Читать книгу: «Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы)», страница 4

Перестройка и морализаторские кампании

Первые меры по преодолению ощущения морального упадка были введены Юрием Андроповым, преемником Брежнева и наставником Горбачева. Новый генеральный секретарь партии, вступивший в должность в 1982 году, был пуританским коммунистом, в значительной степени лишенным романтических чувств, но испытывающим глубокое отвращение к коррупции. Хорошо осведомленный о ее масштабах как бывший председатель КГБ, он взялся за чистку бюрократии от коррумпированных элементов и за повышение производительности труда, падение которой в то время объяснялось алкоголизмом и прогулами. Для этого Андропов пытается не мобилизовать общество, как это делал Хрущев, а дисциплинировать его. Проводятся полицейские рейды по ресторанам, общественным баням и кинотеатрам, чтобы «выловить» тех, кто бездельничает в рабочее время.

После преждевременной смерти Андропова и еще более короткого пребывания на посту его преемника, Константина Черненко, факел борьбы с моральной коррупцией был подхвачен Горбачевым и Егором Лигачевым, также бывшим протеже Андропова, который был тогда правой рукой Горбачева. Кампании по исправлению нравов, проведенные в первые два года перестройки (1985–1986), вписываются в официальную советскую доктрину, которая ставит моральное обновление в зависимость от усвоения норм, установленных партией. Доктрина, согласно которой, как мы видели, призывы к самореализации и к проявлению личной инициативы идут рука об руку с пропагандистскими мерами и усилением контроля.

Самой известной из мер, подготовленных тандемом Горбачев – Лигачев, является антиалкогольная кампания, начатая в мае 1985 года и направленная на повышение производительности труда. Введенные ограничения – повышение до 21 года легального возраста употребления алкоголя и резкое сокращение производства алкоголя – сопровождались широкой мобилизационной кампанией, призывающей население проявить инициативу, чтобы возродить нормы коммунистической морали. В том же году Горбачев празднует 50-летие стахановского движения, которое стало одной из самых ярких иллюстраций сталинского неоромантизма, подчеркивая его преемственную связь с «социалистическим соревнованием» и «моральными стимулами»⁶⁸.

Еще одна ключевая мера была принята в 1985 году и выразилась в логике самореализации через интериоризацию. Речь идет о гласности, целью которой является «прозрачность» в общественной сфере. Частично ослабив гнет цензуры, партия отныне призывает СМИ публично изобличать отклонения от социалистических норм. Как часто отмечалось, гласность – это не свобода слова. Ослабление цензуры остается частичным, и ее применение зависит в конечном счете от доброй воли руководителей партии. Но с точки зрения Горбачева и его соратников, гласность – это нечто гораздо большее, чем свобода слова, чем абстрактное и формальное индивидуальное право. Гласность является мощным средством социальных преобразований путем разоблачения нарушений социалистических норм. По примеру Хрущева и в отличие от Андропова, Горбачев стремится мобилизовать общественное мнение для осуществления морального контроля за обществом. Он заявляет:

Гласность – действенная форма всенародного контроля за деятельностью всех без исключения органов управления, мощный рычаг исправления недостатков. В связи с этим пришел в движение нравственный потенциал общества. Разум и совесть в гармоничном порыве начали отвоевывать позиции у разъедавших душу пассивности и равнодушия. Конечно, мало только знать и говорить правду, главное – поступать, действовать на основе такого знания и понимания⁶⁹.

Основываясь на «знании и понимании», принесенными гласностью, Горбачев ввел жесткие репрессивные меры против тех, кто считался коррупционером, начиная со спекулянтов, которые обогащались на черном рынке, и кончая бюрократами, злоупотребляющими своей властью. Цель – «ликвидация зон, закрытых для критики, и „оазисов“ с двойной моралью и беззаконием»⁷⁰, еще оставшихся в здоровом в целом советском обществе, пагубные последствия которых особенно ощущала на себе молодежь. Что касается спекулянтов, то в мае 1986 года Горбачев начал кампанию по борьбе с нелегальными доходами. А для борьбы с бюрократами он в том же году провел масштабную чистку, крупнейшую в истории страны со времен Сталина⁷¹, под эвфемистическим названием «кадровая политика».

