Идиот

© Фокин П. Е., вступительная статья, комментарии, 2018

© Бурдыкина Н. Н., иллюстрации, 2018

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2018

* * *

1821–1881

«Задача безмерная», или «Положительно прекрасный человек» против Достоевского

Надо же было дать роману такое название – «Идиот»!

В медицине так называют несчастных, страдающих умственной отсталостью. Но в простом обиходе слово это сегодня используется только как бранное. Да и во времена Достоевского оно звучало достаточно обидно, если адресовалось здоровому человеку. Что-то вроде «дурак». (Есть в романе и такое его употребление.) Но все же тогда это слово было менее злым. В. И. Даль, современник Достоевского, в своём словаре живого великорусского языка предлагает в качестве синонимов к нему не только «малоумный», «тупой», но и «убогий, юродивый». А это уже нечто иное. Тут есть и сострадание, и терпимость. И готовность помочь. А может, и чему поучиться, как ни странно. На Руси ведь к юродивым (или ещё говорили блаженным) относились как к отмеченным Богом, наделенным особым знанием, а речь их – невнятную и порой бессвязную – считали не столько безумной, сколько заумной, то есть иного качества, которую нужно переводить на простой язык и растолковывать. Юродивых почитали, хотя и дивились на них. (Слово «юродивый» тоже мелькает в романе.) И все же на титуле черным по белому написано: «Идиот».

«Несмысленный от рождения», если верить Далю.

Больной, короче говоря.

И хотя слово это восходит к греческой основе, означающей буквально – «отдельный, частный человек», кто же из обычных читателей про то знает? Кто полезет в этимологический словарь? Да и роман как-никак по-русски написан, а не по-гречески! Для русского читателя.

Странно все это, зная, что Достоевский, разъясняя замысел романа, писал другу, поэту А. Н. Майкову, что хотел бы в нём «изобразить вполне прекрасного человека»^[1] (эти слова в письме даже подчеркнул!). И другому адресату, племяннице Софье Александровне Ивановой, которой посвятил роман: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека» (28, 2; 251). Писал так, когда уже завершил и отослал в редакцию журнала первую часть, то есть тогда, когда название было окончательно определено и для него как автора не вызывало сомнений.

Итак, «вполне прекрасный человек» – идиот?

«Положительно прекрасный человек» – идиот!

К сожалению, мы не знаем авторского комментария к заглавию романа. В письмах к Майкову и Ивановой нет ничего по этому поводу. А письмо к издателю, где могло бы быть, а скорее всего и было, объяснение, увы, не сохранилось (или пока не выявлено). И жена писателя, Анна Григорьевна, помогавшая ему в литературных трудах, самый близкий ему человек, ни в своих «Воспоминаниях», ни в дневнике, который тогда как раз тщательно вела, ни словом о том не обмолвилась. Но гадать не стоит, ведь у нас есть достаточно достоверное и развернутое толкование – текст романа.

Достоевский приступил к работе над ним осенью 1867-го, спустя всего год после завершения «Преступления и наказания». За это время многое изменилось в жизни и судьбе писателя. Он оказался за границей, в Швейцарии. Но не страсть к путешествиям, а обстоятельства вынудили его покинуть Россию. Его преследовали кредиторы, ему грозила долговая тюрьма. А он ведь только-только обрел счастье. Уже немолодой, прошедший череду жизненных испытаний, среди которых были и арест по обвинению в политическом преступлении, и тягостные месяцы следствия, проведенные в заточении в Петропавловской крепости, и непостижимый умом смертный приговор, и ужас ожидания казни, и прощение с заменой расстрела четырехлетней каторгой, и жуткий острог в Сибири, и годы солдатчины по окончании срока, и жестокая, на все оставшиеся годы болезнь – эпилепсия, или, как тогда говорили, падучая, – и первая любовь, за которую пришлось бороться, преодолевая обстоятельства, и желанный, но трудный брак, и повторное вступление в литературу, и смерть близких – жены, брата, который был дорог ему больше жизни… Не каждый сохранит в себе стойкость духа после такого! Но он не уныл. Не отчаялся. И Бог был к нему милосерд – послал в поддержку любящую, преданную женщину. Они венчались 27 февраля 1867 года. А через два месяца уехали за границу. В свадебное путешествие? В эмиграцию? В бегство?

