Читать книгу: «Рыжий демон осенних потерь», страница 4

Глава 5. Мартын Лисогон

Почему-то все судьбоносные, в особенности, неприятные события происходят в октябре. Словно настойчиво пытаются испортить мне любимое время года.

Я заметила её в «Лаки» во время, столь же темное, как и сейчас. Девочку с глазами янтарными, мерцающими в полутьме непроницаемо желтыми радужками хищника, с рыжими прядями немытых волос, густых и волнистых. Они рассыпались языками огня по растянутой облинялой футболке. На бледном лице – точеный носик, такой же острый – масло резать – подбородок, ввалившиеся щеки.

Она выглядела измученной и оборванной, словно бежала из какого-то кошмара. Затравленно и часто бросала настороженные взгляды на вход в бар: ждала того, кого очень боялась.

– Это кто? – я, не поздоровавшись, кивнула на нее Эшеру. – Надеюсь, что коктейль, который стоит перед ней, безалкогольный?

– За кого ты меня принимаешь? – оскорбился бармен. – Не поверишь, но я смотрел паспорт. Ей неделю назад исполнилось восемнадцать. Выпивку ей заказал один из посетителей.

– Ух ты, – поразилась я. – А на вид – не больше двенадцати. Так кто она?

– С чего тебе интересоваться? – удивился Эшер. – Знаешь ли, что происходит в «Лаки», остается в стенах «Лаки». Ты же сама любишь наше заведение именно за это.

– Я бы могла вытащить удостоверение и ткнуть тебя в него носом…

– Но ты ничего подобного не сделаешь,– закончил он с самодовольной ухмылкой. – Иначе это убежище для тебя никогда больше не будет прежним. Твое удостоверение я уже видел, а она погреется и уйдет. Жалко что ли?

Ну, честно говоря, он, безусловно, прав.

– Не жалко, – кивнула я.

И отгородилась ладонью от бокала, который Эшер успел соорудить, пока я допрашивала его по всей строгости закона.

– Я за рулем сегодня, – покачала головой. – Только кофе. Покрепче. Можно в турке на песке. Нет, знаешь… Давай-ка лучше тыквенный латте… И…

Что-то не давало покоя. Я словно физически ощущала сгущающуюся за моей спиной тьму. Чувствовала ли незримую судьбоносную развилку жизненных путей? Совру, если скажу, что чувствовала. Тогда мне просто стало неуютно. Тревога билась в макушке, словно кто-то стоял за спиной и ритмично давал мягкие подзатыльники.

Я оглядела зал, насколько смогла в полумраке. Осень собрала в этот вечер в «Лаки» полтора десятка человек, занявших все свободные места. Женщин среди них не было, этим и объяснялся одинокий коктейль на столе перед рыжей девчонкой. Никто не догадался заказать ей еды. Мужики, что с них взять…

Но какое мне дело? Раз она совершеннолетняя, в мою зону ответственности не входит. И с чего я решила, что ей нужна моя жалость, хотя бы в виде подачки – тарелки супа, фигурально выражаясь? Только… Я такие вещи издалека чую: она в беде.

В большой беде.

Словно в ответ на мои мысли тревожно потянуло сквозняком. На пороге стоял мужчина в камуфляжной куртке. Из тех, от которых даже издалека веет приключениями и риском. И… опасностью. Он вошел и, никуда не спеша, медленно осматривал сконцентрированное пространство бара. Сканировал, моментально отмечая все, на что падал его сосредоточенный взгляд. Широкие плечи чуть наклонились вперед.

Прохладный воздух врывался из-за его спины в зал, где за секунду до этого было тепло и уютно, внося аромат осеннего дождя и сырости, и то тут, то там раздавались недовольные голоса. Но он не обращал на них никакого внимания.

Просто стоял на пороге и осматривался, пока его взгляд не остановился на оборванной рыжей девочке, притаившейся в темном углу. Тогда мужчина шагнул внутрь, вызывая легкий трепет в воздухе. Молчавшая до этого момента массивная дверь за его спиной жалобно взвизгнула. А недовольные сквозняком еще минуту назад посетители вдруг все как один потупили глаза, стараясь не смотреть на искателя приключений.

