Она лежала в одном пакете вместе с остальными. С первого взгляда – ничем не отличающаяся от них: такая же форма, такой же размер, только фантик другой. У всех конфет он был сияюще-глянцевым, а у нее – матово-просветленный. От этого она была еще более незаметной. Многие конфетки, благодаря своим блестящим нарядам, бросались в глаза, и их забирали первыми, а она никогда в жизни не вылезала из своего полиэтиленового домика.

У каждой сладости есть мечта: быть попробованной. Поэтому конфетка так переживала, что уже который месяц она лежит всё в том же пакете, и никто даже взглядом на ней не остановится! Она устала знакомиться со всё новыми и новыми конфетами, потому что надолго тут никто не задерживался. Пробовали всех, кроме нее. Ну чем она хуже? Она всегда сравнивала себя с другими конфетками. Разглядывала их пестрые фантики и недоумевала: почему первыми забирают тех, на ком яркая упаковка? Красивый фантик ведь не означает, что в него завернуто что-то действительно вкусное.

Ириска всматривалась в свою новую подругу: синее платье, золотые ободочки по краям и аккуратно выведенная надпись. Конечно, ей не пришлось долго ждать, пока ее заберут и попробуют.

Когда и ее не стало рядом, ириска загрустила еще отчаянней. Ей всегда казалось, что самое главное должно храниться в самом центре. Неужели никому не интересно попробовать ее начинку?

Вдруг она почувствовала легкое прикосновение. Наконец-то! Да! Свершилось! Она дождалась! Ее заметили! Она же говорила, что фантик – не главное! Она всегда верила в это. Ее заметили, даже несмотря на ее блёклую одёжку! Теперь самая заветная мечта сбудется! Ее попробуют! Ириска не знала, куда деть свой восторг, поэтому просто наслаждалась тем, как ее берут и медленно разворачивают. Она старалась помочь стянуть с себя фантик и очень суетилась.

И вот он – кульминационный момент в жизни всех сладостей! Ее пробуют! Кусают от нее маленький уголок и…резко бросают на стол.

Она очнулась от шума, заполнявшего всё ее существо. Что это было? Она попыталась вспомнить, что произошло с ней: пакет, прикосновение, укус…Нет! Ее попробовали, но не съели! Значит, она не понравилась…

Ириска почувствовала, что теперь у нее действительно нет одного уголка, и аккуратно прикрыла его отсутствие фантиком. Потом она вся полностью укуталась в своё матово-просветленное платье, спрятав в него каждый миллиметрик себя.

Как больно! Как больно понимать, что ты больше не нужна. Ириска готова была отдать себя всю, всю без остатка, но она даже предположить не могла, что может быть так: отгрызут кусок и выкинут, как ненужную вещь, как мусор. Теперь она навсегда останется надкусанной и бесполезной. Но никогда и никому она не покажет, своего шрама. Никому не расскажет, что ее кусали по живому.

Не по зубам оказалась конфетка! Жесткая слишком. Уже привыкший к мягким, но безвкусным конфетам рот, сдался и решил не напрягать себя разгрызаниями твердого корпуса ириски. Зачем? В пакете ведь еще полно других конфет! И он никогда не узнает, что под грубой оболочкой скрывается нежнейший молочный шоколад. Хорошо, что не узнает. До сердцевины доберется тот, кто не побоится вкусить конфету целиком. Кто, не обратив внимания на блеклый фантик и отгрызанный уголок, справится с трудножующимся панцирем, тот и насладится вкуснейшей, изумительно-тающей начинкой. Потому что самые лакомые кусочки искусно укрыты от мимолетного взгляда и укуса. Добраться до них могут лишь те, для кого фантик – пустышка. Серединка достается только самым лучшим: тем, кто знает, что самое вкусное спрятано внутри, в самом центре.

