Читать книгу: «Освобождение ислама», страница 6

Субъект Аллаха

1998 г.

Западный мир своими духовными корнями связан с почвой римских государственных и правовых традиций, в которых метафизическая подоплека власти тщательно скрыта от обыденного сознания. Эти традиции в какой-то мере прерывались в средние века, и, вероятно, поэтому западные историки называют то время “темной эпохой”. Россия также пока укоренена в римской идее и тем самым, независимо от нынешних склонностей и предпочтений, фактически составляет часть геополитического Запада. Метафизика власти в России еще более сокрыта от публики, возможно потому, что вместо нее широко распространена псевдометафизика, или, точнее, романтика абсолютно конкретного посюстороненнего аспекта власти, некий культ “Левиафана”. Столкновение с другой психологией власти, иным образом легитимности должно было оказаться для неискушенного советского общественного сознания шоком. Это произошло во время войны в Афганистане. “Им, афганцам, говоришь о правительстве в Кабуле, а они отвечают: “Наш президент – Аллах”, – примерно так выглядел моментальный политический снимок “напуганного мусульманина”, размноженный советскими масс- медиа.

Российское сознание оказалось уже более подготовленным. Во всяком случае, когда чеченцы заявляли, что их республика – не субъект РФ, а “субъект Аллаха”, это воспринималось хотя и крайне отрицательно, но без особого недоумения. Более того, рискнем сказать, что более глубокое соприкосновение с исламским миром в ходе вооруженной конфронтации с афганцами, таджиками, чеченцами привело к подспудным переменам в основах российского самосознания, к своего рода тектоническим подвижкам целых пластов “коллективной души”, подобно тому как это случилось в Европе в результате арабского завоевания Испании и Южной Франции и крестовых походов против халифата.

Истоки таких глубинных сдвигов нельзя объяснить лишь “культурным шоком”, столь популярным у современных этнопсихологов. Речь идет о гораздо более серьезных и болезненных вещах. Сегодня, как и в давно минувшие времена, встает вопрос жизни и смерти народов, цивилизаций, государств: кто является субъектом истории, а кто – ее объектом, кто – материал, а кто – мастер? Именно это, а не дележ нефти и алмазов составляет предмет всемирно-исторической драмы. Это вынесенный Россией из нынешних катаклизмов урок, который многим не по душе.

До последнего времени термин “субъект” в российской политической культуре имел правовой привкус и в основе своей являлся иноязычным синонимом несколько устаревшего слова “подданный”. (Гордо звучащее “субъект международного права” означает, по сути, подчиненность этому самому праву.)

Именно в таком значении мусульмане говорят о своей общине, что она – “субъект Аллаха”. Неожиданным здесь оказывается лишь переводное русское звучание, ибо в исламе это самое фундаментальное понятие – “абд Аллах”, то есть “раб Божий”, или, более узко, “муслим” – “предавшийся (Богу)”. Просто мусульмане произносят в буквальном политическом смысле то, что на Западе воспринимают как аморфно- религиозную формулу. И вот парадокс на неисламский взгляд: “субъект Бога” перестает быть “объектом”, вырывается из рабства времени и истории и (что больше всего раздражает исламофобскую часть “общественности”) из рабства “мирового порядка”, учрежденного мировой идолократией.

Кстати, раз уж произнесено это слово – “идолократия”, уместно спросить, “субъектами” кого или чего являются те, кто не признает себя “субъектами Аллаха”, то есть “рабами Божьими”? Ведь человек не только объективно зависим от того, что определяет “юдоль земную”, он еще, безусловно, зависим и внутренне; и если он не “предается” Аллаху, не становится “мусульманином”, то тогда он предается тагуту, то есть “тому, что не Аллах”. Религиозная сущность мирового порядка состоит именно в его связи с тагутом, тем, кто стоит за личиной любого идола, даже не особенно скрываясь. Главный интерес, с точки зрения мусульманской историософии, представляет связь между религиозной сущностью идолократии и светским гуманизмом, ибо последний является живым и конкретным проявлением культа тагута.

