Читать книгу: «Тайна белой вишни»

Глава 1. Фестиваль

Август утопал в сиропном запахе: вишнёвые ароматы разбавлялись дымом от жаровен и запахом старой бумаги в витринах библиотеки, на столах у продавцов. Площадь была украшена гирляндами, развешанными ещё более неровно, чем в прошлом году: кто-то не дотянул, кто-то не захотел тянуть вовсе, у всех свои заботы. Люди переговаривались, махали друг другу кривыми руками, и казалось, что весь город лежит в этот день под мягким знаком вкуса и уюта.

Анна Морозова пришла за разными вещами, но в сердце у неё было небольшое тревожное ожидание. Она всегда приходила на фестиваль с тетрадкой: записывать рецепты, разговоры и имена для книги, которая ещё не вышла, но в которой она хранила город. Тамара Селезнёва стояла у стола с настойками, как обычно, сдержанная и одновременно с тем скрывающая от других что-то слишком важное. На её столе синели бутылки: у каждой своя история, и у многих была одна подпись: «Настойка – семейный рецепт».

– Анна! – Тамара помахала ей, как подруга, чей голос всегда означает спасение от скуки. – Поймёшь ли ты старушечку и то, как важно хранить рецепты? Без них вымрет запах родины.

Анна улыбнулась и взяла бутылку, на которой был приклеен кусочек бумаги: «Белая – семейный рецепт». Запах стоял травяной, тёплый, с металлом в послевкусии, который она не смогла назвать. Она отложила бутылку в карман куртки, как нечто, что нужно изучить, не выпить, а расшифровать.

У края поля стоял Никита Громов – крупный человек, чей смех был таким же тёплым, как и его пироги. Он любил фестивали и любил показывать гостям своей фермы то, что считал редким. В этом году он что-то прятал за спиной: глаза блестели, и он видел, как кто-то из горожан ходит с видом «я хочу знать». Анна подошла поближе.

– Как урожай? – спросила она.

– На славу, – ответил он, и в тоне голоса появилась та выпуклая гордость, которую дают долгие годы в земле. – Но есть одно. Пойди, посмотри в третьем ряду у забора. Только тсс.

Она пошла, потому что любопытство у неё – это работа. В сумерках, в ряду более тёмных листьев, мерцала одна ягода: не алый огонёк, а бледный, почти молочный шар. В толпе кто-то ахнул, кто-то пожал плечами, но Никита хранил улыбку, как ключ.

– Завтра покажу в лаборатории у Тамары, – тихо сказал он. – Это не для конкурсантов.

Никто не понимал, что «не для конкурсантов» значит гораздо больше, чем одна нотка вкуса: это значит наследие, за которое можно спорить, бороться, ради которого можно и умереть. Анна ушла домой с бутылкой и ощущением, что в городе закрутилась нитка, которая, дернувшись, откроет старые письма и закрытые сейфы.

На следующий день поле выглядело по-другому. Ворота были открыты, лента полиции мелькала у входа, и люди шептались. Никиты не было. На земле, рядом с тем самым третьим рядом, лежала белая ягода, не на кусте, а на траве, и на ней была прилипшая сухая пыль, не та, что в здешних огородах, а светлая, меловая, как пепел от далёкого камня. У ворот лежала крошка мешковины с печатью, наполовину стертой: «ЭКСП…».

Так начинается то, что кажется небольшой загадкой, а в итоге вырастает в городскую драму: записки, судебные бумаги и лица людей, которые думают, что смогут купить то, что нельзя измерить.

Глава 2. Первые следы

Утро было влажным и холодным, как выцветшее письмо. Туман вздымался из низин; деревья стояли в плаще, казалось, объединённые молчанием. На воротах поля толпилось несколько человек: женщины в платках, которые обсуждали, кто когда взял последний мешок сахара, старики с палками и пара полицейских – все они смотрели в одну точку, как будто там лежала не просто ягода, а целая судьба.