Отрыв от родины Достоевский переживал тяжело. Когда-то, как все, он стремился в Европу – приобщиться духа цивилизации, увидеть своими глазами пейзажи, воспетые не одним поколением поэтов, восхититься великими памятниками архитектуры, насладиться шедеврами живописи и скульптуры. И как только такая возможность появилась, он помчался туда, с жадностью впитывая впечатления. В 1862 году, в течение нескольких месяцев, переезжал из одной страны в другую, из одного города в другой: Берлин, Дрезден, Висбаден, Кёльн, Париж, Лондон, Женева, Люцерн, Турин, Флоренция, Милан, Венеция, Вена. «Мне хотелось не только как можно более осмотреть, но даже всё осмотреть, непременно всё, несмотря на срок, – писал он тогда же. <…> Господи, сколько я ожидал себе от этого путешествия!» (5, 46–47). И не напрасно. Но впечатления оказались не совсем такими, как он предполагал. Да, он увидел всё, что хотел, о чем мечтал. И не разочаровался, но…

Оказалось, что вся слава и величие Европы – в прошлом. Остались лишь «святые камни», как он скажет. А в современности царит пошлость и мелочность буржуазной действительности, меркантильной и бездуховной, подчинившей все правилам комфорта и нравственного компромисса. Свое разочарование и горечь излил он тогда в ироническом очерке «Зимние заметки о летних впечатлениях», высмеяв лакейство и напыщенное самодовольство европейских обывателей – уже почти и не людей, а «брибри» и «мабишь», «птички» и «козочки», как игриво называют они друг друга. И вот теперь он принужден был жить в их окружении, придерживаться их правил, общаться, вступать в различные бытовые отношения. Его пламенный дух не мог с этим мириться. Он раздражался, нервничал. Участились припадки болезни. Чужбина угнетала его.

А нужно было писать роман. Он дал слово. Да что там слово! Он получил под этот роман аванс. И даже уже прожил его. И даже попросил у издателя еще, клятвенно обещая прислать первую часть к январской книжке журнала за 1868 год. В сумме – 4500 рублей! Громадные по тем временам деньги.

У него в голове целый рой сюжетов. Но одни не годятся, так как требуют тщательной предварительной подготовки, другие тянут только на повесть, третьи ему еще самому не совсем ясны. «Все лето и всю осень я компоновал разные мысли (бывали иные презатейливые)» (28,2; 239). Он ищет оптимальный вариант. «Наконец я остановился на одной и начал работать, написал много, но 4-го декабря иностранного стиля бросил все к черту». Плохо, посредственно, на его вкус. А ему нужно, чтобы было «положительно хорошо» (28, 2; 239).

И тогда он берется за самый трудный вариант.

«Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю ее», – писал он Майкову, предваряя слова о замысле изобразить «вполне прекрасного человека». «Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно. <…> Идея эта и прежде мелькала у меня в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: „Может быть, под пером разовьется!“ Это непростительно» (28, 2; 240–241). Поразительные слова. Он принимается за «невыношенную мысль» в «отчаянном положении». За мысль, которая его давно «мучает» и – «соблазняет». Как рулетка! Как надежда на грандиозный выигрыш. Как риск тотального поражения. «Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался, за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что это задача безмерная» (28,2; 251).

«Идиот» – его «зеро». Максимальная ставка!

Но ведь в рулетку он всегда проигрывал. Ему ли о том не знать? Две недели назад только – в ноябре 1867-го – в пух проигрался. Тоже от «отчаянного положения». Надеялся. Рисковал. Но сейчас он твердо намерен победить. Или он не поэт более. На рулетке он спорил с Судьбой. Теперь бросает вызов себе. А это посерьезнее!

«Идиот» – дуэль с самим собой.

Стрелять в воздух нельзя. Только – на поражение! Только – до полной победы! Или – гибели. Немыслимая ситуация. Здесь параллельные сходятся.

