Читать книгу: «Севастополист», страница 5

Наша проводница поспешила перевести тему.

– В какой-то степени, – произнесла она, – мы – сверх-Севастополь. Над-Севастополь, если хотите. Обычный остался внизу.

– Я был против идей превосходства, – отозвался я. – Сколько себя помню, не разделял их.

– А я разделяла, – взвизгнула Евпатория, и все устремили на нее взгляды. Все, кроме меня. Я уже понимал, что сохранять спокойствие будет самым ценным умением во всем том приключении, которое нам предстояло. Пренебрегая им, подруга разочаровывала меня, а я не хотел смотреть разочарованию в лицо. – Да, я разделяю, мне здесь нравится!

– Мне кажется, – хмуро сказала Керчь, – тебе внутри этой Башни нужна еще своя собственная маленькая башенка.

О да! Что-что, а подвести итог эта короткостриженая всегда умела.

– Это не превосходство, – громко сказала Ялта. – Резиденты Башни обладают всем тем же, чем и остальные севастопольцы, но еще и другим. Мы стремимся в Вечность. – На этих словах по экрану за ее спиной пробежала рябь. – Каждый находит здесь себя и свое. Кто-то останавливается. Кто-то – исполняет свою миссию до конца. Башня дает две вещи, которых не дает город: возможность и выбор. Вы теперь резиденты – вы избранные, – повторила она вновь, словно в ее задачи входило вдалбливание этой мысли в неразумные наши головы. – Понимаете?

– Мы избранные, – твердо ответил я. – Понимаем.

– Простите, – спросила Евпатория с деланым придыханием, – а вы уверены, что этот – точно избранный? – Она показывала на Инкермана своим длинным пальчиком, представляете? Я не мог поверить своим глазам. – Он курил сухой куст там, в городе.

Инкерман стушевался. «Вот же ты и дура», – подумал я. Но Ялта не стала ничего отвечать, вместо этого слегка качнула головой, и странное кино продолжилось.

Теперь на экране мелькали счастливые лица людей. Кто-то плавал в огромном искусственном водоеме, дурачась в такой же беззаботной, как сам, компании, кто-то сидел в длинном и узком зале, уставленном массивными столами, и читал толстую книгу, каких я никогда не видел у нас. Кто-то закрывал ключом дверь и отправлялся по бесконечному коридору, вдоль таких же одинаковых дверей. Глядя на все это, я чувствовал себя немного обманутым: да, то, что нам показывали, вроде бы и удивляло – в первую очередь тем, что встретить таких людей и такие пространства в городе было попросту невозможно. Но вот завлекало ли? Я не понимал. Ну, улыбаются люди, ну, хорошо им. Так ведь и мне было неплохо. Женщина примеряла наряды фантастической, как показалось мне, красоты: люди внизу ведь ходили, как правило, в сером. Ну, или белом в горошек, максимум – полосатом. Красивая, быстро оценил я и тут же столкнулся с колючим взглядом Феодосии: она что же, читала мои мысли? Мимо женщины на экране прошел молодой человек, бросив в ее сторону осторожный взгляд. В руках он держал лампочку – обычную, казалось, электрическую лампочку, ну, может быть, больше обычной. Средних размеров. Я задал вопрос – из любопытства. Мог и не задавать ведь, но стало очень интересно.

– Могу я спросить? Зачем ему, собственно, лампа?

Внезапно экран исчез, растворился, словно его и не существовало, и во всем помещении вдруг стало так светло и ярко, будто сверху, с недостижимых высот, на нас пролились исполинские ведра света.

– Вот так, без лишних прелюдий, – на этом странном слове Ялта отчего-то запнулась, будто вспомнив что-то, не имевшее отношения ни к нам, ни к Башне, – мы подошли к главному вопросу. У каждого из вас есть миссия. Она, как и все гениальное, проста. Меняется все в этом городе, поколения уходят друг за другом, а миссия избранных, которые пополняют наши ряды, остается прежней. Вам нужно донести до вершины Башни лампу.

– Лампу? – ахнули мы в один голос.

– Да, – торжествующе произнесла Ялта. Глаза ее сверкали. Похоже, она любила этот момент в своей работе. – И вкрутить ее там, зажечь.

