Читать книгу: «Она была ДО меня… и ПОСЛЕ», страница 5

Глава 7. Я плохой парень, Лера

На деревьях уже отцветают цветы.

– Ты, наверное, уже догадался, почему я вытащила тебя на прогулку по парку?

– Мы часто здесь бывали? – предполагает он, или же у него сработали ассоциации?

– Ничего не мелькает в голове? – Я заглядываю ему в лицо в жадной надежде поймать на нем хоть какие-то проблески воспоминаний.

Угрюмый, он только мотает головой и оглядывается вокруг.

– Ты любишь сирень? – неожиданный вопрос заставляет меня остановиться, едва не запнувшись о собственную ногу.

– Что-то вспомнил? – затаив дыхание, я смотрю на него в упор, но Дан не отвечает мне тем же. Потоптавшись на месте, продолжает идти по дороге, как ни в чем не бывало. Но я замечаю, каким сосредоточенным стало его лицо.

– Не молчи, прошу тебя. Если ты что-то вспомнил, не скрывай это от меня. Я должна знать.

Минуту от него нет ответа.

– Это место… кажется, я был здесь. Такое чувство… не знаю. Всюду цветы, но ими почему-то не пахнет.

– Все верно, цветы Венгерской сирени не пахнут, – мой рот сам по себе складывается в улыбку, я восторженно наблюдаю за парнем, сфокусированным на своих собственных внутренних образах. У него наконец получается кое-что вспомнить! – Но здесь есть одно дерево, к которому ты однажды подвел меня и сорвал для меня нежно-лиловые цветы обыкновенной сирени. Среди сотен однотипных кустов ты нашел одно единственное дерево, на котором цвёл аромат. Я об этом даже не знала. Что здесь есть исключение. А ты заметил, чем меня сильно тогда удивил.

– Тогда ты сказала: "Это ужасно грустно… когда любовь просто умирает". – Он поднимает на меня затуманенный взгляд.

– Ты помнишь? – шепчу я потрясенно, не веря своим ушам.

Держась за руки, мы шли в сиреневом парке. Не спеша возвращались домой после поэтического вечера.

– Оно о законченной любви, – тихо начала я, когда он выслушав стихотворение Тютчева в моем исполнении, попросил растолковать его ценность и помочь понять строки моего любимого стихотворения. Ему казалось это важным, я видела это в его глазах. – Она сидела на полу и перебирала все его письма, написанные ей. А он видит это и поделать ничего не может. Она опустошена, ведь он разлюбил ее и полюбил другую, намного моложе себя. У их любви истек срок годности, и это ужасно грустно, Дан. Когда любовь просто умирает.

Дан коротко кивнул.

– Оставляя после себя только эти несчастные письма, – подхватил парень, прижав меня к себе еще ближе. Так, будто и вправду понял глубину трагического события, вложенную автором в настоящий стих.

– Да-а-а! – Я поворачиваю голову, чтобы снова взглянуть ему в глаза. Немыслимо, он действительно понял!

– Принцесса, почему все твои любимые стихотворения такие грустные? – усмехнулся он, оставаясь при это серьезным и слегка хмурым.

В ответ я пожала плечами, но движение вышло почти незаметным, поскольку сильные мужские руки крепко обнимали меня и не отпускали ни на секунду.

– В грусти кроется совершенство, разве нет? – наивно спросила я спустя минуту, торопливо подхватывая ртом сползший кусочек шоколада с пломбира, внутри которого спрятана нежная и обалденно вкусная малина. Мое любимое мороженое. Дан купил мне его по дороге от театра, когда мы только входили в центральный парк, где повсюду росла венгерская сирень. Мои любимые цветы. Вообще, любая сирень. А рядом со мной любимый человек.

«Как же я… парю в этот момент. Меня окружает всё то, что я люблю. Такое невероятное совпадение. Такое идеальное свидание».

– В грусти кроется саморазрушение, – ответил Дан в своей обычной манере, и голос показался мне печальным.

– Перестань! – Я мгновенно пресекла власть его внутреннего самокритика и широко заулыбалась. – Не порть этот вечер! Я серьезно. Будь немного снисходительнее к себе и прекрати ассоциировать любое стихотворение с собственными поступками, о которых не помешало бы уже забыть, – настойчиво сказала я, игриво ткнув ему в губы кончик мороженого.

