Читать книгу: «Записки караванщика. Том 1», страница 2

Глава 2

Великая Катастрофа

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, и лагерь готовился ко сну. Дневная жара уступила место приятной ночной свежести. Редкие порывы ночного ветерка иногда касались моего лица, принося с собой множество пряных запахов степных трав.

Повозки были составлены в круг. Между ними на уровне крыш был протянут толстый электрический кабель. Горел десяток дежурных фонарей, запитанных от аккумуляторов. Это считалось среди караванщиков большой роскошью, и далеко не каждый купец мог позволить себе такое освещение. Несколько человек уже заступили в караул, изредка о чём-то перекрикиваясь с верхнего яруса телег.

В центре лагеря, прямо напротив юрты Уджаева, горел большой костёр, на котором совсем недавно был приготовлен бешбармак. Ещё несколько костров поменьше тихо потрескивали по всему лагерю.

Караванщики разбились на небольшие группы. Кто-то в полголоса обсуждал события дня, а кто-то давно спал, завернувшись в кошму. В импровизированном загоне, созданном из заранее заготовленных секций, тихо сопели мулы. Особо голодные из них до сих пор жевали сено, подающееся из кормовой телеги через специальные прорези в борту.

А над головой было огромное, кажущееся бескрайним звёздное небо. Я любовался им каждую ночь, думая о своём. Может мне так повезло, а может это было особенностью этих мест, но ни какое облачко или тучка никогда не заслоняли небосвод. Создавалось такое ощущение, словно кто-то неведомый растянул огромный кусок этой искрящейся материи от одного края горизонта до другого.

Странно, но на Урале мне редко когда доводилось созерцать такое количество звёзд. Поэтому иногда я подолгу лежал на спине и не сводил с них глаз. Бывало так, что когда из поля зрения исчезали силуэты людей и очертания крыш повозок, мне казалось, что достаточно вытянуть руку и можно будет коснуться этого искрящегося бархата.

Воздух был заполнен стрёкотом ночных насекомых и приглушенными голосами караванщиков. Я поправил дробовик, лежащий на коленях, и поставил свою плошку на сухую траву рядом с кошмой.

Очередной порыв степного ветерка прошёлся по земле, заставив задрожать пламя нашего костра. Электрические лампы, конечно, были очень удобными, но не могли заменить караванщикам тягу к приятному теплу живого пламени. Я дотянулся до стопки наломанных веток и подкинул в огонь пару штук.

– Тебе на смену когда? – спросил Столяров, допивая через край бульон из своей тарелки.

– Через три часа, – ответил я, отправляя в рот кусочек вяленой говядины из своих личных запасов.

Несмотря на то, что Уджаев предоставлял трёхразовое питание, я всё равно предпочитал иметь небольшой запас. Во-первых, всегда можно было перекусить в течение дня, а во-вторых, бешбармак был очень жирным. Резкая смена рациона питания всегда могла иметь свои неприятные последствия, так что я старался привыкать к местной кухне постепенно, спасаясь вяленной говядиной.

Баранину из своей порции я съел уже давно. При этом пришлось изрядно заедать её ржаным хлебом. А вот тесто и жирный бульон, называющийся здесь шурпой, осилил только до половины. Конечно, мне давно следовало лечь спать, но у меня никак не выходил из головы это загадочный старик Игорь Коновальцев.

Весь остаток пути до вечерней остановки он так и провёл в телеге Уджаева. Пока мы занимались подготовкой к ночлегу, я его так же не видел. А когда солнце уже скрылось за линией горизонта, Коновальцева пригласили за достархан, как почётного гостя.

«Ух, логист наверное в бешенстве», – мысленно хихикнул я, когда наполнял флягу на завтрашний день.

Спустя пару часов старик покинул юрту Уджаева, видимо, решив осмотреть лагерь. Его высокую фигуру в широкополой шляпе легко было узнать даже с противоположной стороны. Побродив немного между повозок, Коновальцев оказался у нашего костра.

