Идка

В порядке хвастовства, и о потери шанса. Когда заказали в ателье мне наряды, надо было прийти на примерку в назначенный день. Туда меня подвёз на санях бухгалтер, а обратно я возвращалась пешком. Дорога узкая, санями разъезженная, редко машины ходят. Я иду в такое время, что транспорт не ходит, даже гужевой. Около половины пути одолела, слышу, сзади полозья скрипят, я остановилась, к сугробу у обочины прижимаюсь, дорогу уступаю. Сани с возницей останавливаются, пассажир говорит:

– Девушка садитесь, мы вас подвезём.

Села, поехали. Поздоровались, он говорит:

– Вас Ида зовут.

– Да, но я с вами не знакома.

– Зато я вас знаю. Я был в вашем правлении. Мне о вас столько хорошего порассказали, описали, что я вас сразу узнал, – улыбается. – Я ректор Оренбургского сельскохозяйственного института. Мне поступило предложение принять вас на учёбу, на зоотехника.

– Да вы что, мне экзамены не по силам!

– А Вам их не надо будет сдавать. Только приехать к нам придётся. Подумайте и соглашайтесь. Из вас, по всем данным, хороший специалист получится.

Спросил куда меня довезти. Сказала, что мне на ферму, на работу.

В связи с мамиными письмами, с моей жалостью, вместо института надармовщинку, вернулась домой. Десять месяцев счастливой жизни, каждый день, закончились и не повторились.

Уехала и не озаботилась взять справки о стаже, об отработанном времени. В моём общем трудовом стаже не включено десять месяцев работы в колхозе. Некому было подсказать, а когда здесь уходила на пенсию, не захотела писать туда, заморачиваться.

Бог шанс давал, а я не взяла! Любовью, возможно не заслуженной, окружена была, но не оценила. По проторенной тропинке не пошла. Домой вернулась, и дороги-пути нехоженые выбрала.

Опять дома. В деревне, тётя Алида со мной никогда не разговаривала по-русски. Сказала сразу по приезду:

– Ты немка и должна говорить на немецком языке. Филипп, твой отец виноват, что ты его не знаешь.

Все вокруг немцы, что с них взять, только научиться понимать и говорить. Говорить не говорила, но понимала язык хорошо, знали об этом только в семье. Для меня секретов уже не существовало, когда речь шла на немецком обо мне, или ещё о чём-либо. Позывы к речи только стали появляться, отъезд помешал заговорить. Приехала домой, с ярко выраженным немецким акцентом.

Мама всплакнула, дети обрадовались. Когда отец увидел, мои руки, обветренные по локоть, в крови и коростах, а ноги в мозолях и лишаях (три штучки не сошли ещё), плакал и приговаривал – в твоих мозолях дочка, кукурузу можно посадить. Я ведь знал, как там тяжело, поэтому туда и не вернулся жить, а тебя отправил, Марту с Лилькой жалел, а тебя отправил. Впервые услышала: дочка. Приятно.

Приехала я в другой дом, дом-барак. Наш старый дом был на капитальном ремонте. К нему подводили водопровод с холодной водой, сантехнику – унитаз.

По приезду встретились с Валюхой Федосеевой и решили поехать учиться в Челябинск в ГПТУ, на электромонтёра слаботочника. Съездили, сдали документы. Нас директор принял с ворчанием – переростки. Мне в ноябре, а Вале в декабре третьего числа исполнится по девятнадцать лет. С Валюхой начали учиться вместе с восьмого класса, подружились. Они раньше жили в другом посёлке – «Двадцатая шахта», если не ошиблась в названии.

Что помню о ребятах

Виктор. Ему 4-6 лет, если мать его шлёпнет на улице, когда не слушается, он начинает орать. Падает, синеет, у него перехватывает дыхание. Говорили – закатился. Мама его поднимает, начнёт хлопать по спине, он заревёт, посидит на коленях, и бежать, играть надо. В квартире такого не бывало. Подрос, стал очень хорошо петь. По радио, станция «Маяк» каждый день транслировала песню:

В Москве, в отдалённом районе,

двенадцатый дом у угла,

чудесная девушка Тоня

согласно прописке жила,

у этого дома по тропке

ходил я не чувствуя ног,

и парень то в общем не робкий,

а вот объясниться не мог

Любимая его песня. Он знал её наизусть.

Голос у Витьки чистый, звонкий, кто слышал эту песню в его исполнении, так сказать просили на бис исполнить. Когда я начинала петь, отец говорил – не пой, у тебя голос хриплый.