Здесь самое время вернуться к другой стороне понятия “субъекта”, согласно которой “быть субъектом” означает стоять в центре вещей и обладать свободной волей. Уже само это определение указывает на связь с авраамической традицией. Активный познающий субъект, которому, в свою очередь, поклоняются ангелы, – это тот, кто в святом Коране и называется Халифа – наместник, или, точнее, преемник. Именно отсюда выходят все разночтения, ведущие к жестокому духовному противостоянию. Для некоторых в этих аятах второй суры (29 – 34) содержится оправдание тому, что они называют “религиозным гуманизмом” или “религиозной антропологией”. Разумеется, это метафизическая иллюзия: Адам является субъектом лишь постольку, поскольку Аллах “научил его всем именам”, и, самое главное, он создан ради осуществления провиденциальной мысли Бога, ведомой лишь Ему Самому: “Поистине, Я знаю то, чего вы не знаете”.

Однако в контексте исламской историософии принципиально то, что фактически существующее человечество не является и таким “субъектом”, каким был Адам в раю, не является более “наместником”. Подлинный статус человечества определяется повелением Бога: “Изыдите из рая все”. Очевидно, что исход из рая определяет утрату наместничества, к которому остаются причастны лишь посланники Бога. Изменяется и сам характер наместнической миссии: если в раю Адам знает “все имена”, которым научил его Бог, то в послерайском историческом времени наместник проявляется как “проводник” (на прямой путь), который, соответственно, сам является “ведомым Богом”. В конечном счете эсхатологический “ведомый” – это последний лик, последнее проявление реального адамического субъекта, где высшая покорность, следование, рабство Богу становится единым с высшей волевой активностью – движением по прямому (а не циклическому) пути.

Мусульманская община – умма – это “те, кто последовал за посланником”, стали данниками (субъектами) Бога (что, кстати, совершенно конкретно выражается в четвертом столпе веры – закяте, то есть милостыне). Однако это пока лишь причастность к пассивному субстанциональному полюсу истинной субъективности. В плане “наместничества” умма является виртуальным субъектом, носительницей метафизической перспективы, которой пока только предстоит реализоваться. От реализации активной субъективности умму сегодня отделяют по крайней мере три важнейших момента: отсутствие легитимной власти, отсутствие единого авторитета и как следствие – отсутствие исторического, политического и социального единства. В самой общей форме можно сказать, что реализация этих императивов и восстановление метафизической субъективности на физическом плане – это и есть “исламский проект”.

Смерть как знак Бога

1999 г.

Радикальные размышления об исламе в современном мире

Современная мировая цивилизация представляет собой систему, которая существует гораздо дольше, чем те обозримые периоды, которые подлежат делению на новейшую историю, новую историю и т.д. Современные аналитики мыслят в категориях индустриального, доиндустриального или постиндустриального общества, охватывая этим понятием факторы, которые связаны с производством материальных благ, потреблением, распределением, контролем над мировыми ресурсами. Однако эти аспекты дают представление лишь о видимой части айсберга. На самом же деле система представляет собой нечто большее и выступает как глобальный метаисторический фактор, в котором и индустриальная, и постиндустриальная формации – лишь некие функциональные модальности. Для описания системы необходимо выделить некий лидирующий принцип, который делает систему Системой с большой буквы, довлеющей над всеми человеческими отношениями.

