Идка

Второй подарок от отца был кулон на цепочке. Опять золотой, на шестнадцать лет. Кулон в виде сердечка с зелёненьким глазком в середине. Он открывался, на обе стороны были вставлены фото папы и мамы. Позже его вместе с другими побрякушками у нас выкрала Жернакова Инка. Когда я сказала Нине о краже, она не поверила, но устроила обыск, нашла разорванную цепочку, измятый, как будто зубами примятый кулон, глазок был, выковырнут. Так закончилась жизнь второго подарка.

Сына, ещё немного отступлений во время жизни до окончания школы.

Вспоминается, как дома готовили кукурузные хлопья. В то далёкое времечко не было их в продаже. Отец из поездок к сёстрам привозил зёрна кукурузы, возможно половину мешка. Он нам их жарил. Я уже упоминала, что у нас был котёл (казан), он ставился на печь, убирались кружки, дно опускалось в дыру. Казан разогревался, высыпалась в него небольшое количество кукурузы и немного соли и подсолнечного масла чуть-чуть. При постоянном помешивании, по мере нагревания, кукуруза начинала лопаться и раскрываться, поджариваться. Некоторые кукурузинки не раскрывались, но поджаривались. Поджаренные они мне были вкусны, раскрытые не любила.

Ни у кого во дворе и в школе такого лакомства не было. Однажды я принесла в школу немного (пятый или шестой класс), кто хотел, угостился, всем очень понравилось. Стали просить, чтоб ещё принесла, но отец не разрешал выносить из дома. Конечно же, жарилась кукурузка не каждый день.

У меня было пальто, в одном из карманов образовалась маленькая дырочка. Зашить её у хозяйки пальто тямы не хватало, но её тямы хватило на то, чтобы дырку увеличить. При очередном приготовлении данного лакомства, я насыпала кукурузу в этот волшебный карман, она вся просыпалась в подкладку, благо пришита была к пальто. Отец, помня о том, что я уже носила кукурузу в школу, проверил мой портфель, приказал вывернуть карманы, что я и проделала с честной миной. В школе угощению радовались. Таким образом, я угощала несколько дней. Однако отец обнаружил, что приготовленная кукуруза быстро уменьшается в объёме. Догадался, что в чём-то я его обхитрила, навёл новый шмон. Поругал, меня, что, мол, ты же должна знать, что в магазинах её нет, что нам её должно хватить на всю зиму, сама не ешь, так нам оставь, а не чужих корми. Больше я этого не делала.

Хочу написать о своеобразной торговле. Летом все на улице. Вдруг раздаётся громкое: «Берём тряпка-ремок, бумага, точим ножниц, нож, берём тряпка-ремок, бумага, точим ножниц, нож». Это на своей телеге, запряжённой одной лошадью, въезжает татарин. Во дворе суета все бегут домой, взрослые и дети, за тряпками-ремками, за бумагой. Дома уже подготовлены узлы. Жители соседних двух домов тут же. Запах стоит одуряющий. Пахнет лошадиным потом и навозом (обязательно кругляши оставит), чумазым татарином, специфическим товаром.

Товар у возницы разный: бельевая резинка, прошва, синька для белья, ленты атласные, глиняные петушки и разные свистульки. Жвачка коричневая пахучая, вкусная, воздушные шарики, игрушки, ножницы и много ещё всякого, то, что из головы старой улетело. Товар продаётся так сказать за утиль, очень редко после упрашивания за деньги. При въезде татарин восседает на сундуке-ящике черном от времени и грязи. В нём товар. Вся телега завалена хламом, но здесь же имеется и товар на обмен, он лежит около сундука-ящика, прикрытый брезентом. Взвешиваются тряпка-ремки безменом или на такой длинной штуковине (как сейчас понимаю, весы). Иногда товара не хватает, приезжает на следующий день, повторяется всё сначала. Несколько дней двор заполнен свистом глиняных петушков, писком воздушных шариков и чавканьем, жвачка рту не даёт покоя. Всякий раз приезд реможника событие для детворы.

По дворам ещё ходили цыгане. Мама привечала одну цыганку, подавать нечего было, работник то один, так она её кормила, спать на сундук укладывала, отдавала какие-то одёжки, жалела её. Цыганка молодая беременная, а её свекровь заставляла всё равно ходить. Она маме не гадала, но часто плакала, боялась, в таборе узнают, что она не побирается. Цыгане жили осёдло, в посёлке Подземгаз.

Что-то не помню, говорила ли я о том, как мы бегали летом встречать отца с работы. Только летом, потому что зимой учились в разных сменах. Но летом каждый день, когда он работал с утра.

