тубдиспансера. Было относительно чисто как в туалетах, так и в душевых комнатах. Моим соседом оказался старший офицер с печально знаменитой атомной подводной лодки К-19, которая в 1961 году потерпела аварию ядерной силовой установки с человеческими жертвами. На основе этих событий знаменитый американский режиссёр Кэтрин Бигелоу сняла свой нашумевший фильм «К-19: The Widowmaker» с Харрисоном Фордом в главной роли. Я называл своего соседа просто Кэп – он был в звании капитана третьего ранга. Это был высокий, слегка располневший (всё-таки годы берут своё), совершенно седой, но с прекрасной волнистой шевелюрой человек (что было странно, если учесть, что он принял изрядную долю радиации). Помимо повреждённых лёгких, у него был диабет в тяжёлой стадии, но, как и положено настоящим мужикам, он стойко переносил бронхоскопию и прочие непростые процедуры. Мы сразу нашли общий язык и скорешились – ведь я был архангелогородцем, с детства бредил морем, наблюдая из окон своего дома, стоявшего на набережной, за кораблями на рейде Северной Двины и за моряками под моими окнами.

Наш главный корпус выглядел монументально: он располагался непосредственно в хвойном лесу с вековыми соснами и елями. Здание прилепилось на склоне горы и поэтому с одной стороны было трёхэтажным, а с другой – четырёхэтажным. Наружные стены первого этажа, оказавшегося с одной стороны цокольным, были выложены крупным тёмно-серым камнем, напоминающим гранит. Здесь располагались все лечебные кабинеты и кабинеты функциональной диагностики, а также столовая. На проект здания, как мне кажется, оказало влияние итальянское зодчество. Вдоль всех трёх этажей проходил открытый коридор с видом на парк с одной стороны, а с другой шли в ряд палаты со стеклянными дверьми и окнами, открывающимися в сторону коридора; торцевая же стена палат была глухая. Наш последний этаж отличался от остальных тем, что палаты были выполнены в виде полусфер, включая форму дверей и окон. Поэтому Кэп прозвал нашу келью кубриком.

Приехав сюда и набрав первый раз полную грудь воздуха, я, что называется, понял поговорку «почувствуйте разницу». Это был воздух лёгкий и прозрачный, пропитанный смолой, хвоей и можжевельником, который, казалось, можно было пить. Это сразу вселило в меня уверенность в победе. В первый же день, т. е. в воскресенье, когда я прибыл в это райское место (мне тогда так показалось, хотя реальность оказалась значительно жёстче), я пришёл к дежурной сестре – сделать уколы и получить первую дозу таблеток. Сестричку звали Валя Лутова. Невысокая, ладная и симпатичная, с карими озорными глазами и выбивающимися из-под медицинской шапочки каштановыми волосами, она сразу произвела на меня впечатление, что не помешало ей пропальпировать мою пятую точку. Со словами: «Вам неглубоко кололи, поэтому так быстро образовались шишки» она загнала мне иглу по «самые не балуйся», т. е. до упора.

– Вы у меня сегодня последний пациент, и поскольку вы только приехали, я предлагаю вам совершить небольшую экскурсию по нашим местам.

Я, конечно, согласился без раздумий. Ведь вот как бывает: мы только увидели друг друга, но флюиды – флюиды уже бежали, обнимаясь, по нашим венам. Не успели мы пройти и пару сотен метров по красивейшему парку санатория, как нас обоих заколотило. Мы прижались друг к другу и целовались без остановки, как будто были в долгой разлуке и теперь судьба дала нам шанс встретиться вновь. Она мне зашептала горячо-горячо в ухо:

– Пойдём ко мне в общагу – у меня там отдельная комната.

И мы, взявшись за руки, рванули бегом по парку. Через десять минут были на месте. Стали судорожно срывать, словно в кино, одежду друг с друга и упали на мягкий белый ковёр, лежавший на полу. Вот тут меня окатил холодный пот. Я хотел её, желал её, ласкал её грудь и вульву, а она, в свою очередь, делала подобные вещи с моим органом. Но ОН не реагировал! Все попытки оказались тщетными – я со стыдом отвернулся от этой прекрасной девочки, понял всё. Вспомнил, как Веха колдовала над моим «мальчиком». В том, что это было колдовство, теперь никакого сомнения не оставалось. Я ничего не стал объяснять Валюхе, хотя объяснить надо было – возможно, последствия были бы другими. Медленно оделся. Зато она, молодчага, пыталась меня успокоить, что это от длительного перелёта с посадками, от бессонной ночи в самолёте и усталости. Я лишь молча смотрел в эти карие, ещё недавно озорные, а теперь взволнованные и внимательные глаза, гладил её прекрасные волосы. Так же молча вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Вышел из подъезда, сел на лавочку и не знал, как мне жить дальше. Я был раздавлен, морально уничтожен. Ведь любовь к женскому полу была неотъемлемой парадигмой моего сосуществования. Мне впервые захотелось закурить. Я испустил дикий вопль гнева и жалости одновременно.