– Может, посидите с нами? – тут же предложил я, решив не упускать такой возможности. – У нас чай. Вяленая говядина. Меня Анатолий Воронов зовут. Это Илья Столяров. Присоединяйтесь.

Старик задумчиво посмотрел на потрескивающие ветки и быстро уселся на свободный кусок толстой кошмы. Большая палка, которую он использовал как трость или, вернее сказать, посох, опустилась рядом. Подперев спину рюкзаком, он поправил шляпу и продолжил смотреть на языки пламени.

– Очень приятно, молодые люди. Я Игорь Коновальцев. Будем знакомы.

Пулемётчик молча кивнул.

– Будете? – поинтересовался я, протягивая кусочек вяленого мяса.

– Благодарю, – улыбнулся он, – но Анарбек меня и так перекормил. Ешь сам, ты молодой, тебе силы нужнее.

– У меня с этим делом полный порядок, – хмыкнул я.

– Вот и отлично.

– А почему ты в юрте Уджаева не остался? – спокойно спросил Столяров.

Обращаться к путнику на «вы» он, видимо, не считал необходимым. Мне это казалось немного странным, но кто я был такой, чтобы указывать здоровяку на его манеры. К тому же, сам Коновальцев никак на подобное обращение не прореагировал.

– Решил степным воздухом подышать, – прищурившись, протянул старик. – Да и душно там. Я больше к свежести привык.

– Зря, там спать намного удобнее. Одеяла, подушки… – протянул пулемётчик с нотками лёгкой завести в голосе.

– Так я и не говорил, что вовсе там спать не собираюсь, – хихикнул старик. – Позже вернусь.

Илья кивнул.

А я был уверен, что старику просто надоело наблюдать вечно раздраженное лицо логиста. Понимая, что теперь всё равно не усну, я сразу перешёл к делу.

– Выходит, Вы Великую Катастрофу застали?

– Да.

Его голос звучал не таким усталым и хриплым, как тогда, на дороге. Видимо, утолив жажду и чувство голода, путник буквально физически окреп. Пока ещё старик бродил по лагерю, я отметил, что определить его возраст по походке или манере держать себя теперь было немого сложнее. Издалека, особенно когда невозможно было различить седые волосы, он вполне производил впечатление крепкого мужчины средних лет. Разве что годы всё равно брали своё, когда он садился или вставал, опираясь на палку.

– Расскажите, как это было?

Старик Игорь хмыкнул и посмотрел на меня.

– Тебе твои родители или бабушки с дедушками не рассказывали?

– Нет. Мать с отцом уже после родились. Бабушка видела, но умерла, пока я был в неразумном возрасте. Дед сам удар Катастрофы не застал, говорит, на работе был, в цеху без окон, – ответил я, откусывая кусочек говядины. – Так-то я немного знаю, конечно, с чужих слов. Картины художников видел. Но всё равно интересно от очевидца услышать.

– Картины… – как-то странно протянул старик, словно вспоминая что-то. – Картины – это хорошо. Но рассказ действительно интересней будет.

– Это смотря кто рассказывает, – заключил Столяров явно превысив свой обычный лимит вечерних фраз.

«Ага, – подумал я. – Так тебе тоже на самом деле интересно послушать…»

– Ну что же, можно и рассказать, – начал Игорь, удобнее устраиваясь на своей кошме. – Я был совсем ребёнком. Только пошёл в первый класс. Семь лет. Если честно, мало что с этого возраста помню, чтобы вот так, чётко, в деталях. А это… Стоит только глаза закрыть, и всё так же ясно вижу. Как вас сейчас. Будто что-то неведомое тогда буквально выжгло в мозгу эту картинку…

Коновальцев вытянул перед собой руку, словно пытался дотронуться длинными сухими пальцами до каких-то лишь ему видимых образов из своей памяти.

– Это было вечером. Большой город, много домов. Солнце отражалось в стёклах таким тёплым жёлтым светом. Мы с пацанами в войнушку играли. Бегали вокруг гаражей и спорили, кто кого «убил». Смешно нам это тогда было. И тут я около песочницы останавливаюсь и ничего понять не могу. Тени на земле исчезать начинают. Солнце гаснет так, словно его кто-то медленно убавляет. Мы с пацанами замерли и давай на небо смотреть, а оно словно какой-то серой рябью покрылось.