Инспектор Сергей Петрович – усталый, заботливый, с серыми висками, держал ситуацию. Он был тот тип людей, которые не любят громких слов, зато умеют держать порядок. Он подошёл к Анне и сказал ровно:

– Без лишних касаний. Сначала мы опросим всех.

Анна, как человек, собиравший память города всю свою взрослую жизнь, понимала, что память штука хрупкая. Она обошла поле и увидела следы шин, узкие борозды, которые уходили в сторону старой просеки. На краю поля свежо отрытая земля; где-то рядом отпечаток ботинка с редким узором подошвы: три дуги и пересечённая линия. Отпечаток был слишком мал для Ильи, сына Никиты, слишком мал для кого-то её возраста.

– Ты видела мешковину? – спросил её голос Тамары. – У меня есть настойка. Понюхаешь?

Анна почувствовала, что вещь, которую никто пока не понимает, уходит в кошмар торговли. Она подобрала кусочек мешковины и протянула его Сергею Петровичу. На ткани была частичная печать: «ЭКСП… Архи…» – очертания букв «АРХ».

– Экспедиция, – пробормотал он. – Кто-то привёз что-то издалека. Это уже не местная шутка.

Первые подозрения пали на Илью: долги, разговоры о продаже. Но когда Анна посмотрела в его глаза, она увидела там не только страх, но и отчаянную усталость: человек, который торопится, чтобы покрыть долги, но в глубине души ещё надеется на честный исход.

Она записывала всё в тетрадку: «Белая ягода – не сорт. Почва – меловая. Мешковина – архангельская печать. Отпечаток подошвы – редкий узор». Каждая строка выглядела как маленький мостик к прошлому, который нужно было пройти вниз, в подпольные коробки архивов.

Её чувство обучения вело дальше: если это привезено, значит есть тот, кто привёз; и где есть привоз, там есть покупатель. Ее интуиция щекотала её с одной мыслью: «Кто плательщик?»

Анна ещё осмотрелась и под кустом, у тропинки, она заметила клок тёмной материи. Это была не просто грязь. Это была ткань, зацепившаяся за корень. Рядом глубокий вмятый след, словно кто-то цеплялся за землю, чтобы встать. Она опустила руку, притронулась, на пальцах осталось тёплое пятно, не просто земля, а тёмная, липкая субстанция.

– Кровь, – выдохнула она вслух, и голос её звучал чужим.

Рядом, полузарытый в меле, лежал оторванный ноготь. В земле застрял кусочек ткани другого цвета. По следам было видно, что кто-то сопротивлялся. Это было уже не просто исчезновение. Это был след борьбы.

Анна отступила на шаг и на секунду закрыла глаза, белая ягода на кусте казалась теперь печатью на странице, здесь пролилась чья-то жизнь.

***

Ночь была влажной и тяжёлой, как старый лист. Луна сводила краски к одному серому тону и делала тени длиннее, чем они были на самом деле. Никита занёс фонарь в оранжерею не потому, что у него была привычка робко бояться темноты, а потому что ему надо было уйти на час, оставить свои улики в месте, куда люди не смотрят. Он проверил замок, сунул в карман маленькую железную коробочку с надписью «черенки», и, когда всё было готово, сел к столу и включил камеру для собственного спокойствия, для порядка, чтобы оставить свой след. Он знал, что если дела пойдут плохо, следы его рук и честные строки помогут кому-то поверить.

На видео он был спокоен, говорил медленно, уже готовясь к роли человека, который уходит с поля зрения. Но голос его не был пуст, в нём слышалась рана, та скудная рана, которую человек носит, если знает цену того, что оберегает.

Никиту отвлёк какой-то звук, он забыл выключить камеру и ушёл проверить. Когда он углубился в теплицу посмотреть в порядке ли саженцы, то заметил, что кто-то стоял у калитки и разглядывал теплицу снаружи. Тихий шаг, скрип щеколды. Сначала Никита думал, что это просто ветер занёс палец мостовой вороны по металлической защёлке. Но потом он увидел человека и услышал его голос, не тот, который он мог ждать. Спокойный, с деловой любезностью, будто человек, привык покупать ответы, а не просить их.