Хорошо рисовал. Копировал по клеткам и на глаз. Отец гордился им – Витька у нас певцом или художником будет.

Когда я приехала, певец Витька (скоро пятнадцать), ко всем своим талантам стал ещё и красавцем. Причёска ежичком, (вымытые, мокрые волосы накрутит руками, спутает их, а когда высохнут, расчешет кверху, причёска – шик). Симпатично одевался, мама ему одежду купит, он перешьёт по моде. Ходит заниматься боксом. На школьных вечерах поёт, девочки за ним гурьбой.

Какая уж тут учёба при таком успехе. Ему в какой-то период от девочек-бандиток проходу не было. Мама боялась за него, грозились зарезать. Потом они загремели под суд и на нары. А позже с Ириной стал встречаться. Она забеременела, сказала маме об этом. Мама его отхлестала полотенцем (со слов пишу), вынужден был жениться, и, Слава Богу, живут долгие годы.

Виктор от скуки на все руки мастер. Рисовал с приятелем копии картин известных художников по заказам на продажу. Делал чеканки, ножи с гравировками. Студентам институтов готовил чертежи. Много чего умеет. Много читал.

Витя – бяка, забияка. Если он пьяный, и кто-то в его сторону посмотрит, а ему взгляд не понравился, очки в карман и ближний бой навязан.

Вся, мне известная, картина о Викторе.

Иван. Совсем мало напишу. Помню, маленький он сильно болел, у него был менингит. В больницу не положили, лежал дома наверно без сознания, врач приходила каждый день, поговаривали, что при такой болезни не выживают, а он поднялся. Позже у него отнялись ноги и опять победа за ним (со слов мамы). Каждый месяц на дом ему медсестра приносила аспирин целый пакет.

Помню, когда Толя маленьким был, Иван с девчонками и мальчишками приходил домой. Включали магнитофон, Иван ставил Толю на стол и просил его танцевать буги-вуги. У ребятёнка получалось классно. Все довольны.

Дружил с девчонкой Ниной, будущей женой. Уходили в армию вместе с Виктором. Служили всесте в Казахской ССР в Кзыл-Орде. Спали на двухъярусной кровати, один внизу другой наверху. Вернулся из армии, женился на Нине, родились дети Алексей 1974 года, Людмила 1981 года.

Скудно, но добавить нечего.

Филипп. Мне его всегда было жалко. Он, как грачонок, всегда с приоткрытым ртом. Против нас всех он беленький, волосёнки кудрявые, худенький, спокойный. Его зачастую обижали. Я его любила, и он ко мне, кажется, с таким же чувством относился. Вырос добрым пареньком, высоким, против него остальные бергачи шипздики.

Подобрал как-то галчонка, из гнезда выпал, принёс домой. Выкормил, выпоил изо рта. Звал его: «Галя, га», он за Филей хвостиком по квартире ходил. Когда птица подросла, выпустил её. Сам выйдет на балкон крикнет: «Галя, га», она летит к нему на руку, на голову или на плечо сядет. На улицу выйдет, тоже птица долгое время его сопровождала, прилетала на зов. Потом исчезла. Держал голубей, так же кормил, поил птенцов изо рта.

Окончил училище, строительную профессию получил, а вот какую запамятовала. Мама его обижала. Ему было шестнадцать, наверное, окончил училище, по направлению, работал. Приносил деньги, маме отдавал, просил купить ему новую одежду, а она Кольку одевала. Говорила: «Тебе скоро в армию, не зачем тебе обновка».

До армии два года. Я говорила, что она не справедлива, но мои слова, что об стенку горох. А вокруг девчонки, парни одеты прилично. Он не пил, не курил. Ну, не обида, а обииида. Когда мы уехали в Дружковку, он перед армией стал выпивать, курить от несправедливости отношений.

В это время мы жили у них. Иногда я ему копейку, другую подкидывала, на мороженое, на кино. В парикмахерскую он не ходил, причёску я ему творила, не доверял парикмахерам кудри свои. У меня были филировки, я ими голову его в порядок приводила, за компанию с головой Федякова.

В детстве парикмахером для мальчишек служил папа – он в трудармии стриг солдат. Практику продолжил на сыновьях.

Мы жили уже в Дружковке, после армии Филя написал мне письмо, просил денег, я ответила, что мне никто и никогда не помогал, что денег лишних нет.

Переписка закончилась. Долго холостяжил, женился на женщине с 1946 года, прожил года два или три.

