Читать книгу: «Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия», страница 3

2

Влад спит в моей – нашей, мне пора привыкать думать именно так, использовать это слово, которое обозначает наш безусловный и официальный «совместный» статус, – кровати, закинув одну руку за голову.

На его красивом лице даже во сне сохраняется выражение легкой озабоченности. Это понятно. У любого человека был бы беспокойный сон, если бы он пару часов кряду провел, изучая на Youtube фрагменты авангардных балетов и одновременно, пока загружались ролики, штудируя в другом окне немногочисленные блоги, посвященные русской моде. И то и другое производит на неподготовленного зрителя довольно кошмарное впечатление, и я предупреждала его, что не стоит смотреть такие ужасы на ночь. Но Влад – человек не только талантливый, но и очень ответственный (хотя по его вечно взлохмаченному и слегка расхристанному виду этого и не скажешь), и он решительно заявил мне, что не собирается являться на завтрашнюю встречу в «Большой» неподготовленным. Ему надо, сказал он, хотя бы быть «в теме».

После того как я рассказала ему о своей затее с балетом, он запаниковал, хотя старался замаскировать это шуткой. Но, как это всегда с ним бывает, паника быстро уступила место энтузиазму. Художественное любопытство, с которым он реагирует на всякую новую задачу, – одно из качеств, за которые я люблю его. Хотя нужны ли мне на самом деле причины, чтобы любить его? Чтобы влюбиться, они мне точно были не нужны – я понимаю теперь, что влюбилась в него в первую секунду, как увидела, еще до того, как по-настоящему узнала. Мне стоило только посмотреть в его светлые, чуточку дикарские глаза, и я пропала, хотя далеко не сразу поняла это. И уже потом, ради этих глаз, я готова была видеть в нем самые прекрасные душевные и профессиональные качества. Мне повезло, что они в нем действительно были и есть, эти качества.

В любом случае Влад правда никогда не может устоять перед чем-то интересным и трудным в своей работе. И вот сегодня, намеренно уведя меня на улицу, чтобы, как он выразился, я «не отвлекала его своими танцами», и усадив в кафе на террасе, он завел со мной разговор о том, во что мы собственно собираемся ввязаться. Его главная – и очень здравая, кстати, мысль – заключается в том, что нам не стоит предлагать в качестве фэшн-составляющей никаких «больших брендов». Никаких Дольче с Габбаной – это сразу придаст всему налет коммерции, и художественный проект превратится в пиар-акцию, и участие журнала будет казаться тоже неким посредничеством-сводничеством, и мы будем скомпрометированы. Не то чтобы я сама об этом не думала – думала, естественно. Но меня радует то, как быстро Влад сам пришел к этой мысли. И как естественно перешел к выводу о том, что нам нужен какой-то независимый русский модельер, с которым можно было бы посотрудничать. Отсюда его рыскание по блогам в поисках какого-либо местного дизайнера, от которого нас обоих не тошнило бы и кого мы могли бы с чистой совестью предложить для такого серьезного выхода на международную арену.

Вернувшись домой, Влад пересмотрел с десяток сайтов и выкурил пачку сигарет. В конце концов, с шутливым отчаянием покачав растрепанной головой, он поднял на меня взгляд и объявил:

– Мне тягостно говорить об этом, но я знаю только одного человека, который годится на роль «хорошего русского модельера». Он, правда, не совсем человек, и я не уверен, что он русский, но он точно приличный модельер. Стас Чепраков. Недалеко мы от «Детей ночи» ушли. Куда ни сунься, всюду ваш брат.

Влад был совершенно прав. Станислас Чепраков, звезда русской мужской моды и владелец ночного клуба «Дети ночи», и в самом деле нерусский – он поляк. И в самом деле не человек – он один из моих «братьев». Но он действительно хороший дизайнер. И подойдет нам. Даже, наверное, будет рад помочь.

