Читать книгу: «И за мной однажды придут», страница 2

Умеет Чебок нагнать жути. Все верно, ходит среди обывателей такая страшилка-легенда, что ежели на месте суицида (не в рабочее время) находят табельное оружие, значит, на службе были серьезные терки. Это такой способ давления со стороны руководства, от которого по окончании смены поступает приказ дежурным под любым предлогом не разоружать неугодного подчиненного. Он, не сдав оружие и покинув рабочее место, автоматически нарушает регламент.

Вернулся к себе. И вроде стал забываться. В голове с угасанием проносились события дня, в том числе знакомство с Кармашиками. Моя скудная на нормальные события жизнь слишком жадно отозвалась на эту встречу. Впервые за последнее время оказался в приличном доме, слушал приличных людей. Даже чаем собирались угостить. И снова захотелось туда! Я бы собакой под их дверью выл, я бы прополз на брюхе весь белый свет к их порогу, лишь бы они меня подобрали, потрепали за ушки и разрешили лежать у ножек дочки Кармашика.

Потянулся к телефону, набрал в поисковике название той программы, где в погоне за ДНК-истиной люди продают души. Эфир уже вышел, и запись выложили. Я, чуть приподнявшись на локтях, решился поглядеть одним глазком, все равно не засну:

Первый акт

Ведущий: …в этой студии мы обсуждаем невыдуманные истории, о которых невозможно молчать.

Вступительный ролик. Голос ведущего за кадром (нарочито задорный): Скандал вокруг семьи Григория Кармашика! В его жизни не было поспешных свадеб и скоропалительных разводов. Однако спустя десять лет после кончины всенародно любимого артиста молодой музыкант публично объявляет себя его внебрачным сыном. (В кадре скрипач играет на сцене какого-то замшелого ДК.) Вдова и дочь считают, что память их любимого мужа и отца оскорблена, и называют молодого человека самозванцем. (Кадры с уже знакомыми мне женщинами, жалуются и слезами обливаются.) В этой запутанной истории много вопросов, и сегодня вечером мы постараемся в ней разобраться. (Камера возвращается в зал.) У нас в гостях Егор Марашка, он готов поведать о трагедии (пауза) всей своей жизни.

Под возмущенный зрительский гул входит на тоненьких ножках скрипач. Губастенький смугляш, как и Гриша, но чуть косенький, хотя вполне симпатичный. Подтянув брюки на острых коленках, скромно занимает крайний диван.

На протяжении всей программы на экране сопоставляют две похожие (по ракурсу) ч/б фотографии Кармашика и скрипача.

Ведущий (подсаживается к нему): Кто внушил вам, что Кармашик ваш отец?

Скрипач (с достоинством): Мне никто не внушал. Я всегда об этом знал, сколько себя помню. В детстве, когда по телевизору шел «Позывной “Рамзай”» или «Рыцарь с Петровки», мать кричала из окна: «Отца показывают!» И я бежал со двора в дом, забывал обо всем. И только одно помнил, что я не один, у меня есть отец.

Ведущий (иронично): Есть воскресные папы, а у вас, получается, такой телевизионный папа. Видимо, с вашей мамой он тоже встречался по телевизору?

Смех в студии.

Продюсер (один из гостей): Между прочим, ничего смешного. Точнее, и смех и грех. Есть такие сумасшедшие фанатки, которые у себя в голове выходят замуж за известных артистов, спортсменов и политиков, заводят с ними семьи, «рожают» от них детей, а на самом деле ребенок от Васи Пупкина. И растят этих глубоко несчастных детей в уверенности, что где-то на Олимпе живут их отцы. Всю жизнь, особенно по весне, они преследуют своих жертв: донимают ночными звонками, требуют признать отцовство, подают на алименты, угрожают близким, дежурят возле служебных входов, расписывают подъезды…

Популярный блогер: На самом деле это страшно! Вспомните, как в свое время Магомаева преследовали! Теперь и до Григория Саныча добрались. Все эти женщины больны, живут иллюзиями и таким образом в своей провинции спасаются от невыносимости бытия.

Тему невыносимости бытия в провинции бодро подхватил один из диванных экспертов – депутат псевдооппозиционной партии.