Про женщин

Но ты, конечно, учудила на похоронах! Знаешь, такого, я даже от тебя не ожидал! Честное слово! Просто настоящее откровение для меня! Уж сколько раз ты делала так, чтобы из-за твоего поведения меня никто не замечал! Помнишь тот случай, когда мы играли в пейнтбол? Мне еще здорово пульнули в руку. Тут же появился огроменный синяк! Но ты же не дала никому возможности подойти ко мне и удивиться глобальности моей травмы! Ты напоролась глазом на сук так мощно, что тебе даже скорую вызывать пытались, но ты отказалась.

А тот Новый год в гостях! Это надо было додуматься чокнуться со мной бутылкой мартини, чтобы разбить об нее мой стакан, на дне которого так прекрасно плескался коньяк! Осколок тогда еще забрался мне под ноготь. Гости были в растерянности. Все, только не ты! Не прошло и нескольких минут, как ты уже держала в пинцете злосчастный кусок стекла. Как тебя расхваливали! Настоящая героиня!

А когда мы отдыхали на юге, и с нами познакомилась семья очень странных французов. Мне даже и слова вставить не пришлось, ты сделала всё за меня! Уезжая, они мне несколько раз повторили, что ты – чудо!

А как мы общались с нашими одноклассниками на встрече через десять лет после окончания школы! Ты же сама им всё рассказала о себе, обо мне, о нас. Я просто сидел, слушал и улыбался, когда была в этом необходимость.

А моё увольнение, когда я готов был расплакаться перед своими друзьями, потому что это была моя любимая работа. Но ты же снова взяла всё в свои руки и исправила ситуацию! Ты очень мило рассказывала им о том, как сложно запекать картошку в духовке и как долго ты этому училась у своей мамы. Как внимательно тогда они слушали тебя и как синхронно переключились на твой вечно не удающийся картофель!

Да сколько еще таких ситуаций было! Вот теперь еще и похороны! Это были мои похороны. Но ты…просто фантастика! Как ты всё продумала? Как умудрилась ты умереть у всех на глазах, когда священник едва начал меня отпевать? Умереть в одну секунду и перехватить всё внимание на себя, даже теперь, когда я – труп. Поразительно! Любовь моя, ты не представляешь себе, как я тебе благодарен! Ты брала на себя удар в самые позорные моменты моей жизни! Ты знала, что я не люблю быть слабым, а слезы и боль…разве есть более явные демонстранты слабости. Да, я далеко не самый сильный человек, просто всегда хотел, чтобы люди видели меня сильнее, чем я есть на самом деле. Ты не давала возможности всем им насладиться моими провалами. Ты знала, как я ненавижу, когда другие мужики жалуются на жизнь, но сам забывался порой. А ты никогда никому не давала видеть меня раскисшим, даже если для этого тебе самой приходилось становиться беззащитной жертвой.

Ты знала, что я редко радуюсь общению с незнакомыми людьми и тем более – со знакомыми. Больше никто не знал. Да и тебе я не говорил об этом. Не приходилось. Ты всё чувствовала. Никто кроме тебя никогда не видел моих слез, ведь слезы – высшая степень доверия.

Я знаю, что со мной приходилось нелегко. Я знаю, что ты прикрывала меня, когда мне было это так нужно, и давала возможность прикрыть себя, когда это нужно было нам обоим. Но снова настала твоя очередь. Я так боялся своих похорон! Как представлял себе: толпа людей, половина из которых понятия не имеет, стоило ли вообще приходить. Все они будут целый день говорить обо мне, слушать обо мне, переглядываться обо мне. А я дни рождения-то не любил за эти бесконечные оды имениннику, а дни кончины не люблю и подавно!

Милая, какой расчет! Спасибо тебе, что не ушла раньше меня – я бы этого не пережил. Спасибо, что не заставила себя долго ждать здесь. И спасибо, что своей смертью отвлекла внимание от моей.

Если хоть раз в жизни… – смешно звучит это здесь, в облаках – …и всё же, если хоть раз в жизни я посмел усомниться в том, насколько хорошо ты знаешь меня, я не достоин рая! Другие не знают, а ты…я жду тебя! Лети ко мне. Будем жить.

Про жизнь

Невозможно…Невозможно было так просто лежать на столе абсолютно безмолвно, недвижимо и ни о чем не думать…Но она старалась не думать. Конечно, у нее ничего не получалось. А она всё равно старалась. И всё равно не получалось.

