Читать книгу: «Призрак Викария», страница 5

Глава 7
Грозный Гронден

Впоследствии, когда инспектор Верн будет мысленно восстанавливать ход событий, чтобы определить точный момент, положивший начало всему кошмару, цепочка умозаключений неумолимо приведет его к понедельнику 14 марта. А между тем начало того дня сулило только хорошее: Аглаэ не держала на него зла за вчерашнее поведение на улице Тэбу, даже помогла нанять идеальную домработницу, лучшую из лучших, в лице фантасмагорической, феерической, раблезианской Эжени Пупар, каковая, едва ей было предложено приступить к работе, соорудила для них обоих роскошный завтрак. Чудо расчудесное это было, одним словом! В результате Валантен, усадив Аглаэ в фиакр, отправился пешком в префектуру сытый, довольный и повеселевший.

В небе с самого утра копились облака, и всю дорогу инспектора сопровождал мелкий весенний дождик, не лишенный даже приятности – легкая, как вуаль, водяная взвесь висела в воздухе, наполняя его ароматами загородных просторов. На набережных Сены, правда, запах цветущих лип был слегка подпорчен размокшим конским навозом, но так или иначе атмосфера в самом центре столицы была по-провинциальному благостной, а приступ мятежной лихорадки, охватившей парижан накануне вечером, казался теперь далеким воспоминанием.

На улице Иерусалима, во владениях Префектуры полиции, напротив, царила необычная для этих мест ажитация. В кабинетах шли бурные дискуссии, в коридорах сотрудники собирались тесными компаниями. Нетрудно было догадаться, что все строят предположения по поводу того, какие последствия для работы полицейских служб возымеют новые преобразования в правительстве. Некоторые даже заключали пари, через сколько дней снимут префекта Вивьена. Ведь он, в конце концов, был уже пятым из правоведов и государственных советников, занимавших этот пост со дня восшествия на престол Луи-Филиппа восемью месяцами раньше, и все указывало на то, что чехарда чиновников не остановится.

В кабинете под самой крышей щуплый Исидор Лебрак дожидался начальника с плохо скрываемым нетерпением. Но его душевное волнение было связано вовсе не с последними политическими пертурбациями. Молодому человеку чрезвычайно польстило, что ему доверено расследование дела д’Орвалей, потому все воскресенье он провел, собирая сведения о главных действующих лицах этой истории, и сейчас умирал от желания поделиться с Валантеном плодами своих изысканий. Инспектор, по правде сказать, уже и думать забыл об их субботней посетительнице, но сделал вид, что слушает очень внимательно, чтобы не охладить расследовательский пыл подчиненного.

– Проще всего было разузнать о самих д’Орвалях, – начал Исидор, поглядывая в свои записи. – Этот род мелкопоместных аристократов ведет происхождение из Берри. Дворянство мантии ³³было получено ими при Людовике Пятнадцатом. Фердинанду д’Орвалю сорок шесть лет. Репутация безупречна. Унаследовал отцовское состояние, обретенное благодаря торговле мукой. У означенного Фердинанда было две мукомольни под Буржем и особняк в Париже, в пригороде Сен-Жермен, но он все продал осенью тысяча восемьсот двадцать седьмого года после смерти первой жены по имени Гортензия. Насколько я понял, она была его дальней родственницей.

– Причина смерти?

– Последствия перенесенной предыдущей зимой пневмонии, от которой она так и не оправилась. Став вдовцом, глубоко скорбевший Фердинанд д’Орваль удалился от дел и уединился в унаследованном от матери имении «Буковая роща» в Сен-Клу. Вчера я туда наведался. Местные жители, согласившиеся со мной побеседовать, сказали, что в ту пору на несчастного было страшно смотреть: бедный месье д’Орваль, раздавленный горем, жил только ради единственной дочери, Бланш, которая была лучиком солнца, согревавшим его истерзанное сердце… до тех пор пока не появилась новая мадам д’Орваль.

– Та самая прелестная дама, которая удостоила нас позавчера визитом? Думаю, не ошибусь, если скажу, что и тебя она не оставила равнодушным. – Валантен нарочно подразнил помощника, да еще и заговорщически подмигнул, мысленно усмехнувшись при виде румянца на его щеках.

