Читать книгу: «Тайна Ватикана», страница 2

Глава 3
«Аллах приказал верность и справедливость»

Басилевс Римской империи Лев III Исавр дважды перечитал короткое послание от халифа Умара ибн Абдул-Азиза, предлагавшего встретиться в городе Эфесе, имевшем богатую тысячелетнюю историю. Каких-то сто лет назад город входил в пятерку важнейших центров Византии. Но свою известность он приобрел благодаря культу греческой богини Артемиды, которой был посвящен огромный храм, ставший одним из чудес античного мира. С приходом христианства культ Артемиды значительно потускнел. Мрамор, из которого был возведен храм, пошел на строительство собора Святой Софии, а оставшиеся глыбы местные жители растащили на строительство своих жилищ.

Сильное землетрясение, случившееся сто лет назад, значительно разрушило город, в котором в первую очередь пострадали жилые кварталы, что способствовало его дальнейшему угасанию.

Гавань, в водах которой прежде было тесно от прибывающих кораблей, вдруг неожиданно стала мелеть, приводя город в окончательное запустение. Эфес стали массово покидать жители, и вскоре он практически обезлюдел. Следующие сокрушительные удары город получал от арабов, совершавших грабительские рейды со стороны моря.

Эфес последние шестьдесят лет, некогда лишь одним своим названием вызывавший уважение, превращался в деревушку, где свидетелями былого могущества оставались руины величественных античных храмов. Последние три правителя Римской империи мало что делали для восстановления города и считали его пограничной территорией между христианским миром и мусульманами.

И вот сейчас правитель Арабского халифата Умар Праведный неожиданно для всех предложил встретиться в Эфесе, в запустелом городе с великим прошлым.

«А что, если это лишь только хитроумная западня, для того чтобы выманить меня из Константинополя, потом пленить и вынудить на какие-то существенные уступки? – басилевс Лев Исавр отложил письмо в сторону. – Многочисленные корабли арабов стоят в Мраморном море и контролируют пролив Дарданеллы, а сам Константинополь по-прежнему находится в осаде. Взятие столицы ромеев – всего-то вопрос времени. Но как же тогда прозвание Умара – Праведный, которым нарекли его в халифате? Никогда прежде он не совершал подлых поступков даже по отношению к врагам. Халиф Умар не станет обманывать… А может, попробовать переиграть его? Атаковать большими силами! В этом случае придется погибнуть самому… Отряды ромеев, что стоят на границе, слишком слабы, чтобы противостоять полчищам арабов. А может, все гораздо проще… Халиф Умар сделал добрый жест в сторону басилевса-христианина, предложив ему встретиться именно в Эфесе, который помнит величие Рима. А еще вблизи именно от этого места находился дом Богородицы, где она прожила свои последние годы. Умар, несмотря на молодость, мудр, как седовласый старец, и, когда ему предстоит уйти в вечность, о его правлении будут слагать легенды».

Взяв листок пергамента из стопки, что лежала на углу стола, он обмакнул тростниковую палочку в чернильницу из слоновой кости и вывел первые слова приветствия:

«Здравствуй, брат мой халиф Умар ибн Абдул-Азиз. – Чернила, сделанные из сока чернильных орешков, смешанные с сульфатом меди, аккуратно легли на разглаженный пергамент желто-каштановым цветом. – Благодарен тебе, что ты принял мое предложение о встрече. Твоя мудрость не знает границ. Город Эфес – самое благоприятное место для предстоящего разговора. Именно там провела свои последние дни Богородица. Оно намолено многими поколениями паломников, я и сам не однажды приезжал в него простым пилигримом. Святое место будет способствовать принятию правильного решения. Буду рад увидеть тебя, брат мой, и поговорить обо всем, что так нас с тобой волнует и тревожит».

Божией милостью, басилевс Державы ромеев Лев III.

Сняв с пальца золотой крупный перстень со своим изображением, басилевс прижал им свою подпись, перевязал свиток ленточкой и поманил к себе пальцем спафария Прокопия, в смиренном ожидании застывшего у дверей.

