Весна. Мутноватые воды Амура беззастенчиво залили невысокие берега, вплотную подошли к каменной стене набережной и тихо шумели, неся на гребнях волн белые завиточки. Дождь бил по палубе пограничного катера, стоящего посреди Амура, крупными прозрачными каплями и, разбиваясь, разлетался мелкими крупинками по сторонам. Грозные, чёрно-бурые пузатые тучи медленно ползли на восток, сопровождаемые отчаянными криками чаек, планирующими над неспокойной поверхностью реки.

Маканин выглянул из ходовой рубки и, вытаращив пустынные голубые глаза, чему-то заулыбался, но ветер шлепнул в лицо мокрую оплеуху, и радостная улыбка вмиг исчезла. Он устало захлопнул переборку и опустился на корточки, крепко сжимая в руке изодранную палубную ветошь. Немного подумав и поковыряв рукой в носу, швырнул ветошь в сторону и, несмотря на грязь, разведенную им, уселся прямо на палубу.

Прошло полгода с тех пор, когда Маканин впервые надел морскую форму, украсив бескозырку ленточкой с золотыми буквами «Морчасти погранвойск». Прошло, словно и не было этих месяцев вовсе. Сплошные приборки, тычки, подзатыльники, ночные ленчи «годков» и кумарный сон в новостях политики под мирное вещание замполита.

Всё это захлестнуло собой некогда красочную жизнь Маканина на гражданке. Своими любовными похождениями и участием в различных пьяных драках он часто хвастался среди парней. Кто слушал, а кто и не слушал, но никто и никогда всерьёз его повествований не принимал. Друзей у него не было ни там, ни здесь. Девушка, которая ему нравилась, совсем не обращала на него внимания. Отец беспросветно пьет. Мать ещё с двумя детьми с трудом сводит концы с концами. В частых письмах к сыну мать плачет, пьяница – отец каждый день избивает её до смерти, и она уже не знает, что делать. Всё чаще стала писать о том, чтобы скорее возвращался домой и защитил её от озверевшего отца. Но рапорты Маканина беспощадно рвались пополам и неминуемо оказывались в мусорном ящике.

Хмурый, с квадратной головой, вечно небритый, с грязной шеей и невинными пустыми голубыми глазами, Маканин ненавидел службу. И в разговорах среди друзей открыто говорил, что если случится война или что-то в этом роде, он бросит всё и смотается домой, прихватив на всякий случай оружие. Да только никто не верил его серьёзным заклинаниям.

– Алё! Родной! – услышал Маканин голос годка Максима Градаша, высунувшегося наполовину из люка радиорубки. – Что застыл?

Застигнутый врасплох, Маканин спешно пошарил вокруг себя в поисках ветоши и тупо уставился на годка. Градаш зло взглянул в бездонные голубые глаза и сплюнул.

– Резче сокращайся!

Люк гулко стукнул, закрывшись и оставив растерянного Маканина одного. Тот пришёл в себя, поковырял задумчиво в носу и, не спеша, затёр палубу.

Дождь лил как из ведра. Годки спят. Больше работы пока не было, и Маканин, растянув на лице квадратную улыбку, лёг в ходовой рубке прямо на палубу, неудобно упершись ногами в прибор, а затылком в стойку вертикального трапа, и уснул. Дождь утих, когда тёмная пелена ночи уже окутала катер, и в наступившей тишине было отчётливо слышно одинокое падение невысохших капель.

Удар пришёлся в лицо, голова отпружинила от ботинка, словно боксёрская груша, и ударилась затылком о прибор. Испуганный, ничего не понимающий, Маканин подскочил с места, цепляясь и ударяясь обо всё подряд, дико махая руками.

Соич, его командир отделения, брезгливо сжал скулу Маканина и зло прошипел:

– Бери Зуя и резче картошку чистить. Всосал?

– Ага, – с мутным, невидящим взором ответил тот, пытаясь понять смысл

сказанного.