– Никита? – позвал голос. – Это не время для одиночеств. Пора договориться по-хорошему.

Он обернулся и увидел тень, мужчина без особенностей, но со стальным профилем. Рядом, чуть в тенях, шевельнулась третья фигура. Никита не сделал вид, что удивлён. Он уже представлял себе их визиты. Сначала оферта, потом деньги, затем желание иметь семя вместо памяти.

– Я сказал, – сказал Никита ровно, – если будет нужно, я уйду и пусть начнут искать. Но я не дам, чтобы это уходило за деньги.

– Уход это дорого, – улыбнулся тот, кто стоял в дверях. – Дороже, чем ты думаешь. А продавать будет ещё дороже. Но мы не хотим крови. – И он протянул руку так, как будто предлагал подписать бумагу. – Мы предложим способ, как сохранить и вашу память, и чистоту ваших рук.

Никита отплыл взглядом по рядам привычных кустов. В его ладонях застыл шуршащий звук бумаги, рисунок карты мелькнул в голове, и он понял, что цена, по которой предлагают помочь, уже давно была заплачена не теми, кто считает. Он открыл рот, чтобы ответить, но в ту же секунду один из мужчин сделал шаг вперёд, резкий, как при ударе молнии. Слова не пригодились, удар не ждал объяснений.

Первый толчок был не сильным, резкий локоть в грудь, попытка оттолкнуть. Никита, человек земли, привыкший вкладываться в сопротивление, вывернулся и схватил за руку нападавшего. Произошло то, что бывает, когда сила и намерение сталкиваются, мгновенная, дикая борьба, не из тех, что слышны снизу в домах, но слышны в костях. Кусты шуршали, земля под ногами уходила с петлёй трения, и где-то падающая крышка ударила по столу. Камера, забытая на короткой полке, завибрировала и поймала в кадр тень, руки, блеск фарфора, вспышку боли на лице Никиты.

Когда рука ударила по лицу Никиты, он закашлялся. По губам его поползла тёплая вязкая масса. Кто-то притянул его так жёстко, что лицо вдавилось в мокрую землю. Пальцы скользнули, и в этот момент Никита, в глазах которого отразилось небо, пытался громко сказать что-то одно, последнее слово, обращение, но оно превратилось в выдох. Один из мужчин ударил резко, коротко, и лицо Никиты вмиг приняло другой, более поздний угол. Луна осталась без свидетелей.

Те, кто его держали, не смотрели друг на друга. Они работали быстро. Та же мешковина, те же наборы ниток, резкая рутина. Не было ни победы, ни сожаления, только деловая холодность. Они унесли тело к тележке, осторожно, как переносят тяжелую коробку. Между ними один прошептал имя, короткое: «Х» и хрип, как подтверждение, прошёл по воздуху. Пара минут и все следы были почищены, но не идеально, в глине оставались маленькие волокна, под ногтем одного из нападавших засел стежок мешковины, а в земле за амбаром остался тонкий оторванный ногтевой пласт, крохотный отпечаток человеческой боли, который позднее покажет, что это была не утечка, а насилие.

Они не затянули все заделы. Одна перчатка осталась на земле, кусок бумаги зацепился между досками. Возможно, это из-за спешки, а возможно из-за чувства, что дело завершено. Они зашли в машину, номер которой скрывался частично в темноте, и уехали тихо, по просёлочной дороге, в сторону трассы.

Наутро Анна нашла белую ягоду, кажется, упавшую от смутной полой гордыни. Она наклонилась и почувствовала запах земли. В руках у неё осталась мешковина и маленькая, незначительная вещица, разорванный ноготь. Она не знала тогда, что это последний свидетель сцены. Она не представляла, что крошечный кусочек человеческого тела станет орудием правды. Но в её голове уже начала ткаться ниточка, которая вела не от ухода, а от удара. Ниточка, которую скоро никто не сможет разорвать.

