Читать книгу: «Рыжий демон осенних потерь», страница 6

Глава 8. Хороша Маша, да не наша

Дорога была не так, чтобы уж очень близкой, Никита успел мне рассказать лишенную всякого романтизма историю поиска Марысиной мамы.

– Она всегда подчеркивала, что круглая сирота, – удивилась я. – И Ника всем так и сказала.

– Ну, да, – кивнул Кондратьев. – Поэтому я сначала как-то протупил. А когда пробил по базе данных девичью фамилию, наткнулся…

– А я ее и не знала, – вдруг поняла.

– Она же замуж вышла, как только вы развелись, – Кит посмотрел на часы. Он все время глядел на часы, куда-то торопился. – Меньше, чем за месяц все оформили, никто и глазом моргнуть не успел.

– Ты это мне рассказываешь? – покачала головой я.

– Тебе, раз даже фамилию женщины, которая увела своего мужа, не удосужилась запомнить, – парировал Кит. – И знаешь что? Мария Николаева в розыске числилась десять лет назад.

– Вот те на…

– Ага. Ушла из дома девчонкой совсем. Семнадцать ей было. И твой педофил Успенский…

– Не передергивай, – сказала я. – К моменту нашей встречи ей восемнадцать уже стукнуло.

– Слушай, Алька, конечно, о мертвых или-или, но все равно не понимаю: какого ляда ты его постоянно защищаешь…

– Я и тебя перед другими так же защищаю… – тихо ответила я.

Но Кондратьев все равно услышал. И остыл сразу же.

– Кит, – я решила сменить скользкую тему. – А есть такая возможность – поднять заново материалы этого дела? Ну, семьи Кейро?

Он пожал плечами:

– Если у меня получится убедить Главное управление. Заявление на пропажу Лейлы Кейро никто не писал. Трупы – ни ее, ни девочки – не нашли. Ты же понимаешь, нет тела, нет дела. Трудно будет объяснить, какого ляда я вытащил древнее старье.

– Так постарайся доказать, что эти два дела связаны, – попросила я.

– Думаешь, известию о том, что в городе проснулся старый «серийник», там кто-то обрадуется? – хмыкнул Кит, тыча указательным пальцем вверх.

– Но тогда мы сможем вновь проанализировать сведения, опросить свидетелей, проверить каждую мелочь.

– Давность лет, – хмыкнул он. – Алька, тридцать лет прошло. Сколько из свидетелей сегодня здравствуют?

– М-да, – я тоже подумала об этом.

Соседи, которые фигурировали в деле, в основном были уже тогда в довольно преклонном возрасте. Но все же… Вот, допустим, брат Оскара Кейро с нерусским именем, которое я сейчас никак не могла вспомнить. Ему сейчас лет сорок.

– А еще там была плохая судмедэкспертиза, – добавил Кит. – И никаких данных о пропавшей женщине и ребенке. Эти Кейро непонятно откуда в нашем городе взялись. Никаких родственников, никаких корней.

– Но ты все равно постарайся, – попросила я.

Кит промолчал, но поняла: постарается.

Хотя Яругу я знала неплохо, окраина, на которую мы прибыли, оказалась незнакомой. И довольно приятной. Аккуратный такой район и не без атмосферы: небольшие ухоженные палисадники, витиеватые заборчики в едином стиле. Старые дома, кажется еще из позапрошлого века, в основном, двухэтажные, мягко светились в лучах уходящего солнца свежей покраской. Разноцветные, в зеленую, розовую и бежевую пастель, они превращали улицу в нечто веселое и уютное. Как будто игрушечное, из цветных кубиков. В таких жилищах вполне могли обитать плюшевые зайцы и белокурые куклы, умеющие говорить «мама».

Следуя за нудными причитаниями навигатора, я свернула направо от белоснежной церквушки с серебряным куполом, остановилась около двухэтажного дома с парой балкончиков. Один был совершенно пуст, второй же густо обвивало какое-то растение, еще не сбросившее узкие длинные листья.

С балкончика за нами, вылезающими из салона, наблюдала полноватая женщина лет пятидесяти. Я наткнулась на ее взгляд, когда приподняла голову, чтобы лучше рассмотреть все еще зеленый плющ. Взгляд оказался тяжелым, настороженным, не совсем уместный для «кукольного» райончика.