«Я думал от 4-го до 18-го декабря нового стиля включительно, – делился он с Майковым. – Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как я не помешался – не понимаю. Наконец 18 декабря я сел писать новый роман, 5-го января (нового стиля) я отослал в редакцию 5 глав первой части» (28,2; 240). Успел в последнюю минуту!

Вышел к барьеру.

«В общем план создался. Мелькают в дальнейшем детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ. Разовьется ли он под пером? И вообразите, какие само собой, вышли ужасы: оказалось, что кроме героя есть и героиня, а стало быть, ДВА ГЕРОЯ!! И кроме этих героев есть еще два характера – совершенно главных, то есть почти героев. (Побочных характеров, в которых я обязан большим отчетом, – бесчисленное множество, да и роман в 8 частях). Из четырех героев – два обозначены в душе у меня крепко, один еще совершенно не обозначился, а четвёртый, то есть главный, то есть первый герой, – чрезвычайно слаб. Может быть, в сердце у меня и не слабо сидит, но ужасно труден. Во всяком случае, времени надо бы вдвое более (minimum), чтоб написать» (28, 2; 241).

«Идиот» самый невероятный роман в мировой литературе. Он написан неправильно. Не по правилам. Он уязвим с точки зрения теории жанра. В нем много «лишнего», много «случайного», много «странного». Главный образ неустойчив, мерцает, постоянно обновляется. Беспрерывно всплывают новые персонажи, неожиданные и «ненужные» обстоятельства, слабо связанные с главной интригой сюжетные линии. Насколько целеустремлен – от первой до последней строки – был роман «Преступление и наказание», настолько «Идиот» кажется аморфным и импровизационным. Где железная авторская воля? Где скрепляющая целое мысль? Все вперемешку! И тем не менее роман входит в число признанных шедевров мировой литературы. Его читают. Перечитывают. Переводят на иностранные языки. Иллюстрируют. Ставят на сцене. В кино. Он вызывает страстные споры. Притягивает к себе. Завораживает. В нем есть тайна, которая больше его. Она манит и тревожит.

«Я ее люблю», – признавался Достоевский Майкову, сообщая о своей заветной мысли. Этой любовью и писал. Ею жил. Ее оберегал. Над ней трепетал. И хотя потом говорил, что не все получилось так, как хотелось бы, – продолжал любить.

Кто же эти четверо? «Два героя» и «два почти героя»? Читатель легко их назовет: князь Лев Николаевич Мышкин, купеческий сын Парфен Семенович Рогожин, красавица содержанка Настасья Филипповна Барашкова и генеральская дочь Аглая Ивановна Епанчина.

Лев Николаевич Мышкин – тот самый заглавный «идиот». 27 лет. Сирота. С детства страдает психическим заболеванием, которое в подростковом возрасте перешло в помешательство рассудка. Несчастного лечил за границей в специализированной швейцарской клинике его попечитель. Болезнь удалось частично победить, но временами с молодым человеком случаются припадки эпилепсии. Попечитель умер, оставив воспитаннику наследство в Москве. Мышкин едет в Россию, чтобы вступить в права, хотя не очень представляет степень своей легитимности. Посоветоваться он хочет со своими очень дальними и совсем ему неведомыми родственниками – генеральшей Епанчиной, урожденной Мышкиной, и ее супругом Иваном Федоровичем, генералом, живущими в Петербурге. В первый же день своего пребывания в российской столице Мышкин знакомится с двумя женщинами, поразившими его сердце и душу – Аглаей Епанчиной и Настасьей Барашковой. Чувства, которые овладевают им, неуправляемы. Ожидать счастливой развязки не приходится.

Парфен Семенович Рогожин – ровесник Мышкина. И соперник его в притязаниях на руку Настасьи Филипповны. Он влюблен в нее страстно, до безумия. Ради нее готов пожертвовать всем своим миллионным состоянием, которое только что унаследовал от недавно почившего батюшки. Готов уничтожить любого, кто встанет на его пути. А на пути как раз оказывается князь-«идиот». Но, подняв над ним нож, опустить его на этого соперника Рогожин не в силах. Рогожин – одновременно антипод и двойник Мышкина. Друзья-враги, случайно познакомившиеся в вагоне поезда по дороге в Петербург, они вместе пройдут все испытания, уготованные им автором.