Глава 3. Семейные архивы

Библиотека Анны была её убежищем и оружием одновременно. В подвале, где лежали коробки с надписями «Громовы – земля», «Письма 1939–1952», «Экспедиция», пахло бумагой и клеем, и этим скрытым запахом прошлого. Сегодня она пришла рано, раньше секретов и слухов.

Первая папка содержала письма между Никитой и его отцом. В письмах мелькают даты и записи: «подарок с Севера», «беречь как святыню», «семечки белые, как снег». На обороте одной фотографии стояла подпись: «профессор К., Архангельск, 1951». Анну пронзил тот рисующийся мир: профессор, привезший семена, мешковина, печать «ЭКСП…» – всё это сходилось в сетку.

Она нашла и договор 1952 года: «Передача земли с условием: сохранить любой уникальный сорт, доставленный в дар, без права отчуждения». Подписи – предки Громовых и Павловых. Печать, размытая, но видна буква «Г». Она сидела и читала, словно листая карту. Если условие действительно в силе, то всё, о чём шептались в городе продажа, подделка становится не просто мошенничеством, а нарушением древней клятвы.

Тут в библиотеку вошла Тамара с чаем. На столе лежала бутылка «Белая». Под пробкой свернутый кусочек бумаги с печатью «АРХ…» и пометкой: «Не продавать. Для памяти». Внизу стоял инициал «К.».

– Никита дал мне эту бутылку, – сказала Тамара. – Он просил хранить это, пока не пойму. Я не думала, что пойму так скоро.

Анна ощутила, как ниточки плетутся: Архангельск – профессор – подаренные семена – договор. Но к ниточке добавился новый узел: зарплатные операции, визитки, ночные сделки. Кто-то захотел заполучить семена, но за этим стояло большее: генофонд и власть над ним.

Она тщательно положила все копии в папку, выписала заметки и решила идти дальше к нотариусу и в администрацию. В её голове созревал план действия: зафиксировать документы, получить копии, найти доказательства недавних переводов. Ей было ясно: кто-то либо взял саженцы, либо готовится продавать генетический материал за большие деньги, и тогда белая ягода станет не только символом памяти, но и предметом торговли с далеко идущими последствиями.

Глава 4. Вражда

Дорога к дому Павла шла серпантином вдоль узкой ленты реки. Влага поднималась от воды и ложилась на плечи, как покрывало: воздух пахнул металлом моторного масла и свежескошенной травой. Для кого-то это было утро, как утро, для Анны рабочее: каждое странное событие в один день означало целую сеть нитей, и ниточка у Павла всегда тянулась туда, где не любят чужих глаз.

Павел встретил её у заколоченных ворот в рабочем комбинезоне, с руками, загрубевшими от тяжести. Его лицо напоминало кору старого дерева: много линий, мало гибкости. Он посмотрел на Анну так, как смотрят люди на тех, кто приходят с вопросами.

– Что привело библиотекаршу к нам? – проворчал он. – Поговорим на лавочке, если не против.

За ним, в дверях, мелькнула Лидия: женщина с усталым выражением, но с теми глазами, которые замечают мелочи. Она отложила корзину белья и присоединилась. Не исключено, что она хранила в себе часть недосказанного: многие в маленьком городе хранили, пока не взорвутся. Анна достала записную книжку: привычка, практически инвентарная, которая спасает от ошибочных подозрений.

– Прошлым вечером видели машину у ворот Никиты? – спросила она, без пафоса. – Кто-то видел людей ночью?

Павел хмыкнул.

– Кто-то видел, кто-то нет. У нас тут свои глаза. Катерина с угла улицы видела тёмный силуэт. Но что толку от видела? Ночью тракторов у нас нет. Только ворьё. – Он сплюнул в сторону и добавил почти ворчливо. – Люди за землю ругаются давно. Тот, кто берёт, тот и прав. Но ты что-то ищешь, да? Что тебе дал мешковинный клочок?