Возвращались они несколько человек сразу. Мы бежали навстречу и все цеплялись за шею, едва не сваливая его. Я уже перешла в десятый класс и продолжала встречать. Мама говорила – ты уж здоровая дылда, могла бы и не ходить. Но, дорогого стоило увидеть отцову улыбку до ушей, блеск радостных глаз и получить от него не мудреную конфету–карамельку в фантике из кармана, или голышку-подушечку из газетного кулёчка. Мужики все останавливались, зависть в глазах. После встречи гурьбой до двора, малыши на руках.

В посёлке, как и везде, праздновался «День выборов», в феврале или марте. Пункт голосования находился рядом с домом. Это школа. Играет на улице громкая красивая музыка. Утром рано в числе первых голосовали наши родители. Мы тоже на ногах со сранья, ждём родителей. Мы знаем они пошли отдавать свой голос. Приходили с выборов с огромным кульком у папы, и бумажным большим пакетом у мамы. Открывалась дверь, заходили, улыбались и не разговаривали, показывали на горло, открывали рот без слов. Потом отец тихим шёпотом докладывал:

– Всё. Отдали мы свой голос.

Выкладывалось из кульков содержимое – апельсины, мандарины, яблоки. Орехи грецкие, пастила, шоколадные конфеты, зефир, вафли. И другая снедь.

На улице целый день музыка, катание на тройках с бубенцами. Дуга над лошадками в цветных лентах. Можно сходить в школу на концерт.

После шестого класса, если не совру, ходили с классным руководителем в поход, пешком от школы в город Коркино. Сейчас уж не помню, как долго шли, но с привалами, кострами. В Коркино опускались в глубокую угольную шахту, шахта эта разрабатывалась открытым способом. Фактически находишься под землёй, спускались в неё в вагонах по железной дороге. Поднимешь голову, и видно как наверху бегают вагончики со спичечный коробок. Помню было трудно дышать. Были там же на экскурсии в шагающем экскаваторе. Его в шахту доставили из Мурманска. Не машина, а целый завод. Он загружал уголь в вагоны.

Учась в школе, мы ходили с учительницей по географии на экскурсию в нашу шахту. Ужас, темно, только лампочки у нас над головами, да у работающих. Лица чёрные, зубы да белки глаз сверкают. Приходилось и на четвереньках пробираться, и постоянно согнувшись. Опора деревянная трещит, молотки отбойные гремят. Уголь загружают в ручную в небольшие вагонетки, потом их отправляют на горА. А вот как не знаю. Ещё я бывала в шурфе, где работал отец (относила ему обед). Туда спускалась вместе с отцом по лестнице, он меня встречал – голова чумазая торчала из ямы.

Ещё одна шахта ждала меня впереди. Эта шахта была железно-рудная, в городе Качканар.

Сына, это мои мозги так запомнили, я полагаю, что у остальных бергачей, воспоминания, будут от моих отличаться, так как есть разница возрастная и восприятие событий.

Глава 13

Здравствуй, сын. Сегодня собираюсь продолжить врать или собирать кое-какие моменты из знакомого тебе прошлого века.

На улице вчера и позавчера жарко было. Народ легко и довольно ярко одет, чаще встречаются люди в белых одеждах. Когда проходят женщины нарядно одетые, вижу маму в шифоновом цветном платье и черных блестящих лакированных туфлях на толстом высоком каблуке. Папа в летнее время щеголял в белом льняном костюме, в белой майке сеточкой, и в белых, типа бареток, туфлях. На мой взгляд – женщина в белом всегда проигрывает мужчине в белом, он эффектнее в таком наряде.

А сегодня 07.07. идёт дождь и очень прохладно. Вижу себя, лет мне около пятнадцати. Все девчонки в дождь наряжаются в плащи прорезиненные (сверху ткань, она наклеена на резину или другой не промокаемый материал. Объяснить не сумею). К плащу прилагаются такая же косынка и поясок. Плащи всякой яркой расцветки. Сейчас бы сказали – в посёлке модный новый тренд. В ненастную погоду почти не выхожу из дому. Галке Анциферовой купили плащ вишнёвый в чёрную крапинку. У неё отец старый уже, на пенсии, мать никогда не работала. Галя в семье четвёртая после неё ещё брат. Она форсит уж больше полугода и постоянно спрашивает, почему у меня нет. Она всегда у родителей выпрашивала, чтоб купили, а я просить ничего не могла, знаю, что будет отказ, ей этого не объясняла, зачем? Я с ней в дождь и осень не гуляю.