– Пожаришь. Во второй кубрик принесёшь. – Соич отпустил его и исчез в

тёмном проёме открытой переборки.

Маканин сел на ступеньку трапа, с усилием протер заспанные глаза, поковырял в носу, сладко потянулся и, жестко выругавшись, побрёл на камбуз. Зуйков уже орудовал острым длинным ножом, отстёгивая толстые картофельные очистки.

Маканин остановился возле люка во второй кубрик, чтобы перевести дыхание, а затем, громко крикнув «Добро?», молча влез в проём.

– О-о-о, – одобрительно зашумели голоса. – Шаришь!

Маканин квадратно улыбнулся, умчался за вилками и хлебом. Доставив всё, получил новое указание. Найти сигарету, ещё и с фильтром.

«Где же я её найду? – думал Маканин. – Ведь, считай, все спят вповал.

Градаш не курит. У Зуя и Макрашова нету. Баграмов? Нет. Ни за что».

Маканя, – вдруг услышал он, – Маканя!

Не помня себя, оказался у люка второго кубрика, откуда уже тянуло спиртом. Сердце бешено колотилось в предчувствии расправы, и мысли, словно блохи, прыгали одна на другую. Квадратное лицо в ожидании худшего вытянулось в прямоугольное, выразив испуг и ожидание самого страшного.

Маканя!

– Я, – пробурчал Маканин, просунув голову.

– Залазь.

Трясущийся Маканин спустился в кубрик и замер в позе лакея.

– Сигарету нашёл? – сильно икнув, рявкнул Эльхан.

Миранов, маленький, много строящий из себя азербайджанец, нервно сжав кулаки, от вида которых Маканин слегка отшатнулся, выпучил и без того большие глаза.

– Погоди, – остановил его могучий Есин и вышел из-за стола.

Не спеша, он сделал два шага к бледному и испуганному Маканину.

– А ты что сегодня в рубке кипел? А? Чо, мало спишь, что ли? – Есин дыхнул на него перегаром, от которого тот часто заморгал, но отвернуться не

посмел.

– Чо молчишь? – угрожающе надвинулся годок.

– Я, я, я не спал, – растерянно пробормотал Маканя, глядя в мутные глаза годка. И тут мощный удар в челюсть отбросил его к переборке.

– Ты мне будешь ещё по ушам ездить?

Маканин не считал удары и даже не старался прикрыться. Слёзы раздирали душу и душили. От одного сознания того, что он против них бессилен, повергало его в состояние депрессии. «Сволочи, гады, подонки – ненавижу».

Уставший и тяжело дышащий Есин вытер полотенцем мощные окровавленные кулаки и поднял с палубы Маканина. Кровь струилась из носа и нижней губы, собираясь на подбородке, а потом небольшими каплями падала вниз. Правая сторона носа сильно опухла, а у левого глаза расплылся чёрный фингал.

– Иди умойся, – бросил кто-то из сидящих за столом.

– Потом с сигаретой придёшь, – бросил вдогонку Миранов, вытаращив глаза до предела.

Бледный, окровавленный и трясущийся Маканин, с трудом вылез на верхнюю палубу и поплёлся в нос катера. И здесь, присев на барбет пушки, заплакал.

Он вспомнил дом, маму, её письма и слёзы. Вспомнил девушку, запах волос, вкус губ и ему захотелось уйти отсюда, от злого мира, и оказаться дома.

Он резко встал, расправил плечи и представил, что произойдёт, если его не будет, если он исчезнет. На катере начнётся переполох. Офицер забегает, хватаясь за голову, не подозревая о том, сто случилось в кубрике. Годки будут искать способы оправдания, и метаться по всему катеру, ища его во всех углах.

Маканин улыбнулся своей квадратной улыбкой. «А если я переплыву Амур, ведь тут же не больше 100 метров».