–Почему? Почему всё так? Зачем всё это? Я так устала…Я не хочу. Больше ничего.

Отдыхавшая от долгого письма ручка, расположившаяся на другом конце стола, заметила, что с тетрадкой сегодня творится что-то не ладное. Обычно она увлеченно и здорово шуршит своими листочками, перелистывая их то по несколько штук, то все сразу. А друзья всегда так жадно и весело ловят ветерок, которым она нежно дотрагивается до них, когда, подобно бабочке, машет обложкой. Но сегодня она просто поразительно не похожа на себя. Такая тихая и встревоженная.

–Милая, – ручка медленно подкатилась к подруге, – милая, что случилось?

–Да так, ничего, – ответила тетрадка таким тоном, чтобы ручке непременно захотелось настоять на том, чтобы ей на вопрос ответили правдой.

Ручка хорошо знала свою подругу, поэтому она сразу же переспросила:

–Я же вижу. Рассказывай, что стряслось?

Тетрадка так обрадовалась тому, что ручке не все равно, что с ней происходит, что она мгновенно готова была рассказать всё-всё! Но потом вдруг осеклась и подумала: «Зачем ей это надо?»

Ручка, видно, угадала, что за мысли терзают тетрадку, и она одной фразой уничтожила сразу все сомнения, даже те, которые и так никогда бы у подруги не появились:

–Мне это очень важно.

Тетрадка перестала делать вид, что хочет посопротивляться и умолчать о своих переживаниях:

–Понимаешь, я стала задумываться над тем, зачем это всё?

Ручка не понимала.

–Зачем мир? Зачем я? Зачем всё, если снова и снова приходится начинать с чистого листа? Вот есть я, есть моя история. И каждый раз эта история длиной всего в один разворот. А что потом? Страница переворачивается, и я начинаю всё с начала! Понимаешь? Совсем с начала! От того, что было раньше, не остается и следа.

–Ты не права. Ты ведь можешь вернуться назад, – перебила ее ручка, которая догадалась о том, что так тревожит ее любимую тетрадку, – ты можешь пролистнуть странички и вспомнить о том, что было с тобой. Главное – не останавливаться на страницах, пусть даже самых чистых или заполненных, но после которых в тебе еще много чего написано. Ты можешь просто вспомнить, а потом вернуться к своему листу, на котором только предстоит что-то написать. И, кстати, ты не права, что каждый раз приходится начинать всё с чистого листа! Ты посмотри на него: какой же он чистый? Здесь клеточки! Правильные и прямые. Они – твоя дорожка. Они помогают тебе, указывают верный путь, а ты уже решаешь, стоит ли писать в них идеально ровные, одинаковые буквы, или лучше побаловаться с наклоном шрифта, с высотой. А может вообще нарисовать рожицу? Клеточки – это только помощь. Чтобы ты не запуталась и видела, где писать дальше, чтобы ты не застряла где-нибудь посреди листа. И они есть! Значит лист уже не белый и не чистый.

–Всё равно, это всегда так сложно начинать с «красной строки»! Кажется, что то, что было, повторить невозможно.

–В точности – конечно нет. Но зато можно создать новый разворот, не похожий ни на один другой. Можно даже попробовать заглянуть в будущее, только ты ничего там не увидишь, кроме клеточек. Но если захочешь – можно придумать, каким оно будет.

–Мне иногда кажется, что я трачу свои листы впустую…

–Зря! Зря кажется! Ты только посмотри, сколько листов уже исписано! И все впустую?