– Пронести лампу к вершине Башни и куда-то там вкрутить? – По правде говоря, я не верил своим ушам.

– Это только звучит просто, – мягко сказала Ялта. – Вы можете ее потерять, разбить, если будете неосторожны… Вы можете не захотеть идти дальше и просто оставить все как есть. Никто не станет вас принуждать и гнать на вершину Башни. Эта миссия – почетная, только вы решаете, справитесь ли с ней, по плечу ли она вам…

– И что дальше? – скептически хмыкнула Керчь.

– Увы, я не могу вам сказать этого. Просто не знаю. Моя миссия – здесь.

– Что еще мы можем у вас узнать? – спросил я, вставая. «Миссия», «дойти до вершины», «вставить куда-то лампу» – все это никак не вязалось в моей голове с представлениями о Башне, о свободном мире, об избранности, в конце концов. Да и само по себе звучало странно, даже дико: ну зачем, скажите, преодолевать расстояние до неба, чтобы вставить какую-то лампочку? Даже в нашем двухэтажном городе, внизу, для этого были особые люди – электрики. Может, они есть и здесь? Я решил не тянуть и отправляться в путь.

– Ну, например, где вы возьмете лампы.

– И где мы возьмем их? – безразлично спросила Тори.

– Вам выдадут на первом уровне нашей Башни.

– А если мы не хотим брать лампу… – протянула подруга.

– И это все? – прервал ее я. – Так где у вас тут лестница? Я пошел. Если хотите, – я посмотрел на Евпаторию, потом на остальных, – захвачу и ваши лампы, поднимусь, вкручу их куда надо.

– Лестница? – переспросила Ялта. – Вы собираетесь преодолеть Башню по лестнице?

– А что, есть варианты? – пожал плечами я.

– Сообщение между уровнями Башни происходит посредством скоростных подъемников, – твердо сказала Ялта. – Их проще увидеть, чем описать, тем более в городе вы ничего подобного встретить не могли. Мы называем их – социальные лифты.

– Любопытно, – хмыкнул Инкер.

– Социальные лифты поднимают вас между уровнями Башни. Как вы можете догадаться – вы ведь всю жизнь смотрели на нашу Башню снаружи и вполне представляете ее высоту, – речь идет о больших расстояниях. Уровень Башни может состоять из нескольких этажей, перемещение между которыми организовано разными способами, но между уровнями перемещает только социальный лифт. Я попрошу вас быть внимательными, – она бросила строгий взгляд на Евпаторию, которая повернулась к Фе и что-то шептала ей, – и запомнить то, что я теперь произнесу. Это один из главных законов Башни, который вы никогда не сможете обойти, даже если вам будет очень хотеться. Итак, запоминаем: социальный лифт работает только в одну сторону. На подъем.

Пораженные, мы замолчали.

– В нашей Башне вы можете все что угодно, но только не вернуться назад. Попав на более высокий уровень, вы сможете двигаться только вверх, только вперед.

– Получается, и выбраться из Башни тоже будет нельзя? – воскликнул Инкер, и женщина искренне засмеялась.

– Выбраться? Поверьте мне, у резидентов Башни никогда не появляется желания, как вы сказали, выбраться. Башня прекрасна именно тем, что каждый находит здесь то, что нужно именно ему.

– Но это же неправда! – воскликнул я и тут же осекся: – Нет, то, что каждый находит… это, может быть, и правда. Хотелось бы в этом убедиться. Но то, что из Башни никто не возвращается…

– А у вас есть в этом сомнения? – Казалось, глаза Ялты сверкнули – в точности как пятиконечники в ее волосах, и этот свет прошил мне самое сердце ледяными металлическими нитками: не сомневайся, не сомневайся…

– Но смотритель маяка, – старался не поддаваться я. – В городе всегда говорили, что наш смотритель утверждается в Башне. Что он узнает здесь что-то такое, чего никогда не узнаем мы.

– Вы это видели? – насмешливо, как мне показалось, спросила Ялта.