Я дерзко ухмыльнулась; он облизнул малиновую начинку и рассмеялся.

– У меня родилась гениальная идея! – неожиданно просиял парень и отпустил меня, слегка озадаченную столь внезапным порывом. – Погоди секунду. Оставайся на месте! – крикнул он, взяв направление к ближайшему дереву с лиловыми соцветиями сирени.

Улыбка заиграла на моих губах, когда я поняла, что именно собрался сделать Дан. Он выбрал самую пушистую охапку цветов и без стыда оторвал пять розово-лиловых веток.

– Это называется вандализм, – старательно пряча улыбку, воскликнула я как можно тише, нервно поглядывая по сторонам, чтобы никто не заметил наше варварство. Но приближающаяся ночь скрадывала любое подобное беззаконие.

– Я решил просто подарить своей девушке цветы, – беззаботно улыбаясь, Дан шагал ко мне с обворожительной весенней сиренью в руке. – Которых нет в обычном цветочном магазине. Но она их так любит, что я не мог больше смотреть, как она восхищенно буравит чужие цветы.

Мои брови строго сведены в немом укоре.

– Ну да, ведь теперь они стали моими, не так ли? – съязвила я. – Стоило их только сорвать с дерева в городском парке… за что, на минуточку, вообще-то полагается штраф!

– Ну ты ведь не сообщишь никому? – спросил он с наивным видом, заигрывая со мной и по-прежнему протягивая цветы. Как истинный мой поклонник.

Я прищурилась.

– Тебе просто надоело каждый день гулять со мной по этому парку, вот ты и сорвал их, чтобы я могла поставить в вазу, когда мы придем домой, и больше тебя не дергала. Но период цветения сирени всего две, иногда три недели! Эта крупица по сравнению с целым годом, так что мы придем сюда и завтра, и послезавтра, и все остальные дни, пока деревья не отцветут. Это ясно?

Я вздохнула, притворяясь оскорбленной, и резко выхватила у мужчины букет лиловой сирени. Это мое!

– Ясно. – Глаза парня смеялись, а рот улыбался, ведь Дан знал, что несмотря ни на что делал меня счастливой. Он знал, когда я счастлива и когда мое сердце светилось.

Поднесла к носу цветы. Свежий и слегка горьковатый аромат обласкал мое лицо. Сладкие нотки, шепот приближающегося лета. Это не венгерская сирень, та не пахнет. Я округлила глаза и быстро подняла шокированный взгляд на мужчину.

– Ты специально?

Когда успел-то рассмотреть сиреневый парк на предмет обыкновенной сирени? И каков шанс, что мы случайно оказались перед этим конкретным деревом? Его «гениальная идея» была вовсе не мимолетным порывом. Теперь казалось, он задумал это с самого начала. Но я даже не заметила, присматривался ли он к каждому кусту, который мы проходили, чтобы разыскать нужный, не менее восхитительный среди венгерской красоты.

– Цветы без запаха не полноценны. – Он смотрел на меня внимательным взглядом. Взглядом, исполненным любви без меры и конца. И от этого было так волнительно. Его голос, тихий, намного ниже и глубже многих, мной когда-либо услышанных за двадцать лет, он сводил меня с ума.– Ими можно только любоваться, трогать. Я же подарил их тебе, чтобы ты могла чувствовать их глубже. И я люблю, когда твоими цветами пахнет наш дом. Тут ты права. Я сорвал их специально. Чтобы ты «могла поставить в вазу, когда мы придем домой». Но я так же люблю гулять с тобой в этом парке, я делаю это не из принуждения. А потому что мне это нравится.

Улыбка не сползала с моего восторженного лица, пусть оно и выражало гораздо меньше чувств и выглядело почти невозмутимо, ведь следовало сказать нечто очень важное:

– Мне повезло с тобой. Да, я знаю, что ты так не считаешь. Но это так. Я не представляю, кто бы еще мог изо дня в день меня вдохновлять, как это делаешь ты. Я могу с уверенностью тебе поклясться, что девочка перед тобой родилась прошлой осенью. Когда ты стал ее жизнью. И получается… мне нет и года. Этой осенью будет год. Мой день рождения – это день, когда ты позвонил мне и украл на первое свидание в твоей студии.