Настасья Филипповна Барашкова – 25 лет. «Необыкновенной красоты женщина», как пишет Достоевский. И еще более необыкновенного характера. Судьба ее сложилась несчастливо. Родом из бедной дворянской семьи, осиротев в двенадцать лет, она была принята на воспитание в дом соседского помещика Афанасия Ивановича Тоцкого. Когда же она подросла и похорошела, Афанасий Иванович вдруг разглядел в ней яркую в будущем женщину и решил превратить беззащитную девушку в свою наложницу. Он поселил ее в уютный барский дом в одной из своих деревень, стал ее образовывать, развивать, а когда пришел срок, обольстил и сделал любовницей. Казалось, она вся в его власти. Жениться на ней Тоцкий не помышлял, а напротив, нашел себе в Петербурге выгодную партию, мечтая жить в свое удовольствие, не отказываясь ни от чего. Узнав об этом, Настасья Филипповна взбунтовалась. Явилась в Петербург. Разрушила планы Тоцкого, напугала скандалом и стала жить его содержанкой, хотя больше и не подпускала к себе. И все думал Тоцкий, как бы ему из этой ситуации выйти. Пять лет ломал голову. И надумал выдать замуж Настасью Филипповну, дав за нее приданое в 75 тысяч. Откупиться благородным манером. И жениха подыскал приличного, Гаврилу Ардалионовича Иволгина, молодого человека, сына генерала Иволгина, секретаря генерала Епанчина. Ганя Иволгин беден и тщеславен. Ему нужны 75 тысяч, и он готов «не знать» о прошлом своей невесты, тем более что она и впрямь хороша. Все вроде бы складно, вот только характер у Настасьи Филипповны непокладистый. Да еще обезумевший от страсти Рогожин на пути мешается. И уж совсем некстати появляется Мышкин, своим странным поведением путающий все карты. Настасья Филипповна разрывается между ними. Ее участь – безумие и гибель.

Аглая Ивановна Епанчина – младшая дочь генерала Епанчина. Ей только что исполнилось 20 лет. Она любимая дочь в семье: отец, мать и старшие сестры обожают ее. «Может быть, несколько слепая любовь и слишком горячая дружба сестер и преувеличивали дело, но судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом, быть не просто судьбой, а возможным идеалом земного рая. Будущий муж Аглаи должен был быть обладателем всех совершенств и успехов, не говоря уже о богатстве. Сестры даже положили между собой, и как-то без особенных лишних слов, о возможности, если надо, пожертвования с их стороны в пользу Аглаи: приданое для Аглаи предназначалось колоссальное и из ряду вон» (8, 34). К Аглае неравнодушен Ганя Иволгин. И у нее возникают к нему встречные чувства. Но слабоволие Гани губит их, а необычайность вдруг объявившегося родственника смущает юную душу Аглаи. Она влюбляется в Мышкина, но боится своей любви. Равно и он. Бедная Аглая!

Их судьбы сошлись разом. Связались гордиевым узлом.

Состав действующих лиц и их расположение предполагают видеть в «Идиоте» любовный роман, с многочисленными перипетиями и коллизиями, остро закрученный сюжет, драму отношений, трагедию судеб. И все так. Все в наличии. Да только как-то не получается назвать «Идиот» только любовным романом. Ведь кроме указанных четырех героев в нем, почти наравне с ними, действуют еще десятка два персонажей. И каждый с амбицией, каждый со своей идеей, каждый интригует и старается что-то выгадать. У всех свой интерес и решимость. Это не «любовный роман» – это какое-то батальное полотно. Не случайно в нем действуют аж два генерала! Только «поле битвы – сердца людей». Любовь, которой воспламеняются герои, высвечивает в них глубины человеческого существа, заставляя пристальнее вглядеться в смысл и задачу земного бытия.

«Идиот» – роман философский.

«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком», – писал Достоевский брату в 1839 году (28, 1; 63). Ему было тогда семнадцать лет, и он еще ничего не создал, но уже твердо знал, ради чего возьмется за перо. «Я в себе уверен», – утверждал тогда же. И не изменял призванию.