Количественный аспект

Речь идет о связи с количественным, счетным аспектом цивилизации, в котором цивилизация “учитывается” в своей динамике, пропорциях и функциональных взаимосвязях. Индустриальное общество характеризуется тем, что большинство ситуаций превращается в функцию, зависимую от производства и потребления. При этом все, что связано с производством и потреблением, легко считаемо и легко переводимо в количество. В товар превращаются труд и даже природа, но это далеко не последняя инстанция. Материальные блага играют по отношению к человеческому фактору хотя и зависимое (еще Маркс говорил о том, что для того, чтобы что-нибудь делать, человек должен есть, одеваться), но не определяющее значение. Поедая хлеб, одеваясь, человек все же продолжает думать, писать, проявляться как некая психическая монада.

Следующим этапом глобализации стало постиндустриальное общество, или общество информационное. Необходимо отметить, что информация обладает гораздо более мощной способностью к конвертации в количество, поскольку в известном смысле информация и есть само количество. Дистанция между информацией и количеством гораздо меньше, чем между количеством и неким материальным товаром. К примеру, пшеница, превращаемая в хлеб, может быть измерена в стоимостном выражении. Однако при этом сохраняется и некий “метафизический остаток” предмета, который является не сугубо функциональным, но связан с возможностью быть символом, знаком, образом, что несущественно для товара. Та же пшеница, например, может выступать символом жизни, рождения, воскресения.

В информации, которая приходит через газеты и радио, через телевидение и все более технологизируемую культуру, через фильмы, преподавание и обучение, ощущается полная прозрачность для количества в его прикладном, товарном смысле. С одной стороны, информация – это вещь, открытая для тотальной конвертации в количество. С другой – информация есть товар, но особый, который потребляется на внутреннем уровне. Это не товар в виде пищи или одежды, который можно потребить, оставаясь внутренне не ангажированным. Потребление информации конструирует психическую личность и является принципиально внутренним фактором.

В случае с информацией мы наблюдаем более полное и глобальное вторжение количества в человеческий фактор. Человеческий фактор становится “квантуем” при взаимодействии с информацией. При этом существует определенный предел качественному росту информации. Несмотря на то что сегодня распространена рационалистическая иллюзия, согласно которой есть возможность бесконечно производить образы, идеи, элементы представлений, взаимосвязи между ними, на самом деле существует определенный, достаточно ограниченный качественный потенциал структуризации сознания, который четко фиксируем. Этот потенциал может возрастать лишь “фиктивно”, через некую “девальвацию” качества “производимых” идей, образов и концепций.

Таким образом, информация выступает как структурирование мышления, где ошибка доминирует над истиной. Если понимать под истиной некие аксиомные априрорные постулаты мышления, то информация есть форма структурирования сознания, где организованный ею поток внутренней вселенной становится чистой виртуальной реальностью. Это приводит к тому, что при господстве информационного общества ошибка является доминантной самовоспроизводящейся системой, в которой разница между виртуальным и действительным полностью ликвидируется. Общество, управляемое информационными потоками и технологиями, становится обществом солипсистов, а это предел абсолютной несвободы.

Упоминая о сознании как об особом внутреннем центре рефлексии человеческого существа, имеет смысл выделить некий треугольник. Одной из его вершин является Метафизическое Созерцание, которое непосредственно констатирует сущее. Второй элемент – Откровение, принципиально противоположное интеллектуальному мыслительному опыту. Третьим элементом выступает информация, играющая роль компенсаторной реакции метафизического мышления, призванного закрыть брешь, пробитую в самодостаточности человеческого духа парадоксальным фактом явленности Откровения, сквозь которую вторгается принцип Иного.

Информация создает кальку плотной псевдореальности, в которой безусловно и абсолютно отсутствует субъект и происходит постоянное структурирование виртуального сознания, которое полностью эмансипировалось от рефлексии. Поэтому информационное общество есть внешнее социальное выражение финальной духовной смерти. Такая духовная смерть есть состоявшийся факт.

В треугольнике МЕТАФИЗИКА – ОТКРОВЕНИЕ – ИНФОРМАЦИЯ информация присутствует как некая доминанта сознания, лишенная всякой претензии на то, чтобы являться внутренней, и становится абсолютной ошибкой без шанса на коррекцию. Идея виртуальности воплощенной действительности исключает какую-либо возможность кризиса, поэтому описание возможного ответа на любую проблему является уже самим этим ответом, как бы материально реализованным.