И, подталкиваемый сладкими грезами, Маканин нырнул в холодную воду. Сильно размахивая руками, поплыл к берегу. Мощный поток сразу же отнёс его далеко от катера. Маканин плыл с лихорадочной мыслью в разгорячённом мозгу: «Домой!».

Вот уже и берег недалеко. Даже слышно, как бьётся волна о набережную. И вдруг он почувствовал, что силы начинают оставлять его, а леденящий холод всё более настойчиво проникает во все мышцы, сковывая движения. И вот, наконец, он понял, что один выбраться уже не сможет. Он хотел закричать, но голос пропал, сдавленный холодной спазмой.

– Мама! – прошептал Маканин, сделав последний взмах рукой и навсегда исчезнув в бурлящей холодной воде пограничной реки.

А Амур всё так же, как и раньше, бился в каменную грудь набережной и тихо шумел, неся на гребнях весенних волн небольшие белые завиточки…

За желтой полосой тумана

Катера медленно ползли друг за другом. Мутноватая амурская вода, с желтым глинистым оттенком, белой пеной вскипала за их кормой, образовывая небольшие буруны, расходившиеся к затопленным берегам. Вдали, по курсу, в солнечных лучах, сверкали белые створы с черной вертикальной полосой посередине, а слева алел, излучая ярко-красные тона, покачивающийся буй.

Август не радовал своей теплой погодой, но сегодня – исключение. Светло-голубое небо, раскаленное солнцем, было похоже на огромное зеркало, отражающее на землю лучи, посланные ему светилом. Те, весело играя, прыгали по неприветливой темной броне артиллерийских установок, с любопытством заглядывая в жерла застывших стволов.

Слева была советская территория, справа – китайская. Члены экипажа находились на своих боевых постах.

На ГКП ведомого катера царил полумрак. Сквозь маленькие щелки броняшек, закрывающих стекла, солнце с трудом проникало внутрь.

Командир катера, старший лейтенант Извицкий, и замполит дивизиона, капитан-лейтенант Петр Буратинов, с ощущением чего-то страшного, неизбежного, застыли у этих щелочек, внимательно разглядывая китайский берег. Радиометрист не отрывался взглядом от локатора. Боцман настороженно держал штурвал.

– Петр Алексеевич. Может, объявим боевую тревогу? – не выдержал Извицкий.

– Но ведь приказа не было, – пожал плечами замполит.

– Так и связи нет. Я связывался с радиорубкой. В эфире полная тишина. «Волжанка» не отвечает. Сигнальщик с мостика докладывает, что на его запросы тоже ответов нет. Может, что-нибудь случилось?

– Не знаю, Сергей Николаевич, здесь командир ты, тебе и решать.

– ГКП, это мостик…

– Слушаю, мостик.

– Товарищ командир, впереди слева по борту – туман.

– Какой туман?

– Какой-то сиренево-желтый.

– Сиренево-желтый?

– Так точно.

Извицкий вдруг включил внутреннюю корабельную связь:

– Внимание! Химическая тревога! Химическая тревога! Я повторяю, химическая тревога! Это не учение! Всем надеть защитные химкомплекты! Химическая тревога! Личному составу получить боевое оружие. Сбор через пять минут у арсенала. Мичману Булавину выдать оружие.

Все вокруг забегало, зашевелилось. Один боцман лишь надел противогаз и ждал подмены – штурвал бросать было нельзя – проходили узкое место реки.

– Мостик – ГКП, доложить обстановку, – руки командира слегка тряслись, но голос оставался твердым.

– Входим в туман. «Волжанка» исчезла из вида.

– Ясно. Радиометрист, Манов, Эдик, «Волжанку» на локаторе наблюдаешь?

– Никак нет. Чисто.

– То есть как чисто? – опешил командир.

– Чисто, – Манов пожал плечами.

Замполит и Извицкий переглянулись.