Депутат (одной рукой крепко сжимает микрофон, другой – отчаянно рубит перед собой невидимую колбасу): А все потому, что у нас провальная региональная политика. Чиновники на местах занимаются самоуправством, казнокрадством! Повсеместно сокращаются рабочие места! Работоспособных мужчин на селе и в малых городах не хватает, так они от безнадеги и безработицы спиваются. И наши бедные женщины вынуждены становиться проститутками и любовницами женатых обеспеченных людей…

Ведущий: Что вы почувствовали на первой встрече? (Подбирает из заветного, выученного словаря наиболее подходящие слова.) Боль, отчаяние, радость?

Скрипач: Честно сказать, я вообще не помню нашу первую встречу. Я же тогда еще ребенком был, чтобы что-то осознавать так ясно… Мне кажется, он был всегда, просто он как будто постоянно отсутствовал. Где-то снимался в кино про бесстрашных моряков и потом вернулся из дальнего плавания. И чего точно не помню, врать не буду, его приездов к нам в Калиновск. Отец ассоциировался исключительно с Москвой.

Продюсер: И с его московской квартирой!

Скрипач: Позже мы стали видеться чаще и общаться уже по-настоящему. Я поступил в школу-интернат для одаренных детей. Это интернат Центральной музыкальной школы при Московской консерватории.

Ведущий: Он навещал вас? Преподаватели должны были знать ваших родителей.

Скрипач: Нет, не навещал. Но содержал меня. Я никогда не жил в Москве впроголодь. Я не требовал много. Я ни в чем не нуждался. У меня было самое необходимое. Мне не нужны фамилия, наследство, известность…

Блогер: А что вам нужно? Запоздалая родительская любовь? Так ее не было и не будет. Если вас не признали, значит, вы действительно ему были не нужны.

Скрипач: Отцовской любви я не требую больше, чем ее было. А она была, поверьте. Я просто хочу сказать, что я есть.

Продюсер: Да вы никто, чтобы кем-то быть! И хотите перестать быть этим никем за счет чужой семьи! Вы рассчитываете, что теперь у вас пойдут скрипичные концерты? Думаете, с фамилией Кармашика будет проще? Зачем вам чужая слава?

Скрипач: Я не могу быть никем только потому, что обо мне ничего не знали.

Певец из 90-х: Кто вы такой, чтобы вас знать? Вот мне до сих пор фанаты пишут.

Скрипач: Очень рад за вас. Но, по крайней мере, я старше Лили. Моя мама появилась в жизни отца раньше, чем Лидия Сергеевна.

Продюсер: Но, судя по всему, по развитию дочь давно вас обогнала. И мать оказалась не самой порядочной, раз вы ее выставили в таком свете. Если бы Григорий Саныч был жив, он бы первым заехал вам по физиономии! Опозорили женщину, собственную мать, на всю страну, вытащив ее интимные подробности.

Ведущий: А кто вообще ваша мать?

Скрипач: Она непубличный человек. Она стесняется всей этой истории. И не будет в этом участвовать. Это ее личное дело.

Пожилая актриса: Но имя-то у нее хотя бы есть?

Скрипач: Ее зовут Диля. Как и мать Григория Саныча. Он хотел, чтоб имя дочери фонетически напоминало о дорогих его сердцу людях.

Продюсер: Давайте все же отделять мух от котлет. «Лилия» перекликается с «Лидией». Это две главные женщины в его жизни: жена и дочь!

Ведущий: А где Кармашик познакомился с вашей матерью?

Скрипач: В Калиновске. Но тогда она была почти ребенком. Это было беглое общение. Ничего особенного. Короткая вспышка. Настоящее знакомство произошло, когда с моей матерью уже было о чем поговорить, через много лет на съемках фильма «Усталый комиссар». Отец снимал в родном Калиновске, там была подходящая натура. На тот момент он заинтересовался ею уже всерьез. Она тогда писала стихи.

На экране сюжет. (В кадре местный краевед на фоне ДК Калиновска повествует о том, как в счастливые советские годы здесь проходили съемки фильма о Гражданской войне.) Снимали в ДК, бывшем храме, на восстановление которого Григорий Кармашик уже в девяностые давал немалые пожертвования.