– Я? Нет, конечно, я не… Но…

– Можно быть уверенным лишь в том, что видишь собственными глазами. Следуйте этому принципу в Башне, – сухо сказала она. – Что ж. Наше знакомство подходит к концу, вам пора прокатиться на своем первом социальном лифте. Поверьте, это будет незабываемо!

– Вы не ответили, – не унимался я. – Смотритель маяка в Севастополе – он утверждается в Башне или нет?

Казалось, Ялта была в замешательстве. Но надо отдать ей должное, справилась с ним быстро:

– Смотритель такая фигура – к нему слишком много внимания. Вы никогда не думали, что смотрителем может быть простой работяга? Просто его жизнь… ну и организация работы несколько отличаются от привычных. Такое всегда не дает покоя.

– Работяга-смотритель? Как вы себе такое представляете? – воскликнул я. – Вы хотя бы раз бывали в Севастополе?

– Мы с вами в Севастополе, – мягко ответила Ялта. – И поверьте, вы очень скоро забудете о смотрителе. На вас возложена куда более ответственная миссия. Тот, кто сумеет завершить ее достойно, – это высшая фигура, и не только в Башне. Это – почетный член города, севастополист.

– Севастополец? – переспросил я.

– Нет, – покачала головой Ялта, и в ее черных волосах тут и там сверкнули, будто капли утренней росы, серебристые пятиконечники. – Севастополец – это ты, он, я, каждый из нас, кто вышел в мир, кто появился. Севастополист – тот, кто выполнит миссию. Кто пронесет лампу и сделает последний шаг в Бесконечное Былое.

– То есть пока ты не он, – неожиданно вступила в разговор Феодосия. – Но ты можешь стать им, если будешь стремиться. Ты человек широкой души, у тебя получится.

– А ты? – растерялся я. – Ты ведь со мной? Вы все? – Я окинул взглядом ребят.

– Мало кто попадает наверх. Большинство остается. Помните, как высока наша Башня. Она не скоростной лифт в небо. Здесь кипит жизнь. – Ялта внимательно осмотрела каждого из нас. – Вас ждет много испытаний.

– Драконы, монстры? Я читала в ветхих книжках, – скептически ухмыльнулась Керчь.

– Нет, – женщина приложила ладонь к виску. – Все ваши испытания здесь. Только здесь.

– Тогда при чем здесь эти лампы, миссии? – спросил я.

– Вы избраны Севастополем, – тихо, почти шепотом произнесла Ялта. – Вы нужны ему, понимаете?

– Я готов, – твердо сказал я.

Не говоря больше ни слова, Ялта прошла мимо нас в другой конец зала, жестом показав, чтобы мы отправлялись за ней. Вспышка света озарила затемненный прежде угол, и я обнаружил узкий проход. Наша провожатая нырнула внутрь него, не обернувшись. Инкерман вопросительно взглянул на меня.

– Чего теперь дергаться, – шепнул ему я и пошел вслед за Ялтой. Путь оказался недолгим: спустя шагов пятьдесят мы оказались возле раздвижных дверей. Они раскрылись, и я, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь.

Капсула лифта выглядела весьма аскетично – выкрашенные в белый цвет стены, пол и потолок. В несколько рядов стояли странного вида столбы, обмотанные жгутами. К столбам крепились мягкие подушки. Я наскоро огляделся и присвистнул. Больше в лифте ничего не было.

– Такие социальные лифты установлены по всей Башне, именно на них вы будете перемещаться на верхние уровни, когда посчитаете нужным. Этот отличается только тем, что его запущу я.

– Вы не отправитесь с нами?

– Нет, мое место здесь, – покачала головой Ялта, – встречать избранных. Теперь я помогу вам закрепиться на своих местах, и вы начнете подниматься. При подъеме постарайтесь расслабиться и не открывать глаза. Возможно легкое головокружение, головная боль. В принципе, это все, что требуется знать.

Керчь подошла к столбу первой. Провожатая опустила подушку к ее голове и, когда та облокотилась на столб, принялась обтягивать жгутами. Затем наложила на лоб и глаза девушки белую повязку.