Он остановился напротив рыжей оборванки. Мигнул настенный плафон, на мгновение сделавшийся невыносимо ярким и освещая ее лицо. Всего на мгновение, но этого оказалось достаточно.

Странный посетитель удовлетворенно хмыкнул. И – честное слово – я точно увидела, как волосы на голове у рыжей зашевелились, словно осенние листья под порывом ветра. Она сжалась, тщетно прячась за бокалом недопитого желтого, как и ее глаза, коктейля.

– Пойдем со мной, – голос низкий и уверенный.

Он говорил тихо, но я все понимала даже издалека.

Девочка выставила вперед ладони, защищаясь.

– Нет, – затравленно прошептала она.

– Хватит! Это уже не игра. Ты же не хочешь, чтобы все случилось тут? Или чтобы я сказал всем им…

Он обвел глазами зал, старательно делающий вид, будто ничего не происходит.

– Сказал всем им, кто ты такая…

Девочка отчаянно завертела головой, вжимаясь в спинку кресла.

– Черт, – я повернулась к Эшеру. – Какого лешего ты молчишь? Что здесь такое творится?

Он как ни в чем не бывало протирал и так безупречно кристальный пузатый бокал. И молчал.

– Эшер, ну? Они все тут трусы, которые ни за что не вмешаются в чужую трагедию. Но ты-то?

Я не считала на самом деле, что свидетели происшествия трусы, прекрасно понимая: вмешиваться в личные дела в наши дни – себе дороже. Из добрых намерений можешь наскрести большие неприятности на свой хребет. Возможно, это ее отец. Или брат. Я не знаю, кто он ей, но от девочки исходили такие волны страха… Нечеловеческие… Будто над ней нависал сейчас сам дьявол.

– Это Мартын Лисогон, – наконец произнес Эшер. – Он всегда знает, что делает. Нас его дела не касаются. Поверь мне на слово, не стоит вмешиваться.

Главное, досчитать до десяти. Медленно, с растяжкой. За это время можно сделать какие-то выводы. Тогда, десять лет назад, я думала в полной самоуверенности, что счета до десяти мне хватает для принятия правильного решения.

… Десять.

– Что ж, я сама решу, стоит или нет.

Я поднялась и направилась к пугающей парочке. По мере моего движения вокруг словно образовывался напряженный вакуум.

Тронула за камуфляжное плечо:

– Она не хочет идти с тобой, неужели непонятно? Оставь ее…

Мужик обернулся. Лицо оказалось гораздо моложе, чем общий образ, который я разглядела издалека. Из-под спортивной темной шапки хмурились серые глаза. Незнакомец не производил впечатления кого-то опасного. Вполне себе среднестатистический, даже симпатичный парень лет двадцати пяти, мой ровесник. Высокий, худой, нос прямой, скулы очерчены.

Меньше секунды он проявлял ко мне интерес, затем опять отвернулся.

– Ты и дальше собираешься привлекать внимание? – он обращался исключительно к девочке, словно я не стояла за его спиной.

– Эй, – я вытащила из кармана спасительные корочки. – Я – инспектор полиции. Что тут происходит?

Он опять обернулся, скользнул по удостоверению мимолетным взглядом.

– Инспекция по делам несовершеннолетних? – ухмыльнулся.

Черт, заметил.

– Здесь нет ваших подопечных… Все, вроде, совершеннолетние. Вы кто, лейтенант?

– Младший, – буркнула я. – С вашей феноменальной наблюдательностью могли бы заметить. Как и то, что пока я одна, но могу вызвать наряд, верно? Веселье закончено… Мартын Лисогон, так вас, кажется…

– О, мы знакомы? Не припоминаю…

Взгляд его – стальная броня, но голос насмешливый.

Атмосфера из-за нашей бестолковой болтовни вдруг разрядилась. Посетители еще прислушивались к происходящему, но уже больше с изрядной долей любопытства, чем тревоги. Какой-то непонятный мистический ужас растаял.

Теперь все это выглядело и в самом деле недоразумением, какой-то не очень смешной шуткой. Подвыпивший мужик решил снять девочку в баре, добропорядочная тетка вмешалась. Половина зала делала ставки на мужика, половина болела за тетку. В осенний слякотный вечер вполне себе развлечение.