– Радиорубка, Чудов, связь с «Волжанкой», срочно! Делайте, что хотите. Радиометрист, глаз не отрывать от экрана. ЦПУ, малый вперед!

– Товарищ командир… – Манов удивленно смотрел на локатор.

– Слушаю, Эдик.

– Смотрите.

Замполит и Извицкий уставились на экран.

– Черт возьми, что это такое? – голос Буратинова задрожал.

– ЦПУ – стоп машина! Полный назад! Делаем оборот.

– Нельзя, командир.

– Надо, боцман, надо. Мостик! Мостик! Рымарев! Мостик! – мостик не отвечал. – Радиорубка!

– Есть радиорубка!

– Связь с мостиком восстановить!

– Есть!

– Петр Алексеевич, помогите боцману, если что.

– Хорошо, Сергей Николаевич.

– ГКП. Это – мостик.

– Слушаю, мостик.

– Это Чудов, Рымарева нигде нет.

– Понял тебя. Получи оружие и на свой пост.

– Есть.

Замполит и командир опять переглянулись.

– ГКП! Это мостик!

– Слушаю…

– Командир, зарево! О, боже!..

Командир очнулся. С трудом, поднявшись на ноги, вышел на верхнюю палубу. Тумана не было. Солнце ярко ударило в глаза. Прислонившись спиной к переборке, отдышался, пытаясь вспомнить, что же произошло. Но голова была словно залита свинцом. И вдруг он скорее ощутил, чем понял, – катер стоял на месте.

Извицкий выглянул за борт, желтая глинистая вода разбивалась о волнорез и пенилась. Катер стоял на якоре. И только сейчас командир окинул взглядом берег. Все вокруг дымилось. С той и другой стороны реки лежали искореженные пушки и человеческие тела, зияли воронки. Было совершенно ясно: здесь, совсем недавно, произошло сражение. Старший лейтенант бросился на ГКП.

– Боевая тревога! Боевая тревога! – раздалось по всему катеру.

Люди, словно очнувшись от спячки, приступали к выполнению своих обязанностей.

– Петр Алексеевич, живы?

– Похоже, – замполит еле приподнялся.

– Манов, замерить радиацию. Радиорубка! Связь с «Волжанкой». Срочно! Мостик! Мостик! – мостик не отвечал. – Радиорубка. Чудов вернулся?

– Никак нет, товарищ командир.

– ЦПУ, все живы?

– Так точно.

– Запустить двигатели. Сняться с якоря. Малый вперед.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Извицкому Манов. – Радиация в норме и, похоже, ее вообще не было.

– Экипаж, слушай мою команду. Защитные химкомплекты и противогазы снять. Отбой химической тревоги.

Катер медленно шел против течения. Знакомые места казались совершенно чуждыми. На выжженных и изрытых берегах лежали убитые.

– Что же это, Петр Алексеевич? Война?

Буратинов молчал, разглядывая округу. Он вдруг вспомнил рассказ отца, который 20 лет назад, будучи командиром быстроходного катера, тоже попал в туман. А когда из него вышел, то оказался в 1945 году и подвергся бомбардировке с суши и с воздуха. Где-то в архивах КГБ пылятся данные об этом случае. В живых осталось только трое. Причем никто из них не помнит, как они оттуда выбрались.

– Сергей Николаевич, боюсь говорить, но, похоже, мы угодили в другое время.

– Или измерение…

– Что вы хотите этим сказать?

– Надо подойти к берегу, послать разведку вон в ту деревушку. Иначе, без информации, мы как без рук, – Извицкий тяжело вздохнул. – Тебе идти, боцман. Возьми Ишматова, Кошкина и Мухмадова. Документы сдать. В перестрелку по возможности не вступать. Чуть что, сразу на катер. Постарайся узнать как можно больше. Сам понимаешь ситуацию.

Старший мичман Гордиенко тревожно поглаживал усы.

– Сделаем, Сергей Николаевич.