– Да, речь именно о ней, – кивнул Исидор, перекладывая свои бумажки, чтобы скрыть смущение. – Мелани д’Орваль, урожденная Пассегрен, появилась на свет двадцать восемь лет назад в Анжере. Ее дед разбогател на работорговле с Америками и имел долю в одной африканской фактории, но семья все потеряла во времена революции. Перебравшись в Париж, Мелани поступила в услужение к будущему мужу вскоре после того, как он переехал в «Буковую рощу». Фердинанд д’Орваль нанял ее в качестве гувернантки и компаньонки для дочери. Девочке тогда было четырнадцать, и отец, должно быть, понимал, что не вправе обречь ее на жизнь затворницы, в которой есть только воспоминания о ее покойной матери.

– Однако присутствие женщины в доме пошло на пользу не только Бланш. Обаяние Мелани, судя по всему, не замедлило возыметь благотворное воздействие и на безутешного вдовца. Право слово, я вполне могу его понять.

– Все так и было. Через год после переезда в Сен-Клу Мелани стала новой мадам д’Орваль. Соседи говорят, что это была идеальная пара, несмотря на разницу в возрасте. А Бланш, судя по всему, была рада, что отец снова обрел счастье. С мачехой она быстро сдружилась, и новый статус Мелани ничего не изменил в их отношениях. Казалось бы, в семье все наладилось, они уже собирались вернуться обратно в Париж. Но внезапная смерть девушки в сентябре прошлого года снова повергла Фердинанда д’Орваля в пучину скорби.

Валантен задумчиво покивал и, взяв со стола перо, принялся вертеть его в руках.

– Мелани д’Орваль сказала, что у Бланш случились два судорожных припадка, – напомнил он. – Ты смог выяснить что-нибудь о ее недуге?

– Их семейный доктор живет в Севре. Сначала он хотел назначить мне встречу на неделе у себя в медицинском кабинете между консультациями, однако в ответ на мои заверения, что много времени я у него не отниму, согласился принять меня у себя дома. Он хорошо знает д’Орвалей. Его батюшка пользовал еще отца и деда Фердинанда. Насколько я понял, этот врач переживает как личное и профессиональное поражение внезапную смерть Бланш. На основании симптомов, которые наблюдались у девушки во время первого приступа, притом что не было никаких оснований подозревать у нее какой-либо тяжелый недуг, он сделал вывод, что у Бланш случился приступ падучей ³⁴. По его словам, случаи неожиданного проявления этой болезни в отроческом возрасте не так уж редки. Еще он сказал, что безвременная смерть дочери пагубным образом сказалась на состоянии духа Фердинанда д’Орваля.

Инспектор невольно вспомнил, в какое беспросветное уныние повергли его самого две потери, случившиеся одна за другой – сначала погиб приемный отец, а вслед за ним умерла Эрнестина, служанка Гиацинта Верна, опекавшая Валантена с двенадцати лет.

– Что ж, это совершенно не удивительно, – проговорил он, выпустив из рук перо. – В течение двух лет лишиться двух самых дорогих людей – такое может сразить и самого сильного человека.

Исидор покивал:

– Врач считает, что без поддержки и самоотверженной любви молодой супруги Фердинанд д’Орваль, вероятно, не пережил бы новую утрату и уже покинул бы этот мир.

Валантен встрепенулся, прогоняя из головы гнетущие образы своего прошлого, встал со стула и прошелся до приоткрытого окна-фрамуги, скудно освещавшего помещение. По замшелому стеклу струился дождь, и на стенах качались зеленоватые тени. Сегодня больше, чем когда-либо, кабинет Бюро темных дел был похож на запущенный аквариум.

– Итак, резюмируем, – сказал инспектор, устремив взгляд в потолок. – Те сведения, которые ты добыл, полностью подтверждают рассказ, услышанный нами от Мелани д’Орваль. Собственно, я бы удивился, будь оно иначе. А что насчет Павла Обланова? Тебе удалось узнать что-нибудь интересное об этом так называемом медиуме?

Юный Лебрак смущенно наморщил нос и нервно взъерошил рыжую шевелюру, и без того пребывавшую в беспорядке.

– Тут мне понадобится побольше времени, шеф. Но кое-что я все-таки выяснил: во всей Префектуре полиции нет ни одного досье на эту фамилию. Чтобы найти его место проживания, придется обойти все постоялые дворы и меблированные комнаты в городе. Иными словами, мы будем искать иголку в стоге сена.