Достоевский не рассказчик занимательных или поучительных историй, он – исследователь. У него нет не только готовых ответов, но и готовых вопросов. Он непрерывно проблематизирует живой материал жизни, выявляя в нем все время новые загадки и тайны. Что-то ему удается разгадать. Разглядеть. Дать ответ. Но он никогда не успокаивается. Тотчас же в ответах и разгадках он обнаруживает зерно новой, порой еще более трудной проблемы. И неутомимо принимается решать ее, чтобы выйти на следующий уровень понимания – следующий уровень тайны. Вся любовная, авантюрная, криминальная сторона «Идиота», как и других романов Достоевского, представляет собой опытный материал.

«Идиот» – роман-исследование.

«Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы – еще далеко не выработался», – отдавал себе отчет Достоевский (28,2; 251). Он об этом много думал. Есть, считал он, несколько попыток в мировой литературе представить положительно прекрасных героев: Дон Кихот Сервантеса, Пиквик Диккенса, Жан Вальжан Гюго, но каждый из них поставлен авторами в такое положение, которое само по себе вызывает у людей симпатию и сочувствие и тем как бы упрощает задачу художника, а вместе с ней и саму проблему. «У меня ничего нет подобного, ничего решительно…» (28,2; 251). Он хочет вывести положительно прекрасного героя в обстановке повседневности, со всеми ее углами и складками, по большей части мелкой, суетной, низменной, изредка благородной и великодушной и всегда – умеренной, безликой, банальной.

Мышление Достоевского конкретно и исторично. Только в предметном подходе к изображаемой действительности видит он возможность постижения вечных вопросов бытия. Действие в «Идиоте» не безразлично по отношению к обстоятельствам текущего момента. Важно, что события происходят в пореформенной России, в конце 1867 года, когда страна после многолетней социальной спячки вдруг воспряла и забурлила на все лады, закипела страстной жизнью, радуясь и недоумевая, жадно и настороженно, со всем ожесточением сил, рублем и топором утверждая новые законы и авторитеты, рождая новых героев – новых наполеонов и новых Спасителей.

Положительно прекрасный человек не может быть абстракцией. Он должен проявить себя в конкретном действии, деятельно, в поступках не отвлеченных, а вполне реальных, практических. Иначе грош ему цена. А где, как не в обновляющейся России простор для подлинной деятельности? Положительно прекрасный человек, считает Достоевский, может появиться в его век только в России. Он в это свято верит. Он уповает на это. Его волнует явление положительно прекрасного человека в русском обличии. В русском мире. В том, который он описал как мир «бедных людей», «двойников», «подпольных», «униженных и оскорбленных», в котором живут убийца Раскольников и развратник Свидригайлов, пропойца Мармеладов и делец Лужин, процентщица Алена Ивановна и проститутка Соня – великие грешники и страдальцы, гордые и кающиеся, бунтующие и смиренные. Живые души. Если не с ними, если не рядом с ними, если не в их среде, то где и для чего явиться положительно прекрасному человеку? Для кого? Не в омертвевшей же Европе, среди «святых камней», для «брибри» и «мабишь»!

Мышкин едет в Россию. Возвращается из небытия болезни к жизни. Едет на родину, но не в знакомое и понятное место, а в неведомую ему страну. Достоевский придумывает своему герою уникальное амплуа – «свой чужой». Мышкин не знает современной России, он в ней чужой. Но Мышкин знает Россию исконную, в которой он свой. Не случайно уже на первых страницах романа звучит задумчиво-проницательная реплика Лебедева, попутчика Мышкина и Рогожина: «Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с… То есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина „Истории“ найти можно и до́лжно, я об лице-с, да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с» (8, 8).

Мышкин смотрит на русскую действительность свежим, но не отстраненным взглядом. Со стороны, но не отстраненно. Именно в таком обновленном взгляде, чувствует Достоевский, Россия нуждается как никогда. Ведь она все время меняется, движется. Вокруг одни загадки. Много неясного и неопределенного. Непрерывно возникают новые обстоятельства, проекты, идеи.