Катер уткнулся в илистый берег, и разведка исчезла в кустах ивняка. Больше их никто не видел.

Довольно долго катер стоял на рейде. Извицкий ждал. Весь экипаж находился в постоянном напряжении. Спали и питались на своих боевых постах. Командир и замполит ломали голову над странной загадкой. Уже шесть человек пропало без вести, а ясности в происходящем не было.

– Вздремни, Сергей Николаевич, а то кто его знает, что будет через час. Командир должен иметь светлую голову. Отдыхай. Я подежурю.

– И то верно, – согласился Извицкий и проверил обойму пистолета.

Ночь стояла тихая. Огромная луна висела над самым горизонтом, пролагая по амурским волнам светло-желтую дорожку. Замполит долго сидел и смотрел на звездное небо и на черные очертания берега. Он вспомнил жену, детей, родную деревню, старушку-мать. Вся жизнь прошла перед глазами, и вот начало светать. Одинокий хлопок взрезал амурскую тишину. Вахтенный матрос сыграл боевую тревогу. Замполит лежал на ГКП с открытыми глазами и красной дыркой во лбу.

– ГКП, – 4 пост. По правому борту шлюпки с вооруженными людьми.

– Вижу, Сырцов, – Извицкий навел бинокуляр на шлюпки и оторопел. – Это же фашисты! Откуда они здесь? Мне что, это снится? Орудия к бою! Пост 4, твои справа от ГКП. Пост 2, твои слева. Посты 1, 3, 6 возьмите под наблюдение берег. Там, возможно спрятана артиллерия. Кульчев, бросай камбуз, теперь твое место за штурвалом, – Извицкий пытался сохранить шутливый тон. – Радиорубка. Что в эфире?

– Тишина, товарищ командир. Полная тишина.

– Продолжайте вызывать. Пост 2, пост 4 – огонь!

Два крупнокалиберных пулемета взрыли воду первой очередью, вторая буквально разорвала тела, и корпуса шлюпок на части, не разбирая, где плоть, где дерево. Нападавшие явно не ожидали такого жесткого отпора и повернули к берегу. Оттуда в свою очередь ударили пушки.

– Пост 1, 3, 6 – огонь! Уничтожить артиллерию!

Мощный залп 100-миллиметровой пушки и 140-миллиметровой установки заглушил все в округе. Берег поднялся вверх и рухнул вниз, поднимая пыль, брызги воды и дым. Минут пять продолжался обстрел. Когда все стихло, то на месте артиллерийских орудий дымилась груда перепаханной земли.

Извицкий обвел взглядом береговую линию. Бинокуляр выхватывал лишь мертвые тела и исковерканные орудия. Тишина совершенно не вязалась с развивающимися событиями.

– По местам стоять! С якоря сниматься! Малый вперед! Доложить о потерях и повреждениях катера.

– Товарищ командир, докладывает командир БЧ-2 мичман Булавин. Потеря одна – уничтожен пост 6, гранатометчик Шмаков убит. Серьезных повреждений катера не обнаружено.

– ГКП, – ЦПУ. Докладывает командир БЧ-5 мичман Бульченюк. Потерь среди личного состава нет, серьезных повреждений нет. Вышел из строя основной генератор, перешли на запасной.

– Понял вас. Радиорубка, что нового?

– Товарищ командир, чертовщина какая-то, мы не успеваем перехватывать различные сообщения, но расшифровать их практически невозможно.

– Товарищ старший лейтенант, смотрите, – Манов отодвинулся от локатора. – Десять точек движутся к катеру, но на поверхности реки их не видно. Водолазы?

– Боевое отделение к бою, справа по борту десять диверсантов. Задача – всех уничтожить!

– ГКП, – пост 4, справа по носу танки!

– Пост 3, 5, 1, к бою! Огонь!