О том, что он единственный подойдет нам, я тоже знала с самого начала. Но мне хотелось, чтобы Влад и этот вывод сделал сам. Потому что предлагать его сразу с моей стороны было бы неприлично. Я не знаю, как это назвать, когда представители одного и того же биологического вида составляют друг другу протекцию, но это точно ничем не лучше, чем непотизм.

Так или иначе Влад сделал выбор, распечатал кучу картинок с чепраковскими коллекциями разных лет, обозвал наше балетное предприятие «Вампирским театром по мотивам Энн Райс» (естественно, среди «профильных» фильмов, которые он время от времени в тайне от меня смотрит, было и «Интервью с вампиром», я могла и раньше догадаться), сгреб меня в объятия и отволок на кровать.

На мою – нашу – кровать.

И на некоторое время я забыла обо всем – и о работе, и о балете, и о своей природе.

А теперь он спит, закинув руку за голову и чуточку хмурясь, и у меня есть время подумать. Вернее, попаниковать.

Напрасно он думает, что его одного тревожит наше решение жить вместе. О нет… Нет. Просто его страхи носят нормальный – человеческий – характер. Он боится, что у нас не получится, что мы будем теснить друг друга, что нам будет неудобно. Что постоянное пребывание вместе начнет раздражать нас. Ну меня главным образом: в себе он уверен, но мои выходки, вернее, постоянные попытки оставить его для его же пользы, навеки поселили в нем некое сомнение в глубине моих чувств. Ему, дурачку, кажется, что тот факт, что его одежда не очень-то помещается в мою гардеробную, а его диски – на мои полки с музыкой, может каким-то образом изменить простое и безусловное обстоятельство моего существования: любовь к нему.

Ему кажется, что мне будет неудобно жить с ним. Он не верит, или не может по-настоящему осознать, что я не могу жить БЕЗ него. Его присутствие необходимо мне, как воздух. Нет, это не совсем верное сравнение. Без воздуха я могу обходиться – если не вовсе, этого я никогда не проверяла, то по крайней мере очень и очень долго. Я должна быть честнее с собой. Его присутствие необходимо мне, как… кровь.

Это довольно символично, на самом деле. Мне нужна чужая кровь, чтобы жить, – ведь своей у меня в сущности нет. И я не могу быть счастлива сама по себе – я долго думала, что могу, считала себя самодостаточной и самостоятельной. Но я ошибалась, или просто не жила по-настоящему. Теперь я знаю: чтобы жить полноценно, чтобы чувствовать и радоваться, мне нужна помощь извне. Мне нужен он.

Вот только проблема в том, что «чувствовать» – это не только «радоваться». Применительно к нему, к тому, что я согласилась полностью связать свою жизнь с Владом, это в основном означает «бояться». Не того, что он потеснит меня – погруженная в свои мысли, попивая свой любимый вариант «Кровавой Мэри», я уже, собственно, решила все пространственные проблемы: и вещам его нашла место в шкафу, и диски расставила – они прекрасно вписались в мою музыкальную коллекцию, словно всегда тут были. Найти ему физическое место в моей квартире легче легкого. Того, что он мне надоест, бояться смешно. И я достаточно самонадеянна, чтобы знать: я ему тоже не надоем. Не так эти вещи устроены.

Нет, я боюсь не того, что наша любовная лодка разобьется о быт. Какая, кстати, поразительная женщина была эта Лиля Брик – удивительная гадина, и при этом ее вполне человеческому обаянию мог позавидовать любой из моих «братьев». Ей никто не мог противостоять – все становились ее рабами, даже Дракуле такое влияние на людей не снилось. Серхио был таким ее фанатом – без любви, он не мог бы полюбить такую… жестокую особу, как это ни парадоксально звучит, – нет, он обожал наблюдать за ее победами со стороны, символически снимая шляпу. Он даже, по-моему, подумывал обратить ее. Но не стал этого делать. Струсил, я думаю. Став одной из нас, она натворила бы еще и не таких дел, как в человеческом обличье. Самоубийство одного гения ничто по сравнению с тем, что она бы вытворяла, если бы физически нуждалась в крови…

Нет, я не рутины совместной жизни боюсь. Я боюсь того, что она, эта совместная жизнь, вовсе не будет рутинной и спокойной. Пребывание Влада вблизи от меня уже подвергло его жизнь смертельной опасности. Мне страшно даже представить себе, что будет теперь, когда он все глубже и глубже станет погружаться в мой мир. По-настоящему станет его частью.