Жизнь словно замерла в одну минуту. Машины останавливаться начали, люди в окна высовываться. Все наверх смотрят и понять не могут, что это такое. Буквально за минуту стемнело, словно ночь настала. Даже фонари, которые были со светочувствительными датчиками, сработали и загорелись. Люди во дворе начали нервничать, версии всякие придумывать. Я тогда мало что в этом понимал, но кто-то сказал, что солнечное затмение началось.

А потом такой грохот раздался! И самая настоящая трещина по всему небу, как молния! Как сейчас её вижу. Ярко-оранжевая, будто весь мир кто-то разломить на две половинки пытался!

А грохот такой сильный был, что стёкла начали лопаться. Я за уши схватился и на землю упал. Все кругом кричат, бегут, запинаются друг о друга, машины сталкиваются. А эта трещина мечется по всему небу от одной стороны горизонта до другой. То так изогнётся, то эдак, будто действительно молния гигантская. И вспышки таки яркие! Грохот чудовищный! Земля трясётся! А потом сверху начало опускаться что-то на подобии ударной волны. Словно пыль взрывом подняло только не на земле, а в небе. Тёмные такие облака… Не знаю, что это было. Может частицы какие-то космические. Но выглядели как самые настоящие облака. Вернее тучи. Густые, непроглядные. И вот опустились они прямо на город. Куда голову не поверни, везде в просвет крыш видно, как они стремительно приближаются.

Как мне было страшно тогда… Я закричал, заплакал… На ноги вскочил и домой побежал, к маме… Будто она помочь могла…

Старик Игорь тяжело вздохнул и почесал пальцами морщинистую щёку.

– Дети же жизни ещё не знают… – задумчиво продолжил он. – Вот мы только что играли в войнушку, доказывали, кто кого «убил»… Всё это было веселой игрой и неправдой. И вот уже я, забыв про друзей, про всё на свете, скорее бегу к маме… Потому что мама остановит любое зло, мама защитит…

Я только и успел, что в подъезд заскочить, как эти облака чёрные на землю опустились. Словно пыльная буря, только страшнее в тысячу раз. Такой рёв стоял на улице, что собственного крика неслышно было. Ветер со свистом в подъезд ворвался. Дверь железную с петель сорвало… И повсюду эти частицы чёрные… Первое время сквозь них ещё было видно вспышки от небесной трещины, а потом опустилась кромешная тьма. Самая настоящая. В безлунную ночь так бывает. Когда руку перед собой вытянешь, а её и не видно…

Я запнулся о ступеньки и упал. Не вижу ничего, реву… Но вверх всё равно ползу. Повсюду гул этот, рёв, и страх. Такой страх, что кишки выворачивает. Я тогда его на всю жизнь натерпелся… Никогда больше ничего так сильно не боялся…

Коновальцев замолчал. Все его слова буквально оживали в моей фантазии. И хоть я никогда не видел городов в их величии до Великой Катастрофы, но под воздействием слов старика у меня начало складываться представление, как это всё могло быть. На какое-то мгновение мне даже самому показалось, что это вовсе и не семилетней Игорь бежит домой к маме, а это я сам спасаюсь от чего-то страшного и непостижимого.

– А что потом? – осторожно нарушил я воцарившуюся тишину.

– А потом… – Игорь хмыкнул. – Потом я сознание потерял. А когда очнулся, мир стал уже таким, как сейчас…

– А что с людьми стало? – спросил Столяров, подкидывая в огонь ещё пару веток.

– Погибли все. Кругом, куда не посмотри. Лежали, как чёрные манекены, жирной сажей натёртые. Поблёскивали. У меня дома никого живого не было. Я даже кота почерневшего в углу под столом нашёл. Он туда, видимо, со страха забился, так там и остался. Со всех наших девятиэтажек только пять человек выжило, включая меня. Неизвестно почему.

