Читать книгу: «Сердце русалки», страница 3

Лея подползла к воде и посмотрела в ее гладь. В отражении она увидела изможденное, синее лицо. Прическа утратила свой вид, волосы свалялись и клоками висели в разные стороны, пропала одна золотая сережка, которую ей дарил Йохан на прошлый день рождения. Ворот платья был грубо изорван, дорогой корсет из китового уса разодран надвое. Носить его уже не получится.

Шоковое состояние начало постепенно отпускать Лею, и она стала размышлять, как ей добраться домой, не привлекая внимание. Туфли утонули в тот момент, когда она падала с утеса. На ногах теперь были только тонкие шёлковые чулки. Придется идти босиком. А что делать с платьем? Как ей добраться домой с таким декольте? Стыдоба. Крестьяне еще подумают чего, начнутся сплетни. Лея схватилась за разорванное платье, как могла, сцепила обрывками ткани куски корсета и в таком виде, босая, растрепанная, едва живая, отправилась вглубь леса, чтобы вернуться домой. Ноги ее тряслись от усталости, мышцы отказывались шевелиться. Болело все тело, а внутри, под ребрами жгло напалмом, будто Лея проглотила горячий уголь из камина. Почти у каждого дерева она останавливалась и переводила дух. Проклятый корсет постоянно расходился на груди. Лея уже думала снять его, выкинуть и пойти дальше спокойно, но вдруг кто-то увидит ее полуголой? Нет, нельзя. До дома осталось не так долго. В лесу, без солнца, в густой тени деревьев, одетая в мокрое тяжелое платье, с которого все еще бежала вода, Лея стала замерзать. Ее начало знобить, и каждый шаг давался теперь с трудом. Босые ноги не слушались, она едва справлялась с тем, чтобы не наступить на острую шишку или упавшую ветку с иголками. К тому же Лея боялась того, что может потревожить ядовитую змею.

В тот момент Лея даже не думала о своем спасении, она хотела просто дойти до дома и согреться, забыть обо всем, что сегодня произошло, и никогда больше об этом не вспоминать.

Наконец, она увидела впереди за деревьями мельницу. Она выбралась из леса! Она жива после падения с утеса! Сил вдруг прибавилось, и она побежала вперед. Удивленный мельник увидел, как баронская дочка в странном виде и с безумным лицом вышла из леса и бегом устремилась в сторону особняка.

Лея добежала до дома, прошмыгнула через ворота для прислуги и прошла в летний сад. Там на качелях в беседке сидела Леда и вышивала крестиком цветы на пяльцах.

– О, Лея, я уж думала идти тебя искать. Ты не явилась к обеду… – Леда отложила шитье и уставилась на девушку. – Что случилось?

Вместо ответа Лея разрыдалась, упала к сестре на колени и тут же лишилась чувств.

***

Лея не знала, сколько дней провела в беспамятстве. Когда сестра позвала мать и местного доктора, ее тут же с помощью слуг отнесли наверх в комнату. Служанки помогли раздеть госпожу, ледяные руки и ноги ей оттирали горячим жиром, камин в комнате растопили так сильно, как не топили даже зимой. Лею то бил озноб, то становилось безумно жарко. Она не понимала, что происходит вокруг, лишь ненадолго возвращаясь в сознание, чтобы через несколько минут снова впасть в беспокойный рваный сон. Она слышала, как баронесса плакала где-то рядом и говорила: «Бедная моя девочка, бедная моя, Господи, помоги». Леда гладила сестру по рукам и тоже нашептывала молитвы.

Родня дежурила у постели девушки круглые сутки, доктора тоже попросили остаться в их доме, пока больной не станет лучше. Баронесса опасалась за здоровье дочери – еще никогда она не видела такой тяжелой горячки. Лея отказывалась есть, лишь только на четвертый день удалось впихнуть в нее ложку куриного бульона. За эти четыре дня у четы Лафонтенов прибавилось на голове седых волос.