– Это мое письмо халифу Умару. Возьми с собой отряд легкой конницы и как можно быстрее доставь его в Дамаск. В подарок халифу возьми трех белых скакунов. Знаю, что он ценит породистых жеребцов куда больше, чем самые изысканные драгоценные камни, – призадумавшись, уверенно добавил: – Впрочем, сокровища тоже не помешают, они способствуют взаимному пониманию. Я распоряжусь, чтобы из казны тебе выделили драгоценные камни и золото в подарок халифу… А это тебе письмо халифа, которое он написал мне… Оно послужит тебе пропуском всюду, где бы ты ни находился. – Посол с почтением принял обе грамоты. – Как только получишь ответ, отправь его немедленно с гонцом.

– Слушаюсь, басилевс римлян.

ХАЛИФ УМАР ИБН АБДУЛ-АЗИЗ, ОТКАЗАВШИСЬ ОТ ДВОРЦА, ПЕРЕЕХАЛ В НЕБОЛЬШОЙ ДОМ с узкой низенькой дверью и небольшими окнами, вырубленными в середине стен, – в дом, сложенный из тесаных каменных плит, неподалеку от Малых ворот, за которыми находилось захоронение двух жен пророка Мухаммеда. За крышами налепленных на склоне хибар, недалеко от скудного жилища, возвышался Большой дворец, окруженный фруктовым садом с высокими платанами, в тени которых по широким аллеям расхаживали горделивые павлины.

Немного поодаль, наползая друг на друга, соприкасаясь стенами и дворовыми постройками, собранные в узкие улицы стояли лачуги простых горожан. Поначалу столь неожиданное соседство с могущественным халифом-чудаком их несказанно смущало, а потом, попривыкнув, они приветствовали его издалека как доброго соседа.

Снаружи дома и в его тесном дворике халифа Умара охраняло четверо немолодых стражников, вооруженных мечами. Недоверчивые, с пытливыми взглядами, они всматривались в каждого проходящего – для них, привыкших стеречь роскошные дворцы, поступок великого халифа был непонятен. Как можно отказаться от богатств, дарованных судьбой? С некоторым изумлением они посматривали на Фатиму – жену великого халифа, которая, ополоснув постиранную одежду Умара, развешивала ее во дворе между домом и каменным сараем. Парчовая одежда халифа, некогда стоившая целое состояние, теперь уже изрядно обветшавшая, с двумя заплатками на коленях (от усердной молитвы) и одной на правом локте (две недели назад он случайно зацепился за торчавший из стены сарая камень), никак не вязалась с его величием.

По бодрому духу халифа было заметно, что лишения, которые он по собственной воле выбрал для себя и своей многочисленной семьи, его нимало не беспокоят. Умар продолжал работать на благо государства как талантливый руководитель: принимал послов, вел религиозные беседы с богословами, занимался важнейшими военными делами, общался с многочисленными советниками, смещал проштрафившихся сановников и назначал на высокие посты достойных, находил время и для встреч с поэтами, к которым был по-особенному привязан, вот только в этот раз обсуждались не достоинства женщин, а Судный день, что настанет для всякого смертного.

За то непродолжительное время, что правители не виделись, халиф Умар сильно изменился внешне. Несмотря на жизнерадостность, он предстал исхудавшим и почерневшим от солнца человеком в опрятной, но старой одежде, мало чем отличавшимся внешне от своих соседей по улице. Если не знать, что власть Умара простиралась на тысячи миль во все стороны, то его можно было бы легко принять за простолюдина.

Под навесом, прячась от знойного солнца, халиф Умар принимал вельмож из казначейства, выговаривая:

– Нужно отчеканить новые деньги взамен старым, на них должно быть написано: «Аллах приказал верность и справедливость».

– Мы уже думали над этим, повелитель правоверных, – отвечал казначей, невысокого роста, склонный к полноте мужчина лет сорока.

– И еще… Мне от отца осталось сорок тысяч динаров. Такую сумму мне не истратить даже за несколько жизней. Я передам эти деньги в казну мусульман.