– Говорят, что так Земля от зла очистилась, – заметил я. – Что погибли только те, кто того заслуживал.

Коновальцев откинулся на рюкзак и добродушно засмеялся, обнажая ряд вполне ещё крепких зубов. Я тоже улыбнулся и выжидающе на него посмотрел.

– Глупости это всё, – отмахнулся он. – Вот скажи, чем мои друзья, мальчишки по пять-восемь лет, успели смерти заслужить? А родители мои? Так что, ерунда это всё. А говорят такое потому, что уцелевшим потом надо было хоть какой-то смысл в этом найти. Вот такой и нашли. Придумали, вернее. А те, кто смог бы в этом попробовать разобраться, учёные, к примеру, попросту этот день не пережили… Да и к тому же, если бы все плохие люди, действительно достойные смерти, тогда сгинули, разве бы мир не стал лучше? То-то я смотрю, ты со своим дробовиком не расстаёшься, а на телегах пулемёты стоят. Явный показатель того, что жить стало спокойнее…

И с этими словами Игорь хитро подмигнул мне.

– То есть, вы думаете, что всё это было зря?

– Знаешь, я так долго над этим думал, что порядком надоело. Чего думать о том, что ты не в силах понять? Да и потом жить дальше надо было, делами заниматься, на ноги вставать.

– А как же вы выжили, если совсем один остались? – спросил Столяров, задумчиво глядя на языки пламени.

– У отца был друг, казах. Насип Сарсеныч. Добрый дядька такой, охотник. Он как раз у родни в гостях был, когда всё случилось. У него тоже все погибли. Две дочки маленькие. Жена, родители-старики, все, в общем. Он, когда в себя пришёл, стал ходить по знакомым адресам, надеялся хоть кого-то живым застать. Так меня и подобрал. Я помню, как он обрадовался, когда меня увидел. Обнял, плакал, бормотал там что-то… Потом мы быстро пешком из города выбирались, на дорогах ведь не протолкнуться было. Всё в чёрных телах и машинах обугленных. За городом уже нашли одну пригодную и дальше на ней.

– А что, машин много уцелело?

– Это я плохо помню. Помню, что они все, которые на дороге были, чёрные стояли, и почти в каждой люди сидели. Мёртвые, разумеется. Но некоторые, да, работали каким-то чудом… А небо ещё месяц оранжевым цветом светилось.

– Почему в городе не остались? – спросил я после очередной долгой паузы.

– Хороший вопрос, – хмыкнул старик. – В городах ведь после всего этого только хуже стало. Вот ты говоришь, все, кто смерти заслужил, погибли. Да нет уж. Столько негодяев осталось, что дальше не куда. Вот представь, что было людей, скажем, вот столько…

И с этими словами Коновальцев максимально широко развел руки, а затем свел их вместе, оставив лишь небольшое круглое пространство между огрубевшими ладонями.

– А стало вот столько. Ни плохих, ни хороших. Ни умных, ни дураков… А всех. Вот как было человечество, так и осталось, только в меньшем объёме. Может в тысячу, может в сотню тысяч раз… Со всеми нашими человеческими пороками. Страхом, жадностью, алчностью, злостью, трусостью… Ну и с человеческими качествами, конечно. Щедростью, состраданием, храбростью, честностью.

В городах уцелевшие люди быстро в стайки сбились. Кто поумнее был, тот что-то полезное делать начал. Восстанавливать всё, жизнь налаживать. А кого природа умом обделила, быстро в скотство скатился. Грабежи да насилие. Человек ведь такая тварь, только волю дай, всё его звериное нутро наружу полезет. Ахнуть не успеешь, как хуже любого животного станет.

– Ну, это далеко не каждый, – скептически заметил я.

– Конечно, не каждый, – добродушно улыбнулся старик Игорь с такой интонацией, словно просил не относиться серьезно к его словам.

– Так, выходит, тебя друг отца дальше воспитывал? – заключил Столяров, почесав подбородок.