– Не переживайте, – сказала она мягко. – Вы резиденты, вам здесь ничто не угрожает. Это – ваш дом. Запомните: когда вы будете перемещаться самостоятельно, каждому из вас потребуется лампа. Если вы потеряете или деформируете свою лампу, то навсегда останетесь на том уровне, на котором это случится. Чтобы попасть в лифт, вам нужно будет вызвать его, покрутив лампой в разъеме вызова. А для того чтобы начать движение наверх, вы должны будете вкрутить лампу в другой разъем. Он будет располагаться рядом с вашим местом в социальном лифте. Когда подниметесь, вы сможете выкрутить и забрать лампу.

Я подошел к своему столбу последним. Мне постоянно хотелось спросить ее о чем-нибудь еще, но в голову не приходил ни один вопрос.

– Когда вы окажетесь наверху, отправляйтесь в Электроморе. Я желаю вам всем успехов.

– И это все? – вырвалось у меня.

Мое тело перетянули жгуты, а голова, хоть и упиралась в подушку, чувствовала боль. Виски пульсировали, по лбу струился пот. На глаза надвинулась мягкая белая повязка, и я перестал что-либо видеть.

– Есть кое-что еще, – прошептал голос провожатой, и теплая ладонь коснулась моих губ. – Я в тебя верю. У тебя есть все шансы, севастополист.

Я замычал, но тут же осекся: кажется, она понимала, что я хотел сказать – никто из нас не был севастополистом в том значении этого странного слова, которое сама же объяснила. Мое тело, связанное жгутами, дернулось навстречу Ялте, словно бы я сам превратился в один большой знак вопроса, вопиющий об объяснении. Почему она так сказала? Почему я?

Она убрала ладонь, и я ощутил ровное дыхание Ялты, услышал, как открываются ее губы и вылетают, застывая между нашими лицами, медленные слова:

– Ты спросил о времени.

II. Новая жизнь

Сам подъем на социальном лифте оказался стремительным. Мы не успели не то что заскучать – вообще понять, что происходит. Но вот прийти в себя после того, как ослепительно белые створки капсулы раскрылись и мы очутились снаружи, стало тем еще испытанием.

Голова казалась потяжелевшей, напряглись все сосуды шеи, лицо побагровело, виски нещадно пульсировали, а глаза болели так, словно их кто-то пытался выдавить – причем этот кто-то сидел в твоей же голове. Само же тело, напротив, ощущалось воздушным, потерявшим вес, готовым взлететь, упорхнуть, и лишь свинцовая тяжесть головы пригвождала его к этому месту, куда мы попали: длинному коридору с ничем не примечательными стенами, полом и потолком. Вначале не получалось идти – тело не слушалось, не контролировалось мозгом, и мы упали кто где, прислонившись спинами к стенам, и лишь тяжело дышали. Говорить было выше наших сил, даже думалось с большим трудом, и каждая мысль приносила ощутимую боль, как удар тока. Никто из нас не был к такому готов, и уже впоследствии, вспоминая с содроганием социальные лифты, я сделал предположение: может, таким образом нас хотели привязать к своему уровню, закрепить на нем, отбивая желание двигаться выше или фантазировать на темы возможного спуска вниз. Я вам скажу: чтобы добровольно воспользоваться этой штукой снова, потребовалась бы стойкость.

В тот, первый, раз мы приходили в себя очень долго, нам даже казалось, что никогда не придем. Чтобы перетерпеть боль и беспомощность, я старался не фантазировать о том, что нас ждало на уровне, не строить догадок. Вспоминал. Вглядываясь в казавшийся бесконечным коридор, я не пытался сконцентрироваться на его очертаниях, напротив, решил раствориться в мутных пятнах, которые плясали перед глазами, и обнаружить в них собственные воспоминания.