Увы, люди, с которыми знакомится князь, ничем ему помочь не могут, ибо сами в растерянности. У них точно семь пятниц на неделе! Они как-то все вдруг потеряли устойчивость, все вдруг засомневались в себе и в своих поступках. И Мышкин решительно включается в жизнь. Он хочет разобраться, понять и помочь. Ему кажется, что он может внести в этот мир порядок и смысл. Он видит, что русские люди, погнавшись за соблазнами прогресса, забыли об устоях, на которых держался русский мир, – о добре, чести, милосердии, любви к ближнему, о справедливости, сострадании, благородстве, о достоинстве и чистосердечии. Он намерен быть новым проповедником этих истин. Новым пророком. «Вы философ и нас приехали поучать», – замечает уже в первом разговоре с князем Аделаида Епанчина. И он, улыбаясь, соглашается: «Вы, может, и правы, я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать… Это может быть; право, может быть» (8, 51). Имя Мышкин в «Истории…» Карамзина носит архитектор первого каменного собора в честь Успения Богородицы в Московском Кремле.

Достоевский ставит своего героя в ситуацию противоборства, заставляет его все время отстаивать и утверждать свои позиции. Обыкновенные люди, занятые своими заботами, не слишком-то спешат от них оторваться, чтобы выслушать пророка. Они смотрят на него с удивлением. Одни – отстраненно, другие – насмешливо, третьи – с раздражением. И продолжают жить своей жизнью, думать о своих делах. У них и без него много проблем. Но Мышкин тверд и бесстрашен. Он верит в свою миссию. Он настойчив и последователен. Он не отступает.

Однако и обыватель не так прост. Тоже себе на уме и норовит обернуть на пользу, поживиться странностями Мышкина, его поведения и умонастроения. Без злого умысла, конечно, а так – по обыкновению. С простодушным цинизмом говорит об этом князю романтический пройдоха Келлер, оболгавший Мышкина в фельетоне, но прощенный им: «Я… потому остался (ночевать. – П. Ф), что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами. Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: „А что, не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то, денег?“ Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь „фенезерф под слезами“, с тем чтоб этими же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали» (8, 258).

Достоевский испытывает положительно прекрасного человека общением со средой. Испытание нешуточное. Ведь противостоят ему не враги и злодеи, а вполне добропорядочные и в целом миролюбивые люди, живущие обычным для себя образом, в рамках приличия, насколько у них хватает сил.

Мышкин, безусловно, мечтатель. Идеалист. Но не робкий и отвлеченный, потерявший всякую связь с миром. Он – мечтатель-рыцарь. Он князь. Не только по титулу, но и по сути – властитель и воин. Он движим своими мечтами. Он ими вдохновляется. Черпает в них силу. Он не пугается жизни, но смело идет ей навстречу. Ведь не зря же носит грозное имя Лев, да и в отчестве его – Николаевич – звучат трубы победы. И жизнь иногда отступает. Хотя и не сдается. Ведь он князь только по титулу. Лев – только по имени.

Конфликт романа, главная романная интрига – в столкновении правды жизни и мечтаний идеала. Оказывается, что, вопреки сложившимся представлениям, мечтания вовсе не так беззащитны перед правдой жизни. И совсем не бессильны. Они могут быть наделены невероятной энергетикой, воздействующей на реальную действительность. Они заразительны, способны увлечь за собой, рекрутировать и мобилизовать. Мечтания могут быть весьма активны и устойчивы. Спасительны – и опасны. Если они когда и уступают, рушатся, то их обломки калечат не только самого мечтателя, но и все вокруг.

Мышкин любит Россию и готов принять ее такой, какова она есть. Рогожин, Настасья Филипповна, Аглая и все остальные для него в первую очередь – русские люди. Они для него – Россия. Он их всех любит. Он любит в них Россию. Тайна его любви к ним в его любви к России. И вот тут встает главный вопрос романа: можно ли так любить людей? Не отдельные личности, а некую соборную личность, воплощенную в отдельных индивидуальностях?

И рядом возникает другой, еще более мощный вопрос: можно ли вообще любить всех людей? Не избранных, а всех. Каждого. И не на словах, абстрактно, а деятельно, горячим сердцем, с полной самоотдачей. Как Христос заповедовал: «Ближнего как самого себя». Способен ли человек на чудо Христовой любви?