Ведущий: А вы сами бывали у него дома?

Скрипач: Я дважды бывал у них, когда Лидия Сергеевна с Лилей уезжали лечиться на море. Лиля вообще была очень болезненной. Отец все силы положил на ее выздоровление.

Продюсер: Это не ваши воспоминания. Это украденные детские воспоминания дочери из газетной статьи. А своего нет! За что ни возьмись, ничего вы не помните.

Скрипач: Я мало что помню, какими-то детскими отрывками. Мама приучила не лезть в его жизнь, не попадаться на глаза его знакомым. Мы старались ему не мешать. Хотя он нас особо не скрывал. Пусть и не афишировал нарочно. Мы с Лилей жили в разных семьях, но любил он нас одинаково. Я никогда не был его тайной. Думаю, та семья догадывалась о нас, хотя теперь утверждает обратное. Шила в мешке не утаишь, и мир не без добрых людей, вы понимаете… Тем более примерно раз в четверть, когда приезжала мама, мы шли на детский спектакль «Трехгорки», где отец играл ворона Абрахоса.

На экране кадры из советского телеспектакля «Маленькая Баба-Яга». Кармашик в птичьем гриме машет крыльями и широко раскрывает клюв… Голос ведущего за кадром: Любимая московскими школьниками роль Григория Кармашика!

Зал умиляется, некоторые эксперты смахивают слезу.

Продюсер (продолжает допрос с пристрастием): На какой машине ездил Григорий Саныч?

Скрипач: Долгое время ездил на «Газ-21». В восьмидесятых приобрел BMW E28. Большие деньги вложил. Но потом вовсе отказался от машины, тяжело было по здоровью.

Ведущий: Сейчас мы сделаем перерыв на короткую рекламу, далее в нашей программе: дочь Григория Кармашика! Что скажет она? Не переключайтесь.

Закон подлости: только находишь среди ночи занятие, пусть и беспонтовое, начинает смаривать. Глаза слипались. Едва не пропустил начало второго действия, но разбудил голос той, ради которой решился досмотреть телемудянку.

Второй акт

В студию врывается уже знакомая мне девица. С воинствующим видом начинает гасить всех инакомыслящих.

Дочь: Во-первых, почему его пригласили первым? Я что, тут в роли статиста? (Обращается к скрипачу.) Во-вторых, ты уже несколько раз за вечер нарушил закон, назвав моего папу своим. А вы все, кто его слушает и не препятствует, вы соучастники (обводит взглядом притихших экспертов и зрителей).

Занятная все же у Гриши дочка! Аблакатова работа, он настропалил.

Ведущий (снисходительно): Нам всем уши заткнуть? Из студии выйти? На сто метров к нему не приближаться? Вы же хотели призвать его к ответу. Пусть говорит.

Актриса (в образе сестры милосердия подсаживается к ней, берет за руку): Душенька, у вас было счастливое детство. Вы росли в полной семье. У вашего брата всего этого не было. Чем он хуже вас? И пусть он незаконный. Он защищает право говорить свободно, что он сын! Он тоже хочет гордиться Григорием Санычем.

Дочь (раздельно): Он… Не… Сын! (Отстраняется от актрисы.)

Депутат: Пусть гордится у себя дома, а тут заткнется. Пусть отстаивает это право в суде, а не шляется по каналам. На основании доказательств, если они имеются, ему надо обратиться в суд для установления родства. Либо юридически это надо признать, либо публично не говорить об этом. Оттого, что десять раз сходит на программу, он сыном не сделается. Но ему не интересно быть сыном в рамках одной семьи. Он хочет заявить об этом в информационном пространстве.

Актриса (возвращается на место): Но вдова и дочь уже обратились в суд.

Аблакат (во время перепалки нарисовался с папкой в руках и неизменным выражением подлой доброжелательности на лице): У нас иск о защите чести и достоинства, что не предполагает исследования отцовства. Это другой предмет иска, и нам это не нужно. Мы и так знаем, что он не сын. Только он может подать на установление отцовства. И все это надо было делать при жизни Григория Саныча. При отсутствии предполагаемого биологического родителя и генетического материала экспертиза с достоверностью сделана быть не может.