Наглый Лисогон опять отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, впрочем, он и до этого его не сильно-то испытывал, наклонился над столом, упершись в него двумя руками.

Совсем близко придвинулся к девчонке, навис над ней:

– Если я скажу им, кто ты такая, знаешь, что тебя ждет? – зашевелил губами у самого ее уха. – Знаешь же…

Она метнула в меня жалобный, полный надежды взгляд.

– Девочка останется со мной, – твердо сказала я. – А ты, если не хочешь попасть за решетку за домогательства, сейчас же развернешься и на «раз-два, левой» замаршируешь прочь отсюда.

– Ты берешь на себя все последствия своего решения? – вдруг спросил он.

Я кивнула и только потом вникла в смысл его слов.

– Что значит…

– Хорошо! – неожиданно добродушно кивнул Лисогон. – Ты сказала это.

Он так же внезапно развернулся и в самом деле отправился к выходу. Не на «раз-два», как я в запале предложила. Вразвалочку и расслабленно – человек завершил очень сложное дело и отправляется отдохнуть. Но вышел.

Как только за Лисогоном закрылась дверь, я посмотрела на девочку. Она расслабилась, но все еще нервно и быстро облизывала острым языком потрескавшиеся губы.

– Не бойся, – сказала я ей ласково. – Как тебя зовут?

– Марыся.

– Ух ты, – восхитилась я. – Никогда такого не слышала. Я – Алена Николаевна.

– Вообще-то я Мария, но Марыся – лучше.

– Ты голодная? – наконец-то первый вопрос, который я задавала своим подопечным.

И Киту, кстати, тоже.

На барной стойке осталась моя так и нетронутая, уже остывшая чашка кофе.

Она кивнула. Застенчиво, наблюдая за реакцией из-под полуопущенных ресниц. Хорошая девочка, попавшая в беду.

Я издалека просигналила Эшеру, показала жестом ложку, которой наворачиваю какую-то еду. Он кивнул, и через несколько минут перед нами появились копченные горячие колбаски, чашка риса в кисло-сладком соусе и две пиалы с прозрачным куриным бульоном.

В «Лаки» подобные вещи почти контрабандный товар. Как правило, закуски у Эшера всегда подавались подстать элегантному алкоголю. Горький шоколад, сырная тарелка, ореховое ассорти. То, чем не наешься, а именно – закусишь. В самых крайних случаях, таких, как, например, этот (других я не помню), Эшер заказывал что-то в соседней лапшичной. Тот, кто хотел именно от пуза пожрать, проходил мимо «Лаки». Сами запахи из зала не располагали к обильной трапезе.

– Чего он от тебя хотел? Этот мужик в камуфляже?– спросила я, когда Марыся подобрала быстрым и острым языком последнее зернышко риса с ложки. Язык у нее был таким же самостоятельным¸ как кисти рук Эшера: жил, словно сам по себе, независимо от владельца.

– Не знаю, – жалобный огонек опять зажегся в ее глазах. – Я, Алена Николаевна, и в самом деле не понимаю, с какого перепугу он ко мне привязался. Ничего ему не сделала, вообще первый раз вижу.

Я отметила, что девочка хитра – переключает настроение по желанию. И на жалость давить умеет – еще как. Но все равно это не повод здоровенному мужику запугивать такое маленькое существо.

– Привязался на улице, – вдохновенно продолжила Марыся, – пойдем со мной, говорит. Я сюда забежала, думала, при людях приставать не посмеет, а он все равно следом приперся.

Ощущение лжи у меня профессиональное. Но мои подопечные всегда врали от безысходности, от боязни быть неинтересными, а еще когда взрослые хотели этого от них. В этой девушке неправда имела глубинную, непонятную мне, но очень естественную основу. В том, что она говорила, не было ни слова лжи, и в то же время я чувствовала, что у ситуации есть второе, если не третье дно.

– Бар не то место, в котором скрываются от неприятностей, – в тот момент перед девчонкой я себе представлялась очень взрослой и мудрой.

– Мне показалось, что здесь уютно, – прошептала она. – И, кроме того, это было единственное место, куда я могла зайти.