– Весьма вероятно, что это не настоящее его имя. Мелани д’Орваль дала понять, что сомневается в славянском происхождении медиума. Наверное, лучше будет осторожно проследить за ним, когда он покинет «Буковую рощу» после очередного визита туда, если мы хотим выяснить его адрес.

Это замечание Валантена, похоже, воодушевило Исидора – его глаза азартно заблестели.

– Стало быть, вы тоже обратили внимание, что она назвала Обланова мнимым славянином? Я вспомнил об этом, когда гулял по Сен-Клу, – там мне на ум пришло одно соображение. Дело в том, что большинство людей, решающих обзавестись фальшивым именем, как правило, предпочитают сохранять старые инициалы – это уменьшает риск запутаться.

– Очень дельное соображение, – похвалил Валантен, которому забавно было наблюдать, как бывший письмоводитель превращается в заправского сыщика.

– И еще я сказал себе, – воодушевленно продолжил Исидор, – что, если наш шельмец и правда мошенник, он должен был какое-то время наблюдать за будущей жертвой, прежде чем вступить с ней в контакт. Поэтому я отправился на почтовую станцию в Сен-Клу и просмотрел списки пассажиров дорожных рыдванов из Парижа.

– И ты нашел там что-то любопытное?

– Представьте себе, некий Пьер Оврар, обозначивший себя как «бродячий артист», в течение месяца после смерти дочери Фердинанда д’Орваля посетил Сен-Клу четыре раза, а в последний раз даже оплатил проживание на постоялом дворе станции за трое суток.

Приятно удивленный такой инициативностью юного сотрудника, Валантен уже собирался горячо поздравить его с успехами, но не успел. В коридоре загрохотали тяжелые шаги, и дверь кабинета резко распахнулась – створка не замедлила выразить протест грохотом от жестокого удара о стену.

Столь грубое и несвоевременное вторжение учинил некий дородный красномордый субъект. Густые бакенбарды, похожие на две здоровенные котлеты, обрамляли лицо в красных прожилках, и в отсутствие шеи казалось, что они стоят прямо у него на могучих плечах. На субъекте был измятый редингот, из-под которого торчал туго натянутый жилет в пятнах сомнительного вида, а пуговицы на означенном жилете грозили разлететься при первой же возможности под давлением выдающегося чрева.

– Что за новости, Верн?! – негодующе возопил носитель бакенбардовых котлет. – С какой стати вы суете нос на мою делянку? Вы кем себя возомнили?! Что за самоуправство?! В этом учреждении свои правила, и я намерен вам их напомнить, если у вас память дырявая!

Под напором этого урагана слов и шквала воздушных потоков, поднятого новоприбывшим, Исидор Лебрак попятился и как будто даже съежился – было ясно, что, если бы он сейчас мог провалиться сквозь пол, охотно так и поступил бы. Валантен, сжалившись над молодым помощником, сделал знак, что он может удалиться. Что касается самого инспектора, его это агрессивное вторжение и проявление враждебности со стороны визитера ничуть не смутили.

– Комиссар Гронден! – воскликнул Валантен с широкой улыбкой, раскинув руки так, будто предлагал дружеские объятия. – Желаю доброго здравия! Что за великая нужда заставила вашу августейшую особу взобраться в наш скромный чертог, а вернее сказать, на чердак?

Гронден возглавлял Второе бюро Первого отделения префектуры – проще говоря, службу надзора за нравами. Валантен с первого своего дня в полиции работал под его началом чуть больше года. Этого времени ему хватило, чтобы составить о своем шефе весьма неблагоприятное мнение. Гронден был заурядным чиновником, помыкал нижестоящими и бессовестно обогащался за счет большинства из тех, за кем ему надлежало надзирать. Взятки от многочисленных сутенеров и хозяек домов терпимости обеспечивали комиссару изрядный годовой доход. На улице Иерусалима все про это знали, но удивительное дело – пока префектов увольняли одного за другим, непотопляемый Гронден оставался на посту во главе своего подразделения.

– Бюро темных дел, пф-ф! Курам на смех! – презрительно бросил комиссар, не менее презрительно оглядевшись. – Бюро ничегонеделания, вот что это такое. Берегитесь, Верн! Даже если вы какое-то время пребывали в фаворе у высшего руководства, это не убережет вас от расплаты.