Скрипач: Мне не нужен анализ ДНК. Я не сомневаюсь в родстве.

Певец: Ага, он боится ДНК!

Дочь: Папа всю жизнь мечтал о сыне. Как бы ни любил дочь, сын – продолжение мужчины. Он сам рос без отца. И не стал бы разводить безотцовщину, прятать ребенка по углам, знакомиться под лестницей, встречаться в скверах.

Ведущий: Но бывает, что мужчины стыдятся случайных связей и их последствий.

Дочь: Это не про моего папу. Он был слишком гордый и щепетильный. Он слишком уважал себя, чтобы чего бы то ни было стыдиться. И все, к чему прикасался, как бы дотягивал до своего уровня.

Продюсер: Известный артист – это человек, который всегда на виду. Здесь невозможно ничего скрыть. В то же время про таких легко сочинить. Я учился на его курсе. Он стольким дал путевку в жизнь! Многие считали его вторым отцом. Из своих учеников он создал настоящую семью…

Дочь: Почему тогда папа не дал тебе свою фамилию, раз ты такой желанный и запланированный? Когда я родилась, он не отходил от меня, пылинки с меня сдувал.

Скрипач: Замуж мою мать отец не звал, врать не буду. Возможно, в отместку (у нее тоже были свои женские обиды) она меня на него не записала. К сожалению, наш ЗАГС в Калиновске в конце восьмидесятых горел. У меня на руках лишь свидетельство о рождении.

Почти за час экранного времени скрипача несколько раз успели обмакнуть в поганое ведро, а он и глазом не повел. До чего сдержанный! Причем без натуги. Невозмутимость будто профессиональная, отрепетированная!

Дочь: Бог с ней, с фамилией. Она дорогого стоит. Мой папа любил делать подарки. Где твои подарки, обожаемый сын?

Скрипач: Если ваша любовь измеряется подарками, то, пожалуйста, главный подарок отца, вернее его завещание, – оригинал сценария «Усталого комиссара». Это наша семейная реликвия. Он передал матери в больнице за день до смерти. Она последней видела его живым. Он умирал один. Звал ее по имени. Она была рядом, держала за руку…

Аблакат: Что значит «умирал один, но она была рядом»? Ваша мама – невидимка?

Скрипач (загадочно): Скорее, отголосок прошлого…

Дочь (хватается за голову): Ну как вам не стыдно? Мой папа ушел от нас очень достойно и тихо. Его «забрали» во сне глубоко за полночь. Мы с мамой сутками дежурили в палате, но иногда брали ночную сиделку. Это милая женщина – друг нашей семьи. Всю жизнь проработала с папой. Она живет в нашем доме. На суде она подтвердит, что посторонних в момент папиной смерти в палате не было. И кто бы ее пропустил в больницу Управделами? Это не проходной двор, там пропускная система строжайшая!

Скрипач: Поймите, я просто хочу с полным правом приходить на могилу отца, при этом не слышать обидных слов.

Дочь: Да я тебя к нему на пушечный выстрел!..

Продюсер: А что значит «оригинал сценария»? Оригинал – это основной документ кинопроизводства со всеми печатями. Копий сколь угодно, а оригинал на данный момент находится в архиве киностудии. Заверен ваш «оригинал» соответствующими печатями?

Скрипач: Я неверно выразился. Это его личный экземпляр.

Продюсер (расслабленно откидывается на спинку дивана): Усы, лапы и хвост!

Ведущий: У меня в руках тот самый сценарий! (Потряхивает в руке, будто сейчас прольет свет на истину.) Здесь рабочие пометки и правки, а на титульном листе цифры…

Скрипач: Это телефон матери. Григорий Саныч попросил ее номер, а записать было некуда. Вот он и воспользовался тем, что под руку попало.

Ведущий: И что, можно позвонить сейчас?

Скрипач: Нет, конечно. От городского телефона мы давно отказались.

Аблакат: Чтобы поставить в то время телефон, еще надо было побегать. Дефицитная услуга для простой женщины.