Я издалека перехватила настороженный взгляд Эшера. Покачала головой – все в порядке, не надо за нами так тщательно следить. Лучше бы вмешался, когда тот детина ухмылялся мне в лицо. А сейчас передо мной сидела просто худенькая, несчастная девочка с острой лисьей мордочкой.

Ну, знаю я, что потрепанная Марыся мне врет. А с чего говорить правду, кто я такая?

– Я с вами, Алена Николаевна, выйду, – попросила, наконец, она. – А то вдруг он там караулит. А с вами ничего не страшно. Вы такая, такая…

– Тебе есть куда идти? – прервала я поток начинающихся восхвалений.

– Ну, вообще-то…

Я не могла оставить девочку, которую за пеленой дождя караулил с неизвестной целью Мартын Лисогон.

– Пойдем, – кивнула я. – Переночуешь у меня, а там – посмотрим.

Даже тогда я говорила «у меня», а не «у нас». Может, в этом и была главная причина решения Феликса, что ему будет лучше с Марысей, чем со мной?

А тогда он бросил только единственный хмурый взгляд на ободранную рыжую девочку, жавшуюся у порога, и тут же отвернулся.

– Почему ты опять так поздно? – в голосе вторым слоем звучало «какого черта ты притащила домой эту оборванку».

– Заходила в «Лаки» после работы.

– Зачем? Ты же на машине? Чего ты хотела в баре?

Феликс отвернулся, затылок выражал обиду.

Я подмигнула испуганной Марысе, подошла к мужу сзади, обняла:

– Фил, я знаю, что ты ревнуешь. Не любишь, когда я хожу в «Лаки» без тебя. Но Эшер должен был принести сегодня одну книгу, я заехала за ней. Пить и не собиралась, заскочила на минутку по дороге. А там – вот, и ей некуда сегодня идти. Марыся, познакомься. Это Феликс Львович, мой муж. Фил, это Мария, но она любит, когда ее называют Марысей.

– И где книга? – спросил Феликс, не обратив внимания на всю тираду про Марысю.

– Какая книга?

– Черт побери, да та, которую ты должна была взять у Эшера.

– Книга… Вот черт! Я забыла.

Фил освободился из моих рук. Довольно нервно, кстати. Отошел к окну.

– Аля, – он совсем не обращал внимания на то, что мы не одни.

Тогда Марыся и в самом деле была для него пустым местом. Может, не совсем пустым, а… Скажем, как если я принесла домой драную кошку.

– Тебе ничего не кажется странным? – произнес он после некоторой паузы.

– В смысле?

– Вот именно – в смысле, – Фил еле сдерживался, чтобы не взорваться. – Какой смысл – зайти в бар взять книгу? Ты только послушай себя! Взять книгу! У бармена! В бар все ходят именно за книгами. Алена, ты ничего не перепутала?

Но это то, за что я и любила «Лаки». Туда можно было ходить за чем угодно. За приключениями и, наоборот, за отдыхом от них, за разговорами и молчанием, за крепкой выпивкой и одинокой чашечкой кофе. Если знать, что именно просить у Эшера. И, да, за книгами в том числе.

– Ой, – я махнула рукой.

На Феликса иногда такое находит. Это от деда. Вспыльчивый, но отходчивый. Вот только при Марысе он зря начал.

– Ты так говоришь, словно не знаешь Эшера, – я тихонько подмигнула жмущейся у дверей девочке, чтобы она сильно та не пугалась. – Он любому библиотекарю ученому сто очков вперед даст. Философ. Он мне кое-что по эзотерике обещал. У него от предков несколько старинных книг осталось. Там, правда, не на русском, но можно заказать перевод. Эшер попросил найти переводчика…

– Блин, – Феликс запустил обе руки в свои мягкие локоны.

Взъерошил их знакомым до слез жестом. Когда-то именно этим беззащитным движением он меня и привлек.

Насупленный мальчишка Фил, откидывающий со лба мягкие локоны.

– Феликс Львович, – раздался от двери тонкий голосок. – Не ругайте Алену Николаевну. Она меня сегодня спасла.

Мы оба в недоумении обернулись. Честно говоря, я сама немного подзабыла о рыжей девчонке.

– Она просто настоящий герой, – продолжила Марыся, опустив глаза к полу.

Потом уже я поняла, что она всегда так делает, когда хочет скрыть хитрый блеск во взгляде.