Родители расспрашивали Леду, как она нашла сестру, что с ней могло произойти, почему на ней рваное платье, вдруг кто-то посягнул на ее честь. Леда, конечно, не знала ответов на эти вопросы, она сама любопытствовала и ждала, когда сестра придет в себя. Вряд ли кто-то на нее посягнул, она небось лазила непонятно где в Черном лесу. Леда всегда считала и прямо говорила младшей, что эти похождения не кончатся ничем хорошим. Нечего девушке из приличной семьи и дорогой одежде делать во владениях лесника (по человеческим представлениям), или, как сказали бы крестьяне-старожилы, во владениях водяного. Леда вообще не любила все связанное с живностью, с природой. Ее устраивал более-менее стерильный быт в особняке, и она в жизни не могла представить себя за дойкой коровы или работницей на сенокосе. В Черный лес, а тем более к озеру, она никогда не ходила и искренне боялась бора, который все остальные скорее обожествляли и восхищались его природной мощью. Благодатное, чистое место Черным не назовут. Это был ее главный аргумент против соседства с лесом. Но Лея была в этом вопросе противоположностью сестры. Если кормление свиней вызывало у Леды отвращение, то Лея в детстве, наоборот, ходила ко всем крестьянам, кто держал скот, и напрашивалась в гости. Она пробовала доить корову, принимала роды у собаки и даже ребенком ходила с лесником ловить рыбу в озере.

Но сейчас это не имело значения; сестра попала в беду, и ей ничем не помочь. Доктор сделал все что мог. Теперь нужно ее отпаивать и согревать, организм Леи должен сам справиться с болезнью. Либо так, либо придет конец.

К счастью, молодость сыграла свою решающую роль, и на пятый день горячка Леи отступила.

Когда баронесса увидела дочь, сидящую на кровати и в прострации смотрящую в окно, где раскачивались под ветром вековые деревья пресловутого Черного леса, она радостно ринулась обнимать Лею. Она расцеловала дочь и заплакала от счастья. Как она за нее переживала – не описать словами! Они с папой ночи не спали, стояли подле нее, следили за каждым вздохом, чтобы вовремя позвать доктора.

Лея слабо улыбнулась и сказала, что ей уже лучше.

На седьмой день девушка встала с постели и почувствовала себя заново родившейся. Служанка принесла ей мятного чаю и хлеб с маслом на завтрак. Лея взяла в руки фарфоровую кружку с чаем. Взгляд ее зацепился за рисунок ландыша на кружке: нежные белые цветы, написанные столичным художником по заказу баронессы, должны были вызвать эстетический восторг. Но, увидев их, Лея похолодела, скованная черным ужасом.

И тут словно молния ударила в голову. Лея все вспомнила! Как пошла на утес, как птица напугала ее, вылетев из дерева, и потом корзина с едой потащила ее вниз, и как она поскользнулась на цветах и упала с утеса, как она тонула! Как она УТОНУЛА. Она УМЕРЛА.

Но ведь Лея сейчас дома, в своей комнате, в окружении знакомых вещей.

«Господи, я жива», – прошептала она и закрыла лицо руками. Этот ужасный безумный сон наконец закончился. Лея не помнила, как добралась до дома, ноги сами несли ее, а что было потом, она тоже не понимала. Видимо, купание в холодной воде и долгая прогулка в сыром платье подкосили ее. Но как она выбралась из озера? Кто-то помог ей, вытолкнул на сушу и привел в чувство. Может, это был лесник? Но как он оказался посреди озера в тот момент? Лея не видела лодок, озеро было гладким и пустым. А на песке, куда ее выбросили, не было следов ног, только ее собственные босые отпечатки. Существо будто появилось из воды и ушло в воду обратно, оно сжалилось над ней и захотело спасти. Если бы не этот неизвестный, не лежать Лее сейчас в мягкой, теплой постели с фарфоровой кружкой, она бы в эту минуту гнила где-то на дне озера, а ее плоть поедали рыбы. Девушку передернуло от этих мыслей, и она зарылась с головой в одеяло. Пока что она не будет никому рассказывать о своем спасении, объяснит, что выплыла сама. Лея все еще не знала, с чем именно она столкнулась в момент своей погибели, пускай это будет пока ее личным секретом. По-хорошему, нужно это существо отыскать и как-то поблагодарить. Она придет снова на берег под утесом, когда окрепнет, и принесет туда гостинцы.