Валантен, у которого фальшивая улыбка не сходила с лица, уселся на свое место за столом, непринужденно откинувшись на спинку стула, прислоненную к стене. Когда он снова заговорил, его голос звучал беспечно и ровно, будто коллега заглянул к нему с визитом вежливости.

– Не яритесь попусту, комиссар. Лучше скажите, какие именно у вас ко мне претензии.

Сбитый с толку этим явным спокойствием хозяина кабинета, Гронден тоже понизил тон беседы, но гневный румянец по-прежнему пылал на его грубоватом лице.

– Не разыгрывайте святую невинность, вы и сами всё знаете. Вы ворвались в «Корзинку принцев» и угрожали ее владельцу, месье Жоашену Феррану. Совершенно недопустимо так себя вести в одном из достойнейших заведений города! Кроме того, оно находится в моей юрисдикции, и у вас нет полномочий проводить там разыскные мероприятия.

– В вашей юрисдикции? – переспросил Валантен. – Вы, вероятно, хотели сказать, под вашим покровительством? А что такое? Крутобедрая Тата приходил сморкаться в вашу жилетку?

Обвинение в мздоимстве не прозвучало напрямую, но активно подразумевалось, и Гронден чуть не задохнулся от негодования.

– Я… я вам не позволю, Верн! Прекратите гнусные инсинуации! Вы об этом еще пожалеете! Я найду способ с вами поквитаться, зарубите себе на носу!

– Ой, боюсь. Аж мурашки по коже. – Валантен сделал вид, что собирается задрать рукав, чтобы это проиллюстрировать.

Гронден скривил рот в неприятной усмешке.

– Зря вы так со мной, Верн. До меня дошли слухи, что вы завели знакомство с некой молодой актриской, у которой, в свою очередь, скажем так… несколько сомнительные связи. Говорят, она часто бывает в одном доме на улице Монтиньи, где шайка вольнодумцев живет коммуной, и нравы там весьма далеки от того, что одобряет общественная мораль. Если вы продолжите совать свой нос куда не следует, мне придется попросить своих инспекторов заняться означенной особой поплотнее. Ведь для того, чтобы окончательно испортить ей репутацию, много усилий не понадобится…

По мышцам на левой щеке Валантена пробежала едва заметная судорога, его лицо посуровело, глаза сузились, и цвет их сменился с зеленого на серый. Эта ледяная ярость охватывала его всякий раз, когда он сталкивался с абсолютным Злом в любых его проявлениях, и распространялась по телу волной все разъедающей кислоты до нервных окончаний. Кулаки сжались сами собой так, что побелели костяшки пальцев. И когда он наконец заговорил, в голосе слышались металлические отзвуки, отчего ответ казался страшнее, чем грубое рычание его собеседника.

– Я категорически не советую вам, Гронден, к ней приближаться. И если вы сию же минуту не покинете мой кабинет, я спущу вас с лестницы таким пинком под зад, что вы будете лететь до первого этажа.

Комиссар вздрогнул, будто получил оплеуху, и невольно отшатнулся, поднеся ладонь к лицу.

– Вы… вы не посмеете!

– Уверены? – процедил Валантен сквозь зубы, опершись обеими руками на столешницу и привстав на стуле. – Если вы настаиваете, я немедленно докажу вам свои намерения.

Гронден, убедившись в решимости противника, сдался. Прорычав под нос что-то неразборчивое, он пятился до самой двери, не спуская глаз с Валантена, словно боялся, что тот воспользуется малейшей возможностью, чтобы наброситься на него. Выругавшись напоследок у порога, толстяк без дальнейших разговоров вывалился всей тушей за порог и был таков.

Через пару секунд в кабинет заглянул Исидор Лебрак – вид у него был довольный и одновременно удивленный.

– Вот это да! Как вы с ним справились, месье? Я только что чуть не столкнулся с комиссаром Гронденом у лестницы – он улепетывал, как перепуганный кролик. Можно подумать, ему явился дьявол во плоти!

– Возможно, впервые в жизни у Грондена случился проблеск разума, – сказал Валантен, чувствуя, как вскипевшая от ярости кровь потихоньку остывает. – Тебе что-то нужно?

Рыжий юноша качнул головой:

– Комиссар полицейского участка двенадцатого округа прислал к нам своего сержанта, и, поскольку вы были заняты с месье Гронденом, я принял у него сообщение. Они нашли два изувеченных трупа в Саду растений ³⁵.