Наш распорядок дня в санатории был следующим: подъём в семь часов, утренний туалет, а затем во всю длину коридора выстраивалась очередь в процедурную, где королевой была Валя Лутова. «Королева» стояла на коленях на мягкой подушечке около автоклавов, где кипели и стерилизовались шприцы и иголки, поскольку не было в то время ничего одноразового. Пациент входил, становился к ней спиной, приспускал штанину. Она брала рукой в перчатке чистую иглу, зажимала её между указательным и средним пальцами, со шлепком вгоняла в ягодицу, затем соединяла со шприцем и вводила содержимое, потом прижимала ватку, смоченную спиртом. Следующий! Процесс занимал от силы пять-семь секунд. Затем в ладонь горсть ПАСКа – и всё. Это было её личное ноу-хау. Никаких лежаний на топчанах, наклонов к пациенту. Просто космос! Наше отделение в тридцать шесть человек проходило за минуты.

Первый раз после моей неудачи я встал в очередь последним. Стыд душил меня, а главное, я не знал, как мне теперь себя с ней вести. Она не показала виду, будто что-то не так. Я промямлил: «Доброе утро», услышав в ответ: «Доброе», которое практически слилось со шлепком по ягодице, вгоняющим иглу. Через секунды, отвернувшись от моей задницы, она уже обращалась к санитарке:

– Маруся, прибери здесь всё и включай автоклавы на стерилизацию.

Я поплёлся в палату. Но, как ни странно, наши отношения не испортились, а остались по-человечески тёплыми. При встречах мы перебрасывались парой общих фраз, даже шутили, иногда болтали ни о чём или просто улыбались. Прошло не так много времени, но я понял душу этой девочки, её глубинную силу и мужество.

После уколов был обход врача нашего отделения, Риммы Николаевны, сопровождаемой Валентиной. Врач расспрашивала про состояние организма, про общее самочувствие, жалобы, при необходимости вносила корректировки в лечение. Со временем я заметил, что у неё во рту постоянно леденец. Пациенты, уверенные, что она без них жить не может, частенько дарили ей коробочки с монпансье. Она благодарила милой улыбкой, слегка смущаясь. Я был уверен, что у неё проблемы с зубами, дёснами или желудком. Но оказалось, я ошибался.

После обхода – завтрак, вполне приличный для такого рода заведений, и наконец, если нет процедур, – свобода. Я мог отправиться в город – красавица Ялта раскинулась в пятистах метрах ниже по склону горы. Я любил пешие прогулки, тем более спускаться по асфальтированному серпантину было в кайф. Гулял по набережной, кормил чаек хлебом с руки, предварительно запасшись парой кусков в столовой за завтраком. Туристы, да и местные жители делали то же самое. Это был своего рода аттракцион. Возвращался к обеду обычно на автобусе – маленьком ПАЗике. После обеда тихий час, затем снова уколы, ПАСК, и после этого мы шли играть в настольный теннис.

В первый же день, бродя по парку, я услышал бойкий стук теннисного мячика о стол. Вскоре стоял у стола, где двое ребят примерно моего возраста довольно лихо гоняли мячик. Один – черноволосый, с курчавой шевелюрой и задорными весёлыми глазами – был в тёмно-бордовом спортивном костюме и белых кроссовках. Второй – видимо, лет на пять постарше, с взглядом умудрённого жизнью человека – носил русые коротко остриженные волосы. На нём были шерстяной синий с белой полосой, модный в то время спортивный костюм и белые теннисные туфли. Перед подачей мяча он имел привычку как бы слегка плевать на пальцы. В его манере держаться, даже в такой непринуждённой обстановке, чувствовались уверенность и лёгкое превосходство. На лавочке около стола сидела, наблюдая за игрой, чернобровая и черноволосая девушка с карими глазами. Мы познакомились. Это оказались отличные ребята: Рома Каюмов из Москвы (он был в бордовом) и Славик Пронин из Харькова. Девушка оказалась женой Ромы Олей, но Ромка всегда называл её Олешей. Мы подружились и пронесли эту дружбу через много лет, до смерти Ромы, который рано ушёл из жизни. Сахарный диабет и туберкулёз – эта «пара гнедых», остановить которую очень непросто.