– Наверное, это мама Маши, – шепнула я Кондратьеву, не очень прилично ввинчиваясь взглядом в лицо женщины.

Тщетно пыталась найти в нем черты Марыси. И не находила. Вот совсем ничего. Марыся была тощей и вертлявой, белокожей, рыжей и слегка кудрявой. Женщина – ширококостной, невысокой, кряжистой, с землистым лицом и серыми прямыми прядями, наполовину прикрывающими щеки.

Час назад я так же внимательно вглядывалась в лицо незнакомой женщины. Только тогда – наоборот – искала различия. А теперь ищу сходство. И не нахожу.

Бывает, что ребенок не похож на своих родителей ни внешне, ни внутренне, а вылитая копия совершенно чужого человека. Все бывает. Но сейчас какое-то внутреннее чувство, которое час назад вопило из глубин моей души, о том, что Лайла Кейро имеет ко мне непонятное, но близкое отношение, так же настаивало: эта женщина никак не может быть матерью Марыси. Жены моего бывшего мужа.

Кит вслед за мной тоже посмотрел наверх, махнул рукой:

– Надежда Викторовна?

Она – молча и все с тем же мрачным выражением на лице – кивнула.

Мы изобразили приветливые улыбки.

– Здравствуйте! Я – лейтенант Кондратьев. Звонил вам.

– Поднимайтесь, – она словно бросила нам это с балкона.

Я удивилась. Неужели мое загнанное шестое чувство сегодня дало осечку? Две ложных тревоги в один день…

Мы поднялись на второй этаж по старой, но тщательно выскобленной деревянной лестнице. Ступени приятно отдавались каждому шагу, в высокое и узкое, начисто вымытое окошко пробивались солнечные лучи. Тут пахло летом – разогретым деревом, сушеным укропом, малиной, кипящей в сахаре.

Опять тревожно кольнуло. Марыся совершенно не похожа на человека, который вырос вот в этом всем. Ну не было в ней никогда послушных деревянных ступеней, въевшихся в старые стены запахов ягодного варенья и рассола, старого велосипеда с облупившейся рамой, брошенного сразу после входа. Основательной жизни по издавна заведенным правилам, в которых после лета всегда наступает осень, и все знают, как действовать, чтобы исключить из жизни как можно больше неожиданностей.

В приоткрытой двери на втором этаже стояла хозяйка, крепко сжав губы. В глазах металась паника. Я поняла, что суровостью она маскировала волнение.

– Проходите…

Надежда Викторовна махнула рукой в глубь длинного узкого коридорчика, заставленного старой мебелью и заваленного всяческими вещами. Глаз выхватил висящие на стене старые санки с проломленным сидением, в угол закатился яркий мячик и светил туда румяным ярко-красным Колобком.

– Внуки, – хозяйка проследила за моим взглядом. – Дочь часто оставляет.

– Много внуков? – спросила я.

– Двое, – тон несколько смягчился. – Миша и Лиза.

Мы прошли на небольшую кухню с легкими занавесками и блестящей, идеально начищенной посудой, торжественно выстроенной на открытых полках.

– Говорите уже, – наконец выдохнула Надежда Викторовна, опускаясь на табурет. – Вы же сказали…что-то… известно о Маше.

Мое сердце сжалось жалостью, она сейчас производила впечатление воздушного шарика, из которого выпустили воздух. Женщина держалась до этого момента, а теперь разом сдала.

– Дело в том, что она пропала, – сказал Кондратьев, присаживаясь на другой табурет.

Я осталась стоять в дверях.

– Да я знаю, – пожала плечами мать Марыси. – Больше десяти лет назад пропала.

– Да нет, – пояснил Кит. – Два месяца назад. У нее муж погиб, и дочь осталась. А она ушла из дома и не вернулась. Ну, это мы так думаем, что ушла…

– Какой муж? Какая дочь? У Маши была семья? И она ни разу не дала мне знать?

Надежда Викторовна непроизвольно поднесла руку к груди, схватилась за сердце.

– Может, не хотела? – предположил Кондратьев. – Вы когда вообще ее последний раз видели?

– Так я же сказала вам по телефону – двенадцать лет назад. И с тех пор больше не появлялась. А вы… Откуда знаете вот это все про Машу?