– Повелитель правоверных, мне известно, что вы справедливейший из всех людей, но позвольте вам возразить, ведь вы тем самым лишаете наследства своих детей. Как же им жить дальше, если с вами, не приведи того Аллах, что-то случится?

Недолгая пауза, после которой халиф уверенно заговорил:

– Мои дети благоразумные, уверен, что они поймут меня правильно. Жить в роскоши здесь – это значит жариться на углях в Судный день. Они не желают такой участи ни для своего отца, ни для себя.

Согнувшись в низком поклоне, казначей вынужден был согласиться:

– Хорошо, мой повелитель, вашими устами говорит сам Аллах.

Переговорив с казначеем о финансовых делах государства, халиф отпустил его. Фатима уже развесила одежду, которая, подвластная ветру, раздувалась на веревках, подобно большим пузырям. Зной понемногу спадал. С реки Барады потянуло приятной прохладой.

– Повелитель верующих, – вышел вперед посол Державы ромеев Прокопий, – меня к тебе отправил император Лев III. В знак уверений в своей дружбе он передает тебе в дар трех арабских скакунов, которые быстрее ветра, и украшения, что подчеркнут красоту твоей обожаемой жены и твоих дочерей. – Сделав знак рукой, посол велел подойти слугам, которые тотчас ввели в тесный двор халифа трех белых арабских скакунов с длинными изогнутыми шеями и тонкими ногами. Торопливо, сгибаясь под тяжестью груза, вошли еще четверо слуг и внесли сундук с драгоценностями. Остановившись перед халифом, они торжественно открыли крышку сундука. Его нутро, заполненное до самого верха изделиями из драгоценных камней и золота, весело заискрилось на солнце многоцветьем.

Халиф благодарно кивнул, взглянув на драгоценности, они ему не принадлежали, все пойдет в сокровищницу халифата. Большие пространства государства требуют значительных издержек. Красивые губы халифа тронула теплая улыбка, когда он посмотрел на красавцев жеребцов. Его доброта распространялась не только на людей, но и на животных: два дня назад специальным указом Умар запретил использовать заостренные палки для битья зверей; возбранил нагружать верблюдов более чем на пятьсот фунтов; отныне не разрешалось точить нож перед животным, которого хотят зарезать.

– Подарок хорош… Мне будет жаль отпускать таких красавцев на скачки. Да и здесь, в моем доме, жеребцам не место. – Не принять подарок – значит оскорбить басилевса, чего допустить халиф не смел. – Я буду катать на этих жеребцах всех ребятишек в округе. Когда им еще доведется такая радость. – Халиф шагнул к сундуку. Блеск камней радовал взор. – Такими украшениями можно осчастливить половину женщин Дамаска, – поманив к себе вельможу, распорядился: – Мы не можем остаться в долгу перед басилевсом. Приготовь пять верблюдов и загрузи их парчой и шелками.

– Сделаю, повелитель правоверных, – поклонился вельможа.

– Что еще сказал мой брат басилевс?

– Он с радостью принял твое предложение о месте встречи и готов встретиться в Эфесе в любой удобный для тебя час.

– Тогда назначим наши переговоры на мухаррам⁸.

Хорошо, повелитель правоверных, я сообщу об этом своему басилевсу.

Глава 4
21 июля 2000 года
Крестный ход

Налив в стакан минеральной воды, глава администрации Казани Камиль Исхаков осушил его несколькими глотками. Сон, приснившийся под самое утро, не отпускал. А ведь поначалу, выходя из дома, думал, что сновидение в череде неотложных городских дел как-то сотрется из памяти, уйдет в сторону. Но случилось прямо противоположное: с каждым пробитым часом пережитый сон становился все более красочным, обрастал деталями, не замеченными поначалу, и представлялся едва ли не явью. Расскажешь кому-нибудь об этом, так не поверят. Лучше уж помолчать. Впрочем, есть один человек, с которым можно будет поговорить о пережитом…

Высоко в небе утробно загрохотало. Облака наливались смоляной чернотой и в неспешном танце кружились над Волгой и городом. За окном как-то разом почернело. Скоро должно прорвать, и на город обрушится ливень.