В раздумьях, что положить в подарок таинственному существу, что оно ест и как вообще выглядит, Лея и сама не заметила, как опять уснула.

Глава 4

Семейство Лафонтен после чудесного и долгожданного выздоровления Леи решило отпраздновать это событие. Для крестьян накрыли в саду перед поместьем огромный стол с разными вкусностями, а сами Лафонтены ужинали у себя в доме в главной зале. На угощение были приглашены все жители деревни, не забыли и про монашеский орден, который заметно поредел за последние пятнадцать лет, и вместо тридцати монахов там осталось всего лишь семеро. Кто-то умер, кто-то перешел в другой приход, кто-то же разочаровался в службе и навсегда покинул эти места.

Один из оставшихся монахов, настоятель – святой отец Вергий, примерно сорока лет, был в последние годы семейным духовником Лафонтенов. Он исповедовал и отца, и мать, дочерей их тоже учил уму-разуму. Разнообразного жизненного опыта у Вергия была не слишком много, зато он отлично знал Святое Писание и в любой сложной ситуации, когда мудрый ответ не шел на ум, он мог вести беседу цитатами из священной книги и притч.

Вергия часто приглашали на обеды к Лафонтенам, поэтому он знал примерно все, что происходит в их семье, все новости и слухи. Мало того, священник служил в какой-то степени звеном между крестьянами и знатью. Вергий рассказывал о делах в деревне, о каких-то мелких, но иногда важных событиях, которые крестьяне не считали нужным доносить до хозяев. В свою очередь Лафонтены всегда прислушивались к словам и мнению монаха – человек божий плохого не скажет.

В тот день отец Вергий, конечно, присутствовал у Лафонтенов за праздничным обедом. Всем щедро налили вина, а на столе стояла свежая дичь: жареный заяц, куриные голени, много овощей и фруктов, скоро должны были подать и десерт. Вергий уже знал, что одна из дочерей барона, Лея, скоро выходит замуж за богатого и влиятельного графа Йохана Морранта.

Лафонтены мирно беседовали, и когда обсуждение насущных приятных новостей, таких как помолвка и выздоровление Леи, были исчерпаны, Вергий решил перевести тему.

– Как вы знаете, два месяца назад скончался отец Серванас, мой предшественник. Он жил здесь много лет и был для меня как родной отец, когда я, юный и неопытный, приехал в орден, – сказав это, Вергий сложил ладони перед собой и быстро произнес молитву за упокоение души отца Серванаса.

– Да, – сказал барон, – я до сих пор скорблю о его смерти. Замечательный был человек, он венчал меня с женой и крестил наших дочерей. Предлагаю почтить память отца Серванаса.

Все, и Лафонтены, и монах, подняли бокалы и в тишине отпили вина.

– Мне приятно слышать, что вы тоже столь высокого мнения о моем наставнике. Но я хотел бы поведать вам кое-что другое.

Лафонтены, Лея и Леда отложили вилки и ножи и с удивлением и любопытством посмотрели на священника.

– Прошло уже сорок дней, его душа отошла в Рай. Поэтому считаю, что могу поведать вам о необычной истории, которую отец Серванас рассказал мне перед кончиной. Он молчал об этом почти семьдесят лет, и вот на смертном одре решил, что хранить эту тайну уже нет смысла.

– Даже страшно стало, что там такое с ним могло случиться, – с легкой улыбкой произнесла баронесса. – Если это произошло в его молодости, я уверена, что в таинственной истории замешана какая-нибудь хорошенькая девица.

Лея и Леда переглянулись и тоже заулыбались.

– И да, и нет, – загадочно произнес отец Вергий.