Скрипач: Моя мама работала закройщицей. Она могла достать все. Ей дефицит приносили прямо на работу. Она трудилась в лучшем ателье Калиновска, его в народе еще прозвали «Смерть мужьям, тюрьма любовникам».

Дочь: Мой папа на этом фильме заработал свой первый инфаркт. К сценарию, который писал сам, относился очень трепетно. Это «болезненный» кусок его жизни. А вы говорите «что под руку попало». Сомневаюсь, что мой папа стал бы марать его случайным номерком мимолетной шалавы.

Актриса: Как вам не стыдно? При батюшке!

Продюсер: «Усталый комиссар», к сожалению, не известен широкому зрителю. Но это редчайшее произведение по своей проникновенности и выразительности.

Дочь (вырывает из рук ведущего сценарий): Ну какой это экземпляр? Кого вы лечите? Это даже не экземпляр. Это копия. Выкрали и тупо на ксероксе отшлепали.

Скрипач: Нет, просто пометки сделаны черной ручкой.

Дочь: Это подделка под почерк. Вы думаете, я руку моего папы не узнаю?

Аблакат: И экспертиза, на которой мы будем настаивать в суде, это подтвердит.

Продюсер: И чтоб вы знали, на съемочной площадке работают с режиссерским сценарием, а это литературная основа! На площадке работают еще и с КПП, и раскадровками, и с вызывными листами.

Аблакат: У вас нет ничего, кроме внешнего сходства. Где совместные фотографии? Где личные письма? Где собственные воспоминания, а не натасканные из разных интервью. Даже легенду более-менее правдоподобную не подготовили. В каждом слове противоречие. На ходу придумываете разные отговорки, изворачиваетесь, выскальзываете, как уж на сковородке. Вашу лирику к делу не пришьешь. Самое главное – документы!

Батюшка: Документы – это еще не вся жизнь.

Скрипач (достает из своей папки): Вот контрамарки с его спектаклей, фотография, письма, поздравительные открытки, телеграммы, талоны денежных переводов… Только с письмами осторожнее, они хрупкие, буквально в руках рассыпаются. Обратите внимание, все даты совпадают с датами киноэкспедиций и гастролей Театра на Трехгорке.

Дочь и аблакат жадно набрасываются на бумаги, фотографируют, изучают. Вся корреспонденция от некоего Гриши (Московский главпочтамт, до востребования) некой Диляре Марашке (г. Калиновск, ул. Смородинная, д. 1).

Дочь (победно): Пригласительные без мест! Любому зрителю могла достаться такая контрамарка. А фотка в каком-то парке, будто мимо пробегал. Ты на почтительном расстоянии от него. Лица расплывчатые. Это, может, и не ты вовсе. Фотомонтаж!

Третий акт

Ведущий проникновенным голосом зачитывает одно из писем, где некто Гриша обещает некоему Егору купить детский велосипед.

Зал умиляется, некоторые эксперты смахивают слезу.

Драматург (до этого молча и брезгливо взиравший на происходящее): Раздули историю, будто идет борьба Вселенских сил Зла и Добра, Бога и Дьявола, Света и Тьмы, Космоса и Хаоса, Времени и Вечности. Кому достанется Отец? Лиля, вы сейчас занимаетесь идеализацией, канонизацией, как угодно… Всем детям хочется думать, что они произошли в результате непорочного зачатия от ангелов и святых духов. Но у нас в сухом остатке обычная история: земная женщина родила от земного мужчины. Не от иконы. Не от идеала. Гриша имел право на некоторые человеческие слабости. Будучи мудрым, он выстроил две линии, которые никогда не пересекались при жизни.

Певец: Если в его жизни происходило то, о чем он не хотел говорить, значит, никто, кроме него, не имел права это обнародовать.

Драматург: Раз мужик подписал контракт на величие, значит, разделяет себя с миром. И нет конкретных женщин, нет конкретных семей.

Депутат: Нет уж, народный артист – это не индульгенция. Это образец для подражания. С него берут пример. Вести себя надо порядочно не только на экране и на сцене, но и в своей семье.