Он познакомится со всеми моими друзьями – «братьями» и «сестрами». Мне нужно будет представить его Старшим: это обязательно, я не могу скрывать его дольше. Рядом со мной живет смертный, который знает нашу тайну. Это само по себе уже скандал. А когда я еще скажу им, что Влад – не временное явление, что я собираюсь сохранить его рядом с собой как можно дольше, так долго, как позволит его человеческая жизнь… Ох, это чревато большими проблемами. Мне повезло, что Грант Хэмилтон на нашей стороне: он один из Старших, и его мнение имеет вес. Но он один, а их десяток. И все будут против, все начнут выражать опасения. Остается только надеяться, что Дракула тоже поддержит меня – несмотря на то что считает мое решение не обращать Влада ошибкой.

Ну допустим Старшие не станут возражать – допустим, мне и Серхио, которого они ценят и уважают, удастся убедить их, что присутствие Влада в нашем мире и его осведомленность о нашей природе не угрожают нам разоблачением. Но остается еще… все остальное. Борьба за территорию, происки врагов, проявление инстинктов, просто спонтанная жажда мне подобных… Все опасности, которые выпадают на долю овечки среди стаи волков.

Влад в моем мире – невинная жертва в окружении хищников. И у него нет никакого способа защитить себя.

Конечно, мне следовало его оттолкнуть. Мне следовало держаться принятого решения оставить его. Но я так скучала по нему. И так расклеилась, когда неожиданно увидела его… И я так эгоистична. Я не смогла. Я поддалась его человеческим уговорам, его человеческим аргументам, его романтике и его страсти. Потому что очень хотела этого, а потакать своим желаниям – основа моей природы.

И вот теперь я сижу в темной спальне, смотрю, как он дышит, как бьется на его шее жилка, и боюсь.

И одновременно я счастлива просто до неприличия. Он мой, он тут, он всегда теперь будет тут, рядом со мной – каждую ночь! Мне не нужно больше расставаться с ним. И разумная мысль (у меня и разумные мысли тоже бывают, не только панические атаки) о том, что наша постоянная близость будет ему не только опасностью, но и защитой, не играет на самом деле большой роли в моем приподнятом настроении. Это соображение разума, и как таковое оно спорно: стоит только вспомнить, что защитница из меня так себе, ибо я не самая сильная, не самая влиятельная, отнюдь не самая умная и хитрая в «семье». Да, мою роль защитницы легко оспорить. Мою животную радость от близости Влада, от осознания того, что я получила его в свое полное распоряжение, оспорить нельзя. Я чувствую ее – она клокочет в моем теле, заставляя сердце биться куда быстрее положенного одного удара в минуту.

Наверное, эта смесь страха и счастья естественна. Конечно, это так. За удовольствия надо платить. А жить с Владом – это самое большое удовольствие, которое я испытывала за время своего существования.

И я совершенно зря трачу время на то, чтобы сидеть тут и мучиться. Заранее, до того как что-то случилось, – ну точно как Умная Эльза. Мне надо перестать думать о плохом. Перестать бояться. Мне стоит поучиться у Влада. О, он совсем не глуп – он не вовсе бесстрашен, он просто умеет быстро осознавать, что для него важнее и ценнее: будущий страх или нынешнее счастье. Как он говорит – «пусть все будет как будет». И Серхио, кстати, много раз говорил мне о том же. Я не могу наперед знать, во вред или на пользу мои поступки. И я не должна переживать из-за того, что не могу изменить. Да, это фатализм, конечно. Но это и ключ к тому, чтобы быть счастливой.