***

Отцу Серванасу, тогда еще совсем юному послушнику двадцати лет, была доверена непосильная задача. По воскресеньям наплыв прихожан был особенно велик, и к ним в монастырь выстраивались очереди, чтобы пройти помолиться в небольшую часовню. Там же, в небольшом уголке, находилась и исповедальня. Тогда наставник Серванаса то ли заболел, то ли отправился по важному делу в столицу, и исповедовать прихожан пришлось неопытному послушнику, который понимал в этой жизни только, как сажать картошку и драить монастырский пол. Остальные монахи в тот день тоже куда-то разбежались, оставив юношу один на один с мирскими проблемами крестьян. Ох, ну что за темные люди! Мало того что придумывают себе грехи из какой-то ерунды, так еще и приходят, чтобы попросить амулет от сглаза или оберег для домового.

Исповедовав с десяток человек, Серванас ощутил жуткую усталость. Он не знал, что советовать этим людям, они изливали ему такие сложные проблемы, такие неразрешимые конфликты, что тут только мудрый царь царей справится (а может, это непосильно даже ему). В итоге почти всем он отвечал: «Молитесь три раза в день, сделайте пожертвование монастырю, читайте такой-то псалом». Как ни странно, этих пространных рекомендаций всем прихожанам было достаточно. Они искренне благодарили Серванаса, будто юноша только что спас им жизнь. Возможно, в момент обсуждения затруднительной ситуации кому-то из них приходила мысль, как ее разрешить. Потому что только в доме Божьем голова, наконец, светлеет и все становится очевиднее. Советовать что-то мужчинам было проще, чем женщинам. Девицы приходили с двумя вопросами: либо просили Господа послать им хорошего мужа, либо жаловались, что не могут заиметь детей. Что мог знать об этом Серванас? Ничего. Каждой девице и женщине он советовал читать псалмы и верить в то, что желаемое обязательно к ним придет, если они будут целомудренно себя вести.

Почти до вечера уставший от чужих проблем Серванас выслушивал монологи крестьян об их тяжелой жизни и философских вопросах, которые иногда нет-нет да и посещали темные неграмотные головы.

Последней к нему пришла старуха. Серванас помнил эту женщину: она с мужем всегда жила в поместье, знала Черный лес как свои пять пальцев. Кажется, у них была дочь, с которой произошла какая-то нечистая история.

– Святой отец, я согрешила.

– Поведайте свои грехи, и Бог простит вас.

Старуха горько вздохнула.

– Уже полгода прошло, как пропала моя Ингрид. Мы с мужем излазили весь лес, тащили лодку через чащу, чтобы искать ее на отдаленных берегах Лазурного озера. Но ничего, она как сквозь землю провалилась! Я теряю веру в то, что она жива, – тут она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Серванас смотрел сквозь решетку исповедальни на закутанную в черный платок женщину, которая всю жизнь отдала земле, пахоте, которая постарела раньше времени на нещадном летнем солнце и которая внезапно лишилась своего простого семейного счастья. Ему стало ее жаль, но понимал, что ничем старухе помочь не в силах.

– Я теряю веру в Господа. Если он есть, то как позволил нечистой силе забрать мою Ингрид?

– Почему вы считаете, что дело в нечистой силе? Что вы имеете в виду?

– Ох, святой отец, все это знают. Просто не говорят. Все старожилы, да и молодежь тоже понимают, что истинный хозяин Черного леса и Лазурного озера – водяной.

Глаза старухи и Серванаса встретились. Никогда еще он не видел на чужом лице столько боли. Серванас опешил, не зная, что ей ответить. Но то, что крестьянка начала говорить про водяного, его не удивило. Ему и не такие небылицы тут рассказывали.

– Я долго думала, – продолжила старуха, – почему именно Ингрид, почему ее притянуло к Черному лесу. И потом, когда увидела этого неотесанного и жуткого парня Густава, который поселился на окраине деревни, который ходил и хвастался всем, что убил в лесу русалку, и показывал всем ее хвост, то все сложилось в моей голове, святой отец.

– Что же у вас сложилось? – у Серванаса перехватило дыхание. Он почувствовал себя ребенком, которому бабушка рассказывает интересную сказку. По сути, так оно и было.