Пришла как-то раз к нам и спрашивает у мамы:

– Тётя Маруся, а почему у Идки плаща нет?

Мама в ответ:

– Он ей не нужен.

Я в комнате, но разговор громкий их слышу.

– А, в дождь как она ходит в магазин, мокнет ведь. У нас у девчонок у всех есть.

– Не глина, – отвечает мама, – не раскиснет.

Разговор закончился, Галя в удивлении.

Через какое-то время, мама зовёт меня с собой в магазин. Ура! Оказывается, покупать плащ. Плащ темно-желтый в тёмную крапинку. Они все были крапчатые. Душа ликовала, он как на меня сшит.

Как раз наступила осень. В дожди надевала плащ, косынку повязывала, подпоясывалась, сапоги на ноги и гулять по лужам, по дождевым слезам прохаживаться. Народу на улице нет, а я счастливая, кверху морду, вместе с дождём плачу, песни распеваю, никто не слышит, петь хриплым голосом не запрещает. Для счастья оказывается так мало надо. Плащ да дождь, да сапоги, да небо хмурое над головой.

Сына, возможно, ты заметил, что я ни разу не написала о ссорах родителей. Их не было в то время, когда я была мала. Кроме одной, случившейся на моих глазах.

Время года ближе к осени, так думаю. Лет одиннадцать мне. Родители пришли из гостей в начале двенадцатого часа ночи (я их ждала, чтоб открыть с крючка дверь входную), отцу в ночь на работу с 12 часов. Папа трезвый, мама в подпитии. Дело происходит в маленьком узком коридорчике при открытой двери в комнату родителей. Я стою в комнате посередине. Отец тянется к вешалке за пиджаком, мама руками зацепилась ему за шею, повисла и говорит – неет, ты сегодня на работу не идёшь! Он в ответ – Маша (обычно говорил всегда Мама), я опоздаю. Она – неет, не пойдёшь! Он её оттолкнул, она попятилась и об угол печки приложилась головой, виском. Он убежал, а она в слёзы.

– Ида, ты видела, отец меня ударил!

Я в ответ:

– Оттолкнул.

Утром отец пришёл с работы, у мамы расцвёл под глазом красавец фингал. Она с отцом не разговаривала с неделю, пока фингал всё ярче, ярче расцветал и менял цвета.

К концу цветения пришла Лёлька и пригласила их к бабушке. Повод – убрать огород. Оттуда вернулись они помирившиеся, она заставила его просить при всех прощение. А отец купил ей ещё и симпатичное ожерелье с голубыми (под мамины глаза) цветочками сверкающими глазками. Мама долго торжествовала, вот, мол, я какая – не виноват, а прощение просил и подарок купил. Ожерелье, из-под носа прям, вырвал у Валентины (жена маминого брата).

Полагаю, больших ссор не было как таковых, потому что тогда слово отца – закон, мамино – исполнить. Однако если смотреть и судить, что вышло в конечном итоге из семьи, то закон тот действовал только в то время, пока я жила вместе с ними, а потом он себя изжил (надо было принимать новый), подчинённые вышли из-под контроля. Законодатели сами изменились и не сориентировались во времени, отстали.

Ещё хочу сказать, как гадала мне, на шестнадцатом году, цыганка старая. Я была у одноклассницы Шуры Леонтьевой. Время около трёх часов дня. Собралась идти домой. Шура вышла меня проводить. Жила она с матерью в бараке, в котором мы позднее пережидали время ремонта нашего дома. Мы стояли на тротуаре, мимо нас прошли 4 цыганки, метров на десять от нас отошли, не молодые, самая старая вдруг оглянулась. Мне показалось на меня. Быстро обернулась и вернулась к нам. Сразу сказала, показав на Шуру – тебе ничего не скажу. И стала мне всю правду-матушку, что была на тот момент рассказывать. А главное на тот момент – любовь моя тайная.

Шура, рот открывши, слушает, ничего не понимает. Малое, всё что сказала о будущем, исполнилось: муж один, муж умрёт (про развод не говорила) и будет два сына, дополнила ещё тем, что век мой долгий, а так как денежки, хотя бы копейки у меня не было. И у подружки Шуры не оказалось денежки, чтобы мне дать, то другого будущего я не узнала. Сказала, что за главное нужно заплатить хотя бы копейку. Пошла она от нас и несколько раз ещё оглядывалась. Так бы вот подкинул одну лишь копейку на тротуар. Возможно, согласно цыганскому гаданию я бы шагала – совсем по другим улицам и переулкам жизни моей. А вершитель судеб в тот момент не захотел изменить предначертанное или некогда было, копейку не подбросил, посчитал – обойдётся без копейки, не пропадёт. Хотя в другие времена, иду, бывало, пинаю золото осеннее под ногами раскиданное, а из-под него кулёчек бумажный конусом свёрнутый. Любопытство не порок, но… разворачиваю, а в нём пятнадцать рубликов. Радость. Вприпрыжку к маме, кулёчек ей под нос, а она – ты, где взяла? Выпнула ногой, из листьев выгребла.