Возможно, на нас скоро астероид упадет, и тогда судьба моего рода и человечества будет одинаково печальной, и наше существование и их жизнь закончатся. Неужели надо ждать этого и отказывать себе в счастье? Будет ли наша смерть легче от того, что мы не были счастливы до того, как она настигла нас?

Мужчина, которого я люблю, считает, что нужно жить и не думать о смерти. Кто я такая, чтобы спорить с ним?

Я залпом допиваю коктейль и проскальзываю под одеяло, чтобы прижаться к Владу. Он слегка вздрагивает – конечно, ведь моя кожа настолько холоднее его, и несколько секунд ему неуютно. Но он не просыпается, и уже через мгновение инстинктивно меняет позу, чтобы обнять меня и прижать к себе.

Это такое невероятно приятное чувство, когда он обнимает меня вот так. Такое… уютное и правильное. Я чувствую себя такой целой и… довольной. Такой НЕОДИНОКОЙ.

Такое уже было со мной когда-то – двести лет назад, когда я была живой женщиной и у меня был живой муж. Мне стыдно признаваться в этом, даже самой себе, но я знаю – отдаю себе отчет – что никогда не любила Андрея так, как люблю Влада. Может быть, просто не могла – сколько бы мы ни стремились к тому, чтобы испытывать именно человеческие эмоции и привязанности, вампиры все-таки чувствуют по-другому. Возможно, это только иллюзия, которую я взрастила в себе для того, чтобы допустить, хотя бы гипотетически, что Влад еще способен когда-нибудь избавиться от страсти ко мне, – а я хотела бы этого, для его пользы, пусть даже мне это разобьет сердце… Возможно, это такая вот благолепная иллюзия, но я все-таки думаю, что в человеческой любви нет такой… НЕОБРАТИМОСТИ, как в нашей.

Но даже если я не любила мужа с такой же неодолимой силой, с какой люблю Влада, я все же любила его. Он был хорошим человеком и красивым, несмотря на увечье, и я была счастлива с ним. Сверстницы думали, что родители выдали меня замуж против моей воли – что, как пушкинская Татьяна (которую тогда еще даже не придумали!), я пошла за изувеченного в сраженьях генерала потому, что мне «все были жребии равны». Но это не так. Я любила его – больше того, это я убедила своего отца, что Андрей мне подходит, что я буду с ним счастлива. Наверное, во мне говорила девичья глупость, романтические мечты: подумать только, военный, с наградами, ногу потерял при Аустерлице… Как странно, что я не всегда теперь могу восстановить в памяти его лицо. Оно как-то стерлось из сознания, смешалось с лицами других генералов с портретов Доу в эрмитажной «Галерее героев 1812 года». Хотя, конечно, Андрея нет там, ему не нашлось места среди боевых товарищей – он не был на той войне, хотя и стал ее жертвой…

Я любила мужа, даже если не могу теперь отчетливо вспомнить его лица. И сейчас, прижимаясь обнаженной спиной к мужчине, которого я люблю неизмеримо больше и чье лицо навеки врезано в мою бессмертную память, вместо Андрея я вспоминаю его убийцу. Капитан кавалерии Этьен Дюпре. Бледный демон, которого я впервые увидела галопом влетающим во двор нашей подмосковной усадьбы – куры бросились врассыпную из-под копыт его вороного, и я замерла в странном, на грани предчувствия ужасе, когда он резко осадил коня и встретился со мной взглядом. У него были темные, слишком темные для его бледного лица глаза с красным отливом – я никогда раньше не видела таких глаз и не могла знать, что скоро у меня будут такие же. Он улыбнулся и, не сходя с коня, отвесил мне изысканный поклон – слишком галантный даже для моего галантного времени. Это было движение из прошлого – из его прошлого, из кровавого и красивого XVII века, который он, бывший мушкетер, всюду носил с собой.