– Водяной забрал себе мою Ингрид, потому что Густав убил его жену.

Сердце у Серванаса отлегло. Он ждал более жестокой и кровавой развязки. А тут какие-то глупые любовные истории, хотя чего еще ждать от убитой горем старухи?

– Так если вашу дочь забрал водяной, значит, она может быть жива?

– Я тоже на это надеюсь. Он забрал ее во время обряда на празднике Святого Урожая, околдовал ее, и она вернулась потом сама к нему. Я часто представляю, что водяной обратил ее в русалку, и они вместе живут в Лазурном озере, просто прячутся ото всех. Пускай хотя бы так, пускай холодной русалкой, но она будет жива. Мне этого достаточно для счастья.

Старуха опять уронила голову на грудь и заплакала. Серванас же пытался вспомнить, с чего началась их исповедь.

– Послушайте, Господь всех любит одинаково. Я уверен, что он не допустил бы для Ингрид плохого конца. Даже если там замешана какая-то нечистая сила, то справедливость обязательно восторжествует; ваш водяной сгинет в пучинах ада, и больше никого не побеспокоит.

Серванас был доволен собой, что смог выдать такую приободряющую речь, причем сам, не обращаясь к писанию. Он уже ждал от старухи слов благодарности и чтобы она, наконец, ушла, а монах мог вернуться к себе в келью, чтобы поесть и отдохнуть. Но вдруг послушник снова встретился взглядом со старухой. Она удивленно смотрела на Серванаса. Зрачки ее расширились, а губы слегла подрагивали, будто бы монах только что сказал настолько крамольную, ужасную вещь, что у старухи не находится слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Что вы такое говорите?! – вдруг вскочила она, и если бы не решетка, разделяющая священника и прихожанина в маленькой исповедальне, то набросилась бы на бедного юношу с кулаками. – Что значит «сгинет в пучинах ада»?! Водяной – истинный хозяин наших земель! Только благодаря ему у нас такие урожаи, в лесу растет столько грибов и ягод, а наш скот уже много лет ничем не болеет. Мне жаль мою дочь, у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю, как она убежала ночью в Черный лес. Мне обидно, что водяной выбрал именно ее, а не какую-то другую, чужую, девицу. Но не смейте так говорить о хозяине леса! Он может услышать вас, и тогда – неминуемая кара!

Ошарашенный Серванас отодвинулся на краешек лавки, подальше от безумной старухи. Будь он посмелее, то высказался бы в ответ, что церковь не одобряет язычество, а за такие оскорбительные выражения в адрес служителя монашеского ордена можно и запретить впредь являться в часовню. Но Серванас не догадался это сказать, лишь потом, перед сном, лежа у себя в келье, он смог придумать, как нужно было поставить на место эту женщину. Обидно, когда правильные слова не приходят на ум вовремя. В следующий раз он будет мудрее. Что же касается старухи, то, выругавшись, она схватила свои пожитки и ушла. Зачем она приходила, Серванас так и не понял. Раз ей нужна милость и помощь нечисти, то пусть и тащится к своему водяному, где бы он ни был.

Той ночью монах долго думал о последней исповеди, в глубине души он радовался, что принял постриг, что у него никогда не будет подобных неразрешимых проблем с женой и детьми, не нужно будет за них переживать и страдать от потери. Потом он размышлял о таинственном водяном. Понятно, что это просто местная древняя легенда, корни которой уходят в далекое прошлое. Интересно, сколько этому водяному лет? Умеет ли считать, писать? Знает ли сам водяной, что он хозяин леса? Кто дал ему такой титул? Есть ли у него семья? Если была жена, значит, и дети могут быть. А как он вообще выглядит? Есть ли у него руки-ноги, или он похож на огромную рыбу в человеческий рост? Полуспящий разум Серванаса рисовал ему какие-то жуткие и смешные фантазии, где он видел форель с человеческой головой, видел себя на рыбалке, и как к нему на крючок попалась русалка; после ему снилось, что он копает червей для клева, которые у него отбирала старуха, мать Ингрид, а потом он пытался пожарить на огне ту форель с человеческой головой, но она извивалась и выпрыгивала у него из рук. Серванас ругался и топал ногами от злости. Как же хотелось поесть жареной форели!