Я вспоминал Ялту. Интересно, видела ли Фе, как та провожала меня, как шептала, прижавшись ко мне? В конце концов, я не хотел этой странной сцены; я думал о Фе, когда мы все шли к лифту, думал о миссии, о том, что нас всех может ждать. Вряд ли я думал о Ялте – ведь ее-то миссия выполнена, и она прекрасно понимала, как и я, что наши пути больше не пересекутся. Так что же – она всех так провожает? И почему ее так удивило, что я спросил «когда?» Ну да, сморозил глупость, как понял сам почти сразу же, но я не хотел ни разозлить ее, ни впечатлить – я вообще не думал о Ялте. То, что я услышал от нее, увидел на экране, родило во мне столько мыслей, что я едва за ними поспевал. В городе, нижнем – для удобства – Севастополе мне не приходило столько мыслей и догадок, не рождалось столько сомнений… И я сам был поражен, когда вдруг ни с того ни с сего оно вырвалось, это «когда?». Я сам не понимал, что оно значит.

«Ты спросил о времени…» Но ведь о нем знают все, я уверен, и Ялта знала. Было, есть и будет – так с самого рождения нам говорили те, кто уже видел мир, знал о нем что-то. Я был, я есть и я буду – таков в этом мире я. Таков каждый севастополец. Таково устройство нашего города и бытия. Я лишь хотел конкретизировать, задав ей тот вопрос. Впервые мне показалось, что чего-то остро не хватает, чего-то важного… Я не помнил этого чувства в городе – оно пришло здесь, в Башне.

Но почему она думала, будто я что-то знаю? Ведь мои знания были так же крохотны, как сам я возле стремящихся в небо стен Башни.

Я пытался сфокусироваться на лицах друзей, и все, что видел в них – усталость и страдание. Нас всех пригласили в Башню, и каждый был счастлив попасть сюда, но отчего-то я испытывал мерзкое чувство: будто это я втянул их в это странное, ненужное приключение, выдернул, словно растение, с корнем, питавшимся соками родной, пусть и скупой земли. Что они будут делать здесь? А что буду делать я?

Моя голова бессильно упала на грудь, и я отрубился. Снов не было, и, уже очнувшись, возвратившись к жизни, я, помню, подумал: жизнь сама превращалась в сон, и, закрыв глаза, мы нуждались в переживаниях и впечатлениях, невозможных в реальном мире; но отныне в реальном мире, кажется, было возможно все. Нам нужно было просто отключиться.

Шум

Когда же я очнулся, все снова было в порядке. Я больше не вспоминал ни о Ялте, ни о социальном лифте, ни о пережитом ужасе – друзья поднимались рядом, делали робкие шаги, зевали. Нам всем было безумно интересно, куда мы попали, что нас ожидало впереди, на другом конце коридора. Я подошел к Фе и обнял ее. Но никто не знал, что сказать, и в длинном коридоре царило молчание. Пока его не прервала наконец Евпатория.

– Я не могу, – воскликнула она, глядя в зеркальце. – Это какое-то хамство! Они что, не могли позаботиться о комфорте? Ведь мы избранные!

– Не все, – хмуро сказала Керчь, сбивая грязь и пыль со своих черных брюк.

– Что? – Евпатория вскинула брови. – Это, может, ты не хочешь быть избранной! Замухрышка.

– Повтори? – презрительно скривилась Керчь, в ее голосе было что-то угрожающее.

– Я прикалываюсь, – замешкавшись, ответила Евпатория и вдруг замахала руками, будто диковинная стрекоза крыльями. Мы видели таких возле стен Башни, в кустах. – Я же шучу, глупенькая.

– Эта, кажется, приехала, – бросила Керчь и пошла по коридору, не оборачиваясь. – Кто-то со мной?

– Все с тобой! – раздался жизнерадостный голос, это Инкерман вышел из спячки. – Или вы забыли? Мы тоже как бы избранные. Да, Фи?

Я облегченно вздохнул: признаться, Евпатория и Керчь достали своими «контрами». И кто их укусил? Мне не хотелось вдаваться в подробности спора: которая из них права, а которая – нет, какая умна, а какая красива. Я желал лишь одного – чтобы всем нам было хорошо. Чтобы каждый нашел здесь, в Башне, себя и свое счастье. С этой мыслью я собирался, с ней и вошел сюда. Друзья были дороги мне. Но лишь Инкерман излучал по-прежнему ту неподдельную радость дружеского единения, непосредственность и раздолбайство, жажду удовольствия от жизни и любовь к ней. Мне довольно долго так казалось.