– Именно так, – кивнул Коновальцев, надвигая на глаза шляпу и откидываясь на рюкзак.

Судя по его виду, старик не собирался больше ничего рассказывать. Но мне было интересно узнать что-нибудь ещё из его жизни. Уж больно хорошо он говорил. Да и любопытство моё никак не хотело успокаиваться.

– Может, всё-таки расскажете, зачем вы забрались так далеко в степи? – спросил я. – Мне кажется, это неспроста.

– Да? С чего ты взял? – раздалось из-под полы шляпы.

– Ну, даже не знаю. Обычно старики около своих домов сидят и только на жизнь жалуются, – заметил я, пожав плечами. – И всё рассказывают про времена, когда что-то было лучше, чем сейчас. Их куда-то пойти никакими уговорами не заставишь. А от вас я пока не одной жалобы не услышал, хотя дорога явно далась нелегко. И что-то мне подсказывает, что и не услышу… Такое обычно бывает, когда у человека есть цель. Причём только ему одному известная. Которую постороннему и не понять. Но, тем не менее, для него очень важная…

Шляпа Коновальцева приподнялась, и язычки костра отразились в глазах старика.

– Ну что ж, – хмыкнул он, отрываясь от рюкзака и садясь ближе к костру. – Помнится, ты мне чай предлагал? Если найдётся пиалушка другая, да покрепче, пожалуй, я смогу рассказать одну историю. Думаю, вам, молодым, она как раз понравится.

– Если чай нужен, так я сейчас принесу, – кивнул Столяров, поднимаясь со своей кошмы. – Только без меня не начинайте, я тоже послушаю.

– Конечно, конечно… – улыбнулся старик, поправляя полы плаща и подпирая спину рюкзаком.

Илья встал и, прихватив с собой наши пиалы, двинулся в сторону большого костра, рядом с которым стояла полевая кухня.

Ночной ветер вновь коснулся меня слабым порывом. В ноздри тут же ударил пряный аромат трав, отходящих от дневной жары. Я доел кусочек вяленой говядины и составил в одну кучу все пустые плошки, чтобы вид грязной посуды не мешал спокойно воспринимать окружающую нас степную ночь и рассказ Коновальцева. В том, что история будет интересной, я почему-то даже не сомневался. Словно уловив мои мысли, старик Игорь хмыкнул и сказал:

– Подбрось дровишек, если тебя не затруднит. Это будет долгий рассказ. И кто знает, может даже почерпнешь из него что-нибудь полезное для себя.

Я выполнил просьбу старика и поудобней устроился рядом с огнём, поправив куртку и оружие. В скором времени появился Столяров, держа в руках закопченный трёхлитровый чайник, из носика которого валил густой пар.

– На кухне уже спят почти все, – пояснил здоровяк, возвращаясь на своё место и наливая в пиалы душистый чай. – Так что я полный забрал, чтоб по десять раз не ходить.

– Ну и правильно, – улыбнулся Коновальцев, принимая протянутую ему пиалу. – Ух, какой крепкий! Спасибо большое.

– Благодарю, – тоже кивнул я в ответ на протянутую мне посудину.

Старик Игорь сделал ещё один большой глоток. После чего причмокнул губами и, подняв шляпу повыше на морщинистый лоб, так, чтоб было видно его лицо, начал свой рассказ.

Глава 3

Картина

Солнце стояло в зените. Мой старый армейский УАЗик с проржавевшим кузовом и почти облезшей краской двигался по извилистой дороге. Впрочем, дорогой это можно было назвать с трудом. Скорее огромной промоиной, отвесные стены которой возвышались надо мной метра на три. Это был самый настоящий каньон, промытый потоками воды в глинистой почве. А я чувствовал себя ковбоем времён дикого запада. Только вот конь был стальным и к тому же голодным.

Ветер и вода за десяток лет расширили трещину в грунте до чудовищных размеров. Палящие лучи полуденного солнца отражались от толстого слоя выгоревшей пыли и слепили глаза. Если бы не узкие солнцезащитные очки, я давно бы перестал различать грязные, прокатанные полосы дороги.

