Цитаты из книги «И эхо летит по горам», страница 4

Хочу отказаться от того, что я есть, выскользнуть из себя, сбросить всё, как змея сбрасывает старую кожу.

...если человека накрывает снежной лавиной и он лежит под толщей снега, ему не понять, где верх, а где низ. Хочешь выбраться, рвешься не в ту сторону и выкапываешь собственную погибель.

Я почти все детство мечтала о брате или сестре. А по-настоящему желала себе близнеца — чтоб ревел со мной вместе в колыбели, спал рядом, кормился от материнской груди вместе со мной. Чтоб было кого любить — беспомощно и бесконечно; в чьем лице я всегда находила бы свое.

Но потом оно проходило,как и все в этом мире...

НВ.Мой отец спал в своей комнате, мы с мамой — в своей. Днем он обычно обедал с министрами и советниками короля. Или катался верхом, играл в поло или охотился. Он обожал охоту.

ЭБ.То есть вы не слишком много общались. Он, в общем, отсутствовал.

НВ.Не вполне. Он непременно проводил со мной несколько минут каждые пару дней. Приходил ко мне в комнату, присаживался на кровать, и то был мне сигнал забираться к нему на колени. Он качал меня, мы оба при этом говорили мало, и наконец он спрашивал: «Ну, чем займемся, Нила?» Иногда разрешал мне достать у него из нагрудного кармана платок и складывать его. Понятное дело, я его попросту комкала и засовывала обратно к нему в карман, а он изображал поддельное изумление, что казалось мне весьма комичным. И так мы играли, пока ему не надоедало, а случалось это довольно скоро.

Тогда он гладил меня по волосам холодными руками и говорил: «Папе пора, олешка. Беги».

Она уносит фотографию в другую комнату, возвращается, достает из ящика еще одну пачку сигарет, закуривает.

НВ.Такое вот он мне дал прозвище. Мне нравилось. Я скакала по саду — у нас был громадный сад — и напевала: «Я — папина олешка! Я — папина олешка». Много позже я поняла, насколько зловещим было это прозвище.

ЭБ.Простите?

Она улыбается.

НВ.Мой отец стрелял оленей, месье Бустуле.

Я вхожу в дом своего детства чуть растерянным, словно читаю конец романа, который много лет назад начал, но забросил.

Моя мать никогда бы меня не бросила. Таков был дар мне, железное правило: никогда она не поступила бы со мной так, как Мадалини - с Талией. Она мне мать, и она меня не бросит. Это я просто принял как должное. Я не благодарил её за это, как не благодарят солнце за его свет

У большинства людей бывает наоборот. Они думают, что живут тем, чего хотят. Но на самом деле их ведут страхи. То, чего они не хотят. Ну вот взять тебя, к примеру. Твой отъезд. Твою жизнь, какой ты ее себе создал. Боялся, что я тебе буду обузой. Или вот Талия. Она осталась, потому что не хотела, чтобы на нее глазели.

Много лет спустя, когда я уже начал учиться на пластического хирурга, я понял то, что не дошло до

меня в том кухонном споре с Талией о ее учебе в пансионе. Я постиг, что мир не видит тебя

изнутри, его нисколько не волнуют твои надежды, мечты и скорби, что скрыты под кожей и

костями. Вот так все просто, абсурдно и жестоко. Об этом знали мои пациенты. Они видели:

многое в том, что они есть, чем хотели бы, могли бы стать, зависит от симметрии их костяка,

расстояния между глазами, длины подбородка, контура носа, идеальности носолобного угла.

Красота — колоссальный, неоценимый дар, и он вручается случайно, бездумно.

Она закрывает глаза, кофеварка начинает булькать, а она видит под веками холмы, что лежат так мягко, и небо, что раскинулось так высоко и сине, и солнце садится за мельницу, и всегда, всегда смутная цепочка гор, уходящих все дальше и дальше за горизонт.