– Мой бывший муж теперь муж Марии, – я решала вмешаться, но, кажется, внесла еще большую сумятицу в из без того запутанный разговор. – В смысле, был…

Кит строго оглянулся на меня.

– А почему Мария ушла тогда? Что-то случилось?

Надежда Викторовна помолчала минуту. Ей явно не хотелось об этом рассказывать.

– Ну, мы поссорились, – все-таки начала. – Машка влюбилась, я была против, чтобы она к парню переехала жить. Жениться он, судя по всему, не собирался в ближайшее столетие. Они сопливые совсем – по семнадцать лет, да еще парень-то – деревенский. Ей учиться нужно, я техникум пищевой присмотрела. Все бы нормально было, а тут у Машки голову снесло, собралась в глушь, коровам хвосты крутить. Мы и поссорились, она вещи покидала в сумку, я и рот-то открыть только успела, выскочила за дверь – и деру. Я за ней до остановки бежала, но понятно, не догнала. Куда мне? Потом решила что опомнится, наживется деревенской семейной жизнью и вернется.

Мать Марыси всхлипнула.

– Не вернулась…

– А парень? Вы с ним общались? Он-то что говорит? – не выдержала я.

Ну, никак у меня Марыся не вязалась со всем этим. С Надеждой Викторовной в цветастом платье, с влюбленностью в деревенского парня, со скандалом в порядочном семействе.

Надежда Викторовна покачала головой.

– Я – нет. Она нас не познакомила, а я и знать его долго не хотела. Решила, что сами они должны повиниться, за благословением прийти. А вот Лида, моя младшая дочь, отправилась в эту деревню спустя год. Вернулась, сказала, что Маша туда так и не доехала. Парень решил, что его бросили. Тогда я и в самом деле испугалась, подала заявление на розыск. Что пережила тогда, сложно вспоминать. Честно говоря, думала, что, может, Маши и в живых-то… Все-таки столько лет, уж объявилась бы где. А тут вы… Говорите, что у Маши – муж, дочь…

– Был, – поправила я. – Муж – был.

– Все равно. Даже если она опять пропала, так ведь надежда остается, так?

Мать Марыси перевела жалобный взгляд с меня на Кита. Кондратьев кивнул.

– А мне хоть бы одним глазом…

– Погодите, – спохватился Кит.

Он полез в портфель, достал фото. Это было то самое, на стекло от которого я наступила в день смерти Феликса.

Надежда Викторовна схватила фотографию.

Она долго вглядывалась в нее, надежда в ее лице сменилась недоумением, а затем – разочарованием.

– Это не она. Не Маша.

Женщина вернула карточку.

– Как? – изумился Кондратьев. – Как – не Маша?

– Посмотрите лучше, – предложила я. – Все-таки больше десяти лет прошло. Она изменилась, конечно.

– Да что ж, я родную дочь не узнаю? – Надежда Викторовна оскорбилась. – Сколько бы лет ни прошло… Маша в меня всегда была – ширококостная, невысокая. Ладно, можно нос-картошку пластической операцией тонким сделать, кудри навить и из русого в рыжий перекрасить. Это сейчас не проблема, я знаю. А что бы ее так вытянуло? И лоб… У нее низкий и широкий лобешник был. Не слышала я, чтобы черепа в клиниках менять научились…

– Вот те на… – Кондратьев даже вытер лоб рукавом рубашки. – Но у нее был паспорт на имя вашей дочери.

Надежда Викторовна опустилась на табуретку, машинально сжимая в пальцах уже ненужную ей фотографию. Сидела, свернув плечи и вперившись потухшим взглядом в одну точку. Я чувствовала себя невозможной скотиной. Кондратьева, кстати, тоже. Мы не хотели, но на самом деле проявили невиданную жестокость – дали измученной женщине надежду и тут же ее вновь отняли. Невольно, конечно, но все же…

– Вам воды? – спросила я, оглядываясь в поисках стакана.

Та помотала головой. Все так же молча.

– Вы получали хоть что-то с того дня, как Маша ушла? Телефонный звонок, записку, может, кто-то с ней случайно столкнулся?

Опять отрицательный поворот головы.

– А ваша вторая дочь, Лиза? – Кондратьев, в отличие от меня, все-таки был скотиной бесчувственной. – Она, вы говорите, общалась с парнем, к которому собиралась Мария?