– Не ругайте ее, Феликс Львович.

Писк на уровне ультразвука.

***

Поэтому я сначала и не поняла, чей глубокий, хрипловато-порочный смех звучит из спальни, когда как-то очень не вовремя вернулась домой. Судя по голосу, это была пышногрудая сочная брюнетка.

В распоряжении Феликса оставалась масса вариантов. Снять номер в отеле, выехать за город на турбазу или взять две путевки в любую страну, оплатить съемную квартиру. Но, черт возьми, зачем он привел чужую женщину в нашу спальню?

Словно какой-то показательный протест.

– Фил, – крикнула я. – Ты спалился! Как это для тебя ни прискорбно, но я вернулась домой очень некстати и собираюсь подняться наверх! Сколько вам нужно времени, чтобы одеться?

Я видела своего мужа голым стопятьсот тысяч раз, а к подглядыванию за обнаженными, пусть и пышногрудыми брюнетками в сферу моих интересов никогда не входило.

Села на диванчик в гостиной, вытянув ноги. Сегодня рейд по пивным точках в поисках слишком юных для этого занятия любителей повеселиться закончился довольно рано. Вернее, я вывихнула запястье, когда схватила за капюшон очередного несовершеннолетнего алкоголика в прыснувшей в разные стороны стайке, и меня выпроводили в травпункт.

Не знаю, сколько времени прошло. Обычно в таких случаях говорят – вечность. Кажется, прошла вечность, так говорят. На самом деле, конечно, минуты три. И то было даже много для того, чтобы Филу накинуть большой махровый халат. Его темные полы над босыми ногами я увидела, когда скрипнули ступени.

Фил не спустился сразу, замер где-то на середине лестницы, ровно настолько, чтобы удостовериться – да, это именно я сижу на диване, вытянув усталые ноги и потирая ноющее запястье, скованное эластичным бинтом.

– Чего встал? – спросила я. – Неужели боишься, что я тебя побью? Может, ты и прав, у нас, детдомовских, за этим не заржавеет. Чуть не так – сразу в нос.

На самом деле, мы подрались с Филом всего один раз. Когда только познакомились. Мне было лет двенадцать, ему чуть больше, и Фил имел неосторожность что-то не очень лестное сказать о Нике.

– Не боюсь, – с каким-то отчаянным вызовом сказал он. – Ну, ты вернулась, я спалился. И что теперь?

Я пожала плечами:

– Это ты скажи – что? Не я же спалилась, не мне выкручиваться.

– Я хочу развестись с тобой, – ответил Фил. – Не буду выкручиваться.

Может, эта новость и потрясла бы меня до еще большего основания, если бы за его спиной вдруг не появилась закутанная в мой халат Марыся. Именно – появилась. Ни единая половица не скрипнула, дверь не стукнула, когда лиса просочилась из спальни на лестницу. И сейчас стояла за спиной Фила, красноречиво сцепив тонкие руки на его талии.

Появление Марыси – именно это больше всего выбило меня из колеи.

– Вот как… – задумчиво протянула я.

– Так вот… – отзеркалила она незнакомым, глубоким и грудным голосом, из которого еще не выветрился недавний секс.

Наверное, в этом случае требуют каких-то объяснений, так ведь? Но мне вдруг стало всеобъемлюще, вселенски лень. Просто как-то даже не по-человечески. Словно я была в этот момент звездной системой, только что закончившей свое формирование. Позади – мириады часов уплотнения и доведения до совершенства массы звезд и планет, впереди – триллионы лет разрушения всего этого добра.

– Мы его на помойке нашли, а он нам фигвамы рисует, – пробормотала я.

Понимала, что должна чувствовать… Может, обиду. Или невероятную злость. Или горчайшую горечь. Но сердце билось ровно, и мысли текли во мне какие-то очень будничные и практичные. Например, я вспоминала, куда задевала свою любимую дорожную сумку, и не потерлись у нее ручки до неприличного состояния. Мне было невыносимо жалко… Нет, не отношений с Феликсом. А то, что сейчас нужно покидать дачу, которую я всем сердцем полюбила, и привычную жизнь. Она мне, по большому счету, больше нравилась, чем нет.