–Но на мне оставляли кляксы…А карандаши так больно водили по мне своими острыми грифелями…

–Пойми, если бы не было этих клякс, этих острых грифелей, ты бы никогда не смогла перевернуть страницу, у тебя не хватило бы сил идти по своим клеточкам дальше. Все мы – часть тебя. Мы заполняем тебя! То, что будет написано в тебе, зависит от тех, кто рядом с тобой, зависит от чернил, мягкости, цвета. Бывают ошибки, бывают неправильные штрихи. Точно попадать в клетку получается нечасто. Да и скучно было бы, если б это всегда удавалось. Но те, кому ты даешь писать свою историю, поверь, они очень стараются сделать так, чтобы, листая страницы назад, ты улыбалась! Чтобы тебе не страшно было вспоминать, немножко грустить, но все равно начинать заново. Встречаются те, кто прорывается к тебе на бумагу внезапно и резко. Но нас, тех, кто любит тебя, нас больше, и мы не дадим никому испортить твои листочки. Мы поможем тебе перелистнуться.

–Ты говоришь, что начать жизнь с чистого листа невозможно. А что, если вырвать все предыдущие страницы и стереть клетку?

–Стереть клетку не получится – это твой идеальный путь. Ни один, даже самый злобный ластик, не справится с въевшимися в страницы линиями. А вот вырвать страницы можно. Только что останется? Обрывки! Но и по ним ты сможешь все вспомнить…А те уничтоженные с корнем листы разлетятся кто куда, но все равно, рано или поздно, они вернутся к тебе, и в самый неподходящий момент напомнят о том, как ты с ними обошлась. Цени каждую свою страничку! Береги каждую из них! Всегда помни, что начать с чистого листа невозможно. Сначала можно, а с чистого листа – нет. И хорошо, что так. Каждый из нас всё равно нуждается в клеточках. Не трать свои страницы впустую! Пока есть силы – заполняй их! Не бойся! Ошибайся, пачкай, исправляй, но заполняй! Пускай ни одна из них не останется ненужной!

Тетрадь так впечатлилась разговором и была так рада, что ручка наконец-то избавила её от страха начинать с новой клетки, что тут же попросила:

–Ты мне очень нужна сейчас. Напиши что-нибудь в самом начале. Я хочу, чтобы эту страницу заполнила именно ты.

Ручка улыбнулась и, конечно же, написала: «Никогда не уставай. Тебе предстоит удивительнейшая работа: впереди еще столько не исписанных страниц».

Про избавление от мук

–Помчали играть?

–В догонялки? Ну давай.

Догонялки были ее любимым занятием. Ей нравилось смотреть на огромные тени, которые она с облачком оставляла на земле, она любила убегать, но когда речь заходила о том, чтобы догонять, игра становилась для нее скучной и она отказывалась играть дальше. Ей просто нравилось плыть по дуновению ветра. Плыть, ускоряясь и замедляясь в зависимости от его настроения. Плыть, потому что так было проще.

Она всегда была повторяющееся-обыденная. Никто и никогда не видел, чтобы она была хоть чуточку разной. На всё всегда она реагировала одинаково. Раскаты грома не пугали ее, щекочущее воздушные бока солнце – не радовало, догоняющее во время игры облако – не расстраивало. Тучка ни с кем не делилась своей искренностью, она зарывала ее в себе и от этого раздувалась всё больше, и больше. Иногда всем казалось, что терпеть она больше не в силах и вот-вот разразится выплеском эмоций, но этого не происходило. Тучка была уверена, что от лишнего выхлопа своих ощущений лучше не станет.

Однажды, когда они снова играли с облачком в догонялки, облако очень быстро догнало тучку, просто потому, что от тяжести собственных размышлений и чувств она стала просто толстенной и огромной. Убегать ей было тяжело, и игра потеряла всякий смысл.

–Послушай, тучка, так нельзя! – облачко было совсем расстроено, что догонялки не получились, ведь оно так любило тучку и так любило догонялки.

–Можно. – Грубо ответила тучка.

–Ты всегда всё держишь в себе! Посмотри на себя! Ты же скоро лопнешь или закроешь собой весь небосклон, и ни один лучик солнца не сможет проскочить сквозь твою непробиваемость!

–Но что мне делать? Мне так плохо… – смягчилась тучка.

–Плохо? Раз плохо, значит поплачь!

–Но я никогда этого не делала…Это так стыдно…

–Ничего стыдного в этом нет! Слезы очищают тебя изнутри. Поплачь, ты почувствуешь, какой легкой ты станешь снова. Плачь, не бойся.