На его лбу залегли тревожные складки.

– О, принцесса, – растерянно произнес Дан, – это было худшее свидание, не вспоминай о нем, пожалуйста.

– Тем не менее, – настояла я, обхватывая пальцами ладони твердое сильное плечо и ненавязчиво уводя нас домой. Было бы лучше, если бы мы ушли из этого парка раньше, чем кто-либо заметил мой подозрительный букет.

– Какое твое любимое стихотворение? – поинтересовалась я, когда мы прошли парк и вышли на улицу, откуда до дома было уже совсем близко. Я выкинула деревянную палочку от мороженого в урну.

– То, которое сегодня читали предпоследним, – ответил он просто, а потом вдруг заговорил серьезно, удивленно хмыкая: – Ты делаешь невозможное, принцесса. Ты прививаешь мне любовь к поэзии. Со мной этого еще никто не делал. Чувствую себя расплавленной глиной, из которой лепят что-то новое… Но мне это даже нравится.

– То есть тебе понравился поэтический концерт? – Я заглянула ему в лицо и невольно улыбнулась. – Если хоть одно стихотворение тронуло твое сердце или хотя бы мышление, то… это ли не успех? Видишь, вечер удался, а ты не хотел идти.

И Дан согласился со мной.

– Да, это было прекрасное свидание, – и улыбка его была искренней.

А потом он поцеловал меня, остановив посреди тротуара и нежно положив теплую ладонь мне на голову. Бережным и уже знакомым интимным жестом прижимал мои волосы к теменной части головы, отчего появлялось чувство защищенности в моей груди и я ныряла в него без страха. Дан берег меня, и это выражалось в подобных мелочах.

Я заводилась с полуоборота. От его заботы.

Дан ласкал губами нежно. Горячо. Дико. Подчиняя меня без остатка. Отдавая мне еще больше – всего себя. В квартиру мы вломились, круша всё на своем пути. Не переставая целоваться и не тратя времени на то, чтобы поставить цветы в вазу.

Дан покачивает головой, оставаясь таким же холодным.

– Не помню. Это что-то спонтанное и не имеющее очертаний. Просто твой голос на фоне сирени, но я не вижу ни твоего лица, ни картину в целом. Просто потусторонний голос и обрывок твоей одежды – это всё, что я вижу, – заканчивает парень и на долгие пять минут погружается в собственное сознание, охваченный только ему ведомыми мыслями, не замечая моей грусти. Он снова отгораживается и не смотрит на меня совсем.

В кармане его штанов раздается новый мотив – он поменял мелодию звонка, но почему? Его никогда не волновало, какая музыка стоит у него на телефоне при входящих звонках. Я была той, кто исправил обыкновенный незатейливый мотив, встроенный заводскими настройками, на песню, которая нравилась нам обоим. "Another Love" Тома Оделла. Но сейчас в воздухе звучит совершенно другая песня, незнакомая мне.

Я порываюсь спросить, но Дан уже прикладывает смартфон к уху, отвечая человеку на том конце.

– Сейчас? – спрашивает он, уставившись на ветки сирени, но почему-то не на меня. Мне мерещится, или это тот самый избегающий взгляд?

Кто ему звонит? Я чувствую, как что-то извне перебирает части моего сердца. Как если бы кто-то сильный и грубый дотронулся до него сквозь ребра своими шершавыми жестокими пальцами. Мне это не нравится. Не нравится то, что сейчас происходит.

– Приеду, – коротко отвечает Дан, выслушав её.

Мои глаза становятся влажными, а взгляд пронзительно-тяжелым и беспокойным.

– Это Ева? – Я больше не стараюсь быть сильной и понимающей; у меня в груди сердце раскалывается, стоит представить, что мой мужчина поедет к этой… Еве.

Дан растирает ладонью шею и скользит к затылку, а потом смотрит так, будто я во всем виновата сама.

– Ты всегда была такой?..

– Какой? – спрашиваю я надтреснутым голосом.

Молчание.

– Ревнивой! – выскакивает у него сквозь зубы не совсем то, что он, очевидно, собирался сказать.

И снова тишина.