– Чего? – и без того круглые глаза Феликса теперь стали похожи вообще на блюдца.

– Это из мультика, – пояснила я. – из «Простоквашина». Дядя Федор, кот и пес, помнишь?

Мы же вместе смотрели… Хотя, нет. Десять раз пересматривали мы «Простоквашино» с Китом. У Ники дома. Тогда еще ставили диски в видеомагнитофоны. У Ники был такой и целая коллекция старых мультиков.

– Я знаю, откуда это, – рявкнул Феликс. – Ты вообще слышишь, о чем я с тобой говорю? Какие дядя Федор и кот?

– Хорошие, Фил, хорошие, – я поднялась с дивана. – Мультики… Их много у Ники. Пока поживу у нее.

Глава 6. В «нигде» падали яблоки

На самом деле, Ника – моя настоящая семья. И Кит, конечно.

Никита Кондратьев – единственный друг, с раннего детства. Он на два года старше – отчаянный драчун и звезда детдомовской футбольной команды. Я даже не помню то время, когда мы не знали друг друга. В далеком детстве думала, он мой брат. Настоящий брат, который защищал и утешал, а еще постоянно совал мне в руку размякшие в кармане конфеты. А еще он единственный из всех знакомых парней всегда смеялся над моими шутками. Когда я подросла, то поняла, что чувство юмора у Кондратьева отсутствует, и это породило во мне сомнения о моей же способности шутить.

После девятого класса Никита ушел в кадетское училище полиции, а Ника тогда вышла замуж. Так я встретилась с Феликсом Успенским, ее приобретенным внуком. Кит же с внуком знакомиться отказался наотрез, и от Ники отдалился, хотя, как и все детдомовские, души в ней раньше не чаял. Думаю, он считал, что я предала нашу дружбу, и Фила заочно не переваривал, как основную причину отстранения.

Но я никогда от Кондратьева и не отстранялась. И после педагогического училища получила второе юридическое, чтобы мы с Никитой и дальше могли поддерживать друг друга.

Я знала его как облупленного. Этого стройного парня среднего роста с серыми глазами и упрямой челюстью. Поэтому особо не напрягалась, чтобы понять: он избегает меня вот уже около двух месяцев под любым предлогом. Это было нелегко сделать в нашем двухэтажном управлении, но Кондратьев проявлял такие чудеса изобретательности, каких я за ним никогда не замечала. Что-то стояло за маниакальным желанием не попадаться мне на глаза.

Выследила и настигла его у входа в общежитие. Поймала голодного и усталого, взяла тепленьким во время обеда.

На лице Кондратьева отобразился весь непечатный монолог, который в эту минуту он произносил про себя, но деваться было уже некуда. Кит как миленький поплелся за мной в облезлый скверик возле общаги.

Сегодня неожиданно вернулось тепло и безветренный покой. Вчерашний ветер сбил большую часть золотой листвы, сбросил на землю. В приобщажном скверике ее нападало особенно много. Пришлось, шурша, смахивать с лавочки, чтобы сесть.

– Ты почему от меня бегаешь? – спросила я, вытаскивая из сумки пакет с горячими пирожками.

Он помолчал, следя глазами за пакетом, а потом вдруг сквозь зубы выдавил:

– Ты знаешь…

– Не знаю, – запах из пакета достиг ноздрей Кондратьева, и в глазах его появилось выражение кролика, застигнутого удавом. Метод «допроса и пирожка» – вот как это называлось. Почти «кнута и пряника».

– Я о той ночи…

В голосе Кондратьева появилось что-то такое… заставившее меня насторожиться:

– Какая такая ночь? – Я протянула ему шуршащую и промасленную упаковку. Если чего-то хочешь от мужчины, сначала накорми его. Не стоит долго играть с огнем. – Никины. Осторожно, горячие…

– Ну, когда мы… Это… После того, как Феликс…

– И чего ты мямлишь? – я посмотрела на него строгим «учительским» взглядом.

– Ты можешь сколько угодно делать вид, что ничего не было, но…

– Кондратьев! Ты о чем?

– Ладно, – он махнул рукой. – Как знаешь. Сама же спросила… Не спрашивай тогда больше…

Я приступила к главному, пока пирожки не закончились. О его странном поведении поговорим позже. Сейчас меня волновало другое:

– Кит, твой отдел розыском пропавших людей не занимается. А занимается криминалом. Почему через три месяца дело еще не закрыли?