На его мундире была кровь, когда он въехал в наш двор, и я не знаю до сих пор, была ли это кровь противника, убитого в сражении, или кровь его очередной жертвы.

На его мундире была кровь, когда он убивал моего мужа и меня.

Он был в крови, когда я впервые увидела его. И он был в крови, когда я видела его в последний раз, – он лежал с колом в сердце на куче хвороста, который натаскали мы с Серхио, в сарае, в затерянном уголке горной Швейцарии. Он был неподвижен и бледен, и глаза его были закрыты, но он не был мертв, конечно. Он бы ожил через некоторое время, если бы мы не сожгли его… Серхио передал мне факел, и я сама подожгла хворост, на котором лежало тело Этьена. Я смотрела на то, как языки пламени лижут сухие ветки, как они подбираются к его одежде, как начинает обугливаться его кожа. Но потом я вышла оттуда. Я ненавидела его всей душой. Но я не могла смотреть, как огонь пожирает живьем того, кто когда-то был человеком.

Нет слов, чтобы описать то, что я чувствовала тогда, стоя под низким, серым, пасмурным небом, глядя на зеленые склоны Альп и вдыхая вместо свежего горного ветра запах гари – запах тлеющей плоти. Серхио стоял ближе к воротам сарая – он все смотрел на наш чудовищный костер, и я до сих пор не решилась еще спросить его, что он при этом думал. Теперь, когда я знаю о своем лучшем друге больше, я догадываюсь, что он вспоминал костер на площади в Мадриде – костер, на котором несколько веков назад сгорела его создательница и возлюбленная, Кармела. Наверное, поэтому у него было такое лицо – такое отрешенное и одновременно полное муки, словно он терял что-то дорогое. Наверное, он просто вспоминал. Не знаю – я не спросила его тогда, потому что мне было не до того. И не спрашиваю теперь, потому что это было бы… странно – спросить о таком после стольких лет.

Я знаю лишь, что тогда не испытывала радости – хотя следовало бы, я ведь отомстила. Я чувствовала скорее странное опустошение. Естественно – несколько лет у меня была цель: найти Этьена и убить его. И вот я сделала это и, конечно, ощутила странную пустоту. Так бывает, когда лишаешься смысла своего существования. Но тогда я верила, что рано или поздно, когда боль и ненависть к мертвому монстру отпустят меня, я научусь радоваться жизни, и эта пустота чем-то заполнится. Я ведь видела своих «братьев» и «сестер» – многие из них были довольны и даже счастливы. Почему мне было не стать такой же? И в самом деле, на протяжении последующих лет мне выпадали приятные моменты. В моей жизни был некоторой смысл. Я нашла своих детей. Я заботилась о них и об их потомках. Я была привязана к Серхио, и его любовь, а затем дружба доставляли мне радость. Но все это было… не то. Все это не заполняло пустоту в моем сердце. Все это не делало мое существование… жизнью.

До тех пор, пока я не встретила Влада.

Один взгляд этих светлых глаз. Один блик солнца в рыжеватых, вечно взлохмаченных волосах. Одно гневное движение темных бровей – он ведь в штыки принял сперва навязанную ему боссами новую начальницу-стерву и очень на меня все время сердился… Одной секунды в его обществе оказалось достаточно, чтобы все для меня изменилось. О да, я думала, что с этим можно бороться. Что можно уберечь его и себя от того, что с нами стало происходить. Но я ошибалась… Я ничего не могла изменить.

И я ничего не могу изменить теперь.

Так что толку терзать его и себя сомнениями и страхами?

Я прижимаюсь к нему в нашей общей отныне постели и слышу, что дыхание его изменилось. Он просыпается и, еще в полудреме, его руки обнимают меня чуть крепче. Он целует меня в плечо, и я кожей чувствую его улыбку.

Он счастлив, и я счастлива. И мы будем жить с ним вместе, день ото дня, не думая о плохом.