– Нет, – срывается с губ очень тихое признание, а между тем глотку царапают сдерживаемые изо всех сил слезы, словно там застряла тысяча мелких кусочков стекла. – Раньше… я всегда знала, что ты меня не предашь. Не просто знала, а… я действительно была у тебя на первом месте. Всегда.

После этих слов он резко отворачивается от меня. То ли ему стыдно за свое поведение, то ли невыносимо видеть рядом с собой кого-то вроде меня, я уже ни в чем не могу быть уверенной.

– Считаешь меня прилипчивой? Не знаешь, как от меня избавиться? – из последних сил я сдерживаю себя от рыданий. Не надо ему видеть моих слез, они делу не помогут. Только сильнее разозлят его в ситуации полной безысходности, куда против воли парня бросит навязанное обстоятельствами чувство вины.

– Лера, – прикрыв на секунду глаза, он сообщает: – Ты ошибаешься, если считаешь, что я весь из себя такой хороший и правильный. Я плохой парень, Лера. Не. Хороший. – С каждым брошенным словом его лицо становится мрачнее и мрачнее. – Я всё больше убеждаюсь в том, что ты совершенно меня не знаешь, но говоришь так, будто веришь в обратное. И пока я тебе не верю. – Последняя фраза напрочь отнимает мое дыхание, но я продолжаю молча внимать, усиленно терпя эту нарастающую боль в груди. – Я уеду сейчас, а ты… знаешь, я совершаю порой поступки, которым нет уважения, но и не делай, пожалуйста, из меня монстра, хорошо? У меня встреча, потом мы обязательно продолжим наше… – Дан делает какой-то неопределенный жест рукой, он даже не знает, как это назвать, – вот это вот всё.

Он не говорит слово "свидание". Он сказал "вот это вот всё". Исчерпывающе. И откровеннее некуда. И он так и не ответил, кто ему звонил.

Пару секунд парень ждет, что я отвечу, но у меня нет для него слов. Просто нет. Ни. Одного.

– Буду к ужину.

И развернувшись, он быстрым шагом устремляется в противоположную сторону. Туда, откуда мы пришли. Я остаюсь на месте, провожая его отчаянным взглядом девушки, которой, кажется, больше нет места в сердце ее парня. Магии, что нас окутала в балетной студии, больше не было, она просто испарилась. Дану позвонила Ева, и он тут же, не раздумывая, помчался к ней. Вот так просто бросив меня посреди свидания, на которое сам же меня и позвал.

Глава 8. Звонок другу полагается?

Он будто бы почувствовал мое состояние – мне позвонил Костя по дороге из парка. За спиной дизайнерский рюкзак, когда-то подаренный мне для балета Данилой, по ногам струится розовая тюлевая юбка с легким, едва уловимым оттенком коралла. В этом же платье я сидела с ним в круглосуточном супермаркете после студии и завтракала. В нем же я гуляла с ним среди сиреневых деревьев, а теперь, удрученная, шла домой. Одна.

– Ангел, как насчет того, чтобы я украл тебя прямо сейчас? И-и… как ты относишься к искусству? – Веселый голос, бодрый настрой.

Я поднимаю глаза и флегматично смотрю в небо – рассвет только-только вступил в свои права.

– Кость, ты всегда так рано встаешь? – Я не могу не удивиться его раннему подъему.

– Я еще не ложился, – хмыкает парень и повторяет свой вопрос: – Искусство интересует?

– Какое? – Я почти улыбаюсь.

– Самое настоящее! Я заеду за тобой через десять минут.

– Через десять минут я только домой доберусь.

Вижу свой дом отсюда, он выше всех крыш на этом проспекте. Дану нравилась высота.

– А где ты сейчас?

– На выходе из парка.

– Возле вас?

– Да, оно. – Я по-прежнему расстроена, и это примечает Костя:

– Знаешь, что лучше всего спасает от мысленных загонов? Краски! Много-много красок!

Я пытаюсь уловить суть между строк, но безуспешно.

– Я не понимаю.

– Просто замри. – (Я резко и неосознанно останавливаюсь). – Не уходи никуда. Я сам буду возле парка в течение семи минут. И заберу тебя.