Он что-то неразборчиво буркнул. Можно было принять и за согласие, и за опровержение. Я сделала выбор в пользу первого.

Зная ребят из нашего районного МВД, можно предположить: никто не станет тратить время на расследование того, что не выглядит преступлением. Постараются как можно быстрее списать в отсутствие криминала.

– Кстати, Кит, а ты мне так и не сказал, кто вызвал полицию на дачу Феликса.

Он вздохнул.

– Я удивлен, что ты до сих пор этого не спросила. Звонок поступил дежурному в 6.15 утра. Звонивший не представился. Номер не определился. Сказал, на даче в Вешках – труп мужчины. Дежурный переспросил, уверен ли звонивший, что пострадавший мертв? Тот ответил, что он не врач, но все выглядит хуже некуда.

– Номер определили?

– Да, через несколько минут. Звонок с мобильного телефона Феликса.

– Который уже к тому времени был мертв.

– Точно.

– Дай угадаю… К прибытию наряда в доме никого, кроме мертвого Феликса и Кристи? Звонивший, если это не был сам Фил, уже исчез? Отпечатки на телефоне?

– Естественно, – покачал головой Кит. – Какой тебе Фил? Мертвые не звонят. Когда прибыл наряд, все было заперто. Никого постороннего, и никаких отпечатков на мобильном Феликса. Патрульные взломали дверь и обнаружили тело Успенкого и девочку. Так как кругом была кровь, они вызвали криминалистов и скорую. Врач зафиксировал смерть. Следов насильственного проникновения не обнаружили.

– Там дверь просто захлопывается, – вспомнила я. – Звонивший спокойно мог стереть отпечатки на телефоне, выйти и захлопнуть дверь за собой. А Кристя…

– Она так и не сказала ни слова о том, что там случилось,– кивнул Кондратьев. – Как там диагноз?

Он впился зубами в пирожок. Несколько секунд молчал, уже наоборот, как удав, переваривающий кролика. Наконец его глаза приобрели ясность.

– Селективная амнезия, – напомнила я. – Синдром вытесненных воспоминаний.

– Синдром… Чего только не придумают. Аль, эта девочка… Скользкая какая-то. Я думаю…

Кит помолчал.

– Она притворяется. Не хочет ничего говорить, чтобы не навредить матери. И еще… Я думаю, Мария причастна к смерти мужа.

– Спасибо, – искренне проговорила я, и Кит не стал переспрашивать за что. Он все сразу понял. – А с Кристей… сложно, – задумчиво дополнила. – Неоднозначно. Селективная амнезия вообще-то – расстройство, не доказанное официально в научных кругах. Некоторые специалисты считают: невозможно частично что-либо исключить из памяти. Если ты интересуешься моим мнением, то в своей практике я встречалась со множеством механизмов детской самозащиты. В их числе и выборочное забывание. Это вполне реально, Кит. Может, Кристя и не врет.

Под восторженным взглядом Кондратьева из той же сумки возник термос с кофе. Таким, как Кит любил: чтобы сахар из ушей лез.

– Только я не смогла за это время ни разу с девочкой толком поговорить. Кристя до сих пор дурниной орет, стоит мне показаться на ее горизонте. Из-за этого мы с Вероникой общаемся чаще всего только по телефону. Ко мне она приезжать не любит – пятый этаж без лифта, а Ника хоть и железная, но уже в возрасте. Восьмой десяток как-никак…

– Значит, что-то Кристина помнит? Раз так реагирует на тебя?

– Это неосознанное закрепление негатива. Наверное, я была первым знакомым лицом, которое она увидела после трагедии. Вот и осталась в подсознании, как самое яркое пятно. Все остальное пережитое оказалось слишком тяжелым для ее психики. Красная Луна, так она кричала. Возможно, в ее памяти осталась луна, которую она видела на небе, потом – провал, а следом – я. Только эта Красная Луна все равно не дает мне покоя…

– И что это может быть? Думаешь, что-то важнее, чем бред перепуганного ребенка? Есть какие-то догадки? Мы просмотрели все населенные пункты вокруг, все названия заведений, отелей, гостиниц, ресторанов. На всякий случай. Но ничего с такой вывеской не обнаружили.