Я оборачиваюсь к нему и в сером свете раннего летнего утра смотрю в его серые глаза. И он целует меня.

Смысл жизни иногда заключается в самых простых вещах.

3

Средь шумного бала, случайно, люблю я, усталый, прилечь.

Простите мой французский, у меня сейчас не очень хорошо с изложением мыслей – многовато шампанского. И какого черта я его столько выпил? Потому что чувствовал себя неловко, видимо. Собственно, это я и пытаюсь сформулировать, и в переводе с французского на нижегородский я имею в виду в общем совсем простую мысль. А именно: мне неуютно на парадных сборищах, я чувствую себя дураком и никогда не знаю, что сказать. В результате, когда в разговоре с очередным ужасно культурным собеседником возникает пауза, я хмыкаю, и крякаю, и осушаю бокал, за который все это время судорожно, как за соломинку, хватался. И мне, конечно, приходится брать следующий.

И бокалов оказывается слишком много.

Везет мне, что я арт-директор – человек типа по определению творческий, непредсказуемый и почти официально чуток «не в себе». Для творческой личности забиться в угол с корытцем выпивки и молчать, с непроницаемым выражением обводя взором зал, вроде как в порядке вещей.

Вот этим я, собственно, нынче и занят – стою, обвожу, и в бокале моем не переводится жидкость с пузырьками. Один из официантов взял надо мной шефство – каждые примерно десять минут он будто бы невзначай проплывает мимо меня и «освежает», как он в манере трактирного подавальщика это называет, мой Moët & Chandon. Последние три раза он уже даже не спрашивает, хочу ли я этого, – он просто ловит мой вроде как непроницаемый взгляд и подходит с бутылкой.

Господа присяжные, я взываю к вашему сочувствию и молю о снисхождении! У меня есть смягчающие обстоятельства. За годы верной службы миру глянца я, кажется, еще никогда не был в таком странном месте – и в таком странном обществе.

Место действия, которое меня так ошеломило – парадный зал в неприметном с виду здании, соединяющем основной корпус Большого театра, тот, что на реставрации, с новым, тем, где в зале на потолке росписи кисти Зураба Церетели (и очень даже неплохие, между прочим). Здание это многоэтажное и светло-зеленое в белую горизонтальную полоску и выглядит снаружи обычным доходным домом конца XIX века. На деле же оно принадлежит театру. Не знаю (и знать не хочу), что у него на верхних этажах, но на первом, как я сегодня выяснил, имеется парадный зал. Причем не просто вам зал какой-то, а застекленный атриум: оказывается, зеленое в полосочку это только «лицо», за которым прячется квартал зданий с дыркой-двором посередине. И в этом удушающего уродства помещении с полированным до пугающего блеска полом и обилием как бы восстановленных колонн и прочего и происходит нынешний прием. Этого чудорашного и заполненного зеленоватым, как в аквариуме или в Изумрудном городе, светом пространства мне и так бы хватило для утраты душевного равновесия. Но тут еще и люди собрались в высшей степени загадочные. Никакому Гоголю с его Коробочками и Ноздревыми не снилась эта гремучая смесь. Толстые чиновники в скверных костюмах. Лысеющие спонсоры в хороших, но скверно сидящих костюмах. Энергичные женщины лет сорока ростом метр сорок, все с длинными носами, в очках и крупных бусах, все работают музыкальными критиками в газетах типа «Вестник кулис» и все лучше Плисецкой знают, в каком году она что танцевала. Балетные деятели неопределенного пола, подтянутые и все время странно откидывающие голову, словно они замерли на авансцене после серии этих, как их, батманов (НЕ Бэтменов!) и им надо сверкнуть белками глаз до самой галерки. Ну как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке», когда его Гена Козодоев одновременно смотрел на часы, откидывал челку и стукался башкой о стену. А еще есть старушки – настоящие, натуральные пенсионерки с торжественными укладками (где, интересно, те парикмахерские, где эти укладки до сих пор умеют делать?), и по ним не поймешь, они чей-то «обожаемый педагог» или «незаменимый концертмейстер» или просто администраторши тире билетерши, которых тоже пустили праздновать «с господами».