Ребята находились здесь уже более двух месяцев и здорово сыгрались. Были они совершенно разные: Ромка – коренной москвич, работавший в «почтовом ящике», часто выезжавший в Ахтубинск на испытания очередного «изделия». Ольга работала вместе с ним и, как правило, сопровождала его в поездках. Ромка приехал сюда для профилактики пролеченного туберкулёза и особенно для контроля лечения сахарного диабета, который был у него в тяжёлой форме. Харьковчанин Славик был действительно славным парнем. Ему сделали резекцию лёгких на обеих половинках. В правом лёгком ему «отхватили» почти половину, в левом – одну треть. Он перенёс бронхоскопию, сейчас тоже прибыл на профилактику. Дышал он трудновато, с одышкой – всё-таки значительной части важного органа недоставало. Он старался беречься, следил за сквозняками, ведь дома его ждали жена и семимесячная дочурка.

Дни летели за днями, недели за неделями, сентябрь сменился октябрём, пришла очередь ноября. Уколы, уколы, уколы… Мы их сотнями безропотно принимали. Они вошли в нашу жизнь, как еда и воздух. Наши «мягкие места» давно превратились в решето с нерассасывающимися шишками – не помогали ни грелки, ни йодистые сетки. Но мы уже привыкли и старались не обращать на это внимания, не хныкали, хотя порой сидеть было больновато, да и не только сидеть. С начала моего лечения прошло уже более полугода. Но результат начал ощущаться: я стал легче дышать, сил прибавлялось, я мог держать более серьёзную физическую нагрузку.

Вечера стали прохладнее. Днём мы стали играть не только в теннис, но и в волейбол. Приехал новый пациент из Питера – худой, высокий, жилистый и мускулистый Саня. Он занимался волейболом, даже играл в какой-то известной питерской команде. Санёк быстро втянул нас в эту тему, благо волейбольная площадка в парке была, но постоянно пустовала. Мы быстро собрали три смешанные команды – мальчики-девочки – и устраивали игры на вылет.

Однажды мы втроём – Ромка, Ольга и я – решили прогуляться по набережной Ялты. Было начало ноября. Через три дня мои друзья возвращались в Москву – они захотели в последний раз покормить чаек. Денёк выдался солнечным, ветра с моря почти не было. Мы не спеша дефилировали по красивейшей приморской набережной протяжённостью всего один километр, построенной в 1886 году, украшенной пальмами со стороны города и знаменитыми фигурными фонарями. Здесь в своё время фланировали Чехов и Некрасов, Бунин и Горький, Айседора Дункан и Есенин. Я уже не помню: то ли Ромка не позавтракал, то ли съел то, чего ему не полагалось, но вдруг моему другу стало плохо: он побелел, сильно вспотел, присел на корточки, а потом разметался по красному граниту, которым была вымощена мостовая; начались судороги, он потерял сознание. Изо рта начала пузыриться пена. Зрелище было не для слабонервных. Я заметался в поисках ближайшей телефонной будки, чтобы вызвать скорую. Но Ольга меня остановила:

– У него гликемическая кома.

Я ещё не знал тогда, что от этого умирают. Жена товарища открыла сумочку, вытащила стальной цилиндрический футляр, отвинтила плотно пригнанную крышку. Сосуд оказался заполнен спиртом, в нём находились три иглы и шприц. Как я потом выяснил, этот мини-стерилизатор Ромке изготовили на его «почтовом ящике», ведь одноразовых иголок и шприцев тогда ещё не существовало. Ольга со знанием дела собрала всё для инъекции, вскрыла флакончик с инсулином, наполнила шприц, закатала Ромке рукав рубашки до плеча и ловко уколола его в предплечье, как заправская медсестра. Через пять минут его лицо порозовело, он открыл глаза, приподнялся на локте. Затем достал из кармана кусочек сахара-рафинада и положил в рот.

– Ну ты и напугал меня, чертяка! И часто такое у тебя бывает? – спросил я.

Видимо, Рома ещё не пришёл окончательно в себя, поэтому жена-спасительница пояснила:

– Всегда, когда этот дуралей нарушает режим.

Тогда мне стало понятно, почему Ольга сопровождает Рому во всех поездках и вообще не отпускает его от себя. Через три дня я с сожалением простился с друзьями – обменявшись со мной координатами, они укатили. Мы остались со Славиком вдвоём коротать наше вынужденное существование в этом заведении.