Женщина кивнула.

– Только она не Лиза, а Лида…

– Да, конечно, – сказал Кит. – А можно нам с ней поговорить?

Дело принимало еще один странный оборот. Страннейший. «Хороша Маша, да не наша», – всплыла в голове непонятно откуда взявшаяся поговорка. Но она оказалась прямо в точку сейчас.

– Так Лида вот-вот и должна подойти, – только упоминание о второй дочери стерли мертвую пустоту в глазах Надежды Викторовны. – Ей на работу во вторую смену, она же мне детишек приведет. Толя-то на вахту уехал, а Лида во вторую смену. Я совсем с вами забыла, они же сегодня на ночь останутся. Нужно обед разогреть.

Она по-домовитому всплеснула руками, кинулась к холодильнику, стала метать на стол какие-то кастрюльки, баночки, миски.

– Так мы подождем? – Кондратьев кашлянул, напоминая, что разговор еще не закончен.

– Да, она же…

Тут и мы услышала далекий топот шустрых ног по ступенькам. Тишина снаружи разорвалась звонкими голосами, периодически переходящими в визгливый ультразвук.

– Мама? – дверь хлопнула. – Полиция приезжала? Лиза, Миша, а ну-ка обувь… Тапочки! Кому сказала?! Мам, что они там про Машу?

Сначала на кухню влетели дети. Погодки – в полурастегнутых синем и белом комбинезончиках, съехавших на лоб голубых шапочках с помпончиками, розовощекие, крепкие, как боровички.

– Эй, а ну-ка разденьтесь сначала, – за ними появилась молодая женщина, очень похожая на Надежду Викторовну, только улучшенная копия. Еще без обреченной усталости в глазах и глубоких морщин, прорезавших лоб.

– Ой, здравствуйте, – она ловко схватила по капюшону в каждую руку. – Извините…

Надежда Викторовна остановила ее жестом:

– Не надо… Мы пойдем на горку-ракету прогуляемся, пиццу купим, а ты пока вот с товарищами поговори.

Она повернулась к нам:

– Они любят горку-ракету. Всегда просятся. А пиццу им вредно, но тоже очень любят. А с ними вы поговорить спокойно не сможете.

Взгляд у нее был одновременно какой-то побитый и отстраненный.

– Так что о Машке-то? – серый взгляд Лиды перебегал от нас к Надежде Викторовне.

Та махнула рукой и повела галдящих внуков в коридор.

– Так что? – повторила Лида, когда хлопнула входная дверь и в квартире воцарилась тишина. – Мама сказала, есть вести о Машке.

– Мы ошиблись, – признался Кондратьев. – Вернее, это была полная тезка и однофамилица вашей пропавшей сестры.

– Жаль, – вздохнула Лида. – Хотя, честно сказать, я уж ни во что такое не верю. Вот мама – да, каждый раз, как какую-то информацию получит, сразу начинает надеяться. А потом такая становится… Ну, вы же видели сейчас. Серая. Она себя же во всем винит.

– В той ссоре, когда Маша ушла из дома? – Кит сворачивал на нужную тему.

– Не знаю, почему мама так взъелась на Тимку, – вздохнула Лида. – Он парень-то неплохой.

– Вы встречались с ним?

– Лично только один раз, но… – она улыбнулась открыто и бесхитростно. – Знаете, шпионским навыкам младших сестер позавидуют любые сыщики.

– Вы следили? – Кондратьев непроизвольно тоже улыбнулся в ответ.

– Так точно. И в телефон залазила, и подслушивала, а когда он приезжал на свидания, еще и подглядывала.

– Он вроде нездешний?

– Именно, – подтвердила Лида. – Машка познакомилась с Тимофеем, когда школу из Лисьих омутов привезли в городской театр.

– Лисьи омуты?

Знакомое название. Ближайшая деревушка к даче деда Феликса, в которой мой бывший муж встретил свой последний рассвет.

– Лисьи омуты, – кивнула Лида. – Смешное название, да? Услышишь один раз, не забудешь. Тогда лисьеомутскую школу привезли в театр. Там и Машкин класс был. Районное культурное мероприятие для девятиклассников, спектакль. Представляете, насколько необычной им казалась эта встреча? Театр! Там они и познакомились. Телефонами обменялись, и закрутилось. Он пару раз сюда приезжал. Она к нему бегала.