Конечно, мне вовсе не хотелось забираться в этот узкий каньон, который был идеальным местом для засады, но другого пути попросту не было. С одной стороны от него было глубокое пересохшее русло реки Урал, а с другой – грубая каменистая «тёрка», так местные назвали причудливый выход пластов горной породы, образовавшийся после Великой Катастрофы. Гряда острых, как бритва, каменных осколков перечёркивала степь на сотню километров. Выглядела она так, словно кто-то неведомый пытался собрать верхний слой грунта в гармошку, как кожу на голове.

Впрочем, был вариант двигаться по старому руслу, которое я хорошо рассмотрел в бинокль. Но меня смущали торчащие из песка посеревшие от времени коряги и редкие куски ржавых железяк. К тому же берега были достаточно обрывистыми. Так что было неизвестно, смогу ли я потом найти необходимое место, чтобы выбраться на поверхность. Нет, рано или поздно оно, конечно, подвернётся, но понапрасну жечь бензин вовсе не хотелось. А этой дорогой явно пользовались, хоть и не часто, так что можно было смело продолжать движение.

Последний раз, когда я бывал в этих краях, мне было всего двенадцать лет. Тогда Насип был ещё жив. Я хорошо помнил, как мы ездили на ближайшую караванную развязку, что бы обменять все заготовленные за зиму шкуры на патроны и аккумуляторы. А так же узнать последние новости и отдать в ремонт нашу радиостанцию, благодаря которой мы держали связь с остальными мелкими хозяйствами.

С тех пор прошло уже восемнадцать лет. Многое изменилось. Насипа мы похоронили два года назад на кладбище рядом с посёлком. Людей собралось много, человек пятьдесят. Некоторые проделали путь в сотню километров, чтобы попрощаться с ним. Самые частые слова, которые я слышал в этот день, были слова благодарности за всё добро, которое он сделал окружающим.

Кому помог суровую зиму пережить, кому не дал умереть от голода. Кому дом выстроить. Некоторые фермеры благодарили его за почти десятилетнюю службу в отряде самообороны, за время которой разбойничьи набеги почти сошли на нет.

Хороший был человек. Многому меня научил. Но, несмотря на всё, он так и умер один. Это не значит, что бы меня рядом не было. Просто он так и не смог забыть свою жену и дочерей. Их фотографии долго висели у нас на стене, пока основательно не выцвели почти до красновато-серого изображения.

Иногда вечерами, особенно зимой, он подолгу сидел напротив них за столом, позволяя себе употребить полбутылки самогона. В такие моменты с ним было бесполезно пытаться разговаривать. Скупые слезинки наворачивались в уголках его стареющих глаз, а на любой вопрос он просто отрицательно или утвердительно качал головой. В скором времени я понял, что лучше его не трогать и просто располагался рядом, слушая рацию или занимаясь чисткой оружия.

Мне было тяжело понять, что он чувствует. Чем старше я становился, тем больше мои воспоминания о родителях стирались из памяти. Конечно, я их не забыл, просто со временем боль и скорбь стали намного слабее. Осталось лишь воспоминание, что были такие люди. И что я их любил. Но их больше нет.

То же произошло и с картинами былого мира. Сейчас это была какая-то тусклая остаточная информация. Периодически эта информация подтверждалась тем, что мы смотрели старые фильмы. Ремонтировали машины или держали в руках множество вещей, вывезенных и руин городов. Но само по себе это уже давно ничего не значило.

Например, я точно помнил, что до удара катастрофы у нас дома стоял компьютер. Я играл на нём в разные игры, а отец с мамой постоянно сидели в социальных сетях и смеялись, просматривая забавные видеоролики. Сейчас компьютеров было сколько угодно на любом базаре. Кто хоть что-то в них понимал, с лёгкостью находили нужные для своих целей железяки. Но лично меня теперь куда больше волновали запчасти для насосов, горюче-смазочные материалы или водопроводные трубы, потому что с водой здесь было всё очень плохо.