Камиль Исхаков подошел к окну. На тротуарах, невзирая на предстоящую непогоду, собирался народ: 21 июля – день Казанской иконы Божьей Матери. Планировался крестный ход верующих, и он состоится даже в том случае, если случится проливной дождь.

К зданию горсовета верующие стекались отовсюду: подъезжали к Кремлевской улице на общественном транспорте, шли пешком по булыжной мостовой с улицы Баумана, взбирались по лестничным пролетам с Миславского. Несмотря на рабочий день за каких-то пятнадцать минут перед помпезным желтым зданием с белыми колоннами собралось внушительное собрание. Некоторые верующие приходили со своими иконами, крестами. Несколько человек уже развернули плакаты, на которых крупными буквами было написано: «Исхаков, верни верующим Казанскую икону Божьей Матери», «Как долго нам ждать», «Восстановите верующим храм». Мероприятие не принимало форму активного протеста: верующие молча стояли с плакатами перед горсоветом и терпеливо выстаивали продолжительное время.

В зеленом платке с большими красными цветами, завязанном крупным узлом под круглым морщинистым подбородком, – Камиль Исхаков узнал пожилую женщину, одну из главных активисток крестного хода, живо общавшуюся с двумя молоденькими девушками. Звали эту женщину Серафима. Имя старинное. Церковное. Знакомое с детства. Так звали соседку, проживавшую в соседнем доме. Помнится, каждую Пасху тетя Серафима угощала крашеными яйцами. Другой его соседкой была Сарвара апа столь же преклонного возраста, как и Серафима. Обе женщины были закадычными подругами, а бодрости в них было столько, как если бы они не расставались с молодостью. Казалось, что они никогда не задумывались о смерти. Возможно, что так оно и было в действительности. Сейчас уже не спросишь… Прожили обе долго, вот только счастливо ли? Покидали старушки белый свет очень неохотно, когда им обеим было крепко за девяносто, намного пережив мужей, подруг и даже собственных детей. Ушли как-то разом, будто бы сговорившись. Вот только похоронили их на разных кладбищах: тетю Серафиму на православном Арском, а Сарвару апy на Татмазарках – старом мусульманском. Наверняка в вышине, где сейчас хороводят облака, они найдут способ, чтобы быть вместе и никогда больше не расставаться. Их давно нет, а вот пирожки с зеленым луком и вареными яйцами, которыми они угощали в детстве, запомнились на всю жизнь. Вот как оно бывает…

– Камиль Шамильевич, – вошел референт, – я хотел напомнить, вы сегодня участвуете в комиссии по тысячелетию Казани.

– Помню… Такое я забыть не могу, – повернулся Исхаков. – Какие-то новости касательно совещания имеются?

– Только что сообщили: представители из Москвы все-таки прибудут, из Российской академии.

– Очень хорошо… Будет, что нам обсуждать. Работу мы провели грандиозную. У нас немало аргументов и доказательств, что Казань – город с тысячелетней историей.

Референт неслышно прикрыл дверь.

Серафима продолжала говорить среди собравшихся перед зданием горсовета; на этот раз ее собеседником был невысокий крепкий мужчина, тоже из казанских православных активистов. Кряжистый, плечистый, с широкой русой бородой, выглядевший весьма представительно.

Верующие представляли собой организованную стоическую силу, прекрасно осознавали свои действия и знали, чего им следует требовать от властей. Обычно крестный ход начинался молчаливым протестом с плакатами, так будет и на этот раз.

Подкараулив как-то Исхакова в холле горсовета, Серафима сказала:

– Вы знаете, я много о вас слышала, вы хороший человек. Постройте нам храм и верните в Казань икону Божьей Матери.

– Как же я вам верну эту икону, если я даже не знаю, где она находится. А потом с чего вы взяли, что она цела? Ее ведь еще до революции украл какой-то ненормальный. Разрубил ее на куски и сжег!