В информационном обществе не существует зазора между проектированием и исполнением. В этом контексте очевидно, что оппозиция этому наступлению информационного общества лежит во втором звене этой схемы, т.е. в актуализации духовного измерения, заданного в Откровении, носителем которого сегодня выступает мировой ислам.

Субъектность Откровения

Глубинная суть Откровения теснейшим образом связана с центрированием, подчеркиванием фактора смерти. В то же время люди, исповедующие ислам сегодня, ориентированы на слабопассионарный принцип выживания, дух “общечеловеческих ценностей” стал общим местом в их ментально-психологической ауре.

Внутри каждого мусульманина независимо от его воли сидит “заноза” коранического послания, которое фундаментально противоположно инстинкту выживания.

В предыдущих исторических проявлениях Откровений принцип центрирования смерти был обречен на тактический проигрыш, поскольку в них не был акцентирован другой, очень важный момент, без которого он не может существовать, – принцип властвования. Суть этой взаимосвязи в том, что смерть и власть являются двумя сторонами одного и того же. Воля к смерти, которая является жертвенной, пассионарной моделью высшего религиозного типа, также является и волей к власти. Во всех предыдущих манифестациях этой пассионарности воля к смерти обязательно была связана с идеей ухода, бегства. Ислам разрешил эту тему в хиджре Пророка, которая является не бегством от мира, а динамическим переходом от состояния пассивности к состоянию абсолютной активности, от статуса мусульман в Мекке, где они были гонимым меньшинством, до статуса мусульман в Медине, где они стали центром активной иррадиации, распространяющейся на весь мир, центром воли к власти. Так впервые воля к смерти возвратила к себе вторую исконную половину – волю к власти. В эти времена появился и высший тип мусульманина, по которому должна выстраиваться вся умма, тип шахида – воина, мученика и героя. Там же впервые приходит убежденность в том, что смерть как свидетельствование, смерть в бою есть креативное утверждение модели властвования как вертикального присутствия Иного в человеческой субстанции.

Социальные факторы энтропии

Трагедия исламской уммы сегодня состоит в том, что энтропийные механизмы, действующие в человеческой субстанции, исказили идею единства воли к смерти и воли к власти. Жертвенная элита, построенная по пассионарно-героической модели, ушла из исламской практики, перестала быть действенной.

Произошло цивилизационное засыпание, исламский мир впал в цивилизационный анабиоз. Это было связано с тем, что в исламском социуме возобладали типы коранического ученого-толкователя, эпигона предыдущих фиксаций религиозной мудрости, а также выступающий с ним в одной связке тип купца-торгаша, который ориентирован на материальное утверждение при посредничестве в товарообмене. В этой социальной схеме мулла-иерократ, толкователь, юрист и законник, опирается на меркуриально-торгашескую основу. Военно-аристократический тип вырождается в фигуру грубого тирана, диктатора, пришедшего к власти со всеми мыслимыми нарушениями этических и коранических норм.

Именно к этому типу диктатуры иерократия и купечество стремятся максимально быстро и эффективно адаптироваться. Вырождение воина в грубого тирана и солдатского деспота становится в стратегическом плане надежным блоком для любой попытки возрождения кшатрийского героического типа. Так, в современном обществе военные диктатуры – самое надежное препятствие для возрождения кшатрийских моделей сознания и действия. Поскольку современные профессиональные армии выступают глубоко антикшатрийским явлением, их прорыв к власти выступает наиболее эффективной компрометацией, блокированием кшатрийского кастового потенциала. Это наиболее убогое падение в самые периферийные формы буржуазности, торжество низших слоев третьего сословия особенно характерно для Ближнего Востока, где армии являются наиболее коррумпированными, наиболее невоенными антикшатрийскими моделями. Формирование этих армий происходило во имя сохранения у власти компрадорских колониальных элит против исламских традиционных религиозных масс.