Мы с Толей были в гостях у Фили в начале его семейной жизни, он нас приглашал. Мне показалось тогда, он был горд тем, что принимал нас у себя. А в каком году это случилось, не помню. Толя лучше знает, наверное. Она забеременела, но до родов не дошло, случился выкидыш во второй половине беременности. Она работала в столовой, мне кажется, от водочки не отказывалась. Детей у неё не было.

Коля. Почти всё со слов. Хорошо рисовал, его с уроков отпускали на праздники оформлять окна магазинов. Пил, курил, вместо армии, время на нарах проводил. То воровал, то избивал, опять воровал, в тюряге не работал. Родители его боялись. Коля у них деньги отбирал, которые я им присылала. Он и меня пытался напугать в 1994 году, только видимо забыл, что я не из робкого десятка. Не солоно хлебавши в злости своей пришлось захлебнуться.

Из одной отсидки приехал с женой, она тоже сидела. Жили они у родителей, он её избивал, родился сын Саша в 1984 году, он и малышу поддавал. Малыш от страха заикаться стал. Злой, как пёс бешенный. В 1987 году Маша родила ещё дочь. Мы с ней виделись в 1986 году, она с меня глаз не спускала. Я спросила, почему она так смотрит на меня, она говорит:

– Ида, вы не похожи ни на кого из семьи. Надя приезжала, так она дома не сидит, по гостям ходит, марафет наводит. А вы по дому хлопочете.

А до этого пришли Виктор с Ирой, Иван с Ниной, родители, Маша и я. Николая не было. У мамы картошка сварена в мундире, яйца. Мужички на балконе. Встали женщины вокруг стола круглого чистить картошку, закуску готовить к застолью. Чистим, болтаем. Маша говорит, смотрите, как Ида чистит, пока мы одну, она три. Я не стала раскрывать тайну быстрой чистки. В садике работая в Дружковке, я столько картошки очистила варёной и сырой, что не в сказке сказать, не пером описать.

Маша после рождения дочери не вынесла «счастливой жизни» развелась и уехала с детьми к брату в город Берёзовский, улица Электриков, дом 16, Свердловской области.

У Коли ещё была дочь от другой женщины, она упала (или он скинул) в пьяном угаре с балкона, умерла. Дочку грудную, кто-то удочерил.

Не воспоминание, а пересказывание.

Надя. Девочкой была прелестной, хорошенькой, смех как колокольчик серебряный звучал. Знает, что она хорошенькая. Когда училась в школе, ходила в хоровой кружок и на гимнастику, недельку походит и бросает. Потом девчонки скажут, что едут на конкурс или на концерт. Она тут же активно начинает посещать занятия, но как самую «старательную и талантливую» на такие мероприятия не берут. Хотя надо сказать гибкостью тела обладала и голосом неплохим, но к ним должен труд прилагаться, тогда успеху быть. Надя же хотела всё и сразу.

После восьмого класса, поступила в училище на повара. Тут уж ничего не скажешь, готовила вкусно очень. Работала в кафе, бригадиром или старшим смены. Один раз я у неё там была, книга отзывов о её работе цвела хвалебными записями и благодарностями.

Ходила на танцы. Она не я – своей одежды, обуви не было – материно в ход шло. Мне не разрешалось. Могла носить вещи подружек, вплоть до нижнего белья.

Познакомилась с парнем, он пришёл из армии. Хвостом за ней волочился, вроде Толькой кликали. Говорил – жить без неё не может. Он придёт в дверь стукнет, а Толик бежит в коридор, смотрит, кто пришёл, кричит – тётя Надя, иди, к тебе фаел пишёл, а танси падёшь. Вскоре фаел сделал Наде предложение и попросил у родителей её руки. Ей семнадцать лет, несовершеннолетняя, загса не будет. Решили они свадьбу сыграть, чтоб люди меньше языки чесали, что совратил. Свадьбу справляли у нас, после свадьбы они сняли комнату. В феврале месяце мы уехали в Дружковку.

Со слов мамы. Ждали, когда исполнится Надежде 18 лет, чтоб расписаться. А, однажды Надя пришла с работы, а в комнату попасть не может, что-то не даёт дверь открыть. Толкала, толкала её, приоткрыла, пролезла, на двери висит муж. Повесился. Надежда вдова.