Утром Серванас действительно проснулся от запаха рыбы. Кто-то из братьев-монахов ходил в лес и наловил целое ведро плотвы.

«Водяной поделился своим скотом», – вдруг подумал Серванас и рассмеялся. В животе грустно заурчало, и он поспешил к заутрене, хотя в тот момент ему гораздо больше хотелось просто сытно поесть, чем стоять за молитвенником.

Прошло уже больше двух недель с визита безумной старухи. Серванас и думать забыл об этой женщине, да и не видел ее потом среди прихожан. Начинался июль, и наступала пора ягодного урожая. Крестьяне собирали клубнику, черешню, ходили неглубоко в лес за ежевикой и дикой земляникой. Серванас видел, как крестьяне набирают огромные корзины ягод и потом консервируют их, варят варенье и гонят настойку. Он подумал, что не отказался бы от подарка к Рождеству, если бы им в монастырь принесли баночку клубничного варенья. Хотя зачем ждать? Его можно и самим сделать. Вооружившись большой корзиной, Серванас отпросился у наставника и направился в Черный лес за ягодами. Местные пообрывали большинство кустов на опушках и по окраине леса, и за добычей пришлось уходить уже глубже. Серванас провел целый день, собирая ягоды, которые он не столько клал в корзинку, сколько отправлял себе в рот. Как же Серванас был счастлив, что его прислали нести Слово Божье в эти сытые земли! Никогда еще он не ел таких вкусных ягод, кисло-сладких, крупных, с мягкой пористой текстурой, их было просто приятно подержать в руках. По правде сказать, он раньше никогда не ел ягод. Его прошлый приход располагался в пустынной малоплодородной местности – вырастить там укроп было непосильной задачей, а уж о ягодах или сахарной свекле и думать нечего.

Серванас нагибался почти под каждый куст, срывая то тут, то там ровные, идеально пропорциональные ягодки. Он объелся до такой степени, что у него разболелся живот, а во рту появился противно-желчный привкус. Серванас подошел к упавшему дереву и уселся рядом с ним на землю, поставив тяжелую корзину с ягодами тут же у ног. Он облокотился о бревно и закрыл глаза. Монах прислушивался к звенящей тишине леса. Изредка где-то кликала птица. Рядом с ним какой-то зверек шуршал в кустах. Давно уже Серванас не испытывал такого душевного умиротворения. Здесь, в лоне природы, в этой завораживающей глуши, поистине девственных лесах, послушник чувствовал себя неотъемлемой его частью. Он больше не принадлежит миру людей, он должен быть здесь: слиться с этим упавшим деревом, отдать ему свои силы, уйти душой в бревно, чтобы возродить из него свежие ростки и вырасти уже новой жизнью – прекрасным могучим деревом, стоять здесь, пустить корни, раздвинуть густой кроной соседние елки и выситься огромным дубом над лесом, простоять триста, нет, пятьсот лет и цвести, цвести, цвести … вечным прекрасным существом, смотреть на суету мира с высоты своих листьев и насмехаться над глупыми проблемами двуногих.

Серванас не заметил, как уснул. Вдруг что-то пробежало по нему, какие-то резвые малюсенькие ножки засеменили у него по плечу, спрыгнули на колени и с шуршанием пропали в кустах. Монах вздрогнул, приподнялся с земли и посмотрел по сторонам.