В соответствии с официальной марксистско-ленинской идеологией, которая воспринимает мораль в первую очередь как объект контроля и воспитания, кампании по исправлению нравов, проводившиеся в начале перестройки, были направлены на мобилизацию населения для изобличения моральных проблем общества, которые затем должны были быть исправлены благодаря укреплению партийного контроля. Такая интерпретация причин и путей выхода из морального упадка была характерна не только для руководителей партии. Примерно такого же мнения придерживались и социологи. Например, Андрей Здравомыслов, известный исследователь и один из основателей советской социологии, объяснял в 1988 году, что причиной «негативных явлений» советского общества, таких как бездушие, формализм, бюрократизм, безответственное отношение к работе, алкоголизм, преступность и коррупция, было ослабление «нравственных норм, регулирующих поведение человека»⁷². Если для «наиболее сознательных членов общества» эти нормы становятся принципами «личного поведения», то лицемерные меньшинства соблюдают их «чисто внешне», а на самом деле преследуют свои «личные, подчас материальные интересы»⁷³. Социолог отвергает как упрощенную распространенную ранее идею о том, что такое отношение проистекает из «пережитков буржуазного прошлого» и поэтому должно исчезнуть с приходом социалистического общества. Напротив, повышение уровня жизни способствовало бы распространению «мелкобуржуазного» менталитета «мелкого собственника», «тенденций торгашества и вещизма»⁷⁴. В социалистическом обществе, объясняет он, такое отношение коренится в любви к деньгам, которую он связывает с черным рынком, и в наслаждении властью, характерном для бюрократов. Эти коррумпированные меньшинства порождают, в свою очередь, скептицизм и цинизм в умах молодых людей, теряющих веру в принципы и идеи социализма, которые должны регулировать их поведение, и впадающих в алкоголизм, проституцию и наркоманию. Таким образом, перестройка представлена как моральное обновление социализма путем публичного разоблачения – благодаря гласности – двуличия коррумпированных меньшинств, к которым партия применяет дисциплинарные меры.

Это мнение находит широкий отклик в обществе, о чем свидетельствует судьба магазинов «Березка» в то время⁷⁵. Созданные в конце 1950‑х годов для финансирования усилий по индустриализации, эти магазины позволяли покупать за иностранную валюту востребованные товары, особенно западного производства. Ставшие все более популярными в последующие десятилетия в связи с ростом уровня жизни и постоянного дефицита потребительских товаров, эти магазины не упоминались в советских СМИ вплоть до эпохи гласности, поскольку их существование противоречило принципам равенства, которые исповедовал режим. Когда цензура была, наконец, ослаблена, общественное мнение, рассматривавшее эти магазины как место удовлетворения эгоистических интересов привилегированного меньшинства, немедленно их заклеймило. Давление населения заставило Советское государство закрыть эту сеть магазинов в 1988 году и тем самым лишиться большой прибыли, которую они приносили. Общественное возмущение магазинами «Березка» иллюстрирует устойчивость нравственных идеалов в советском обществе в эпоху перестройки и помогает оспорить тезис о том, что поддержка реформ объясняется в первую очередь привлекательностью потребительского образа жизни капиталистических стран. Если богатство Запада имеет некоторое очарование, то расчетливый эгоизм и социальная фрагментация по-прежнему вызывают, по крайней мере у поколения шестидесятников, отвращение, навеянное романтическими идеалами советской модерности. Эти чувства разделяют и коммунистические реформаторы, такие как Горбачев, но также, и в еще более яростной форме, националистически настроенные интеллектуалы, которые считают западное влияние одним из главных источников морального разложения.