Продолжала работать. А у заведующей кафе племянник не женат. Приезжал к тётке из Челябинска, приходил на работу, увидел нашу Надю, влюбился, просил тётку их познакомить. Познакомились. Он ухаживал, на руках носил, приезжал часто из Челябинска. Поженились. Надя уехала к нему. Стала работать на обувной фабрике. Была беременна, но родила ребёнка мёртвого. Жизнь наперекосяк. Муж у неё высокий, красавец, загулял, вроде стал руки распускать. Разошлись, она вернулась к родителям. Потом мама приезжала к нам гости в Дружковку, просила у меня разрешения на то, чтобы Надежда приехала ко мне. Я пересказала Федякову суть разговора, мы решили – пусть приезжает. Приехала к нам. Здесь уже вышла замуж за Тюренкова. Работала поваром. Родила двоих детишек: Олега в сентябре 1976 года, и Наташу в феврале 1978 года. Позже, мы уж в Нижневартовске проживали, умерли у неё муж и дочь. Свекровь умерла в 1978 году.

Это о Надежде. Что можно было, рассказала.

Такова одиннадцатая часть, не много в ней оптимистического, скорее больше печального. Не так ли?

Глава 12

Привет Мама, как дела как пожеваешь? Как здоровье?

Прочел на выходных 11 часть. Да, вот тут грустновато. Семейка у вас не простая.

Не легкая судьба у немецких детишек в шахтерском поселке.

И вы все такие разные из этого всего выбрались. Дорожки жизненные вам пообломали, да и сами себе тоже. Грустно …

Не останавливайся пеши, пожалуйста, еще – хоть грустное хоть веселое – и то и другое интересно ;)

Подстрекатель на охоту за прошлым, сам виноват будешь, если опять будет грустновато, так как буду пытаться поймать и удержать за хвостик, навсегда ускользающие мысли и года.

Яша, ты и сам понимаешь, что жизнь не бесконечный праздник, она же драма и комедия, трагикомедия и трагедия. В жизни всему отведено своё место – ужасам и мистике, горю и радости, беде и победе над ней. Что поделаешь – полосатая она, жизня наша, но зато, как тигр, яркая у некоторых лиц.

Даже когда идёшь по знакомой дороге, не всегда, получается, идти прямо. Вчера, допустим, шла по ней и не спотыкнулась ни разу, в неведомую сторону она не увела. А в другой раз идёшь по ней и не понимаешь – куда дорожка привела.

Ну, а жизни путь покруче будет, но крутизна не для меня. Поэтому рассказываю без затей, как было, что сама запомнила и испытала, а что рассказали и у меня на памяти сохранилось.

Однако, есть одно но, невозможно передать ежедневное проживание, ощущения от того или иного момента.

Вот, как описать то, как мне было противно до болезненной рвоты (морду мою надо было видеть) в тринадцать или четырнадцать (не помню) лет, убирать в комнате соседа пенсионера, бывшего шахтёра. Он жил в низу под нами, вместе с теми, у кого был телевизор (тетя Эмма и дядя Готлиб). Сначала у него убирала тётя Эмма, но отказалась, (потом мне сочувствовала) сказала ему, чтоб договорился с мамой. Он и договорился. Убирала один-два раза в неделю, иногда, два раза в месяц, как скажет. Платил от пяти до десяти рублей за каждую уборку. Деньги в общий котёл. Весом он был около двухсот килограмм. Как долго занималась уборкой его комнаты, не помню, но закончилась она с его смертью.

Сына, я вруша, где-то вначале написала, что не помню подарков родителей. Не верь, старой, вспомнила. В 1960 году отец подарил маме на День рождения и на пятнадцатилетие совместной жизни часы «Заря» – маленький прямоугольничек, под серебро. Мне в этот же год на День рождения подарил также часы, но кругленькие, «золотые», размером с двухкопеечную монету. Мама пеняла ему, почему ей такие не купил, он ответил, потому что она ещё маленькая, ей маленькие часики. Их я носила долго, снимала только перед баней.

В 1970 году в начале апреля купала Толю в ванночке, а часы не сняла, окунула их в воду. Сидя на корточках перед ванной, сняла их, и кинула на кресло, а часики скатились на пол. После этого понесла их в ремонт. Когда их увидел часовщик, поразился, что они за такое время (больше десяти лет) первый раз попали в ремонт. Сказал, что постарается мне помочь и вернёт их к жизни, но деталей на замену уже на них нет. Проносила их ещё два года. Понесла в ремонт, увы, не взяли – деталей нет. Нижняя крышка изношена была почти до дыр, позолота стёрлась сверху, стекло стало почти матовым.