Когда Костя подъезжает на своей серебристой «ауди», а стекло с моей стороны опускается, я тихонько схожу с тротуара на проезжую часть.

– Прыгай скорее, здесь нельзя долго стоять.

Я спешно залезаю в салон и захлопываю дверь, подобрав к себе юбку. А затем встречаю шаловливый взгляд водителя, ловко пристраивающего своего железного коня в разреженный утренний поток машин.

– Откуда ты такая? С бала цветочных нимф? – Потом шутливо ударяет себя по лбу. – Ну конечно, как я мог забыть: ты же ангел! Получается, с бала ангелов. Ангелы зажигают по ночам? Я и не знал.

Я подавляю улыбку.

– Кость, куда мы едем?

Рыжие и частично выгоревшие на солнце волосы собраны на затылке в короткий небрежный хвост. Подбородок и частично щеки покрыты легкой бородкой, которая делает парня взрослее своих лет, хотя ему всего двадцать пять. На нем простая серая футболка и темные джинсы. Он расслабленно откинут на спинку кресла и лениво покручивает одной рукой руль. И я ему слегка завидую. Водить так – наверное, искусство. Не умела никогда тонко чувствовать машину и, наверное, никогда не научусь так же сливаться с ней в одно целое. Словно она – твое продолжение, твои кончики пальцев.

– У меня встречный вопрос. Не боишься замарать платье?

– Оно дорогое, – на всякий случай предупреждаю я. Не нравится мне его вопрос.

Костя кивает:

– Я дам тебе свой фартук.

– Для чего мне фартук? – Поразмыслив, я во всём этом нахожу лишь одну логику: – Мы будем мазюкать картины?

Не зря же упоминались краски.

– Близко, – усмехается парень лукаво. – Но то, что мы будем делать, покруче любой картины. Тебе понравится.

– Ладно, – доверившись этим чистым карим глазам, я полностью перекладываю на друга ответственность за наш маршрут.

– Я могла бы переодеться, – наконец я вспоминаю, что в рюкзаке лежит моя обычная одежда. Заодно с неудобством вынимаю руки из лямок и ставлю его на коленки. Пристегиваюсь.– Только нужно найти уборную, где я могла бы это сделать.

– Это необязательно, – отмахивается Костя. – Кроме того, дай насладиться атмосферой костюмированного бала, где моей спутницей на вечер согласилась быть самая красивая женщина в самом дивном наряде. Я чувствую себя истинным джентльменом рядом с тобой, я не шучу.

Он отвлекает меня и считает, что я не понимаю этого. Но я не хочу избегать разговоров о Дане.

– Он прокатил меня со свиданием, – признаюсь я еле слышно, и шутливые краски стекают с его лица. – Ему кто-то позвонил и… Я уверена, что это была Ева.

– Я старался не вмешиваться, но… Но если ты думаешь, что стоит, мне рассказать ему о том, что из себя представляет эта женщина? Причину их расставания.

– Не надо, – я качаю головой. – Он не знает всех обстоятельств, и вы тоже.

Однако Костя не согласен со мной:

– Вообще-то…

– Не знаете, – повторяю я настойчивее. – И она может вывернуть всё в свою пользу. Сказать, что ее когда-то неправильно поняли. Надавить на жалость. Соврать и закрутить так, что мы в конце концом останемся плохими и за бортом, а она выйдет из воды святой. Рискованно, понимаешь? Это можно сделать только в крайнем случае.

– А то, что Дан бросился к ней по первому же звонку, это не крайний случай? – Бровь его выразительно выгибается. – Ты слишком добрая, Лера. На таких воду возят.

– Не сыпь соль на рану. Я не добрая, я просто пытаюсь поступать здраво, никому не причиняя вреда.

– А я что говорю? Добрая, – пожимает плечами. – В этой жизни нужно жить только ради себя. Больше ни для кого. Кути, бей, иди по головам, если чувствуешь: они того заслуживают. Но не уступай. Никому и никогда.

Я с молчаливым вздохом закидываю голову на подголовник. Нельзя вот так просто взять и переключиться.