Во второй декаде ноября в горах стало холодать. Мой день рождения, 21 ноября, я решил отметить в очень узком кругу в кафе в Ялте. Туристический сезон закончился, большинство приличных заведений закрылись. Я заказал столик в самом уютном заведении, которое ещё функционировало. Нас было четверо: Славик, мой сосед Кэп, я и Валя Лутова. Я долго сомневался, приглашать её или нет. Боялся отказа. Но она с радостью согласилась. Правда, я успел заметить какую-то неуловимую тоску в её прекрасных глазах.

Мы сидели вчетвером в практически пустом кафе. На лечении не пили, но сегодня решили нарушить традицию и взяли триста граммов водки, ну и, конечно, всевозможные закуски. Потихоньку выпивали, закусывали, ребята говорили тосты. Позже заиграла музыка, и певец, подражая Валерию Золотухину, запел песню из кинофильма «Земля Санникова»: «Есть только миг, за него и держись…». Пел он довольно прилично. Вдруг в середине исполнения Валюха в рыданиях бросилась мне на грудь, в буквальном смысле слова заливая мою рубашку слезами. Я был в недоумении, пытался как мог её успокоить, выяснить причину такого поведения. Она не унималась. Я почти насильно влил в неё рюмку водки и отпаивал водой. Когда мои смущённые ребята оставили нас объясняться, всё стало ясно. Она была больна – туберкулёз, – и давно. От осмотров уклонялась, боясь потерять работу, но вчера был плановый осмотр, который контролировал непосредственно главврач, – он дал указание найти её и доставить на обследование. Диагноз был ужасным. Неизлечимая, четвёртая, слишком запущенная форма ТБЦ. Жить осталось недолго. Я был в ступоре: девочке двадцать два года, её жизнь, которая фактически только началась, может оборваться в любой момент! Мероприятие закончили в молчании. Пацанам я ничего не сказал, но они догадались: произошло что-то неординарное.

Через месяц Валюши не стало. Этого светлого человечка с необъятной отзывчивой душой и искрящейся улыбкой. Она была реальным стоиком и умерла на боевом посту. На следующий день после её ухода приехали родители и забрали тело, чтобы предать его земле где-то в глухой деревеньке под Ростовом. Мы не смогли даже проститься по-христиански.

Мир для меня померк. Первый человек, которого я встретил по прибытии сюда, первый человек, у которого оказалась родственная душа, ушёл навсегда из жизни. Своей и моей. Это серьёзно отразилось на моём нервном состоянии, тем более что и Славик, моя опора всё это время, через месяц вынужден был вернуться в Харьков. Я погрузился в глубокую депрессию с размышлениями о смысле жизни и её справедливости.

Много лет спустя я смотрел по телевизору интервью Андрея Караулова, которое он брал у первого президента Азербайджана Гейдара Алиева. Последний в советские времена возглавлял КГБ союзной республики, был её первым секретарём ЦК Компартии, президентом, встречался с ведущими мировыми лидерами, включая президентов США. Являлся членом Политбюро ЦК КПСС, был обласкан правящей властью и так далее. На вопрос А. Караулова «Гейдар Алиевич, что вы думаете о жизни?» Гейдар Алиевич медленно мешал ложечкой чёрный чай в стакане с подстаканником, устремив взгляд на этот процесс, выдержал долгую паузу.

– Эх, Андрюша, жизнь несправедлива.

Я был удивлён. Прошли долгие годы, много испытаний преподнесла мне жизнь, немало было и хороших моментов, но только спустя десять лет я постиг глубинный смысл слов, сказанных Гейдаром Алиевым.

Сейчас же, оставшись один на один со своей болезнью, понеся первую утрату близкого мне человека если не по крови, то по духу точно, я растерялся. Мысли роились в моей голове день и ночь. Мысли и уколы. Уколы и мысли. Как-то под утро, проснувшись от храпа моего соседа Кэпа, я лежал и размышлял, как же мне разорвать этот замкнутый круг. И решил: начну с ходьбы. Я, вообще, по жизни ходок, причём во всех смыслах. Но в данном контексте речь шла о реальной ходьбе. Вниз, в город я уже ходил регулярно, но это была не ходьба, а прогулки – нагрузки не было. Я же всегда понимал ходьбу как вид спорта, то есть как спортивную ходьбу. При нагрузке, которую она даёт, моё «серое» вещество начинало генерировать идеи – приходили правильные мысли, даже пара озарений случились.