Блогер: При всем уважении к Григорию Санычу, надо было при жизни расставлять акценты, а не прятать голову в песок. И тогда у детей не было бы такой головной боли.

Актриса: А представьте, что Гриня признается в измене? Я думаю, разразилась бы атомная война, дочь спалила бы Вселенную! И хорошо, что открыто не гулял, а тихонько завел себе душевную подругу на стороне. Иначе какой пример для нашей молодежи?

Дочь: Почему вы так легко отказываетесь от моего папы и так просто соглашаетесь с этими сплетнями? Ведь дело даже не в том, что нам сложно в это поверить. А в том, что поверили все остальные, хотя это продолжает оставаться неправдой.

Драматург: Мы не отказываемся и не соглашаемся. Мы просто по-человечески понимаем вашего отца. Нормальный мужик оказался. Тоже мне невидаль – вторая семья. Ну что вы такого узнали? Вы как будто вчера родились, у половины (если не более) страны – внебрачные дети.

Певец: Правильно, но та половина страны (если не более), родившая от сантехника Васи, помалкивает в тряпочку и не трясет на телевидении грязным бельем.

Актриса: Это не грязное белье. Это божий промысел. И пусть та девушка поначалу повелась на взрослого знаменитого актера, но она за это заплатила и пронесла свой крест через всю жизнь. Тихо и скромно вырастила прекрасного сына, ни на что не претендуя.

Драматург: Зато Гриша воспитать дочку достойно не сумел. Сидит тут в истерике бьется, обзывается, топает ножками. Лиля, вы ведете себя слишком самонадеянно, по-хозяйски! Народную любовь надо еще заслужить, она по наследству не передается. Вам вообще ничего не передалось. Если уж сравнивать, то парень больше похож на Гришу.

Лиля (теряется лишь на секунду): Я пострадавшая сторона, и вы меня еще совестите!

Батюшка: Вам надо понять, что отец любил не только вас. Эгоисты не бывают счастливыми. Простите отца, примите брата в семью!

Аплодисменты в зале.

Дочь (разражается обличительной речью): До чего у вас все просто! Просто изменили, просто родили, просто извинились, просто признали… Вам всем на пальцах приходится объяснять обыкновенные вещи, что неприлично спать с чужими мужьями, неприлично говорить о своих абортах (если это не исповедь), неприлично распускать сплетни, неприлично сниматься голыми… Налетели стервятники, выползли гады из всех щелей, завсегдатаи ток-шоу, бывшие завистники и подхалимы, поглумиться над Глыбой, хайпануть на чужой трагедии. Потирают ручонки, подленько хихикают… А что такого? Все гуляют, и этот гулял! Как вам всем хочется опустить моего папу до своего уровня. Чтобы он оказался таким же низким и подлым! Как вам хочется сделать его гадким! Но только он вам не ровня. Не бывает среди актеров святых, вы говорите? А вот бывает! Мой папа был святым! Вы можете не верить, смеяться надо мной, называть наивной и избалованной. Он был порядочным!

Драматург (подавляя зевоту): Да, порядочным ходоком, только скрытным. Все порядком утомились вашим шекспировским монологом, полным театрального трагизма.

Ведущий: Наличие сына не ставит под сомнение заслуги и положительные качества Григория Саныча.

Актриса: Ну посмотрите, какой Гриня был породистый зверюга! Зона поражения Гришиного обаяния была впечатляющей. Честно сказать, он по женской части сильно свирепствовал. Без похождений просто чах на глазах. Ему даже не женщины, а впечатления от них были нужны. Разве можно за это осуждать? И раз уж у нас зашел такой разговор, то у меня тоже произошел с ним краткосрочный роман на съемках в Риге.

Ведущий (загораются глаза): Мы готовы сделать под вас выпуск. Дети были?

Актриса (с хохотком): Мне тогда было не до детей. У меня случился… выкидыш. Я много снималась. Режиссеры в очередь выстраивались. Мужчины толпами ходили…

Продюсер: Все о себе да о себе! Это программа не о вас, уважаемая! На каждом углу рассказываете о своих несуществующих романах. Мы уже устали читать про ваши многочисленные аборты, глядеть на вашу неудачную пластическую операцию. Все никак не переживете благополучно свой климакс.