Мы все зашагали вслед за Керчью. Коридор петлял, извиваясь в неведомом нам пространстве Башни словно змейка, и мы уже начали тревожно переглядываться, как вдруг стены вспыхнули ярчайшим светом, какого я никогда не встречал в городе, замигали полосы из всех возможных цветов, и коридор, оставаясь таким же узким за нашими спинами, вдруг раздвинулся, и стены повернулись под острым углом вправо и влево, расширяя нам горизонт видимости; мы замерли где стояли, не в силах выдавить из себя ни звука. А я могу поклясться и теперь, что видел впереди себя лишь бесконечную кишку коридора, пока не вспыхнули стены и яркие полосы, побежавшие по ним, буквально не вскричали нам буйством своих красок, сумасшедшей сочностью цветов: «Вперед! Башня встречает вас!» Но, стоя там, пытаясь въехать в новую реальность, я пригляделся и понял: по стенам бегут стрелочки – разноцветные, похожие на кавычки, веселые, аляповатые. Бегут от нас куда-то вперед, в неизвестность первого уровня Башни, открытого нам, – бегут, приглашая бежать и нас. Но все же в этих стрелочках, полосках и цветах не было чуда, подумал я, глядя на них. И не было чуда в стенах – нет, они не раздвинулись, не сменили вдруг резко свой угол; простейший фокус с освещением родил эту иллюзию в наших головах. Она была красивой, но не была чудесной.

А ведь я отправлялся в Башню за чудом. И, оторвав взгляд от стрелок и стен, впервые подумал, вздрогнув всем телом: там, впереди – оно.

Моим глазам открылся мир. Два широких, казавшихся бесконечными проспекта отходили от нас в две разные стороны, и по ним шли люди – огромное количество людей. Кто-то спешил, сворачивая с одного проспекта на другой, совсем не замечая нашу странную компашку, другие же, напротив, не спеша прогуливались. Только увидев, какое вокруг кишит людское море, я осознал, насколько же здесь шумно. Тишина в моих ушах словно лопнула, как разбитая склянка, – такое случалось в моем севастопольском доме, мама, помню, долго заунывно ругалась – и шум, хлынувший в мое сознание, заполонил собой все. Я никогда не слышал столько шума в городе.

Когда ты о чем-то знал, но никогда не видел этого в реальности, и вдруг наконец оно явилось тебе – это легко объяснить. Но я уже пожил, я видел весь Севастополь, весь мир, и у меня не было слов, чтобы охватить ими то, что мне открылось в Башне. Это был мир, умещавшийся на уровне в здании, и ему было проще уместиться здесь, чем пониманию того, как же такое возможно, – в моей голове. Я хлопал глазами, как Евпатория, когда глядится в зеркало. Не мог поверить, что все это происходит со мной.

– Где это мы? – присвистнул Инкерман.

– Кажется, первый уровень Башни, – мрачно сказала Керчь. – Только первый. А я уже не хочу туда.

Мы посмотрели на нее с удивлением. Конечно, мы все хотели туда, и, может быть, я больше всех. Мне хотелось нырнуть с головой в этот омут, плыть, разгребая руками воды, всматриваться в дивный мир и его обитателей. Я поднял голову, и она тут же закружилась – сразу над проспектами, на которые мы попадали из коридора, кажется, были еще… И еще! И еще!!! Широкоморское шоссе в сравнении с ними казалось тоненькой ниточкой, высыхающим ручейком. Это были мощь, размах! Сколько же их здесь? Я стоял и считал, пораженный.

На всех проспектах выше нас стояли заграждения – видимо, чтобы люди не падали вниз, а это, казалось мне, проще простого: от таких просторов, открывавшихся взгляду, могло стать дурно, как от чистого кислорода. Ошалев, я и сам полетел бы вниз, находись парой проспектов выше – ведь они были лишь узенькими дорожками вдоль высоченных стен, посередине же высились сверкающие прозрачные фигуры, изображавшие деревья, каких я никогда не встречал в реальности, диковинных живых существ, о которых не слышал даже в легендах, пересказанных хмурой Керчью. Да чего там только не было! В вышине вспыхивали и гасли огненные шары, окрашенные во все возможные оттенки, и внутри каких-то я успевал разглядеть слова и рисунки. Пролетали большие тряпичные ромбы, похожие на воздушных змеев; мы запускали таких на пустыре возле Башни, наивно надеясь, что если не мы – так они долетят, прикоснутся к тайне. Теперь же мы сами находились внутри тайны.