О, кажется, преодолела большой период своей жизни.

Мне было интересно туда вернуться, конечно же, не всё написалось, многое пропустилось, но основная нить сохранилась. Не охватила и не смогла бы живо описать поездки на уборку картошки, посещения катка и катания на лыжах, занятия волейболом, баскетболом, участия в беговых эстафетах (бегала 200 или 400 м, как выпадало), короче лёгкая атлетика. Разве можно сказать сейчас, что я это могла. Могла, а ещё могла и материться.

В колхозной жизни тоже написано сухо и буднично. Не описала, упустила, как проходили, допустим, приглашения к свадьбам и сами свадьбы, как научилась плясать польку хороводную, какой видела степь в 11 ночи, много чего, но мелочь. Возвращаться надеюсь, к этому периоду не буду, и мозги тебе закакивать.

Продолжаю с того времени, когда я вернулась из колхоза домой.

Вернулась я в другой дом, дом-барак, а наш старый дом был на капитальном ремонте. К нему подводили водопровод с холодной водой, ставили унитаз, чтоб забыл народ живущий про очко червивое, вонючее и страшное, на улице.

По приезду встретились с Валюхой Федосеевой и решили поехать учиться в Челябинск в ГПТУ (в газете вычитали объявление), на электромонтёра слаботочника. Съездили, сдали документы. Нас директор принял с ворчанием – переростки, но документы взял. Мне в ноябре, а Вале в декабре третьего числа исполнится по девятнадцать лет. С Валюхой начали учиться вместе с восьмого класса, подружились. Они раньше жили в другом посёлке – «Двадцатая шахта», если не ошиблась в названии. Пока я работала в колхозе, с Валентиной переписывались, то есть связи не теряли, дружба продолжалась. Валюха была мне ближе всех и роднее. Дружба с первой подружкой – одноклассницей Галей Анциферовой, остывать стала. Сказалось видимо то, что она познавала азы медицины, меньше виделись, а может быть то, что наступила на лучик золотой, что был за моей спиной, что светил над головой, что был моим щитом, мою любовь светлую, лучезарную родителям предала.

С Валей дружбу не одобряли. Отец ничего не говорил, мать и Борис считали, что она меня не стоит, что у неё старшие сёстры и брат непутёвые (Валя четвёртая после неё ещё брат и сестра), что их грязная тень лежит на Валюхе и на меня свою лапу протянет. Я маме, а потом Борису ответила, что она не с ними дружит, а тень моя, я как хочу так ею и верчу. Борис мне сказал:

– Идка, смотри, ты, такая – как клин, а клин клином вышибают.

Оглядываюсь назад, но, кажется, клина не нашлось, а может только, кажется так, и давно уже вышибли тот клин )

Сына, это опять отступление, а ты и не читай его.

Так называемую лирику прочь. С первого сентября началась учёба в училище. В Челябинске сняли квартиру, вернее домик махонький. Он стоял во дворе вместе с хозяйским. В этом домишке уже жила девушка Галя, к ней нас и подселили.

Как помнится, сразу со двора вступаешь в комнатёнку. В ней справа у оконца стоит односпальная койка железная – Галина, напротив двуспальная койка на ней обитаем Валя и я. Между койками около метра проход. Есть ещё стол небольшой и печь. Дрова и уголь отец выписывал на шахте в складчину с Валюхиными родителями (они у неё уже давно пенсионеры), привозил нам под ворота, а мы уж сами убирали в сарай хозяйский. Когда не хватило дров, ходили втроём в потёмках воровать дрова, у дворов лежащие в поленницах. Сколько платили за лачугу, сказать не могу, не помню. Дома выделяли мне картошку, кусок сала, пол-литровую банку перетопленного маргарина и немного денег на дорогу (по выходным иногда ездили домой), сумму не помню. Вале чуть богаче, чем мне перепадало денег, чуток отличались продукты. В училище выдали нам форму, платье, шинель, ботинки, шапку. Кормили в столовой три раза.