– Приехали, – оповещает водитель, и я немного устало поднимаю голову, едва машина тормозит у какой-то арт-галереи с изумрудной арочной дверью и белыми стенами. Глиняный горшок с белыми и розовыми цветками на худенькой кроне крохотного деревца сбоку от входа. И старый белый скутер, служащий творческим украшением для фасада и подставкой еще для одного цветочного горшка с плетистой алой розой, спускающейся роскошной гривой по колесу.

Пока я стою перед винтажным строением, парень возится в своем багажнике.

– Закрыто же, – подмечаю я, внимательно изучив график работы, вывешенный у двери.

– Нам сюда, – Костя поманивает меня пальцами, и мы заходим за угол. – Держи.

Я оборачиваюсь с растерянным видом. У него в руках черный распоротый рюкзак, из которого он шустро вынимает такую же темную плотную ткань. Развернув которую, я понимаю, что держу в руках внушительный мужской фартук. Для рисования.

– Помочь?

– Я сама, – тяну я и неуверенно просовываю через голову горловую петлю фартука. Слишком низко – приходится высунуть обратно и укоротить под женский размер лямочные ленты. – А что мы будем делать? – Завязывая пояс за спиной, я озираюсь кругом. Безлюдно и пустынно скучно.

– Рисовать, – он небрежно указывает большим пальцем на белоснежную стену здания галереи и выхватывает из недр рюкзака несколько баллончиков с краской.

Я делаю испуганный шаг назад. Мотая головой и глядя на содержимое его рук.

– Я не умею.

– Эй, уметь не надо. Надо просто нажимать на клапан и выпускать на свободу краску. Желательно на стену. Но на всякий случай на, бери очки.

И мне протягивают защитную маску.

– Я…

– Бери-бери, – Костя зажимает мои пальцы вокруг очков. Потом еще и перчатки для меня достает.

– А здесь можно… ну, вытворять такое? – Я с сомнением обвожу взглядом стену. Она девственно чистая.

– Не гляди так несчастно, – Костю забавляет моя реакция, – поверь, там куча слоев краски.

– А так и не скажешь, – отзываюсь я, еще раз с изумлением осматривая поверхность для уличного граффити. – А это не запрещено? Тут рисовать?

– Галерея принадлежит одному моему знакомому. Мы вместе тусим иногда на вечеринках. Ко мне на днюху он тоже приходил, но ты, наверное, не помнишь. Твой парень же к тебе и на пушечный выстрел никого подозрительного не подпускал. А еще вы двое не отлипали друг от друга. Напились и сосались на моем кресле весь вечер.

Как порой глаголы бывают безжалостны. И тот праздничный апрельский вечер я отлично помню. И ночь: мы вернулись от Кости и зажигали вдвоем потом до рассвета. По пьяни наломали мебели и занимались любовью везде где только можно. В душе, на кухонном столе, на плюшевом кресле… Все фотографии со стен попадали. И любимый фотоаппарат Дана мы умудрились сломать. Это был настоящий тайфун.

– И не говори. Всё в прошедшем времени, – шепчу я чуть уныло, стоя в сторонке и наблюдая за тем, как парень продолжает выставлять на бетонный настил ряд баллонов. – А я точно должна это делать? Может, ты сам, а-то я всё испорчу?

– Ты просто обязана мне помочь, – упрямо настаивает на своем Костя, бросая на землю опустевший ранец и протягивая мне один баллончик.

– Ла-а-адно. – Мои пальцы нерешительно сжимают металлический цилиндр, и я в очках шагаю к стене.

– И всегда можно закрасить непонравившийся участок, так что не дрейфь. Твори.

– А что мне рисовать? Какая тема? – Я нервно тереблю в пальцах красный цвет.

– Искусство, как любое творчество, должно быть свободным, – дает Костя напутствие новичку. – Что хочешь, то и рисуй. Что первым придет в голову, тем и делись с миром. Можешь взять любой цвет или оттенок. Я всегда беру с собой штук пятнадцать разных красок, чтобы выделить детали.

Но я не решаюсь, только смотрю на движения мужских пальцев и на то, как распыляется на бетонном холсте бежевая краска. Хаотично на первый взгляд.

– А ты давно этим занимаешься? – интересуюсь я, завороженно следя за рождением нового художественного образа. Кажется, это руки. Женственные изгибы и линии. Плавный переход к чувственным плечам.