Если вы отказываетесь это сделать, так мы придем к зданию горсовета завтра и послезавтра… Мы будем приходить каждый день, до тех самых пор, пока не будет принято верное решение. А потом, икона не сгорела, я это чувствую, – убежденно проговорила женщина. – Такая икона просто не может сгореть. Этой иконе молились мои бабушка с дедушкой, мои матушка с батюшкой, и я хочу, чтобы мои внуки и правнуки приходили к ней и тоже молились.

– Обещаю вам, я сделаю все возможное, чтобы разыскать икону и вернуть ее в Казань.

– Дай Бог вам здоровья, а мы будем молиться, чтобы у вас все получилось.

Вблизи Серафима выглядела даже моложе своих лет: кожа на лице оставалась гладкой, на щеках легкий румянец, а по-девичьи озорные глаза позволяли скинуть ей по крайней мере еще лет двадцать.

– Если у меня получится вернуть икону, то я вам сообщу об этом лично.

В небе громыхнула канонада. Из туч, сделавшихся чернильными, заколотил густой тяжелый дождь, стремившийся расколотить мостовую на куски. Собравшиеся будто бы пытались бросить вызов небу, не спешили расходиться, – развернув плакаты под окнами горсовета, продолжали выстаивать в твердой уверенности, что написанное прочитают те, кому следует. Небо, пребывая в скверном настроении, все более серчало, и длинные струи дождя частыми стрелами резали пространство, били по спинам и лицам собравшихся. Потоки воды со шлепками разбивались о серый асфальт, собирались в огромные лужа.

Громоотвод, торчавший на жестяной крыше тонким черным кривым пальцем, мужественно принимал на себя сложенные в зигзаги разряды молний.

Постояв еще некоторое время, очевидно, осознав, что тягаться с непогодой бессмысленно, активисты свернули плакаты и спрятались небольшими группами под козырьки подъездов. Никто не уходил, все терпеливо пережидали непогоду. А когда ожидание затянулось, невзирая на дождь, подтянулись к Спасской башне Кремля.

Некоторое время верующие стояли, сгрудившись, получая от дождя несправедливые побои. Среди собравшихся Камиль Исхаков рассмотрел трех священнослужителей из Петропавловского собора. Пренебрегая обрушившимся ливнем, священники о чем-то переговаривались, а потом один из них вытащил из сумки икону и, прижав ее к груди, неторопливым шагом направился по булыжной мостовой, увлекая за собой собравшихся. Крестный ход вытянулся в длинную людскую ленту, плавно изогнувшуюся, и медленно зашагал под стены Кремля.

До начала совещания оставалось около часа. Нужно успеть.

Дождь иссяк, оставив после себя мокрый асфальт и ручьи, сбегающие в водостоки. Воздух был сырой. Непогода грозила затянуться. Порывистый ветер пьяно бился во все стороны, норовил надавать подзатыльников. Распахнув дверцу автомобиля, Камиль Исхаков нырнул в кожаное нагретое нутро автомобиля.

– Куда едем, Камиль Шамильевич? – бодро спросил водитель. – На совещание или в академию?

– У меня еще есть немного времени… Знаешь что, давай заедем на Подлужную⁹ к Макарию. Дорогу не забыл?

– Не забыл, – подтвердил водитель.

Отец Макарий проживал в небольшом деревянном пристрое, притулившемся боком к пятиэтажному зданию из красного кирпича. На улицу из горницы смотрело два небольших окошка, закрывавшихся зелеными ставнями. Выросшие сыновья успели обзавестись своими семьями и проживали за тысячи километров от родного дома: старший после службы на флоте осел во Владивостоке, а младший, оказавшись романтиком, окончил геологический факультет и работал где-то на прииске в Заполярье. Сам Макарий, проживший во флигеле едва ли не всю сознательную жизнь, покидать родной угол не собирался. Благо церковь Ярославских чудотворцев недалеко, – удивляя паству, отец Макарий добирался до церкви на велосипеде, и лишь глубокой зимой, когда досаждал мороз и выпавший снег становился непреодолимым, он запирал своего двухколесного коня в сарай и шел до службы пешком.