Тучка собрала всю свою боль и как зарыдала! Проливным дождем выпрыснулось всё то, что она накапливала в себе с таким трепетом. Она рыдала беспрестанно! От сильнейших ударов ее слёз в лужах образовывались пузыри, похожие на хрустальные шарики. Деревья жадно хватали ее слёзы, шумели и вторили ее боли, ветер выжимал из нее последние слезинки, а люди прятались от слёзного потопа в своих домах.

Это был долгий поток слёз, нескончаемый ливень. Как только она позволила выйти из себя последней слезинке, она глубоко вздохнула и глянула на облачко. Оно подвисло в ожидании.

–Ты право, мне и правда стало намного легче. Помчали играть? Догоняй!

И они поплыли. Теперь тучка знала, что не надо хранить всё в себе, достаточно выплакаться, тогда станет легче. И она стала плакать всегда. Даже тогда, когда слезы еще не успели накопиться, она уже старалась как можно скорей от них избавиться. Она плакала, плакала, плакала. Становилось плохо – плакала, ошибалась и летела не туда – плакала. Ведь она знала, что именно так она могла избавиться от всего того, что тревожит ее, что делает ее тяжелей. Другие способы ей были неведомы.

Когда в очередной раз облачко играло с тучкой в догонялки, и посреди самой игры тучка заплакала, облачко не выдержало.

–Да сколько ж можно слякоть разводить?

Тучка от неожиданности успокоилась, не успев вылить на землю все свои слезинки.

–Ты что, землю затопить решила? Ты прекратишь когда-нибудь или нет?

Каждое слово облачка как ведро воды добавляло все больше и больше жидкости в итак набухшее от не выплесканного страдания тело.

–Послушай, невозможно же всегда только плакать!

–Но ты ведь само говорило не бояться и плакать, если хочется, – собравшись, всхлипывая сказала тучка.

–Говорило. После того, как вырыдаешься, иногда действительно становится легче. Но есть еще другой способ, после которого оживаешь.

–Какой? – удивилась тучка.

–Смех.

–Смех?

–Да, смех! Ты же никогда не смеялась! Никогда!

–А что это такое? Смех.

И облачко захохотало. Захохотало так звонко, что сложно было после такого еще раз спросить, что такое смех. Тучка сначала не понимала, что происходит с облаком, но потом смешинка чудесным образом попала и на нее и, сама не зная как, она вдруг засмеялась. Она не понимала, как она это делает, но ее было уже не остановить. Она заливалась хохотом и не могла удержаться. Смеясь, она взглянула на себя и увидела, как уменьшается. Но еще она заметила, что от смеха ее слезинки превращаются в удивительной красоты снежинки. Боль узорчатыми комочками падала на землю, деревья не пропускали ни одной снежиночки и устраивали их к себе на ветви, ветер подхватывал каждую и, кружа, нежно укладывал на землю, а люди бегали, ловили их на ладошки, любовались ими или старались проглотить. Весь мир как будто сошел с ума от ее смеха, как будто преобразился.

Она перестала смеяться, и заворожено глянула вниз. На тех, с кем только что поделилась своей радостью.

Она прожигающее-счастливым взглядом посмотрела на облачко.

–Я всё поняла. Я поняла! Когда плачешь – становится легче, когда смеешься – тоже. Только когда смеешься, ты осыпаешь своей радостью и других, и становится не просто легче, становится хорошо. Иногда, чтобы избавиться от всего плохого и ужасного, что в тебе накопилось, нужно просто засмеяться! Смех – притягательная вещь. Он притягивает к себе такой же смех, такую же радость. Чем больше искренней радости в тебе, тем большим количеством той же искренности и радости поделятся с тобой другие. Тем более смешинки – гораздо красивее слёз! Помчали играть?

–В догонялки? Помчали!

И они, весело смеясь и догоняя друг друга, носились по небосклону, оставляя на земле свои огромные тени и выбрасывая миллиарды смешинок. Громадные, но легкие и счастливые – они были как дети.