Холодный пот пробежал по его спине. Солнце ушло за горизонт, в лесу начинало стремительно темнеть. Серванас не понимал, где находится. Он запаниковал. Сначала ринулся назад, но потом понял, что пришел сюда с другого направления. Но с какого? Он потратил время, думая и наворачивая круги около полной ягодной корзины. Куда идти? Как выйти к деревне? А что если он умрет здесь от голода и холода? А что если его укусит змея? Чем быстрее опускалась ночь на чащу, тем страшнее становилось Серванасу дальше оставаться в лесу, не двигаясь ни вперед, ни назад. Да, монахи хватятся его, но когда? После отбоя, уже ночью. Пойдут ли они искать его? А вдруг не пойдут? Подумают, что оно и к лучшему. Серванас только доставлял всем проблем, вдруг братья просто делают вид, что любят его, а на самом деле даже похоронить его с почестями не захотят?

«Я никому не нужен, – он почти готов был расплакаться. – Никто не пойдет меня искать. Я всегда был один и умру один. Даже родители, кто бы они ни были, бросили меня у ворот монастыря в люльке, а значит, не желали меня, хотели от меня избавиться. Братья-монахи наверняка так же ко мне относятся. Я ничтожный, глупый. Пошел нарвать ягод, но теперь заблудился и наверняка не выберусь отсюда».

Серванас накручивал себя, жалея и думая больше о своей жизни, чем о сложившейся ситуации. Холодность рассудка в силу его характера была пока что ему чужда, и он впал в отчаяние.

Только когда в лесу стало совсем темно, послушник вдруг очухался, вытер мокрые от слез щеки и решил пойти хоть куда-нибудь. Если он выйдет к Лазурному озеру, то сможет пойти вдоль его берегов и выйти, наконец, к деревне. Возможно, идти придется долго, но это самый верный путь. Прежде чем отправиться, Серванас помолился, теребя пальцами деревянное распятие на своей шее, и пошел в неизвестном направлении, а именно к озеру, как ему подсказывала интуиция. (Хотя на самом деле действовал он наугад). К сожалению, даже лесник, знающий тропы и умеющий выживать в сосновом бору, не нашел бы выход из чащи ночью, что уж говорить о юном монахе.

Серванас, оставив корзину, шел и шел, вздрагивая от каждого шороха и падая ниц, как только над ним пролетала птица. Больше всего он боялся наступить на змею, поэтому двигался медленно, прощупывая, не шевелятся ли корни деревьев у него под ногами, и только когда понимал, что они прочные, засохшие, делал шаг. Сердце билось как бешеное, он считал себя сильным взрослым мужчиной, но в тот момент он плакал, как маленький мальчик. Серванас восхищался красотой леса, но с приходом ночи он стал ночным кошмаром, внутри которого обитает нечисть и проклятые твари, готовые затащить юношу в ад.

Серванас не знал, сколько времени прошло и сколько он уже плутал по лесу, больше всего его пугала мысль заночевать где-то. Сон здесь – это смерть. На спящего может напасть и нечисть, и дикий зверь. Забраться на дерево? Упадешь с него и сломаешь ногу. Остается только не спать и искать выход. Чаща леса сгущалась, деревья росли так близко друг к другу, словно сама природа хотела образовать здесь живую изгородь, черные стволы буквально обнимали друг друга, заставляя Серванаса обходить деревья с разных сторон, отчего траектория его пути постоянно сбивалась. Монах чувствовал себя зажатым в тиски, пойманным в капкан. Еще шаг, и деревья обступят его со всех сторон и навсегда замуруют, как в гробницу.

Неожиданно, когда момент полного отчаяния уже почти настиг монаха, он даже сам не успел осознать своего счастья, как увидел вдалеке меж деревьями серебряные блики воды. Серванас едва не закричал от радости, но зажал себе рот руками. Он забыл обо всех предосторожностях и бегом пустился к озеру. Теперь на его щеках были уже слезы радости.

Монах выбежал к воде и тут же застыл в изумлении.

Недалеко от берега по колено в трясине стояла девица. В темноте ночи, освещаемой лишь светом луны, он совсем не видел ее лица. Девица обернулась и посмотрела на монаха. Она стояла абсолютно нагая. Длинные, до ягодиц, темные волосы прикрывали срам.

– Святой отец? – вдруг подала она голос. И голос этот показался Серванасу знакомым. – Что вы здесь делаете?

Она говорила полушепотом и была одновременно и удивлена, и испугана, увидев монаха. Девица явно не ждала гостей.