Съехали с горы, покатили по гладкой дороге вдоль Казанки.

Останови здесь, – показал Камиль Исхаков на деревянный пристрой.

Автомобиль прижался к обочине. Мягко хлопнула дверца. Председатель горсовета поймал удивленные взгляды проходивших: «Неужели это Исхаков?» Камиль Шамильевич поднялся на крыльцо по серым истертым ступеням и позвонил в такую же серую облупившуюся дверь, сделанную из толстых сосновых досок, побитую временем и непогодой. Вызывающе броско красным выступающим пятном из грубо струганного косяка торчала кнопка звонка, напоминая глаз какого-то доисторического чудовища, сурово посматривающего на каждого входящего.

Узкие ступеньки на крыльце охотно отозвались на тяжесть – издали протяжный звук переполошенной птицы, предупреждавшей о появлении нежданного гостя. Похоже, что звонок в этом доме излишен.

Надавив на красную кнопку, провалившуюся куда-то в сердцевину косяка, Исхаков услышал, как где-то в глубине квартиры радостно раздалась переливчатая соловьиная трель.

После недолгого ожидания дверь открыл отец Макарий (в миру просто Макар), одетый во все домашнее: ступни спрятались в стоптанные тапочки без задников; крепкое сухощавое тело укрывала просторная длинная фланелевая рубашка, застегнутая навыпуск. В его внешности не было ничего такого, что могло бы указывать на духовный сан. Обыкновенный жилистый дядька, каковых в городе многие тысячи. Но Камиль Исхаков знал: стоит только Макару облачиться в рясу, преобразится не только его внешний вид – предстанет совсем другой человек – духовный.

– Проходи, Камиль, – широко распахнул дверь хозяин квартиры перед гостем.

Градоначальник вошел в обыкновенную небольшую квартиру со старой мебелью, расставленной по углам; в самом центре громоздкий старомодный стол с резными толстыми ножками. На комоде, стоявшем на восточной стороне, рядком выстроилось несколько икон, среди которых центральное место занимали «Спаситель» и «Богородица»; немного в сторонке тлела горящая лампадка; над дверью висела икона «Покров Пресвятой Богородицы».

Встретились обыкновенно, как если бы расстались вчера. В действительности прошло полгода. О том, что встреча была приятна обоим, свидетельствовало крепкое мужское рукопожатие.

– Чаю будешь? – предложил хозяин.

– Не откажусь… Только я ненадолго. Скоро вот доклады начнутся, посвященные тысячелетию Казани, я должен быть там, но все-таки решил ненадолго к тебе заглянуть.

– Такое мероприятие пропустить ты не должен. Ценю, – сдержанно произнес Макар, поставив на плиту пузатый эмалированный чайник с облупившейся по бокам краской. Нагреваясь, чайник по-деловому зашумел.

– Посоветоваться с тобой хочу как с человеком духовным.

– Выкладывай, Камиль, что у тебя там наболело?

– Сегодня мимо администрации крестный ход проходил…

– А чему ты удивляешься? – слегка пожал плечами отец Макарий. – Сегодня православный праздник, двадцать первое июля, посвящен он Явлению Казанской иконы Божьей Матери. Ведь не первый год крестный ход под Кремлем проходит.

– С девяносто третьего…

– Видишь, прошло уже семь лет. Не дают тебе расслабляться.

Шумно и громко, как пароход на полноводной реке, засвистел чайник. Хозяин снял его с плиты и разлил кипяток по чашкам.

– Работа такая. Но я не о том. Для людей стараюсь. Это я тебе без пафоса говорю, как есть… Делаю все возможное, чтобы город удобный был, чтобы в нем людям жилось лучше… Знаешь, что я хотел тебе сказать, мне вчера Казанская икона Божьей Матери приснилась, – признался Исхаков, в упор посмотрев на друга.