Анна протянула кусок мешковины, который она нашла у ворот Никиты. Печать «ЭКСП…» угадывалась больше по форме, чем по буквам: круг, краешек слова, штрих, похожий на «АРХ». Павел прижал ткань к носу и растянул губы в усмешке, похожей на непонимание.

– Экспедиция? – пробормотал он. – Мы тут не Арктика. Кому что привезут пусть везут. Но если кто-то тут распоряжается нашей землёй, то это по-настоящему плохо.

Анна посмотрела ему в глаза: в них читалась не только раздражённость, но и страх, который прячут под грубостью. Она перешла к другому вопросу.

– Вы слышали про воду? – спросила она. – Илья говорил, что колодец у вас мельчает.

Павел сделался ещё тише; его пальцы, потертые работой, сжали деревянный поручень.

– Это правда, – признался он. – Прошлой весной вода стала уходить быстрее. Мы слушали, как люди бурили вверху, на новой улице. Кто-то поставил насос. Никита жаловался, говорил, что от этого у нас влага сходит. Я пытался говорить с городом, но кто там слушает разговор простого пахаря?

– Кто бурил? – спросила Анна. Эта ниточка была важна: если вода изменилась из-за сторонних буровых работ, это могло придать конфликту куда более широкие последствия: техника, деньги, проекты.

– Слышал, что люди с АгроВек. Кажется, у них был паренёк с картой. Они дают документы на землю и обещают рабочие места. Но если это всё случится, то кто останется держать семена как память? – Его голос дрогнул.

Анна кивнула. Слово «АгроВек» прозвучало здесь впервые громко, раньше это было имя, от которого отворачивались за воротами, и которое шепталось в кабинетах. Компания, которая приходит с финансами и презентациями, умеет превращать «память» в «проект». И это превращение обычно приносит не только инвестиции, но и людей, которые не задают вопросов совести.

– А не было ли, – мягко продолжила Анна, – ночных машин, которые могли вывезти корни? Тележки, складные прицепы? Я нашла следы по краям: колёсные борозды ведут в сторону старого оврага.

Он улыбнулся криво.

– Да, там, у опушки, валялась тележка. Кто-то тащил. Мы её видели утром, плотно закутанную мешковиной. Но я не воровал, Анна. Я пахал. Даже если бы и захотел, то у меня и денег нет. – Его взгляд обжигал, в словах ощущалась и правда.

Анна читала дальше: у Павла был мотив гнева – из-за воды, из-за земли. У Ильи – долги. У кого-то – желание заработать. У компании «АгроВек» – экономическая выгода. Но целая сеть требует связующего элемента. Она спросила прямо:

– У вас был кто-то, кто давал работу или кредиты недавно? Может, машина, которой занимались? Был ли человек с визиткой?

Павел нахмурился.

– Был парень. Один раз к нам подошёл в начале лета. Молодой в костюме, он просил показать границы и спрашивал про воду. Сказал, что есть интересующиеся. Я говорил ему, чтоб шёл к городским, а он только усмехнулся. – Он сделал паузу и добавил. – У людей, кто приедет с документами и чековым талоном, на лице всегда одна улыбка, как у тех, кто знает цену.

– Вы запомнили имя, буквы, номер машины? – Анна пыталась собрать фрагменты в картину.

– Имя не сказал. Из номера помню 47 что-то вроде. И визитка у него была с логотипом, – Павел произнёс это с отвращением. – Но кто верит дурацкой визитке?

Анна записала: «Внезапный посетитель, визитка, номер 47». Знак «47» – он уже выскользнул ранее у Купина и в карточках Харитонова. Повторяемость не случайность.

Она попрощалась, поблагодарила и уже уходила, когда Лидия тихо позвала её.