Зал гудит. Актриса скулит. Выясняется, что драматург – бывший муж актрисы.

Драматург (кричит продюсеру): Тебе пора е(пи-и-ип)о начистить!

Ведущий: Так, давайте сейчас все успокоимся…

Продюсер: Рискни, падла! Всю жизнь напрашивался Грише в друзья. Мечтал, чтоб он твои бездарные пьесы на Трехгорке ставил. Ты ему завидовал! Он умер, и теперь появилась возможность отомстить, втоптать его в грязь, сравнять с собой.

Драматург срывается с места и пробует втащить продюсеру. Тот обороняется и прячется за диван. Их пытаются разнять.

Депутат: Да угомонитесь уже, деятели искусств!

Ведущий просит скрипача сыграть что-нибудь под финал. Роялем в кустах оказывается скрипка. Инструмент надрывается, рвет душу.

Ведущий (под звуки Равеля, на фоне безобразной потасовки): Наше эфирное время подходит к концу. Как жаль, что зачастую родные и близкие не могут понять, что они родные и близкие. Мы будем следить за этой историей. Берегите себя и своих близких.

Отъезд камеры. Внизу экрана бегут титры.

4

Я бы не вспомнил об этой истории. Но побочный эффект узнавания нового (или хорошо забытого старого) не дал забыть о ней. Отовсюду, почти из каждого утюга хлынуло потоком имя Кармашика. И дочка его не сразу стаяла в памяти. Заглядывал к ней в соцсеть. Все как положено для профиля одинокой ляльки: красивые платья, светские мероприятия, умные цитатки. И ни одной фотки в купальнике с заморского отдыха.

Прокыш наказал малость попасти этого скрипача. Ничего особенного: чем занимается, куда ездит, с кем общается… Значит, там наверху держат руку на пульсе.

Бог знает, сколько времени я потратил бы на это, если бы не инфа от соседей: скрипач сразу после эфира технично свалил со съемной фатеры. Приехала за ним какая-то баба на черном джипе (номера не засветила) и увезла со всеми пожитками в неизвестном направлении. Видимо, навстречу новой прекрасной жизни.

– И как его теперь выцепить? Нигде не прописан: ни в Москве, ни у себя. Симка левая. Телефон левый. Камеры ничего не дали.

Прокыш, сплетя пальцы на затылке и растопырив локти, крутился в кресле:

– И база ЗИЦ ничего не дала. Странное дело, если не сказать больше. Ну ладно, уже есть за что сцапать – человек без регистрации дышит. Хоть поквартирный обход научился делать. Ни одна камера не даст того, что дают разговоры с жителями. Это называется «владеть достоверной оперативной информацией на территории обслуживания» – важничал Прокыш в своем излюбленном покровительственном образе, придавая словам житейскую мудрость, значительность.

– Может, его через редакцию выцепить? С ними-то он связь поддерживает.

– Без заявы да с голыми руками в редакцию особо не сунешься. Пошлют куда подальше и правильно сделают. До суда придется ждать. А после заседания «выставить ноги». Но тоже палевно, будет херова куча журналюг. Самый бесполезный и поганый народ. Вот кому спозаранку и до поздней ночи разгружать вагоны с углем. И так до посинения, пока не передóхнут, чтоб от безделья не маялись и не мешали работать.

Прокыш с недавнего времени недолюбливал журналистов – его новое «увлечение».

– Не факт, что явится, – предположил я, – тупо зассал. Или ему теперь некогда – отправится на новоявленные скрипичные гастроли.

– Опасные гастроли… Кстати, насчет гастролей! Гошан, ты как самый культур-мультурный из нас сгоняй-ка на Трехгорку. Надо сопоставить даты гастролей с датами тех писем и телеграмм, которые скрипач предъявил. Не бог весть что, но уже кое-что. Надо же и нам имитировать бурную деятельность, шевелить ложноножками.

Мне не очень пришлась по душе перспектива угрохать на это сомнительное мероприятие свой единственный отсыпной.

– А вдруг не Гришин почерк? Чего заранее гоношиться?