Священник улыбнулся:

– Это как Матроне, что ли?

– Ну почему как Матроне? Просто приснилась, и все тут. Даже не знаю, с чем это связано. Может, с предстоящим крестным ходом как-то связано, думал об этом накануне очень много. Может, еще отчего-то…

– Ас чего ты решил, что была именно эта икона?

– Я как-то сразу понял, что это именно она! Сон у меня короткий был, целую ночь промучился, никак уснуть не мог, посмотрел на часы, только пятнадцать минут и спал. Ну не берет меня сон, хоть ты тресни! А следующий день обещал непростым быть, очень много важных встреч запланировано. И вот за этот короткий сон увидел Казанскую икону в красках, как если бы все наяву было. После этого я как-то немного поворочался и потом все же уснул. Медики говорят, что короткий сон забывается сразу, что ничего потом не помнишь, а у меня по-другому произошло. Помню его во всех мельчайших подробностях, даже припомнился разговор, который у меня с ней состоялся… Как проснулся, не удержался, в справочники полез, чтобы убедиться – Казанскую икону я видел или какую-то другую. Полистал книжку, вижу, что она самая. Богородица держит на левой руке Христа, а сама немного к его голове склонилась. А правой рукой Христос двуперстием благословляет. Ты мне можешь не поверить, но у меня мурашки по коже пробежали, когда я все это увидел. Целый день сам не свой хожу.

– И о чем ты с ней разговаривал?

– Она мне сказала: «Верни меня на место».

– А что же ты ей ответил?

– Сказал, что мне будет трудно такое сделать.

– Такое не снится случайно, и приходят не к каждому человеку, – серьезно отнесся к сказанному Макар. – Возможно, что Бог тебе какой-то знак подает. Я бы на твоем месте крепко призадумался.

– И что, по-твоему, сон может означать?

Священник положил малиновое варенье в небольшую миску, свежее, дышащее ароматом. Камиль Шамильевич поддел мельхиоровой ложечкой небольшую ягоду. Попробовал.

– Ты должен привезти эту икону в храм, – спокойно рассудил священник.

– И ты туда же! – невольно воскликнул Исхаков. Ягода показалась с горчинкой. – Вы как будто бы сговорились все! Верующие меня атакуют с этой иконой, теперь ты! Вот только где ее взять? Она же не в магазине продается.

– Считай, что это твоя судьба. Так тебе предначертано, – просто объяснил Макар. – А если ты попытаешься свернуть с Богом указанного пути, тебя ожидают большие испытания. Чем быстрее ты исполнишь свою миссию, тем благополучнее сложится твоя судьба. Ты даже не представляешь, сколько людей хотели бы иметь такое предназначение, но Бог выбрал тебя.

– Моя судьба – помогать людям, обустраивать город, возводить мосты, прокладывать дороги, строить дома. А возвращать иконы – это не по моей части! – запротестовал Камиль Шамильевич.

– Вот послушай меня, Камиль, а если ты привезешь для верующих икону, разве это не помощь твоему родному городу?

– Но как я могу? Почему именно я?

– Я не могу судить о Промысле Бога… Мы видим только крохотную частичку из общей картины, задуманной Создателем, а потому мы часто не понимаем его решений. Но думаю, выбор пал на тебя потому, что ты не свернешь с предназначенного пути… Когда Бог велел Моисею вести израильтян через пустыню, то пророк спросил у него: «Почему именно я? Ведь я же старый, слабый, немощный». А Бог ему объяснил: выбрали – должен вести. Возможно, что это дело будет главным в твоей жизни. Ты же не знаешь, как будут оценивать твой труд потомки лет через пятьдесят, через сто… То, что нам порой кажется очень значительным и важным, со временем превращается в ничтожное. И очень часто бывает наоборот: что нам кажется маленьким, со временем приобретает большие размеры.

– На такое дело у меня нет прав, я ведь не христианин и не мусульманин, я вообще атеист!

– Пойми, Камиль, это не имеет значения, атеист ты или верующий. Бог послал тебе испытания, и ты должен пройти их до конца и преодолеть все препятствия на пути к достижению цели.