Казалось бы, почему нет? Конечно, не каждому такое по силам. Да, пожалуй, лишь единицам такой дар дается. Допустим, Мышкин в их числе. «Князь Христос», как записал в черновиках Достоевский. Но тут возникает одно страшное и непреодолимое, по-видимому, препятствие. Человек так устроен, что хочет любви личной и индивидуальной. В большинстве своем люди не могут, не умеют, не способны разделить друг с другом даруемую им любовь. Они требуют от любящего их человека исключительности чувств и не признают ничьих иных притязаний. «Идиот» – роман об испытании любви Христовой любовью человеческой. О столкновении любви Христовой и любви человеческой. Любви жертвенной и любви эгоистичной.

В начале романа Мышкина любят все. Без исключения. Все влюбляются в него с первой же минуты. Все очарованы им. Его простодушием, искренностью, сердечностью. Его доверием и готовностью всех любить. Он и любит всех. Но очень скоро становится понятно, что между Мышкиным и теми, кого он любит, – всеми! – нет взаимности. Ибо его любовь иной природы. Нечеловеческая. Христова. А окружающие способны любить его лишь человеческой любовью. Они люди. И от него они ждут той же, понятной им человеческой любви. Любовь Христову они допускают лишь теоретически. В сфере религиозного мышления. В пределах церковной риторики. Богу – Богово, как было сказано. Человек Мышкин не может любить Божьей любовью, считают они. Не должен. Не имеет права! Они не верят в Христову любовь Мышкина. В практическую возможность такой любви в мире людей – здесь и сейчас: в генеральской гостиной, в купеческом доме, в апартаментах содержанки, в наемных квартирах и углах, на даче и в гостиничном номере – в России второй половины XIX века. Они ее не понимают. Не принимают. Считают «идиотизмом». Болезнью.

Своим неверием они вселяют сомнение и в Мышкина, и в Достоевского. Достоевский провоцирует Мышкина полюбить ближних любовью человеческой. И Мышкин влюбляется. В Аглаю. В Настасью Филипповну. В Рогожина. Во всех. И как только он поддается этому чувству, он перестает быть «идиотом». Становится человеком. Происходит его вхождение в мир людей. И одновременно – отделение от него. Он больше не чувствует единения с ними. Его Россия распадается на отдельных Рогожиных, Барашковых, Епанчиных, Иволгиных, Тоцких и т. д. И многие перестают его любить. Любовь человеческая ревнива и зла. Все чаще Мышкин пробуждает у окружающих не сочувствие и отклик, как в первые дни своего пришествия, а раздражение, возмущение, негодование.

Отказавшись от своего призвания нести свет Христовой любви, пойдя, как ему казалось, навстречу людям, а на самом деле – у них на поводу, Мышкин превратился в жалкого и беспомощного ребенка, великовозрастного недоросля, вызывающего своими поступками и поведением лишь насмешку.

Достоевский пытается вернуть своего героя в прежнее состояние, но тщетно. Мышкин, уступив однажды, не способен более к полноте прежнего чувства. Он забыл его. Утратил. Он теперь, как и все, знает о нем лишь теоретически.

В 1864 году, у гроба первой жены, скорбя и мучаясь виной, – в последние, страшные дни ее он не мог ей дать целительной поддержки любовью, ибо охладел и был влюблен в другую женщину, – Достоевский записал: «Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно» (20, 172). Мысль эта будет жечь Достоевского до конца его дней. Ее он осторожно попробует заявить в образе Сони Мармеладовой. В Мышкине решится высказаться со всей полнотой.

В «Идиоте» Достоевский задался страшным вопросом: возможна ли Христова любовь без Христа? Посильна ли она для человека? Он придумал героя первородной невинности, вырастив, как в пробирке, существо безгрешное, почти бесплотное, не ведающее зла мира, с сердцем, полным жизни и радости. Положительно прекрасного человека. Он послал его к людям, дав ему силу любви Христовой. Но герой не справился с этим даром. Не удержался на высоте Абсолюта. Храм, который строил исторический – в «Истории…» Карамзина – Мышкин, обрушился: слишком много песка строитель в раствор добавил.