– А фамилия у Тимофея есть? Вы знаете?

– Знаю, – ответила Лида. – Машка его Сапегой звала. Фамилия его Сапегин. Прямо у них такой роман случился, обзавидуешься. Машка хотела нас познакомить, все, как полагается. Только мама наотрез отказалась встречаться с Тимкой. Уперлась: «Тебе учиться нужно, а не по свиданкам бегать». Машка взбрыкнула: «Уйду к нему», – сказала. Мама и взвилась: «Ты соплюха еще несовершеннолетняя, я над тобой власть, как скажу, так и будет». А Машка: «Забеременею, и нас распишут. Замуж выйду, кончится твоя власть». Сильно они повздорили, Машке половой тряпкой по лицу досталось. Она такая и выбежала: со лба грязные потеки стекают, волосы растрепанные, в глазах слезы.

– А потом?

– А потом мы ее больше никогда не видели. Я знала, что мама потихоньку пытается выяснить, где Машка. Сначала по ночам плакала, а когда стало ясно, что уже много времени прошло, а от сестры ни слуху, ни духу, и скрываться перестала. Тогда я поехала в Лисьи омуты. Нашла Тимку, только он ничего про Машку не знал. Она ему из электрички позвонила, он побежал ее встречать, но опоздал, а Машки нигде не было. Когда Тимка понял, что она так и не приехала, пытался на следующий день у кого-нибудь что-то узнать, но никто ничего толкового вспомнить не мог. Там станция-то – маленький домишко с кассой, да пара древних лавок. Кассир уже домой ушел, поздно было. Последняя электричка в полпервого ночи в Лисьих омутах останавливается.

– И Тимофей не подал в розыск? С вашей мамой не связался, не узнал, что случилось?

Лида хмыкнула:

– С мамой?!

Очень красноречиво. Кондратьев мог не задавать этот вопрос.

– А, кроме того, – продолжила Лида, – Тимка почему-то решил, что она его разыграла, и обиделся. Ждал, когда Машка первая позвонит.

– Семнадцать лет, – тихо сказала я. – В этом возрасте такое может быть. Комплекс неполноценности. Кажется, что все тобой пренебрегают.

– Вероятнее всего, – подтвердила Лида. – Мне показалось, когда Тимка от меня узнал, что в этот день Машка пропала, он даже как-то… обрадовался. Ой, а ему ничего не будет за это? Он точно здесь не при чем. Просто убедился, что она его не бросила. Мужское самолюбие, знаете ли…

– Срок давности за убийство – пятнадцать лет, – брякнул Кондратьев, а я бросила на него грозный взгляд.

– Да какое убийство? – в свою очередь округлила глаза Лида. – Вы бы его видели… Убийцу…

Она опять хмыкнула.

– Нет, исключено. Наверное, что-то случилось по дороге. И… Я думаю, ее нет в живых. Только маме не говорю. Она решила: пока тела не увижу, Машка – жива.

Кит кивнул.

– Ладно. Если будут какие-то новости, мы вам сообщим.

Лида посмотрела на него так, что я поняла: она очень не хочет никаких новостей. Не только Надежда Викторовна решила считать Марию живой.

– В паспорте указаны не только имя и фамилия… – сказала вдруг Лида уже в коридоре, когда мы собирались выходить.

Мы переглянулись. Она все поняла.

– Там так же прописка, номер, серия, и где выдан. Вы не ошиблись, и это не полная тезка и однофамилица Машки. У кого-то был ее паспорт…

– Пока мы не можем вам ничего сказать, – покачал головой Кондратьев. – Честное слово, Лидия. Очень запутанное дело.

Спускались мы в полном молчании.

– Черт побери, – произнесла я, только выруливая со стоянки. – Если я скажу, что всегда подозревала: Марыся не совсем та, за кого себя выдает, ты поверишь?

Кит ухмыльнулся:

– Ты говорила, что жена твоего бывшего мужа – лисица-оборотень. Но так многие разведенные женщины говорят.

Я проскочила на желтый, включая обогреватель.

– Мне снился недавно Фил, – глухо произнесла. – Он никогда мне не снился, ни разу в жизни.