– А если я не захочу.

– По-другому у тебя не получится… У тебя просто нет выбора, ты не можешь поступить иначе, Бог выбрал тебя из множества людей, и ты должен привезти икону.

– Макар, ну ты мне тут такое наговорил, – озадаченно покачал головой Камиль Исхаков. – Как мне теперь жить с этим? Я к тебе пришел как к другу юности, чтобы поддержку какую-то получить, чтобы ты душу мне облегчил, а ты на меня еще больший груз взваливаешь.

– Это твой груз и ничей больше, тебе его и нести. Ты приглядись к себе, вспомни себя молодого. Ничего не происходит просто так в этом мире. Наверняка в твоей жизни были какие-то ранние знаки, на которые ты не обратил внимания, но которые вывели тебя на эту дорогу. Большое видится на расстоянье, то, что раньше тебе казалось незначительным, сейчас может показаться объемным. Такие сны не приходят просто так.

Камиль Исхаков глубоко вздохнул:

– Привалило… Как говорится, жил не тужил, и тут на тебе – получай, Камиль! Мне надо все как следует обдумать, прежде чем что-то решить. Ладно, разберемся… Как-то я все о себе да о себе, а сам-то как поживаешь? Не так уж и часто мы с тобой встречаемся в последнее время. После окончания техникума виделись чаще.

Священник пожал плечами.

– Просто мы немного повзрослели. У каждого свои дела, проблемы. А жизнь моя, милостью Божьей, идет прежним руслом. Как хозяйка… ушла, – подобрал Макар подходящее слово для супруги, скончавшейся шесть лет назад, – довольствуюсь малым. Мне ведь много и не нужно. Как могу помогаю сыновьям, а как дальше сложится, будет видно.

Священник Макарий не был похож ни на одного из его друзей. О каждом предмете он имел собственное суждение, нередко противоречащее общему мнению, но очень часто именно его оценка бывала верной. Общаться с ним было интересно. А потом, где еще отыщешь человека, который в десятилетнем возрасте мечтал стать монахом. Одних тянет в космос, другие хотят стать учеными, третьи мечтают странствовать, а вот его (поди ж ты!) в церковь потянуло. И эта мечта выкристаллизовывалась в самое атеистическое время, когда одно упоминание о церкви вызывало антипатию. Вдвойне удивительно, что никто из его родственников никогда не был священнослужителем и даже особо богомольным: сплошь комсомольцы и члены партии. Вот разве что бабка не забывала креститься на всякий крест. Возможно, ему удалось бы осуществить свою мечту и стать чернецом¹⁰, вот только на его юношеском пути возникло кареглазое чудо по имени Валерия. Своих взглядов Макар не поменял, вот только после окончания семинарии решил стать иереем – белым священником¹¹. Когда его спрашивали: «Почему поменял свои планы?», он только улыбался и говорил: «Ведь кто-то же должен и детей рожать».

Судя по писку и веселому смеху, что стали раздаваться в его жилище через год после женитьбы, становилось понятно, что сие занятие у него продвигается успешным образом.

С уходом суженой Макар крепко загрустил, но старался виду не подавать, осознавая, что впадать в уныние – один из смертных грехов.

– А ты ведь меня мог и не застать, – неожиданно проговорил Макар.

– Отчего так? – удивился Камиль. – У тебя сегодня в церкви служба?

– Не совсем… Я ведь собрался постриг принимать. Уже и с архиереем о своем решении переговорил. Он был не против, дал мне свое благословение.

– Очень неожиданно. И куда ты отправляешься?

– В Раифский монастырь, думаю, что там я сейчас буду полезнее всего… А потом и природа там красивая: вокруг лес, тишина, озеро. То, что мне сейчас так необходимо, – очень серьезно добавил Макар.

– Если ты так решил…

Неожиданно широко улыбнувшись, Макар спросил:

– Будешь там навещать своего друга?

– Буду. Нам всегда есть о чем поговорить…