– Анна, – сказала она, опуская голос, – кое-что ещё. Ночью мы слышали разговор возле амбара. Мужской голос и тот, кто с ним был. Они говорили про сорт и память, но как будто обсуждали цену. Я не слышала фамилий, но один сказал: «Мы не можем позволить, чтобы это оставалось здесь». Тогда я закрылась и стала молиться.

Слова Лидии звучали приземлённо, но их тяжесть была колоссальна: «Мы не можем позволить, чтобы это оставалось здесь». Человек с такими словами описывает не только намерение, но и план. В маленьком городе, где слово о цене и слово о памяти пересекаются – это всегда опасно.

Анна вышла, чувствуя, как земля под ногами крепче сжимается. На мгновение она представила голову змеи, которая выползает из травы: всё выглядело тихо, но где-то внизу есть яд. Ей нужно было больше нитей: кто ездил по ночам, чьи визитки попадали в карманы, и главное – где шла «сделка». Павел дал след в лес, тележка дала след к старой просеке, визитки в город. Её следующими пунктами стали – аптекарь Купин и Тамара. Если кто-то платил и забирал, там была бумага. Если же бумаги не оказывалось, то были люди, которые держат у себя «малозаметные» доказательства.

Рука Анны легла на мешковину в её сумке. Кусок ткани – печать, которая будто шептала: «Экспедиция». Она закатала рукав, взяла глубже вдох и отправилась дальше: к аптеке, где пахло травами и где, по слухам, иногда продавали не лекарства, а молчание.

Глава 5. Секрет в бутылке

Кухня Тамары пахла так, будто в ней прожили три поколения запахов: горячий уксус, засахаренный лимон и тонкая, терпкая нота спирта. На полке у окна стояли банки с надписями, похожие на подписи на древних картах – «Мята», «Черёмуха», «Облепиха». Когда Тамара открыла шкаф, её руки жалобно заскрипели по стеклу, и на стол выплеснулась тьма воспоминаний.

Бутылка «Белая» лежала горизонтально на салфетке. Этикетка была потрёпана, но аккуратная, написанная рукой, которая боялась ошибиться. Тамара наливала настойку в три маленькие рюмки – как приносят гостям в дом, чтобы продемонстрировать не только продукт, но и доверие.

– Попробуй медленно, – сказала она, передавая одну Анне. – Сначала нюх, потом глоток. Я хочу понять, говорит ли она правду.

Анна взяла рюмку и поднесла к носу. Запах был сложный: вверху – зелёная, почти горькая нота листьев, внизу – сладость карамели, а послевкусие – оттенок, который напоминал железо или старые трубы: небольшая, но уверенная металлическая нота. Вкус стал раскрывать слои: терпкость, лёгкая терпкость смолы и, словно за этим всем, запах моря, какой оставляют только северные ветры.

– Вода, – произнесла Анна как диагноз. – В ней что-то минерализованное. Нечто не из нашего колодца.

Тамара кивнула и, не отрывая взгляда от бутылки, вставила пальцы под пробку. Под пробкой, прижатой к стеклу, действительно была сложена бумажка, плотно, как письмо в амулете. Она вытащила её осторожно, поднесла к свету и, держа лупу, прочла вслух:

– Не продавать. Беречь как память. Передавать только по согласию наследников. Архангельск, профессор К. и подпись К..

Анна ощутила, как по спине прошёл холодок. Профессор К. Тот самый, что на старой фотографии, оказался здесь не как легенда, а как закон. В бумажке была ещё одна маленькая метка: карта, нарисованная тонкой ручкой, несколько линий и крестик у извилисты реки. Там, где обычно никто не прятал ничего важного, кроме детских сокровищ.

– Это карта, – прошептала Тамара. – Никита однажды спросил меня: «Если что случится, где найти?». Я думала, он шутит. Он не шутил.

В комнату тихо вошёл Купин – аптекарь с добрыми глазами и пальцами, зажатыми в привычку держать что-то в чистоте. Он сел на краешек стола и сказал тихо:

– Я думал, что это всё останется в наших руках. Никита просил меня хранить. Он говорил, что эти семена, что они не для рынка. Он говорил память. Но люди платят, Анна. Они платят так, что иногда даже совесть продаётся.