Националистическая критика

В то время как партия стремится привить нормы коммунистической морали, многие интеллектуалы выдвигают на первый план концепцию морали, которую они считают менее искусственной: эта мораль зиждется на совести и гарантируется сохранением традиционных ценностей. В отличие от социалистической морали, она не основана на интериоризации социальных норм, а появляется из глубины души как неотъемлемый атрибут человеческого духа. С этой точки зрения моральная ошибка объясняется не отсутствием контроля или недостатком воспитания, а решением каждого отдельного человека поступать по совести или нет. Этот выбор часто представляется как выбор между истиной и ложью. Поступать по совести – это говорить правду, раскрывая свою душу; говорить правду – значит повиноваться своей совести. По этой причине, а также в отличие от когнитивной сознательности, совесть не поддается количественному измерению. Невозможно «поднять ее уровень», можно лишь в каждый определенный момент говорить или не говорить правду, прислушиваясь к голосу совести. Начиная с 1950‑х годов эту концепцию морали защищали советские интеллектуалы, которые были возмущены катастрофическими последствиями коммунистической насильственной модернизации. Их критика моральной деградации часто принимала националистическую окраску, проявляющуюся в ностальгии по образу жизни и ценностям русского крестьянства, положенного Сталиным на алтарь индустриализации. Из-за этой ностальгии по сельскому миру таких писателей и эссеистов стали называть писателями-деревенщиками⁷⁶.

До перестройки самым известным призывом к пробуждению совести был манифест Александра Солженицына «Жить не по лжи», опубликованный в самиздате на следующий день после его ареста КГБ в 1974 году⁷⁷. В нем Солженицын изобличает «расчеловечивание» своих сограждан, которые, осуждая в частном порядке советский режим, готовы пойти на любой компромисс ради небольшого комфорта и безопасности. Для Солженицына величайшей ошибкой является думать, что политика и мораль определяются исключительно окружающей средой и социальными условиями, как утверждают те, кто оправдывает свое бездействие бессилием. Каждый человек имеет в себе силы противостоять злу: «А мы можем – все! – но сами себе лжем, чтобы себя успокоить. Никакие не „они“ во всем виноваты – мы сами, только мы!» Выход, который он предлагает, заключается в сохранении «духовной независимости», гарантом которой Солженицын считает отказ от участия во «лжи». Он призывает своих сограждан воздерживаться от произнесения малейших фраз, искажающих правду, даже если это означает исключение из общества: «Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!» По Солженицыну, каждый человек обладает природной способностью отличать ложь от правды. Вот почему каждый сам выбирает свой лагерь.

В отличие от Солженицына большинство националистических интеллектуалов не говорили о совести в перспективе подрыва коммунистической системы. В прессе, которая легально печаталась в СССР, их моральная критика скорее консервативна: она выражала сдержанную ностальгию по утраченным ценностям крестьянства и была направлена на сохранение этого наследия. Поскольку они не ставили под сомнение установленный порядок, Партия побуждала националистических интеллектуалов к участию в общественной жизни перестройки. Их влияние было особенно серьезным в 1985 и 1986 годах, до того как либеральная интеллигенция заняла доминирующее положение, которое она сохранит до начала 1990‑х годов. Однако националистические интеллектуалы не образуют однородный блок и не имеют единого мнения по поводу перестройки.

Консервативные националисты и либеральные националисты

С середины 1960‑х годов писатели-деревенщики разделились на два лагеря, которые мы, следуя терминологии политолога Ицхака Брудного, называем «консервативными националистами» и «либеральными националистами»⁷⁸. Первые более критичны по отношению к модерности. Они осуждают не только жестокость коллективизации, но также городскую жизнь и эмансипированных женщин, либеральных интеллектуалов, евреев и масонов, которых они обвиняют в том, что те пренебрегают традиционными крестьянскими ценностями. В 1970‑х годах консервативные писатели-националисты активно поддерживались партией, которая обеспечивала их произведениям очень большие тиражи и присуждала престижные премии. Хотя их мировоззрение не соответствовало марксистско-ленинской доктрине, преимуществом консервативных националистов было то, что они укрепляли патриотическую легитимность, которую партия пыталась приписать себе. Она была основана на сохранении традиционного неприятия разлагающего влияния упадочного Запада⁷⁹. Сохраняя приобретенную в 1970‑х годах популярность, консервативные националисты все еще имели большой вес в начале перестройки. Писатели Виктор Астафьев, Александр Астраханцев, Василий Белов, Юрий Бондарев, Петр Проскурин, Валентин Распутин и Владимир Солоухин выдвигают на первый план свои излюбленные темы: моральное разложение советского общества и защита окружающей среды от излишней технологичности.