– Тебе вообще никогда сны не снятся, – удивился Кит.

– Вот именно! А тут – нате вам.

– И что?

– Он сказал: «Зачем ты привела лисицу в наш дом?».

– То есть решил всю вину свалить на тебя?

– Мне показалось, что так…

Мы с Китом говорили так, будто это был не сон, а что-то реальное. И очень серьезное. Я никогда не замечала за Кондратьевым склонности к мистике. Вообще к таким разговорам. Мир для него делился на черное и белое. И никаких иных граней, тем более потусторонних, не предполагалось.

– Он был уверен в своей правоте, – вспомнив, подтвердила я. – Теперь мне кажется, я и в самом деле сотворила что-то страшное. Навела на Фила беду.

– Алька, это он тебе изменил! А потом сообщил, что разводится. Разве не так было?

– Так.

Мы замолчали.

Десять лет назад я думала, все дело в любви. Ну, Фил часто меня упрекал, что не умею любить. Когда он объявил о разводе, я решила, что Успенский наконец-то нашел то, чего ему не хватало со мной. Хотя и не до конца понимала – чего именно. А теперь… Теперь мне казалось, что за всей этой изменой стояло нечто другое. Только никак не могла уловить. Не представляла, в каком направлении и думать.

Глава 9. Кое-что о прошлом и перерезанные тормоза

Я еле уговорила Кита подняться к Нике. Только с обещанием дать «еще на часик» машину, чтобы «прошвырнуться в одно местечко». Взяв с него клятву, что это «местечко» не имеет ничего общего с делом Феликса, я отдала ему ключи.

– Никитка! – Ника обрадовалась.

Он же, как и все пятнадцать последних лет, держался вежливо и отстраненно. Ника, конечно же, чувствовала это, но старалась делать вид, что ничего не произошло. В конце концов, даже теперь, когда мы совсем выросли, она относилась к нам как к капризным детям, закидоны которых всегда можно преодолеть добротой и лаской. Ника была замечательным и терпеливым выманивателем мелких зверушек из темного логова на печеньки.

– Никитушка, посмотри, у меня одна лампочка на люстре все время взрывается, что-то перемыкает, наверное, а мы с Кристей же не можем ничего сделать…

Она закружила Кита, облепила словами, загрузила делом. Я улыбнулась и пошла на кухню, выгружать пакеты. Там напряженно, словно проглотила аршин, сидела Кристя. От пузатой кружки со смешной овечкой вкусно пахло сваренным по-настоящему какао, в блюдечке лежали румяные оладушки, залитые шоколадной пастой.

Я запнулась на пороге, почему-то не ожидала ее здесь увидеть. Честно говоря, моя нервная система в отношении Кристи тоже выдает нечто, похожее на селективную амнезию. А точнее – она постоянно пытается забыть о существовании дочери жены моего бывшего мужа.

Несмотря на то, что в квартире было тепло и даже душновато, Кристя куталась в толстый тёмно-синий худи с какой-то губастой теткой на фоне Эйфелевой башни.

Наши взгляды встретились, и я, в очередной раз обожженная несправедливой ненавистью, непроизвольно втянула голову в плечи и закрыла глаза в ожидании истерики. Но, к моему удивлению, на маленькой Никиной кухне нависла тишина. Она, конечно, бурлила и искрила, эта зловещая тишина, насыщенная под завязку подростковыми гормонами, но пока не переходила в истерику.

– Кристя, – я кашлянула, пробивая ком, ставший поперек горла, – я не знаю, почему…

Она отвела взгляд, встала. Прошла мимо меня, стараясь не касаться, словно боялась заразиться страшной болезнью. Через минуту хлопнула входная дверь. Я высунулась из кухни: в коридоре никого не было. Из передней исчезли небольшие розовые кроссовки, которые я машинально отметила, когда разувалась. Молодежные кроссовки явно принадлежали не Нике.

Почему Ника не сказала о Кристе, чтобы мы бы могли перенести эту встречу? Или, может, решила, что нам пора потихоньку привыкать друг к другу? Прогресс был налицо: девочка не устроила истерику. Наверное, и в самом деле пришло время. Мы не можем до бесконечно бегать от проблемы. Встречаться нам все равно придется.