Насип заботился обо мне так, словно я был его родным сыном. Я сильно к нему привязался, хотя искренне назвать «папой» так и не смог. Может, будь я моложе годика на три, так бы и случилось. Время шло, у меня появлялись свои интересы. Сарсеныч прекрасно понимал, что жить под одной крышей становится уже не совсем удобно, и перебрался в новый дом. Особых проблем с этим не было, так как опустевшего жилья в нашем посёлке было более чем достаточно. Правда, стоило привести его в порядок. Отскрести чёрную сажу Катастрофы, убрать двор, подлатать хозяйственные постройки и изгородь. Но с этим проблем не возникло. Я трудился не покладая рук, да и соседи тоже помогали.

У меня было такое ощущение, что Насип въехал в новый дом с чувством морального облегчения. Видимо, всё-таки тяжело ему было находиться в том месте, где всё напоминало о семье и прошлой жизни. А вот мне наш дом нравился. Как всегда говорил Насип: «Каким бы не был человек, если у него нет привязанности к родной земле, к месту, где он вырос… Где его душа чувствует себя по настоящему свободной и счастливой, без всякой на то причины – это очень ущербный человек. Ведь как дерево не может расти без корней, так же и человек не может создать ничего хорошего, если не знает, кто он и откуда. Не имеет почвы под ногами. Если ничего не греет его душу и если ему некуда возвращаться».

Несмотря на то, что мой настоящий дом остался за несколько сотен километров в почерневших руинах крупного мегаполиса, я действительно привязался к новому месту. С трудом припоминая свою старую квартиру, я каждый день помогал Сарсенычу с ремонтом его тогдашнего жилья. Мы укрепили фундамент, очистили от сажи стёкла. Перестелили полы. Одним жарким летом полностью перебрали крышу, сделав на ней прекрасный чердак, где можно было вялить мясо и хранить необходимые мелочи, которым не хватило места в сарае. Потом ещё за пару лет утеплили и укрепили стены кирпичом, превратив дом в самую настоящую крепость, способную противостоять любой непогоде.

Чем больше мы возились с домом, тем больше я к нему привыкал. Шесть комнат, просторная светлая кухня. Две дровяных печи. Всё становилось родным и знакомым. Мне очень нравилось это чувство, когда, вернувшись из дальнего путешествия, ты входишь в свой дом. Вдыхаешь родной знакомый запах, находишь вещи лежащими на своих местах. Или жарким летом, после долгой возни с насосами, укрываешься в самой дальней комнате и чувствуешь приятную прохладу, исходящую от стен. Лежишь на диване и смотришь, как тени от веток растущего за окном дерева медленно раскачивают на зеленоватой побелке.

А зимой, наоборот, именно в этой комнате топится вторая печь. Потрескивают поленья. Если выключить свет, то можно подолгу наблюдать за тем, какие причудливые красно-оранжевые узоры пляшут по потолку от приоткрытой дверцы.

Когда Насип переехал, мы всем посёлком помогали с реставрацией нового дома. Правда, людей становилось всё меньше и меньше с каждым годом. Посёлок и раньше не был большим – всего двадцать семей. К моменту, когда старик Сарсеныч умер, и вовсе осталось всего семь. Многие перебирались поближе к Оренбургским заставам, находя работу на разрастающихся караванных путях. К тому же извечная проблема с водой сгоняла многих фермеров с насиженного места, несмотря на все мои старания поддерживать в рабочем состоянии систему скважин и насосов, которую пробивал сам Насип со своей бригадой ещё задолго до Великой Катастрофы.

Если честно, я тоже любил путешествовать.

Мир стал пустынней. На многие сотни километров вокруг было практически невозможно встретить живого человека. Переродившиеся животные стали охотно обживать новые территории. Небольшие деревеньки, вернее их остатки, попросту исчезали с поверхности, с годами всё больше разрушаясь ветрами, водой и морозами. Заметались землёй, которую тоннами переносили пыльные бури и покрывались зарослями кустарников.