Но больше всего меня поразило другое. Автомобили! Я видел перед собой – а вернее, над собой – больше машин, чем встречал за всю жизнь. И все они летали, если, конечно, так можно было сказать, ведь я не видел летающих машин и не знал, что такое может быть. По крайней мере, они перемещались по воздуху так же свободно, как я по знакомым дорогам Севастополя, и совсем не мешали друг другу.

– Они что, летают на машинах? – откликнулся Инкерман. Похоже, наши с ним мысли совпадали.

– Это упрощает нам задачу, – предположил я. – Смотрите, сколько этажей! Если мы будем ездить от одного к другому на социальных лифтах, то вряд ли протянем долго!

– Интересно, куда здесь девают тела? – хмуро спросила Керчь.

– Тела? – не понял я. – Какие еще тела?

– Когда мы здесь все закончимся, а это случится скоро – с вашими-то рассуждениями… Заметьте, здесь нет Правого берега.

– Керчь, перестань, – отмахнулась Евпатория. – Мы промчим по всем уровням сразу… Нужно только улыбнуться… немножко губки… вот так!

– Похоже, и вправду проще долететь, – задумчиво сказал я. – Представьте, как красиво сверху – наверное, не так, как здесь.

– Не торопись, – спокойно, но твердо прервала меня Фе. – Полететь ты успеешь. Так успей и понять, где ты, оценить. Умей побыть там, где находишься, не торопись наверх.

– Вообще-то, – Евпатория подбоченилась, – наверх – это наша цель. У нас миссия!

– Ялта не говорила про летающие машины. – Я обернулся к Фе.

Шума вокруг становилось все больше, и в этом шуме я стал различать слова. Они мешали думать, сбивали и при этом изумляли меня. Я не мог понять, о чем говорят эти люди, проходящие мимо нас.

– Двадцать пять процентов – это в пересчете на твой инструментарий не слишком-то и длинная тоскливая полоса. Подумаешь, развеешься, зато твоя женщина станет свободнее, или считаешь, что это не стимул? – говорила молодая, с налетом легкой жильцы, женщина с двумя заплетенными хвостиками так быстро, словно повторяла скороговорку. Меня изумляла ее одежда – пестрое платье с непропорциональными карманами, оголенное плечо, диковинные сверкающие украшения в ушах, странный бесформенный мешок, болтавшийся за плечами. У нас никто не наряжался так, да и не приходило в голову нашим людям фантазировать о том, как необычно одеться. Ну, разве что Евпатории – но не настолько же!

Рядом с ней шагал мужчина, одетый, напротив, строго, но подчеркнуто хорошо – его костюм буквально блестел, я не смог бы сказать иначе. В нашем городе ходили и в костюмах, но определенно не таких – помятых, тусклых. Мой папа, сколько помню себя, владел лишь одним. Он надевал его в Празднество Сверхъяркого небосмотра. Это такое природное чудо, каких в нашем мире было раз-два и обчелся, – оно наступало всегда внезапно, люди оставляли дела, радовались… Яркое небо считалось предвестником счастливых перемен, но все, кто уже хоть немного пожил, никаких перемен не ждали. Да и в глубине души совсем не хотели их.

Но я отвлекся.

– Откуда знаешь? – говорил мужчина. Он был идеально красив: выбрит, прилизанные волосы, сверкающие золотистой оправой очки. В руках – компактный черный портфель.

– Откуда! – восклицала женщина. – Вотзефак!

Мне показалось, что я не расслышал: слово было совсем незнакомым. Да и то, о чем они говорили дальше, ничего не прояснило.

– Ну мало ли, по выделенке?