Про индивидуальность

Как-то раз она надломилась. Не то чтобы она была очень слабой и от малейшего прикосновения с чем-то твердым готова была разлететься на части. Нет. Она была всегда очень сильной и самоотверженной, поэтому ее так любило пальто, на котором она висела. Пальто было уверено: что бы ни случилось, пуговка всегда будет цельной и никогда от него не отвалится.

Пуговка надломилась, когда человек, носивший ее вместе с ее сестрами на пальто, случайно ударился ей об угол двери, выходя из дома. Точнее не ударился – зацепился. Она долго старалась выкарабкаться, но ничего не получалось и она поняла, что единственный выход – надломиться.

Ей жутко не нравилось то, как она стала выглядеть. Она ненавидела смотреть в зеркало, перестала любить много и часто болтать со своими сестричками. Она ото всех старалась скрыть свое надломленное тело вместе с исковерканной душой.

Но от пальто она больше скрывать своей слабости не могла – слишком она его любила, и слишком хотелось быть открытой ему. Хотелось быть совершенно прозрачной для него. И она открылась. Зря она так. Пальто не могло поверить, что так долго не замечало, как жутко пуговица была изуродована с одной из сторон. Видимо, оно всегда ее наблюдало с других ракурсов, не выдающих глубокотрещинную рану. Пальто было разочаровано. Оно всегда особенно любило эту пуговицу, потому что на остальных было много мелких трещинок, а на этой оно не видело не одной. Ему казалось, что эта пуговица не повредится никогда.

Что-то изменилось с того дня, как пуговица рассказала о себе. Пальто стало таким холодным и совсем не согревающим. Пуговица чувствовала, что все это из-за нее. Ей безумно сейчас хотелось казаться лучше, чем она была на самом деле, она пыталась сделать все, чтобы перестать разочаровывать. Но у пальто было только так: единожды разочаровав, завоевывать доверие нужно катастрофически долго. Пальто предпочитало тратить бесценную жизнь на обиды. Пуговица теряла себя.

Каждый день пальто просило показать ему тот самый надломленный кусок, ведь увидеть его было не так-то просто, тем более что через пару дней пуговицу отдали мастеру, который меньше чем за час вернул ей часть её. Остался только шрамик. Но пальто хотело видеть шрамик. Поэтому пуговица проворачивалась на нитках из стороны в сторону, с болью демонстрируя рану. И каждый раз, глянув на нее, пальто молило убрать этот шрам и больше его не показывать. А на следующий день просило продемонстрировать его снова, и так же ужасаясь от него отворачивалось.

Прошло не так много времени, но нитки, связующие пальто и пуговицу, стали совсем ослабевать, а после – и вовсе рваться. Дотянули до того, что между пальто и пуговкой осталась одна-единственная ниточка. А пальто никак не хотело понять, что если хотя бы еще несколько раз оно попросит пуговку повернуться и показать рубец, последняя нитка просто не выдержит, и пуговица сорвется. Не потому что она не любит пальто. Она очень его любит, поэтому и быть лучше хочется. Но она другая. Стоит только пальто принять ее такой, какая она есть, даже если оказалось, что она не так хороша, как о ней думали, и пуговица снова будет рядом. Просто принять все, как есть, без додумок к образу и фантазирований. В конце концов, может оказаться, что настоящая пуговица не так плоха. Даже больше – гораздо интереснее и живее в этом ощущении себя. Дать ей волю быть собой, и она сумеет удивить своей искренностью. Пальто думало, что связующие нити между ними окажутся прочнее, но ежедневные развороты и показательный показ шрама не могли не ослабить и канаты.

У пальто был выбор – выбор есть всегда: – продолжить напоминать пуговице о том, что та разочаровала его и еще пару раз поглумиться над шрамом, или полюбить так же сильно, как любило когда-то ее образ, ее саму. Реальную, без излишней мистики. Пока пуговица не убедилась окончательно в том, что здесь ей не рады, и на другом пальто, где никто не знает о ее надломе и слабости, она будет смотреться лучше. Но она верит, что нужна именно здесь. И пока верит, она тоненькой нитюлечкой будет держаться за пальто до тех пор, пока то не протянет ей более прочную нить.