Тем интереснее и удивительнее было встретить новых людей. Забраться как можно дальше, что бы посмотреть, а как удалось наладить жизнь именно в этом месте. А потом в каком-нибудь другом. Подсмотреть что-то новенькое, перенять опыт. К тому же исчезли все условности и преграды между странами и нациями. Исчезли границы, можно было беспрепятственно объехать хоть весь мир, если знать, через какие заставы и поселения двигаться. Всё это было очень удивительно. Но, несмотря на всё чаще повторяющиеся и более увеличивающиеся по времени путешествия, я всегда любил возвращаться домой.

Какая-то незримая привязанность всегда тянула меня обратно. Хотя бы раз в полгода-год я должен был вернуться назад. Позже, по прошествии лет, я начал понимать, что значили для меня эти моменты. Куда бы я не забрался, какие бы удивительные приключения не пережил, без пути назад, как и говорил Сарсеныч, я был не совсем полноценный человек. Этот дом в небольшом чудом поддерживающим в себе жизнь поселении стал для меня некоей незримой опорой, которую я всегда должен был чувствовать под ногами, чтобы не забывать, кто я. Не забывать, что было в жизни. Не забывать, что значит добро и простое человеческое счастье – быть у себя дома…

Наконец-то дорога перестала петлять среди отвесных стен промытого в грунте каньона, и пыльной лентой устремилась на подъем очередного холма, минуя небольшую развилку.

Полуденное солнце было беспощадно, и в открытом салоне УАЗика это ощущалось особенно сильно. Не спасала даже моя широкополая ковбойская шляпа. Я уже несколько раз успел пожалеть о том, что не стал пережидать полуденный зной где-нибудь в тени. Но, как меня всегда учил Сарсеныч, любое решение существует в нескольких вариантах только на тот момент, когда ты его обдумываешь. Когда же ты начал действовать, то это есть единственный возможный вариант. Так что не надо впустую сожалеть о том, что могло бы быть или как следовало поступить. Как поступил, так и правильно.

К тому же я не мог припомнить ни одного подходящего места для остановки за несколько часов пути. Если только натянуть тент и подремать часок другой прямо в машине, откинув дверцы и позволив сухому ветру обдувать лицо. Но такой вариант меня тоже не очень устраивал.

При выезде из каньона стоял небольшой указатель. К толстому, растрескавшемуся на солнце столбу было прибито несколько толстых досок с вырезанными названиями ближайших населённых пунктов. Расстояния до большинства из них превышало сотню километров, кроме одного. К тому же рядом с ним красовался столь необходимый мне сейчас значок заправочной станции.

Что ж, УАЗик хотел кушать, и мой выбор был очевиден. Я быстро нажал на газ, направляя машину в нужную сторону. Спустя примерно сорок минут пути через пыльную степь, я увидел на горизонте белёсые крыши домов искомого поселения. Располагалось оно у подножия небольшой горы, образованной выходом всё той же каменистой тёрки. Моё настроение значительно улучшилось. Тревожные мысли, решившие было попытаться пробраться в голову, тут же исчезли. А ведь я совсем недавно залил последнюю из имеющихся канистр с топливом. Впрочем, я всегда старался точно рассчитывать свой маршрут. Но в силу того, что меня давно не было в этих краях, всё запросто могло поменяться.

Подъезжая к поселению, я сбавил скорость, что бы как следует всё рассмотреть и лишний раз не раздражать местных жителей быстрой ездой. В моё время гонять через незнакомые посёлки на полной скорости считалось очень дурным поступком. И через знакомые тоже.

Полуденный зной давал о себе знать. На улицах никого не было, не считая пары шестилапых перерожденных собак, посчитавших своим долгом лаять и клацать зубами вслед колёсам УАЗ-ика.

На небольшом холме, в полукилометре от последней вереницы ухоженных домиков, были видны ветряки. Через каждые пять-десять дворов виднелась пробитая скважина с водонапорной колонкой. Судя по пятнам жидкой грязи вокруг них, с водой дела здесь обстояли значительно лучше, чем у нас. Я невольно позавидовал этому факту и продолжил осматриваться.