– Выделенке? А кто позаботился о моей выделенке, ты, что ли? – В голосе женщины я услышал насмешку. Она остановилась, но мужчина продолжил идти и даже не обернулся. Я стал раздумывать, о чем говорили странные люди, но мои догадки перебил другой голос – грубый, гнусавый:

– Ну, я с теми согласовывал, с теми людьми, которые на передовых позициях уровня…

И сразу же в мои несчастные уши ворвались десятки новых голосов, говоривших кто о том же, кто о чем-то другом, но похожем. От них захотелось закрыться, спрятаться, но я понял, что нужно адаптироваться к непрекращающемуся людскому шуму и сделать это как можно скорее. В голосе мужчины сквозили недовольство и, казалось, разочарование.

– Слушай, ну ты это… Завязывай! Я и так с угрозой только разобрался. – Он махнул рукой, но в самый последний момент все-таки подобрал слова: – И тут на тебе! Белую линию ей! Здесь от нашего села пара углов, куда тебе эта линия! Дай хоть в холле оттянусь немного!

Для меня это был просто взрыв! В моем городе не было ни таких слов, ни таких интонаций, ни таких людей. Меня настораживали их интонации, жестикуляция, манеры. Я был уверен, что здесь на любом уровне люди счастливы – уже от одного того, что они в Башне. Да и не о том ли говорила нам Ялта, не о том ли было видео, которое мы смотрели? Но те, кого я видел, не слишком походили на счастливых, а еще меньше – на тех, кто мог бы построить все это счастье сам.

В тот момент, помню, раздался оглушительный свист, и я испугался, подумав, что прямо на нашу компанию падает один из тех летящих автомобилей. Но штука, которую я увидел, была еще удивительней. Рядом со мной стрелой пронесся человек, и сперва я подумал, что он просто пробежал, но догадка оказалась нелепой: он вообще не делал никаких движений и тем не менее стремительно перемещался в пространстве. Почти что сразу я потерял его из виду, но перед этим успел заметить в ногах человека странный предмет. Это было колесо – а можно сказать, и просто круг. Обычный непримечательный круг белого цвета и два горизонтальных выступа для ног – на них и стоял человек.

– Как эта штука едет? – воскликнул я и поймал на себе удивленные взгляды прохожих.

Понять принцип движения белого колеса было совсем невозможно: оно ехало будто само по себе, подчиняясь непонятному импульсу, который заставлял его крутиться. Ведь сам человек не крутил никаких педалей – он просто стоял. Ни за что не держась, ни на что не опираясь!

– До чего дошли в Башне, – сказала Керчь. – Колесо уже изобрели!

– Избранные, – пожала плечами Евпатория.

– Не нужно делать из всего посмешище, – вступила в разговор Фе. Я, кажется, забывал, как звучит ее голос: попав в Башню, она сделалась серьезной и молчаливой. – Вы совсем не знаете, кто здесь живет. И что здесь творится.

– Не знаете? – переспросила Евпатория. – Ты, что ли, знаешь?

– Давайте-ка вспомним, зачем мы здесь. – Фе гнула свою линию.

– Я здесь, чтобы развлекаться, – бросила Евпатория.

За этими разговорами, мыслями о людях Башни и устройстве колеса я и не заметил, что мы уже вовсю идем, а не стоим в конце коридора. Справа от нас была сплошная зеркальная стена, иногда в ней появлялись проемы для входа и выхода людей – они были завешены плотной черной тканью. Возле проемов на уровне глаз висели фонарики, они источали мягкий зеленый свет. Когда из проема выходил человек, я старался заглянуть внутрь, но так и не мог понять, что же там происходит.

– Посмотрите на эти уровни, – сказал Инкерман. – Похоже, они не блещут разнообразием.

Мой друг оказался прав. Достаточно было поднять голову, чтобы увидеть – все обозримые уровни были такими же точно, как наш: длинная зеркальная стена с проемами, проспект, люди, идущие вдоль стены.

– И ради этого стоит кататься на социальном лифте? – вопрос Инкермана повис в воздухе, никто даже не собирался на него отвечать. Никто, кроме Фе.

– Боюсь, все не так просто, – сказала она. – Хотя бы вспомните, какой высоты Башня!

– От земли до неба, – не задумываясь сказал я.

– Так подойди к краю проспекта и взгляни наверх.