– С двенадцати лет, – весело усмехается Костя. – С тех пор как бросил художественную школу.

– Ух ты, – я поражена. Не знала такого факта о нем.

– Да-а, в одно чертовски жаркое осеннее утро я понял, что сидеть и пылиться в студии, не мое. Скучно до рвоты. Для этого полно других дураков, а я не хотел быть одним из тех скучных мимоз, которые радуют своих мам драматическим талантом созидать прекрасное. Я разве похож на неженку? – (Я качаю подбородком, отвечая на его скепсис). – А моя мама вот почему-то упорно во мне её видела и старалась приковать меня к холсту.

– Но у нее не получилось.

– Но у нее не получилось, – скосив на меня громкий взгляд, повторяет он мое заключение с истинным выражением бунтаря.

– Тебе больше нравится уличное граффити, – киваю я с пониманием.

– Именно! – с горделивой ленцой подтверждает художник.

– Тогда мои каракули нагадят в твоем многолетнем портфолио. Мне лучше к шведским стенам не притрагиваться, – отчасти серьезно, отчасти шутливо заявляю я, припомнив неожиданно к месту его фамилию. Шведов.

Он внезапно отходит от стены и прекращает водить по ней аэрозолем.

– Неправильная мысль. Я жажду увидеть твои каракули. – И небрежно выбрасывает руку, указывая на собственное творение. – Вперед. Можешь испортить и делать с ней всё что угодно. Разрешаю.

Я смотрю на него удивленно.

– Ты шутишь? Я этого не сделаю.

– Ты должна.

– Не-е-ет.

– Да-а-а.

– Нет.

– Да.

Наше противостояние длится минуту, а потом я сдаюсь и опускаю напряженные плечи.

– Ну ладно. Только… – я встаю на его место, которое он мне уступает, и неуверенно заношу баллончик над изображением женщины, – что рисовать? У меня красный цвет, – рассеянно изучаю металлический корпус и, нахмурившись, бросаю беспомощный взгляд через плечо. – Я не уверена, что он здесь к месту.

– Ничего не бывает не к месту, – философски изрекает Костя, серьезно встретив мой взгляд. – Просто внимательно взгляни на ситуацию и найди, куда применить то, чем владеешь.

Я набираю в легкие воздух и с шумом выдыхаю, понимая, что мне не дадут соскочить.

– Я попробую.

Он лениво кивает и поворачивает меня лицом к стене. А после отходит на пару шагов, чтобы не мешать.

«Я могу расставить акценты», – возникает идея в голове после минутного остолбенения, и я, решительно встряхнув баллон, начинаю пририсовывать женщине яркие сексуальные губы. Над подбородком. У нее еще нет лица, но я же примерно знаю, где должны находиться все части её тела.

Закончив с ртом, задумчиво прикусываю губу.

«А волосы… им же необязательно иметь стереотипный цвет», – Удерживая эту мысль в сознании, я принимаюсь закрашивать область вокруг головы и слегка заходя на зону лица. Словно ветер растрепал девушке длинные волосы и красные пряди частично упали ей на щеку.

Проделав это нехитрое дело, я медленно пячусь назад, оценивая свой вклад в создании картины перед собой.

– Видишь, ты нашла свое место, – раздается голос за спиной, и я с безудержной улыбкой оборачиваюсь к парню:

– Окантуешь? По-моему, необходимо добавить волосам розоватых линий и серых теней. Чтобы выглядело натуральнее.

Вокруг его глаз собираются морщинки.

– Нет уж, давай сама. А лицо, так уж и быть, на мне. – И наклонившись за нужными оттенками, он со смешком передает мне сначала розовый, затем темно-серый. Я с удовольствием приступаю к обрамлению всех своих акцентов.

– Тебе идет, – неожиданно произносит Костя, когда уступаю ему место и ухожу в сторонку.

– Что?

– Граффити.

– Не так, как тебе. Не думаешь заниматься этим профессионально? – Я наблюдаю за ним и за тем, как наш рисунок становится всё более цельным и утонченным.