Я поставила пакеты на стол, принялась складывать из них продукты в холодильник. Повертела в руках небольшого мягкого енотика, которого купила для Кристи. У него была забавная, удивленная мордочка и невероятно пушистый хвост. Девочки любят такие игрушки. Я бы точно любила. Лет двадцать назад.

Посадила полосатика рядом с большим разлапистым растением на подоконнике. Получилось уютно – еноту явно было хорошо под свисающими у мордочки листьями.

Я прислушалась к тому, что происходит в комнате. Если там нависла тишина, нужно немедленно спасать ситуацию, пока она не начала искрить. Вмешаться, чтобы Ника потом не ходила мрачнее тени, стараясь делать вид, что ничего не случилось.

Но из комнаты раздавался вполне себе спокойный гул голосов.

– Алька всегда могла так… – вдруг внятно произнес Кит.

Каким-то особым, потеплевшим голосом. Словно мы вернулись в школьное время, когда между ним и Никой еще не пробежала черная кошка.

Мне стало немного радостней. Одно маленькое чудо – лед между Никой и Китом тронулся. Из незначительных историй и брошенных фраз постепенно набегает одно большое свершение.

– Как? – я, смеясь, заглянула в комнату. – Как я могла? Учтите, на кухне слышно абсолютно все, о чем вы, старые сплетники, шепчетесь.

– Ты всегда могла устроить праздник из будней, – ответила Ника, а Кит кивнул, соглашаясь.

– Вот еще, – я фыркнула. – Нашли клоуна. Никогда это не признавала. Никаких праздников, воздушных шариков и хлопушек. Впрочем…

Я сделала многозначительную паузу:

– Эклеры приветствуются.

– С тобой всегда чувство, будто ты в красивом романе, – теперь уже объяснял Кит, а Ника кивала. – Все становится такое…

– Изящное? – предложила Ника.

– Полное смысла и внутреннего очарования, – торжественно выдал Кит, а мы с Никой рассмеялись. – Нет, ну правда… Чего вы? Как бы объяснить… Просто с тобой все становится заграничным кино. Будто видишь то же самое, но как бы чужими глазами. Например, серая дождливая улица приобретает привкус нуара, а облезлая забегаловка превращается в загадочный мистический бар.

– Это ты про «Лаки»? – прищурилась я. – Никакой он не «облезлая забегаловка». А самый что ни есть загадочный и мистический.

– Я для примера, – успокоил меня Кит. – Ты же понимаешь, о чем речь?

– Не понимаю, – покачала головой. – А кто бы понял?

– Ну, серость, грязь, пыльный налет пропадает, – он все еще пытался мне объяснить. – Не так, что пушистые котята или розовые пони в разные стороны летят. А будто в очках грязные стекла были, а ты их протерла.

– Брось, Кит,– сказала Ника. – Самая главная прелесть Алены в том, что она естественным образом так живет. Не притворяется, и не снимает кино. Для нее то, что нам кажется праздником, – среда обитания.

– Я никогда больше в жизни не встречал таких людей, – Кит отчего-то вдруг сразу засмущался, уставился в пол.

Наверное, жалел, что позволил себе так расслабиться и про свою многолетнюю ссору с Никой забыл, и мне наговорил всяких приятных слов, до которых в нашем общении очень редко опускался.

– Мне пора, – сказал он. – Люстру я вашу починил. Больше не будет «взрываться».

И попятился в направлении коридора.

– Так как же, – расстроилась Ника. – А чай?

– В следующий раз, – пообещал Кит, и она разулыбалась.

Кит дал надежду, что это не последняя встреча.

– Ник, – подтвердила я, – он и в самом деле должен идти, заранее предупредил, что ненадолго. Я ему и ключи от машины дала.

– Мне ее к твоему дому вернуть? Или сюда заехать? Только это часа на три…

Я махнула рукой:

– Созвонимся.

Кит убежал радостный, Ника отправилась на кухню, суетиться с чаем. Через минуту послышались ее возмущенные возгласы, она явно открыла холодильник.

– Ну, куда нам столько?! Зачем это? Пропадет же…

Я вошла и стояла в дверях кухни, как буквально только что, облокотившись о косяк. Только вместо Ники здесь была Кристя.

– Ник, – позвала я.

Она вынырнула из холодильника:

– Что?