Выстрелы раздались одновременно с обеих сторон. Одни снаряды рвали и метали берег, другие броню катера. Вокруг пахло паленым человеческим мясом и железом. Свист, вой, скрежет закладывали уши.

– Кульчев, лево руля. ЦПУ, самый полный вперед!

В это время на шкафуте правого борта шла рукопашная. Мичман Булавин – бывший морской пехотинец, был тяжело ранен. Боевое отделение из пяти человек перестало существовать. Один из диверсантов прорвался на ГКП. Извицкий среагировал мгновенно, выстрелы прозвучали в одно время. Оба были ранены.

Манов первым делом выбил из рук нападавшего пистолет, затем перевязал командиру плечо. Пуля прошла навылет.

– Эдик, допроси, если он в сознании. А нет, – за борт его. Как там обстановка?

– Неважная, – Кульчев держался за голову, из-под пальцев сочилась кровь. – Но, кажется, есть серьезные повреждения.

В это время на мостике разорвался снаряд. Катер сильно тряхнуло.

– Пост 4, пост 4, – Извицкий с надеждой взглянул на Манова, тот только покачал головой.

– Товарищ командир, – на ГКП поднялся старшина 1 статьи Шаванов, правая рука была перебинтована, левой не хватало по локоть. – Товарищ командир, насколько я помню, мы попали в какой-то туман и оказались здесь. Так может, вернемся в него и выйдем назад? Ведь в фантастике так.

– Если мы в прошлом или в параллельном мире, то мы должны выйти обратно. Ну, что, рискнем подставить противнику борт?

Извицкий вдруг повеселел:

– Внимание, делаем оборот на 180 градусов, идем по течению вниз, к туману.

Маневр удался. Теперь на выстрелы врага отвечала лишь реактивная установка на корме катера. Это было чудо: выйти из-под плотного танкового и артиллерийского огня без пробоин. Похоже, удача сопутствовала морякам.

– ЦПУ, как с горючим?

– Хватит часа на четыре.

– Цвейба? А где Бульченюк?

– Все погибли, я один. Я справлюсь, командир.

– Булавин! Мичману Булавину прибыть на ГКП, – Извицкий как-то неожиданно для себя растерялся.

– Булавин убит. Докладывает глав старшина Жуков. Реактивная установка, пушка и один пулемет еще в строю. Личного состава осталось пять человек.

– Радиорубка.

– Есть радиорубка! – голос радиста был странным, необычным. – Нас осталось двое. Связи нет. Уничтожаем секретную аппаратуру. Перекосило переборку, так что выйти не можем. Требуется помощь. Пробоину заделали, но где-то протекает еще. Попробуем найти.

– Манов, возьми кого-нибудь, попытайтесь помочь вскрыть переборку и устранить течь. Жуков, отошли одного на мостик, на сигнальную вахту, желательно глазастого.

Катер натужено гудел, но благодаря сильному течению реки быстро шел к низовью.

Спустя час или два на ГКП раздался голос сигнальщика:

– Вижу туман!

Извицкий вздрогнул и медленно опустился в кресло. Взгляд скользнул по телу замполита, затем по обгоревшим и изрытым берегам своего и в тоже время чужого Амура.

– Командир! Впереди заслон из танков!

– Спокойно, мостик. Сколько их?

– Шесть стоят в ряд, по отмели, перед самым туманом.

– Боевая тревога! Орудия к бою! Цвейба, самый полный вперед! Манов, возьми себя в руки, радисты погибли, как герои. К сожалению, мы ничего для них не смогли сделать. Сигнальщик, на свой боевой пост бегом! Внимание! Тоо-всь! Огонь!

И снова разрезала не долговечную тишину артиллерийская канонада. И потрепанный, исковерканный взрывами катер, устремился в сиренево – желтый туман. Еще бы метра три, но прямое попадание снаряда в носовую часть под ватерлинию, затем еще один и еще заставили его со всей скорости воткнуться в воду.

Раздался оглушительной силы взрыв…