– Не поверишь, думаю, – он бросает на меня короткий хитрый взгляд. – Я уже продал дедулин ресторан и собираюсь заявить о себе всему миру. Как сделал это Дан. В скором будущем я стану самым знаменитым граффитчиком, которого будут приглашать на самые грандиозные фестивали и масштабные шоу. Вчера мне на электронку пришел ответ. Знаешь, прошел в конкурсе. Меня пригласили на международную художественную выставку, где конкурсанты на глазах у публики будут воплощать на стенах свои самые оригинальные идеи.

– Звучит очень здорово. – Я так рада за него.

Ни на секунду не прерываясь от процесса, Костя с присущей ему скукой продолжает:

– Цель мероприятия: выявить самого нетривиального и неординарного художника. Угадай, кто это будет?

– Ты, – убежденно отзываюсь я, с такими амбициями и верой в себя ему суждено стать победителем.

– А ты мне нравишься, – подмигивает он мне. – Жаль, я не встретил тебя раньше Брайля. Ангелов на нашем грешном свете мало. Одну знаю, и та не моя.

Я хмыкаю, не принимая ничего из его слов на свой счет:

– Плохо искал, значит.

Ему элементарно нравятся хорошие девочки – это его типаж женщин, – а не конкретно я.

– Но я не сдамся, – ухмыляется он. – Я найду. Я упорный.

– Найдешь, – киваю я, избавляясь от тесных очков. – Для каждого на этом свете есть подходящая ему пара. – И добавляю без страха быть осмеянной: – Мой человек – это Дан. И независимо от того, как сложится наша с ним судьба, я точно знаю, что никого больше не полюблю.

И как и полагала, я получаю дружеский снисходительный взгляд.

– С годами все мы меняемся. Не думай, что то, в чем убеждена сейчас, останется с тобой навсегда.

– Я не думаю, я знаю наверняка. Многое поменяется, многое пройдет через меня, ты прав. Но моя любовь к нему так и останется со мной. Моего Дана никто не заменит в моем сердце. Он его клеймил, и я не стану избавляться от этого клейма ни через пять лет, ни через двадцать. Я выбираю осознанно так поступать. А всё, что мы делаем осознанно, никогда не умирает.

Он давно перестал рисовать и теперь с серьезным лицом смотрел мне в глаза.

– Ты говоришь так, словно уже прощаешься с ним. Но ты ведь обещала бороться. Не сдавайся.

С легкой улыбкой я мотаю головой:

– Я не сдамся. Буду с ним до последнего. Пока он не разрушит меня и то, что мы так долго строили.

Я. Буду. С Ним. До своего конца.

***

Стена была длинная, и мы рисовали до позднего вечера, пока не изрисовали её всю. Даже еду сюда заказали. И общественный туалет в двух шагах. Мы не замечали времени, прохожих, которые останавливались возле нас и шли мимо, а только творили и творили, отдавшись духу искусства. Но стоило патрульной машине остановиться возле нас, как я тотчас очнулась ото сна.

– Кость? – Я ошеломленно дергаю приятеля за плечо, уставившись на человека в форме, что целенаправленно идет к нам.

– Да, ангел, что у тебя? – Он оборачивается и видит то же, что и я. – Ох ты ж! Какие гости!

– Добрый вечер, господа нарушители. Вы знали, что это частная собственность и здесь нельзя наносить на стены никаких надписей и рисунков?

Я в таком шоке сейчас, что ни звука не могу вымолвить. Даже попросить служебное удостоверение, поскольку мужчина не предъявил ни его, ни сам не представился.

– У меня есть разрешение, – сообщает Костя, нагло сузив глаза. – Желаете взглянуть?

– К нам поступила жалоба от собственника арт-галереи, – полицейский окидывает нас высокомерным взглядом. – Сомневаюсь, что ваше разрешение действительно.

– Ну и мудень же ты, Пипа, – бурчит мой друг, посмеиваясь ошеломленно.

– Ты же говорил, он твой хороший знакомый, – перепуганная, я с ужасом округляю глаза.

– Говорил, – кивает Костя, цокнув чуть виновато. – Прости, ангел, но я забыл, что на прошлой неделе набил ему морду. Один раз. Легонько так. Самую кроху. А он, видишь, сразу мстить. Скотина, – пожимает плечами, словно от вопиющего беспредела.

Поверить не могу, что это происходит со мной.

– Ваши документы, будьте добры, – тем временем поступает требование от строгого инспектора.