– Суд может и не назначить почерковедческую экспертизу. Здесь бабка надвое сказала. Работаем на опережение. Аблакат будет стряпать внесудебную.

– А чего Кармашики сами туда не поедут?

– Руководство театра с ними в контрах. Дочка и там успела посраться. Видите ли, на передачу не явились. Сам же знаешь, Гришины бабы не в адеквате, планку им сорвало.

– Это вообще-то аблакатские обязанности.

– Аблакат нынче едет в Калиновск разнюхивать про эту скрипично-швейную семейку. Иначе Гришина саранча выест его без гандона. Ему проще, он хотя бы через адвокатский запрос может действовать.

Пришлось делать вид, что проникся важностью, брать под козырек и ехать в центр.

Сам театр располагался недалеко от Трехгорной мануфактуры. Сориентировался. Да и трудно не заметить здание в монументальном стиле сталинского ампира с портиком. Давно не был в театре. Точнее, ни разу, если не считать школьных лет. Но не зря Прокыш считает меня самым «культур-мультурным». Отовсюду знаю понемногу: в каком городе похоронена Цветаева, в каком году произошло Цусимское сражение, кто на Чемпионате Европы 1960 года забил победный мяч…

Взявшись за резную ручку, с усилием оттянул на себя дубовые двустворчатые двери, предвкушая встречу не иначе как с самим Гришей. Но ожидание и реальность – две вещи несовместимые. Внутри долго мурыжили:

– …а что вы хотите, – разводила руками администраторша, постоянно с кем-то созваниваясь, – театр еще на гастролях.

Я ни на чем не настаивал, ничего не объяснял, никуда не торопился. Просто ждал. Самый действенный способ добиться чего-то – продавить нужную тему. У Прокыша научился. Прислонившись к мраморной колонне и откинув голову, любовался балюстрадой парадной лестницы, по которой когда-то взбирался Гриша.

Помню, на днях с Чебоком пришли к одному злодею. Он из норы своей которую неделю носа не высовывал, а Прокышу позарез нужен был. Я тупо выкрутил дверной глазок (сам удивился) и в отверстие ему:

– Дима, выходи гулять!

А он засел там и стаканами гремит:

– Гошан, сука-блядь, будь человеком, дай надышаться напоследок.

– Ну дыши, – и баллончиком ему в это же отверстие…

Вот бы на Гришу через такой же глазок, как в кинообъектив, поглядеть и вызволить оттуда. Но его больше нет, сам растворился, как дым.

Их нервы не выдержали первыми. Оказывается, худрук вернулся раньше труппы. Никто ко мне, конечно, не спустился. Зато объяснили, куда идти.

Я все же заплутал, пропустив дверь за бархатной портьерой, ведущую в закрытую административную часть. По наитию сразу устремился в зрительный зал. Шаги приятно утопали в ковровой дорожке, прижатой к ступеням блестящими металлическими прутьями. На стенах проплывали большие фотографии актеров, художников, режиссеров… и Гриши! В пустом зрительном зале будто провалился в другую реальность. Засосали плафонные росписи, многорожковая люстра, богатая лепнина балюстрады балкона, над сценой советский герб… Всегда подозревал, что в настоящих театрах пахнет чем-то особенным. И чем дальше к сцене, тем запах отчетливее и сильнее. Это запах горячей пыли, пудры, лака, клея, старых досок и разогретого от софитов пластика. Это воздух, которым дышал Гриша. И сам он до сих пор слышался в этом воздухе.

На сцене работали монтировщики. Думал, выгонят из зала, но они не актеры, они увереннее и проще, спокойно разрешили через сцену напрямую выйти к кабинету худрука, совсем близкому к зрительской части. Я оказался в темном, заставленном реквизитом коридоре. Какое-то время копошился, пятился, больно натыкался на углы объемных предметов. Пожарной инспекции на этих лицедеев нет! Уже собирался посветить себе телефонным фонариком, но справа под дверью увидел полоску света. Пошел на него. Оказалась грим-уборная. Осмотрелся – никого. Собрался уходить, но в трельяже одного из гримерных столов увидел старуху с косой. Отпрянул в испуге, снова обо что-то саданулся, кажется о деревянный подлокотник старого дивана.