– Я… – Серванас пялился на длинноволосую девицу и никак не мог подобрать слова. Наконец, рассудок вернулся к нему, и он, застеснявшись, начал тараторить. – Я шел собирать ягоды, потом уснул, потом заблудился, потом очень-очень долго по лесу ходил, потом вышел к воде, потом увидел вас и…

Они встретились глазами с девицей. Она выглядела обычной, по крайней мере, как женщина, а не как нечисть из местных сказок. Только очень худая. Даже лунный свет подчеркивал, как ребра выпирают у нее под грудью. И лицо у нее вроде обычное, но измождённое. Серванас подумал, что девушка, возможно, чем-то больна и пришла сюда ночью, чтобы провести какой-то языческий ритуал для исцеления. Это возможное объяснение успокоило монаха. Он выдохнул.

– Уходите отсюда, – резко сказала девушка. – Уходите отсюда сейчас же. И никому не рассказывайте, что видели меня здесь.

– Что? – Серванас опешил. – Что вы такое говорите? Что случилось? Почему вы тут одна стоите в холодной воде? Где ваша одежда?

– Это не важно. Просто уходите, умоляю вас, святой отец, – взмолила девушка просящим тоном.

– Нет, так дело не пойдет, – Серванас закатал рукава и направился к воде. Он зашел в озеро и поежился. До чего же ледяной становилась вода ночью, и это в разгар лета! Он направился к девушке и, стоя уже в паре метров от нее, протянул ей руку. – Следуйте за мной. Вместе мы направимся вдоль озера и выйдем к деревне. Я отдам вам свою рясу, чтобы вы могли прикрыться.

Вдруг ему в голову пришла очевидная причина столь странного поведения девушки.

– Если вас здесь кто-то держит силой, то доверьтесь мне, я вас в обиду не дам, пойдемте! – прибавил он шепотом, понизив голос. – Вы заболеете, если будете купаться в такой воде.

– Нет, святой отец, уходите, пожа…

Это было последнее, что услышал Серванас, перед тем как чья-то рука схватила его за горло и повалила вниз на берег мелководья. Головой монах ушел под воду, ему не хватало буквально сантиметра до поверхности. Острые когти вцепились ему в шею. Серванас чувствовал, как задыхается, а чьи-то острые когти раздирают горло в мясо. Он пытался было бороться с нападающим, но уже краем сознания понимал, что умрет, воздух в его легких заканчивался, голова начинала трещать от недостатка кислорода. Он трясся и бил ногами воздух, но так и не смог ударить напавшего.

Вдруг, не отпуская его шею, рука подкинула Серванаса, словно пушинку, и вышвырнула на песочный берег. Он оказался ровно на том месте, где встретил девицу несколько минут назад. Серванас схватился за горло и долго, с хрипом откашливался. Раны на шее саднили и страшно болели, кровь капала ему за шиворот и залила весь воротник рясы. Он обернулся и взглянул на озеро. Девица стояла на том же месте и с грустью, с сожалением, смотрела на монаха. Глаза ее словно говорили: «Я же предупреждала, уходи, уходи, пока есть возможность!». Рядом с ней по грудь в воде сидел человек. Он был несколько крупнее обычного мужчины: жилистые руки, узкие плечи, впалая грудь, длинные маслянистые волосы спадали на его лицо и уходили за спину. Плечи и руки  были покрыты темной блестящей чешуей, а на кистях рук выросли плавники, как у рыбы.

Серванас взглянул в лицо этому существу. Существо также неотрывно вперилось в послушника, ничего не говоря. Черты лица мужеподобной нечисти ничем не отличались от обычных, людских физиономий. Тьма мешала монаху хорошо рассмотреть существо, но он навсегда запомнил, как два черных огромных глаза на бледном, без ресниц и бровей лице, сверлили его со злобой и раздражением.

– Она же предупреждала тебя! – вдруг рявкнуло существо.

«Господи боже, он разговаривает, он разумный!» – было первое, что подумал Серванас.