– Что ты сделал, Миша? – спросила Тамара, но в её голосе не было упрёка, был вопрос, который просил объяснения.

Купин опустил взгляд. В его руках дрожала визитка.

– Мне заплатили за мешковину, – признался он. – Не я сам начал. Я думал, что помогаю Никите закрыть крышу аптеки. Но в тот вечер пришёл мужчина в тёмном пальто. Представился как коллекционер. Он говорил серьёзными словами, про наук3у, сохранение и музеи. Я поверил, я хотел помочь аптеке. Я отдал три саженца, не целый архив. Я думал, что это для музея.

Анна смотрела на него, считая уже не только виновность действий, но и мотивы. Купин был прост – человек с маленькой аптекой и большой совестью. Но совесть, как и деньги, имела цену, когда крыша течёт.

– Как звали? – спросила она.

Купин протянул визитку: «М. Харитонов – коллекционер». Телефон был поломан, последние две цифры соскоблены. На визитке не было ничего, кроме имени и слова «коллекционер».

– Он оставил деньги? – спросила Тамара.

– Наличные, – ответил Купин. – И сказал, что приедет снова. Я помню, он говорил фразу: «Если вы не понимаете ценник, вы потеряете всё». Я отложил всё это в ящик, потому что Никита просил: «Мишка, не говори». Он доверял мне. Но когда его не стало, я понял, что доверие – это не всегда защита.

Тамара закрыла глаза. На губах у неё появилось старое выражение, которое бывает у людей, видевших больше жизни, чем другие: «Деньги ломают не почву, а души».

– Мы должны проверить все документы, – сказала Анна. – Там, где деньги появляются, остаются следы. Чеки, переводы, бумажки. Если Харитонов действовал легально, то где бумага, подтверждающая назначение? Если нелегально, то значит, следы ведут к людям, которые организуют цепочку.

Купин глухо вздохнул, и в его глазах промелькнуло облегчение от того, что он выговорился. Тамара взяла бутылку и осторожно положила её обратно в деревянную шкатулку.

– Никогда не думала, что бутылка станет доказательством, – проговорила она тихо. – А сейчас она ещё и карта. Мы должны найти место на карте. И понять, кто ещё о ней знает.

Анна вытащила карту из пробки, положила рядом пробку с надписью и мысленно связала крестик с пометкой «К.». Профессор К. – может быть, старый ученый, может быть тот, кто дал семена. «К.» на карте никто иной как инициалы профессора. Но почему в пробке пергамент? Почему Никита спрятал это в настойке? Ответ один: он не хотел, чтобы это было публично известно.

– Если это действительно то, что мы думаем, – сказала Анна, – то за ним не придут просто так. За такими вещами приходят люди, которые знают цену. И те, кто платит цену, не всегда те же, кто её объявляет. Нам нужно идти к аптекарю, – она посмотрела на Купина, – и к нотариусу. И узнать, какие компании ходят вокруг земли. Если «АгроВек» – это не слух, то у нас на руках будет новая череда вопросов.

Тишина, которая опустилась после её слов, была тяжкая. В комнате казалось, что даже стены слушают, и это было правдой. Маленький город будто, затаив дыхание, ожидал ответа. Анна поняла: карта в пробке – это первая публичная ниточка. Но ниточка в клубке может привести к козьему хвосту, и он будет длинным.

Когда они расходились, Тамара положила в ладонь Анны маленькую стружку воска, отломленную от пломбы бутылки.

– Если найдёшь ночь, – сказала она, – приноси сюда. Я знаю людей, которые помнят песни и могут распутать их.

Анна вышла на улицу, неся в кармане визитку и кусочек бумаги. Небо было тяжёлым, и где-то вдали наплывали машины. Она уже знала, следующим шагом аптекарь даст ключ; сейчас нужно собрать бумагу и нити, ведущие дальше.