Я пожала плечами.

– Конечно, я порылась в интернете. Но выяснила только, что есть термин «Черная Луна», и он применяется к последнему видимому полумесяцу убывающей Луны. Это период от полутора до трех с половиной суток. В середине этого самого темного периода Луна и Солнце находятся в соединении. Может, в какой-нибудь специальной литературе это и называется «Красной Луной»?

– Ты не очень помогла, – вздохнул Никита. – А еще знаешь, что очень интересно, если мы затронули интернет?

– Тут все просто сверх впечатляющее, – грустно согласилась я.

– Марыся… то есть Мария Успенская нигде во всемирной паутине не засветилась. В соцсетях не зарегистрирована, никакой личной странички нигде нет. Даже электронной почтой не пользовалась…

– Тоже мне бином Ньютона, – фыркнула я. – Все знают, что Марыся не любила сидеть в интернете.

– Странно… Такая молодая… Как такое может быть?

– Кит!

Он поднял шутливо обе руки вверх:

– Молчу, молчу! О возрасте не слова.

Это выводило меня из себя в жене моего бывшего мужа больше всего. Упоминание о том, что она на несколько лет младше. Если быть точной – на шесть.

– Ладно, до встречи.

Пирожки закончились, кофе тоже. Красноречивые взгляды в сторону волшебной сумки не выманили из нее больше ничего прекрасного. Кит явно собирался опять ускользнуть.

– Кондратьев, стоять раз-два! – скомандовала я. – Услуга за услугу.

– Алька… – он тут же все понял. – Ты не можешь лезть в это. Я руководитель следственной группы, и я говорю – нет.

– А куда дели пронзительноглазого Александра Владимировича? – я вспомнила майора, который допрашивал меня на даче.

– Пошел на повышение, – с некоторой завистью произнес Кит. – В первопрестольную. Но это тебе не поможет.

– Кондратьев, – я посмотрела на него столь строго, как могла. – Это все же мой муж. Пусть бывший, но…

– В том-то и дело… Ты уверена, что хочешь знать вот эти все подробности? Тут может столько скелетов из шкафов нападать…

– Помнишь, что такое «дело чести»?

Кондратьев помнил. Не мог забыть, я знала.

– Ты должен это сделать, потому что, кроме тебя, это сделать некому.

Старинное обязательство, которое мы взяли еще в детском доме. Это Кит первым произнес слово «честь». Его отец, полицейский, погиб при исполнении. Наверное, с моей стороны было не совсем честно напоминать сейчас об этом. Выворачивать руки. В конце концов, я не кривила душой: Феликс Успенский когда-то был моим мужем.

– Но у тебя же есть, кому это сейчас сделать. У тебя имеюсь я.

– Мы, Кондратьев. У нас имеются мы. И не спорь.

Во взгляде Кита металось лопедевегавское «честь борется моя с любовью, а вы мешаете борьбе».

– Ты же наверняка прошерстил подобные случаи?

– Есть такое, – Кондратьев не стал валять дурочку. – Было нечто похожее в нашем городе тридцать лет назад. Семья с маленькой девочкой. Мужика так же выпотрошили, а мать с ребенком исчезли.

– Выпотрошили? – я сразу вычленила главное.

– Черт, – Никита спохватился, что проговорился. – Ну…Раз уже… Ты не отвяжешься?

– Нет, – покачала я головой.

– Тогда лучше вот так…

Кит полез в телефон, открыл страницу в блокноте и зачитал:

– В результате судебно-химического исследования, в теле Успенского не был обнаружен ни карбоксигемоглобин, ни гемоглобин. Не только в крови, но и в мышечной ткани.

– Это значит…

– Он был полностью обескровлен, Аль…

– Но на нем… Ни ран, ни повреждений, так? И кровь вокруг – Кристина.

– Ну да. И тот случай, тридцать лет назад, с такой же странной картиной смерти. Повреждений на теле нет, официальная версия – инфаркт. Типичная некриминальная смерть, да вот только труп обескровлен, будто…

– Будто из него душу выпили? – предположила я, вспомнив свой ужас, когда взглянула на тело Феликса.