Ну и еще здесь есть я, который неизвестно зачем сюда пришел, и пара-тройка вампиров – Марина, Стас Чепраков и Серхио. Эти выглядят весьма довольными собой, будто подобные сборища – самое нормальное дело. Бог его знает, может, так и есть – наверное, они за свои сотни лет видали сборища и постраннее.

Цель нашего присутствия здесь – отпраздновать официально заключенное соглашение о сотрудничестве журнала Alfa Male с организаторами постановки балета «Водоворот» на сцене Большого с последующим переносом в Гранд-опера. Ну то есть, конечно, вечеринка по поводу в принципе объявления о постановке, само по себе наше участие никто бы так бурно отмечать не стал, но мы приглашены именно потому, что обо всем договорились. Теперь мы тут, в этом странном мирке, свои. Поэтому мне так неловко, что моих способностей поддержать разговор о балете хватает только на короткую паузу между двумя глотками шампанского. Я отчетливо ощущаю, что просто примазался к чужому торжеству. Как сказал кто-то умный: «Я чужой на этом празднике жизни».

Две недели назад мы встречались с организаторами всего этого балетно-обменного процесса, директором театра и парой спонсоров, и надо сказать, что после встречи у меня существенно отлегло от сердца. Главным образом потому, что оказалось – у них все-таки есть настоящий художник-постановщик, известный театральный деятель Лева Тихомиров, и ОН будет заниматься действительно серьезными проблемами спектакля, а мне и Alfa Male отводится роль свадебного генерала. Что в данном случае вовсе не обидно – от этого реально легче: я искренне не представляю себе, какие, например, у балетов должны быть соотношения задников и боковых кулис, а Лева на этом собаку съел. Спрашивается, зачем им вообще понадобился кто-то посторонний ему в помощь? Ответ двояк. Во-первых, это Серхио и Марина намутили. Вампиры только в книжках умеют гипнотизировать, в жизни у них с этим напряженка, но они и без всякого гипноза умеют… ну убеждать. Каким-то образом благодаря их совместным речам у балетных людей возникло ощущение, что мы им делаем своим участием великую честь (а не что они нас милостиво допускают к серьезному проекту). Итак, благодаря моим вампирам спонсоры и прочие оказались убеждены, что я им жизненно необходим, а уж в каком качестве – им было все равно. Они даже припомнили, что вроде бы Лева говорил, что декорации он сделает, а вот с костюмами заморачиваться не будет. И я его в общем понимаю – с учетом того, что полное название балета должно звучать как «Водоворот (Событий? / Страстей? /???»), и сюжет его неведом даже автору, питерскому авангардисту Лаврентию Пятницкому, то придумывать для него что-либо – задача адская. Декорации Лева предполагал сделать абстрактные (вот сюрприз, кто бы мог подумать?!). Костюмы, соответственно, ему годились любые, и он от их придумывания отмахался, так что мы со своими консультациями и готовой кандидатурой Чепракова оказались очень кстати. К тому же – и это второе, что сыграло нам на руку, – Лева Тихомиров как раз об это время, недели две назад, куда-то подевался. Перестал приходить на совещания, перестал слать по мейлу эскизы декораций, перестал даже отвечать на телефонные звонки. Это было тревожно, но не слишком: Тихомиров человек богемный, с ним всякие загулы случаются. Но на фоне его исчезновения наши открытые честные лица показались организаторам особенно симпатичными и внушающими доверие. Мы с ними пожали друг другу руки, подписали какие-то бумажки о нашей роли в общем деле и о «степени репрезентации журнала-партнера в медиапрограмме проекта» (то есть о том, в каких местах и насколько крупно будет напечатан на приглашениях, программках и в пресс-релизах наш логотип), и теперь можем праздновать.