– Два трупа, говоришь? И какое это имеет к нам отношение?

Исидор замялся, выдержал паузу и поскреб в затылке, прежде чем ответить:

– Возможно, вы были знакомы с жертвами. Известно только, что в кармане у одного трупа лежало запечатанное письмо на ваше имя.

Глава 8
Послание Валантену

День уже клонился к вечеру, когда Валантен в сопровождении верного Лебрака приехал в Сад растений. Это место инспектору было хорошо знакомо с тех времен, когда он постигал премудрости химии экстрактивных веществ под руководством профессора Пеллетье. Тогда он прилежно наведывался в ботанический сад, изучая многочисленные образцы тропической флоры в теплицах, устроенных там еще Вайяном и Бюффоном ³⁶. И он до сих пор помнил свое восторженное изумление, когда ему впервые открыли доступ к знаменитому Восточному гербарию, хранящемуся в библиотеке Музея естествознания. В ту пору Валантен, страстно увлеченный научным прогрессом, был буквально заворожен этой работой Турнефора ³⁷, медика и ботаника Людовика XIV, описавшего более 1400 видов лекарственных растений.

Но сейчас Валантен был от всего этого уже очень далек. И когда он с помощником подходил к решетчатой ограде на площади Валюбера, мысли его были заняты только двумя трупами и адресованным ему таинственным письмом. Обоих полицейских встретили на входе в сад двое мужчин, разительно отличавшихся друг от друга. Первый был не кем иным, как Жоржем Кювье, анатомом, занимавшим пост директора Музея естествознания. Невысокий, субтильный ученый, которому в ту пору было за шестьдесят, носил узкий сюртук с высоким воротником и двойным рядом пуговиц. Вид у него был потрясенный и растерянный. Он то и дело нервно проводил рукой по пышным седым волосам, завитым на старомодный манер, а его глаза навыкате пребывали в постоянном движении за толстыми стеклами лорнета, отчего казалось, что в глазницах перекатываются бильярдные шары. Чуть поодаль от него держался молчаливый великан в фартуке, какие носят садовники. Кювье представил его как работника зверинца, отвечающего за хищников, не назвав имени.

– Чудовищное происшествие, совершенно чудовищное, – то и дело повторял субтильный директор, когда вел за собой полицейских к ближайшим строениям. – Право слово, чудовищное. Ничего подобного в истории зверинца раньше не было, хвала Господу.

Четверо мужчин прошли мимо здания, где содержались дикие животные, обогнули ротонду и приблизились к медвежьим ямам. Там у хижины-землянки с соломенной крышей их ждали комиссар полицейского участка двенадцатого округа и несколько его сержантов. Комиссар был в высоком цилиндре, из тех, что называют «печными трубами», в уставном сером рединготе и с напомаженными усами. Спасаясь от холода и сырости, главный страж порядка пританцовывал на месте и похлопывал себя по предплечьям. Звали его то ли Кола, то ли Колен. Он заявил, что не собирался беспокоить молодого коллегу по пустякам, но ему показали письмо, найденное на одном из трупов, и он счел за лучшее отправить к инспектору Верну своего человека. Затем, не оставив Валантену времени задать ни единого вопроса, комиссар во всех подробностях изложил свое мнение о случившемся, высокомерничая, пыжась и всячески выказывая превосходство профессионала, который оказался здесь первым и уже узнал все, что можно было узнать.

По предварительным данным, жертвы проникли на территорию ботанического сада тайно. По всей видимости, это произошло в ночь с четверга на пятницу, поскольку на следующее утро сторож обнаружил, что висячий замок на воротах Константина взломан. Мотивы вторжения, как и личности преступников, остаются неизвестными. Не ясно также, что заставило их совершить столь безумную глупость – залезть в яму к медведям. Но так или иначе, все закончилось бойней.

– Зрелище совершенно чудовищное, – счел необходимым в очередной раз подчеркнуть Кювье неприятно плаксивым голосом.

Валантен воспользовался вмешательством директора музея, чтобы положить конец разглагольствованиям Кола или Колена, и успел вставить вопрос, где находятся найденные останки.

Комиссар презрительно указал подбородком на хижину с соломенной крышей:

– Вон в той землянке служители хранят инвентарь, там мы и положили носилки. Я жду, когда сад закроют для публики на ночь, чтобы их вынести. Мало ли что. Лучше не рисковать, а то кто-нибудь непременно грохнется в обморок или ударится в панику.