– Я встретилась с Кристей. И она довольно спокойно отнеслась к нашей встрече.

– Ну, да. Ты будешь мои оладьи или свои пирожные?

– Оладьи. Ник, девочка успокоилась?

Ника поставила в микроволновку миску с остывшими, но все еще очень аппетитными оладьями.

– Я с ней провела свою терапию. Все у нас наладится. Она хорошая девочка, Аль. С тараканами, конечно, но у кого их нет?

– У меня нет, – покачала я головой. – Я нормальная до безобразия.

– Ну… Это с какой стороны посмотреть, – авторитетно заявила Ника. – И какую точку отсчета брать. Да где же у меня сметана? Ты своими кульками все тут заставила, ничего не найдешь.

– Любую, – я опустилась на табурет. – Любую точку отсчета. Или… Ты имеешь в виду… Что ты можешь сказать о моем детстве?

Промелькнула пауза. Не достаточно длинная для неловкости, но вполне себе значительная, чтобы насторожиться.

– А, может, ты хочешь варенья? Есть абрикосовое, твое любимое. Я, пожалуй, буду варенье.

– Ника! – я решила пойти с козырей, раз она все равно так неуклюже увиливает от разговора. – Расскажи, как я попала в детский дом?

Она закрыла холодильник, растерянно развела руками:

– Ты раньше не спрашивала…

Неловко вертела в руках маленькую баночку с просвечивающими сквозь янтарное желе половинками абрикосов.

– Я всегда думала, что меня бросили. Поэтому не хотела ничего знать о тех, кому не нужна. А сейчас подумала: а если меня оставили не потому что не любили, а из-за непреодолимых обстоятельств?

Пыльные страницы дела Кейро… А в них – неодолимая сила, которая вынуждает людей бросаться из уютного дома в черноту ночи и неизвестности. И нежный овал лица Лейлы. Вот что заставило меня решиться на этот разговор.

– Может, раз до сих пор ты обходилась без прошлого, тебе и не стоит его знать? – Ника внимательно посмотрела на меня.

– Стоит! Поняла, что не могу уверенно идти вперед, когда за спиной – черная мгла. Какие во мне гены? Ведь я могу оказаться кем угодно: инопланетянкой-шпионкой, подкинутой с целью внедрения в человечество перед войной миров. Или потерянной в младенчестве дочерью колумбийского наркобарона. Или экспериментальным образцом, сбежавшим из лаборатории сумасшедшего ученого, где проводились опыты на людях… Или…

По моей задумке Ника должна была улыбнуться, но она смотрела с какой-то невероятной тоской.

– Что-то случилось, Аль?

Я просто кивнула.

– Очень странное, и мне кажется – важное.

– Я мало что знаю. В самом деле. Тебе нашла какая-то женщина. Она жила в то время на заимке, говорила, что ушла из города, так как в лесу в девяностые проще прожить было. Ночью услышала, как завыли волки, а следом тут же заскулили собаки. Вышла с ружьем посмотреть, что случилось, и увидела перед воротами дома маленького ребенка. Сначала даже не поняла – мальчик или девочка. На тебе была вытертая искусственная шубка, а на голове – ничего, только копна темных волос. И руки тоже голые – как восковые, прозрачные, тоненькие. Волки выли жутко, сказала она. Со всех сторон в лесу. А огромные овчарки попрятались по укромным уголкам двора и скулили, переходя на визг. Это она сама мне рассказывала.

– А она…

Ника покачала головой.

– Умерла давно. Мы общались какое-то время после того, как она привела тебя к нам, кажется, даже документы на удочерение собирать начала. Проблемы были с тем, что никто бы ребенка в лесную избушку без удобств ей не отдал, а потом и сама избушка сгорела, и та женщина вместе с ней.

– Подожгли? – предположила я.

– Ну, почему так сразу? Там дрова, печь, мало ли какой уголёк ночью выпал? Потому и не отдавали тебя ей.

– Документов у меня, конечно, не было…

– А ты как думаешь? Почему твоя фамилия девичья – Зимородок?

– И в самом деле…

Никогда раньше не задумывалась. Может, потому что это было так давно? Алена Зимородок. Я стала Успенской, как только исполнилось восемнадцать. И старую фамилию после развода не вернула. Мне в ней было как-то… Неуютно что ли. Зябко.