Мне, правда, для настоящей атмосферы праздника недостает все-таки Левы Тихомирова – мне с ним сотрудничать, неплохо было бы хоть познакомиться. Но Марина меня утешила: сказала, что знает этого Леву, пересекалась с ним раньше и даже, можно сказать, дружит и обещает – рано или поздно он появится, и когда это произойдет, работать с ним будет легко и весело.

Марине и Серхио хорошо – они в этом театральном мире уже раньше варились, много кого знают… Да и вообще – о чем я? В какой, интересно, обстановке этим-то ребятам может быть неловко? И даже если вдруг будет – с какой стати они вдруг это покажут? Нет, у них все хорошо, если не на самом деле, то на вид уж точно. Вон они, стоят чуть поодаль, оживленно беседуя с демонического вида типом высотой примерно метра три, худым, как макаронина, и согнутом едва ли не пополам. Черные сальные волосы падают на лоб, черные глаза смотрят исподлобья, нос крючком, уши торчком, длиннющие руки опущены по швам, словно он не решается ими лишний раз пошевелить из опасения зашибить кого-нибудь ненароком. Похож на профессора зельеварения Северуса Снейпа из «Гарри Поттера», но на самом деле это дирижер нашего балета, Алекс Пападакис, страшно модный в московских музыкальных кругах. Не знаю, хороший ли он дирижер, я в этом мало понимаю, но имя у него громкое и внешность харизматическая, а больше, собственно, для пиара ничего и не требуется. Марина строит ему глазки (я не ревную – знаю, все для общего дела), Серхио, засунув одну руку в карман и держа в другой бокал, стоит рядом, с ленивой грацией прислонившись к уродливой зеленой колонне, изредка кивает рыжей головой в ответ на какое-то дирижерское бурчание и время от времени снисходительно улыбается. Удивительный он все-таки тип. Неужели за столько лет вампирской жизни, постоянно наблюдая его заносчивое поведение, никто ему в челюсть не двинул? Ладно люди – у людей против него нет шансов. Но свои-то почему его терпят?

Я бы не стерпел. Хотя я «своим» в этой семье никогда не буду. У меня другая роль – я обожаемый смертный, которого им приходится терпеть ради Марины.

Мой друг-официант снова подплывает ко мне с бутылкой наперевес. Наверное, мне хватит пить – достаточно уже набрался. Но делать мне нечего, и о том, чтобы тихонько ускользнуть и поползти домой, и речи быть не может – Марина заметит и расстроится, она все еще нервничает, когда я подолгу оказываюсь вне поля ее зрения. Значит, надо терпеть. Я улыбаюсь официанту, и он услужливо подливает мне шампанского.

На той стороне толпы, далеко от меня, Серхио ловит мой уныло блуждающий взгляд и вопросительно приподнимает бровь. Я не знаю, о чем он меня так вопрошает, и пожимаю плечами. Он легко касается Марининого локтя и что-то говорит ей на ухо, а потом… Потом я и оглянуться не успеваю, как он оказывается рядом со мной – свежий и сияющий, будто и не пил все это время с такой же интенсивностью, как я. А я знаю ведь, что пил!

– Что ты тут киснешь? – вопрос звучит мягко, едва ли не ласково, и он вопросительно склоняет голову набок, внимательно меня разглядывая и без сомнения подмечая разные признаки неумеренных возлияний вроде покрасневших щек и несколько косящего взгляда. Хотя надо быть справедливым к самому себе – до косящих глаз дело еще не дошло.

Я снова пожимаю плечами:

– Ну как не киснуть? Место странное, люди странные, и я не понимаю, что тут вообще делаю.

Он улыбается:

– Добро пожаловать в волшебный мир музыкального театра. Ты думал, глянец – это странный бизнес? Ха, ха, ха и еще три раза ха. Эти господа дадут фору кому угодно. Они настолько же страннее людей глянца, насколько музыка как занятие старше книгопечатания. А это, как ты понимаешь, большая разница в возрасте.