Читать книгу: «Хроники Ветра: Тот, кто сметает имена»

Пролог: «Письмо с глазом»

Дождь шёл третий день. Не московский – тот, что стучит по крыше и уходит, оставив лужи и запах бензина. Нет. Это был дождь-забвение: тихий, серый, как будто небо решило стереть город с лица земли, но не торопилось.

Марк Ветров сидел на перевёрнутом ящике из-под патронов (советских, 1978 года – хороший год для железа, плохой для людей) и курил сигарету, которую не зажигал. Просто держал между пальцами, как талисман. В гараже пахло машинным маслом, сушёной полынью и чем-то старым – возможно, надеждой. Или её прахом.

На верстаке перед ним лежало письмо.

Конверт – плотная бумага, желтоватая, будто вынутая из-под пресса вместе с воспоминаниями. Ни штемпеля, ни адреса отправителя. Только восковая печать посередине: глаз. Не злой, не доброжелательный – наблюдающий. Зрачок – крошечная точка сажи.

Марк не торопился. Он знал: если письмо пришло – значит, уже поздно не ехать.

Он провёл ногтем по краю конверта. Воск хрустнул, как лёд на болоте в марте. Внутри – один лист. Текст написан чёрнилами, которые, кажется, впитали свет, а не отражали его:

Он вышел из зеркала.

Дети остались.

Ты знаешь, что делать.

Не опоздай на этот раз.

Подписи не было. Не нужно. Мир знал его имя. Или думал, что знает.

Марк сложил письмо, сунул в карман куртки – той самой, что когда-то принадлежала человеку, который ещё верил в «справедливость». Потом встал, подошёл к дальнему углу гаража и стукнул три раза по приборной панели Москвича-2140.

Машина молочного цвета ответила тихим щёлк-щёлк – как будто проснулась после долгого сна. Не заводилась. Просто дала понять: готова.

Он открыл дверь, сел. Кожаное сиденье скрипнуло – не от износа, а от привычки. На пассажирском сиденье лежал блокнот в потрёпанной обложке и термос с чёрным чаем, перченным, как жизнь. В бардачке – соль, железный гвоздь, патрон «ТТ» (не для стрельбы – для веса), и кассета с надписью: «Kashmir – для дорог без конца».

Марк вставил кассету. Нажал «Play».

Сначала – шипение. Потом – гитара. Та самая, что звучит, как будто горы встают на дыбы.

И в этот момент, между первым аккордом и вторым, он услышал голос:

– Ты не можешь спасти всех, Ветер…

Он не обернулся. Не ответил. Просто завёл двигатель – с полоборота, как всегда, – и выехал из гаража в дождь.

За спиной остался город.

Впереди – дорога.

А в зеркале заднего вида – тень, которая не принадлежала ни ему, ни машине.

Но Марк Ветров не смотрел в зеркало.

Он смотрел вперёд.

Потому что ветер не оглядывается.

Глава 1: «Молочный призрак»

Дорога на Вологду умирала километр за километром.

Сначала исчезли фонари. Потом – указатели. Те, что остались, висели под странным углом, будто их кто-то перевернул, чтобы сбить с пути. Асфальт местами уходил под землю, как будто почва вдруг решила, что машины ей больше не нужны.

Марк ехал уже шесть часов. За окном – туман. Не тот, что стелется над рекой, а плотный, вязкий, будто сотканный из забытых слов и недоговорённостей. Он не рассеивался от фар. Напротив – впитывал их, оставляя Москвичу лишь узкий коридор света, как будто сама дорога дышала.

Радио молчало. Не потому что сломано – Марк его никогда не включал. Он знал: эфир в таких местах ловит не волны, а голоса тех, кто не дошёл. А он и так слишком много слышал.

Именно в этот момент он заметил.

Сначала – мельком. Потом – с уверенностью.

Тени от деревьев падали не туда.

Солнце (если его можно так назвать в этом сером полусвете) висело на западе. А тени… тянулись на восток. Против света. Против закона. Против реальности.

Марк сбавил скорость. Выключил музыку.

Тишина ударила, как ледяная вода.

Он вытащил из кармана кусок железного гвоздя, подержал в ладони. Гвоздь потемнел – не от грязи, а от страха. Железо чувствовало разлом раньше, чем человек.

– Ну что ж, – сказал он тихо, – кто-то опять открыл дверь.

Москвич, будто услышав, мягко свернул с трассы на узкую грунтовку. Дорога вела в лес. Следов шин небыло. Только две колеи, будто вырезанные в тумане.

Через двадцать минут – посёлок.

Название на въезде было стёрто. Осталась только буква «Л» и трещина по дереву. Но Марк знал: Лесное. Или то, что от него осталось.

Он остановился у первого дома. Дверь приоткрыта. На крыльце – чашка с остывшим чаем. Рядом – тапок. Второго нет.

Из окна – никто не смотрел. Но Марк чувствовал: его ждали.

Он обошёл улицу. Пусто. Ни лая собак, ни ворон, ни даже ветра. Только тишина, настолько глубокая, что в ней слышно, как бьётся собственное сердце.

Во втором доме – обед на столе. Суп в тарелке. Хлеб. Вилка воткнута в кусок картошки.

В гараже – «Запорожец» с работающим двигателем, но без ключей в замке.

Во дворе – детский велосипед, лежащий на боку. Колесо ещё крутилось. Медленно. Слишком медленно.

Марк достал блокнот. Записал:

Все исчезли одновременно. Не бежали. Не сопротивлялись. Просто… перестали быть.

Он вернулся к машине, чтобы взять соль и фонарь. И в этот момент – увидел её.

Девочка. Лет семи-восьми. Стояла у колодца в конце улицы. В руках – кукла из соломы и тряпок, с угольками вместо глаз. На ней – платье, которое явно шили не в этом веке.

Она смотрела прямо на него. Не испуганно. Не с надеждой.

Как судья.

Марк медленно подошёл. Остановился в трёх шагах.

– Кто ты? – спросил он.

Девочка склонила голову. Потом произнесла – чётко, без акцента, но на языке, которого не должно быть в устах ребёнка:

– Аз есмь оставлена. Ты ли еси Вѣтръ, иже грядет от края?

Марк замер.

Старославянский. Язык молитв, заклинаний и последних слов тех, кто знал слишком много.

Он не ответил сразу. Потому что знал: каждое слово здесь – шаг по льду.

– Я Марк, – сказал он наконец. – А ты?

Девочка подняла куклу. Указала ею на небо – туда, где солнца не было.

– Аз – та, иже видит, как Отьма дышет в зерцалах. Прииди, Вѣтръ. Время сметать.

И в этот момент, в доме за их спинами, все зеркала одновременно треснули.

Марк не обернулся.

Он только достал из кармана горсть соли – и начал сыпать круг вокруг них обоих.

Потому что теперь он знал:

Он опоздал.

Но, возможно, ещё не всё потеряно.