В свою очередь, либеральные националисты не являются принципиальными врагами модерности и Запада, но сожалеют о деградации природной среды и традиционных ценностей. Некоторые из них – писатели-деревенщики, такие как Федор Абрамов, Сергей Залыгин и Борис Можаев, или журналисты, которые разделяли озабоченность бедственным положением деревни, такие как Василий Селюнин и Юрий Черниченко. Однако самый известный либеральный националист – выходец из другой среды. Это академик Дмитрий Лихачев, специалист по русской средневековой литературе. Зарекомендовавший себя как один из самых уважаемых и высоконравственных деятелей эпохи перестройки, он пользуется явной поддержкой Горбачева. По мнению Лихачева, Россия должна сохранить свою культуру для того, чтобы лучше вписаться в «хор» европейских стран. Однако он не был сторонником универсалистского и модернизационного подхода к будущему России, которого придерживались либеральные интеллектуалы (о нем речь пойдет ниже), потому что видел в нем нотки презрения к русскому народу⁸⁰.

Лихачев придает большое значение нравственности, которую он рассматривает как привилегированное средство достижения естественной гармонии человека со своими собратьями и c природой. Для него нравственность является основой культуры, которую он понимает в широком смысле как духовное и эстетическое богатство народа. Другими словами, это «великая культура» в противовес потребительской и поверхностной массовой культуре капиталистических стран, которую он называет «антикультурой»⁸¹. В отличие от материалистической нравственной доктрины марксизма-ленинизма, которая видит в морали прежде всего отражение производственных отношений, Лихачев считает, что «мораль свойственна человеческой природе. Ее нормы незыблемы и вечны»⁸². Мораль и культура образуют духовную вселенную, которая делает возможными гармоничные отношения между людьми, а также отношения с природой. Лихачев сравнивает эту духовную вселенную с экосистемой⁸³ и предлагает называть ее термином «гомосфера», включающим в себя универсальную и природную совокупность, в которую вписывается творческая духовность человека⁸⁴. Гласность и демократия, за которые выступал Горбачев, являются в его глазах условиями для осуществления этого типично романтического идеала. Демократия для Лихачева – это не просто институциональное устройство или формальная процедура; это «норма жизни, естественное и постоянное состояние общества, его дыхание»⁸⁵.

Чтобы бороться с моральной деградацией общества и способствовать созданию духовной атмосферы, свойственной демократии, Лихачев выступает прежде всего за пробуждение совести. Это главный аргумент статьи, опубликованной им в 1987 году под названием «Тревоги совести»⁸⁶, которая широко обсуждалась в то время. В ней академик описывает совесть, которая «всегда исходит из глубины души», как основное направление нравственного «очищения». Совесть, утверждает он, никогда не бывает ложной, и именно поэтому она может помочь советским людям преодолеть их «нравственный дальтонизм», который разучил их «различать цвета, точнее, отличать черное от белого»⁸⁷. «Тревоги совести, – утверждает он, – подсказывают, учат, помогают не нарушать этических норм, сохранять достоинство – достоинство нравственно живущего человека»⁸⁸. В свете совести нечестные поступки не имеют оправдания: кража есть кража, ложь есть ложь. Повторяя манифест Солженицына, но не цитируя его, Лихачев осуждает повсеместное распространение лжи и призывает сограждан поступать нравственно независимо от обстоятельств: «Что человеку важно? Как прожить жизнь? Прежде всего – не совершить никаких поступков, которые бы роняли его достоинство. Можно не очень много сделать в жизни, но если ты не делаешь ничего, даже мелкого, против своей совести, то уже этим самым ты приносишь колоссальную пользу»⁸⁹. Конечно, признает он, следование своей совести может привести к тяжелым последствиям в морально деградировавшем обществе, но он утверждает, что «человек должен уметь жертвовать собой»⁹⁰. В целом нравственная программа Лихачева состоит в очищении общества путем пробуждения совести каждого человека, содержащей моральные нормы. Программа, суть которой может быть сведена к очень популярному в то время лозунгу: «Начни с себя!»⁹¹