– А письмо? Могу я на него взглянуть? – сухо осведомился инспектор, нетерпеливо протянув руку.

Комиссар полез за пазуху, порылся пару секунд во внутреннем кармане редингота, извлек означенное письмо и не без некоторых колебаний протянул инспектору. Это оказался обычный лист бумаги, сложенный и запечатанный черным воском. На печати был выдавлен крест. Внутри лежал какой-то твердый предмет – Валантен прощупал его сквозь бумагу и подумал, что это маленький ключ. После этого он перевернул послание. Несмотря на сгущавшиеся в саду тени, инспектор различил на другой стороне свое имя, аккуратно выведенное пером. Почерк был не лишен изящества, но ему не знаком.

С тех пор как комиссар участка упомянул в своем рассказе ночь с четверга на пятницу, Валантена не покидало дурное предчувствие, которое лишь усиливалось от общей нервозности, овладевшей им. Он сунул письмо в карман и решительным шагом двинулся к хижине. Исидор Лебрак и высокий тип в фартуке последовали за ним, тогда как Кола-Колен остался на месте, рядом с Кювье, явно обиженный тем, что его профессиональные качества не оценили по достоинству.

Внутри хижина-землянка была скудно освещена двумя фонарями с побуревшими от пламени внутри стеклами. Густой, почти удушающий смрад заполнял все помещение. На грубо обтесанных досках пола лежали две пары носилок, прикрытые простынями.

Валантен, взяв фонарь, присел на корточки рядом с носилками, окинул взглядом проступающие под простынями очертания тел и приподнял край полотна на ближайшем. Лебрак, наклонившийся было у него над плечом, чтобы лучше видеть, зажал рот рукой, бросился к дверному проему, и его вырвало. То, что лежало там, под простыней в страшных бурых пятнах, нельзя было назвать трупом. То, что там лежало, ничем не напоминало человека. Это была груда окровавленных кусков мяса и наполовину обглоданных костей, среди которых кое-где виднелись лоскуты кожи и клочья волос, да обрывки кишок перламутрово поблескивали сквозь прорехи в одежде.

Сдержав рвотный позыв, Валантен откинул простыню на других носилках, открыв точно такую же отвратительную картину, с той лишь разницей, что второе тело принадлежало настоящему великану – оно было в два раза длиннее того, что находилось рядом. И голова у второго пострадала меньше. Валантен поднес поближе фонарь – и сразу понял, с кем имеет дело. Лицо казалось темным и как будто смазанным, как краска на холсте, из-за глубоких царапин от медвежьих когтей и запекшейся крови. Видны были только очертания челюсти, форма лба и основание свернутого набок носа. Однако сомнений у инспектора не возникло. Перед ним лежал бандит по прозвищу Образина.

– Где именно их нашли? – спросил Валантен человека в фартуке, выпрямляясь.

Служитель зверинца указал на открытый люк в полу:

– Это ход в самую большую из наших медвежьих ям. Медведи гуляют по ней, а живут в специально обустроенной пещере. Мы чистим тут все раз в неделю. Сегодня была моя смена, и я нашел трупы.

Валантен видел, что Лебрак уже пришел в себя, но все же посоветовал ему выйти на воздух, подышать, после чего последовал за служителем, который спускался в люк. Лестница с неровными ступенями уходила глубоко в землю, и свет фонарей заставлял тревожно колыхаться тени на земляных стенках. Здесь к трупному зловонию примешивался звериный дух. И теперь Валантену сделалось совсем нехорошо. Каждый раз, когда он оказывался в замкнутом пространстве под землей, у него начиналось сильное головокружение, воспоминания о мучениях, которым он подвергался много лет назад в погребе Викария, лавиной вырывались из памяти. Вот и теперь в приступе невыносимого ужаса у него сдавило горло, и внезапно оказалось, что он не может нормально дышать. Пришлось остановиться, прислониться спиной к стене и развязать галстук.

Высокий служитель в фартуке неправильно понял причину его слабости.

– Да не бойтесь, – решил он успокоить инспектора, – медведей уже перевели в другую яму. Директор говорит, завтра придется забить их насмерть. Жалость-то какая! Звери у нас славные, месье, и совсем они не агрессивные, если знать, как с ними общаться.