Революционный ислам

В современном исламе существует фундаментальное противоречие. С одной стороны, ислам – эсхатологическая доктрина, которая рассматривает индивидуальность и коллективное человеческое сообщество с точки зрения чистого финализма. С другой стороны, психологически, в силу устранения жертвенной героической элиты, большинство мусульман ориентировано на банальный мещанский позитивизм этико-просветительского типа, игнорирующий прямое содержание того, что дано в Коране.

Поэтому основная задача исламского сообщества заключается в возрождении героической элиты, выделении из своих рядов людей воинской психологической и ментальной ориентации, которые должны составить костяк будущего правящего класса в исламской умме.

При этом необходимо отметить, что во имя этой задачи финансовые ресурсы исламского мира – деньги – должны быть обращены на финансирование мусульманской политики, ориентированной на нанесение Системе военно-стратегического и политического поражения в глобальном масштабе.

Исламские финансово-технологические проекты, экономические промышленные проекты должны быть направлены на эти цели. Для того чтобы сделать к этому первые шаги, необходимо в организационном и финансовом плане проведение мероприятий по созданию зон, независимых от мировой финансовой системы.

Если мировая финансовая система основана на идее конвертации качества, т.е человеческого фактора, в количество, то необходимо подумать о том, как противостоять ей на ее же собственной почве. Чтобы сделать в этом направлении первые шаги, исламская умма обладает оптимальными возможностями и условиями. Речь идет о таких механизмах, как институт закята, институт хаджа, который ежегодно собирает гигантские средства с тех паломников, которые направляются в хадж, – это несколько десятков миллиардов долларов наличными, которые восстанавливаются непрерывно.

Десять миллионов паломников в течение года, при том что каждый из них тратит по несколько тысяч долларов на питание, покупки, дают Саудовской Аравии денег намного больше, чем поступления от экспорта нефти. Поэтому необходимо поставить вопрос об ограничении власти национальных бюрократий во имя исламских международных институтов, которые не вписаны в поле деятельности международных институтов, инициированных западным сообществом.

Нынешние же мусульманские элиты обречены в своих попытках встроиться в мировой истеблишмент, в котором их не ждут и где для них нет места. Это связано, во-первых, с тем, что Система не признает никаких себе альтернатив, не признает ничего, что могло бы сохранить свою идентичность и не конвертироваться в чистое количество, а во-вторых, с тем, что ислам по своему существу независимо от того, сколь далеко отходят от его истинной сути отдельные его представители, никоим образом не может быть интегрирован в новую Систему. Сегодня становится ясно, что политики наподобие доктора Тураби в Судане, которые считали, что, сформулировав претензию на достойное место ислама в мировой системе, они чуть ли не бросили ей вызов, оказались политическими банкротами, стали вчерашним днем конфронтации исламского фактора и глобальной мировой системы. Очевидно, что ислам не может стать частью этой системы в силу своего историософского назначения, в силу того что он является декларацией принципа, который противостоит конвертации в количество. В центре исламского послания стоит Смерть как принципиальный знак Бога, как точка отсчета и как некая фундаментальная суперценностная модель.

Если мы признаем, что вся бесконечная длительность мировой манифестации центрируется вокруг воскресения после Страшного суда, то основным содержанием существования выступает Смерть. Воскресение является как бы его трансцендентным аналогом и световой обратной стороной. Без смерти нет воскресения. Если смерть не абсолютна, то воскресение – только игра и фикция.

В этом контексте необходимо историко-метафизическое сознание смысла исламского послания и тех задач, которые оно ставит – прежде всего задач переоценки человечеством себя как провиденциального инструмента по реализации некой световой задачи, корни которой находятся за пределами человеческого субстрата.