Националистическая интеллигенция и перестройка

Ставя во главу угла совесть, большинство националистических интеллектуалов были склонны возлагать ответственность за «негативные явления» советского общества на субъективные нравственные ошибки, не подвергая сомнению социальную и политическую систему, в которую они встроены. Реформаторам партии эта критика представлялась конструктивной, поскольку она расшатывала положение консервативных аппаратчиков, сопротивляющихся реформам. В 1985 и 1986 годах кампании по мобилизации нескольких националистически настроенных интеллектуалов на защиту окружающей среды и архитектурного наследия получили мощную поддержку властей. Самая важная из этих кампаний, которая объединила консервативных и либеральных националистов, была начата в 1985 году в националистическом журнале «Наш современник». Она была направлена против проекта по повороту сибирских рек для орошения сельскохозяйственных районов Средней Азии. Хотя изначально проект был инициирован маловлиятельным министерством, приказ о его отмене в августе 1986 года исходил от высших чинов партии, что послужило четким сигналом: руководители страны поддерживают мобилизованных писателей. За победой последовало назначение писателя Сергея Залыгина на должность главного редактора журнала «Новый мир» и присуждение престижной премии писателю Валентину Распутину. Еще одной боевой лошадкой националистической интеллигенции были защита и продвижение культуры. При непосредственном покровительстве Горбачева и его супруги в ноябре 1987 года был создан Советский фонд культуры, а его руководство было поручено Дмитрию Лихачеву. Как заявил директор Фонда в июле 1987 года, миссия последнего не ограничивается охраной культурного наследия и включает также моральное оздоровление страны:

Цель Фонда нам представляется как борьба за оздоровление нравственности и повышение роли духовности в делах и помыслах народа, в его запросах и интересах. Это возвышение тех ценностей внутреннего мира человека, которым в последнее время уделялось недостаточное внимание, т. е. понятиям добра, справедливости, порядочности, чести, деятельной любви к природе, гордости за Отечество. Духовность – вот стержень работы, на который должны опираться все идеи и планы Фонда. Дела в Фонде надо повести так, чтобы привлечь к ним как можно больше людей, чтобы это приобщение стало для тысяч и миллионов школой гражданственности⁹².

По мнению Лихачева, Фонд культуры перехватил в определенном смысле факел нравственного воспитания из рук партии. Но вместо того, чтобы пытаться привить гражданам моральные нормы, заложенные в политической доктрине, нравственное воспитание направлено на то, чтобы пробудить вечные и естественные нормы, которые дремлют в каждом человеке, не прибегая к усилению контроля. Однако для многих консервативных националистов во главе с Бондаревым и Распутиным исправление нравов, напротив, требует усиления бдительности по отношению к девиантному поведению. С их точки зрения, недостаточно пропагандировать традиционные ценности, их необходимо также защищать от развращающего иностранного влияния. Используя впечатляющий образ, Бондарев сравнивает положение СССР на фоне западной культуры в 1987 году с положением Красной армии в июле 1941 года, когда страна, казалось, была на грани краха под натиском варварских сил, и предупреждает, что «если это наступление не будет остановлено, не наступит Сталинград, то национальные ценности, ставшие гордостью народа, будут опрокинуты в пропасть»⁹³.

Расхождение между консервативными и либеральными националистами по поводу отношений с Западом создавало растущее напряжение, которое привело к тому, что с конца 1986 года их политические пути разошлись. Первые сблизились с радикальными славянофилами⁹⁴ и заняли более критическую позицию по отношению к перестройке, в то время как вторые прекратили сотрудничество с «Нашим современником» и отказались от участия в собраниях Союза писателей России, где главенствовали консервативные националисты. Либеральные националисты приблизились к либеральной интеллигенции, которая зарождалась в то время как наиболее влиятельная ветвь интеллигенции. Либеральные интеллектуалы предлагают свое собственное понимание причин морального упадка и способов его преодоления, в соответствии с новым синтезом модернистских и романтических идеалов, заложенных в советской модерности.