– Как же вы тогда объясните, что они разорвали в клочья тех двух бедолаг? – поинтересовался Валантен, оттягивая пальцем воротник рубашки.

Служитель пожал плечами с некоторой обреченностью:

– Так не надо было в яму-то лезть ни с того ни с сего. Это же все равно что голову в пасть ко льву совать.

– Разве хижина не запирается на ключ? Так было бы проще избежать несчастных случаев.

– Люк запирается, так что посетители сада вниз попасть не могут. Но при всем моем уважении, месье, эта бойня не была несчастным случаем.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Валантен.

– Честное слово, я уже пытался это объяснить вашему сослуживцу наверху. Тому, у которого усы за метр воняют помадой с ладаном. Но он, похоже, решил, что я просто хочу отвертеться от ответственности. В общем, он не захотел меня слушать, хотя, конечно, может, это я сам виноват, что не сумел ему правильно все растолковать, вы уж отметьте у себя, пожалуйста.

– Давайте, дружище, рассказывайте уже. Почему вы считаете, что это не мог быть несчастный случай?

– Потому что те бедолаги, которых вы видели там, наверху, они той ночью в парк притащились не вдвоем. С ними был еще по меньшей мере один шутник.

– Что навело вас на эту мысль?

– Видите дверь в низу лестницы? Она закрывается на висячий замок. И я нашел ее запертой, когда спустился сюда, чтобы вычистить яму. А поскольку те двое, которыми поужинали мои мишки, не могли сами навесить замок с этой стороны, значит, с ними был кто-то третий. Хотите знать мое мнение? По мне, так это был дурацкий розыгрыш, который вышел им боком.

Валантен задумчиво покивал. От комментариев он, однако, воздержался и начал подниматься по ступенькам обратно в хижину.

– Вы что, не хотите взглянуть на яму и пещеру медведей?

– В этом уже нет необходимости. Вы сказали мне все, что я хотел знать.

В хижине Валантен поставил фонарь на стол, оказавшийся там единственным предметом мебели, перевернул пустое ведро и уселся на него, как на табуретку. Затем он достал из кармана таинственное письмо, найденное на трупе, и развернул его. Как он и подозревал, внутри лежал латунный ключик. Послание было не слишком длинное – всего два-три десятка строк. И от первых же слов кровь заледенела у Валантена в жилах.

Дорогое мое дитя, я давно уж отчаялся тебя найти. А между тем сил на поиски я не жалел! После твоего побега я мир вверх дном перевернул ради воссоединения с тобой. Увы, тщетно… Ты исчез, будто ангелом вернулся на Небеса. Однако же смириться и забыть тебя я не мог. Как же мне тебя не хватало все эти годы! Годы, прошедшие в бегах и для меня самого, заставившие научиться скрываться. Ибо неведомо откуда появился человек, начавший на меня неутомимую охоту. Он преследовал меня без передышки, и мне понадобилось употребить все силы своего разума и воображения не только на то, чтобы от него ускользать, но и чтобы выяснить, кто он такой. Впрочем, кому, как не тебе, знать, что кладезь терпения и решимости, потребных для достижения цели, у меня неисчерпаем. В конце концов я узнал его имя – Гиацинт Верн. Нашел, где он живет, изучил его привычки. За врагом всегда нужно какое-то время следовать в его тени, перед тем как нанести удар.

Я так и сделал!

Но на место Гиацинта Верна пришел другой. Его сын. Сначала я не понимал причину столь неистового упорства, им проявляемого. Не понимал до тех пор, пока не взглянул тебе в глаза. Ибо, несмотря на столько минувших и потерянных лет, я узнал тебя мгновенно. Стало быть, и ты меня тоже не забыл. Я оставил в тебе столь глубокий след, что мы навсегда связаны вне времени и пространства, и у тебя не было иного выбора, как в свой черед начать меня искать. Не волнуйся, дитя мое, скоро мы будем вместе. Но разумеется, ты не можешь не понимать, что я не вправе закрыть глаза на твои проступки – на непростительное бегство и на то, что ты натравил на меня этих двух паршивых псов. Придется мне тебя за это наказать.

Ибо кого любишь, того и наказывать дóлжно. А уж Господу ведомо, сколь велика и горяча моя любовь к тебе!

До скорой встречи, дитя мое.

Викарий