Читать книгу: «Дочь алхимика. Том 1. Дочь алхимика», страница 2

– Глупости всё это, Нэкочка. Детская влюблённость никогда, слышишь, никогда ни ничем хорошим не заканчивается. Из-за незрелости личности она бесперспективна, – на этих словах Тайко покачала головой совсем как взрослая, – к тому же, папенька сказывали, что все артисты – ветреники с дурными привычками и склонностями. Посему любовь такого индивида малоценна. В его руках вечно будет бокал вина, а его глаза вечно будут обращены к прелестям посторонних женщин, и проститутки среди них – не из последних! Я же хочу, чтобы в мечтах моего супруга безраздельно царила одна я!

Нэко смолчала, и твёрдо решила никогда более не посвящать посторонних в свою любовь.

И вот теперь Хотру Эйдзи не просто возвращается в родной город, а ещё и собирается поселиться у них. Нэко мотнула головой, нет времени предаваться мечтам, нужно как можно лучше подготовить комнату. Стоп. А почему дед решил поселить дорогого гостя не в комнате её родителей, а где-то на половине слуг? Не будет ли сие проявлением неуважения и не обидит ли известного артиста?

С этими мыслями она возвратилась в лавку.

– Потому что проживание вместе с нами может доставить определённые неудобства как нам, так и господину Эйдзи, – отрезал дед, недовольный тем, что внучка задала вопрос в присутствии покупательницы, да ещё и славившейся на всю их улицу любовью к сплетням, кои неизменно обогащала подробностями и деталями собственного сочинения.

Нэко открыла рот, чтобы возразить, но дед сделал выразительный жест, предписывающий уйти и заниматься своими делами. Травница послушалась, со всей мыслимой тщательностью навела порядок в комнате жильца. Не поленилась поставить в вазу цветы, благо в саду расцвёл водосбор, и выбрала новое постельное бельё. Проверив, что в платяном шкафу достаточное количество вешалок, она разложила на полках саше с лавандой, ещё разок оглядела комнату и пошла ужинать, озаботившись по дороге поставить у входной двери дополнительную пару мужских домашних тапочек.

За столом к ним присоединился друг деда Широ – Ито Данрё. Он принёс вяленую рыбу. Помимо ракуго старик страстно увлекался рыбалкой, да и готовить выловленную рыбу умел отменно. Широ обрадовался и достал из холодильного шкафа припасённое пиво. Ужин грозился перерасти в посиделки за кружкой. Нужно сказать, что дед пил пиво исключительно из кружек. В буфете у него стояла целая коллекция этой посуды: от переливающегося заморского хрусталя до глиняных обливных исполинов империи Алого лотоса.

Нэко, переполненная душевными волнениями пропускала мимо ушей неизменные вопросы: «Как скоро старикам выпадет возможность поплясать на свадьбе младшенькой Мори?» и «Не появился ли на горизонте мужчина, способный растопить и зажечь огонь в ледяном сердце нашей красавицы?».

Нэкоми отвечала какую-то приличествующую случаю ерунду, а сама думала о том, что её-то сердечко уже восемь лет ярко-ярко горит любовью к самому лучшему и самому красивому мужчине на свете. Перед мысленным взором снова встало лицо, словно сошедшее с картины художника минувших эпох: одухотворённое, нервное, выразительно-прекрасное в обрамлении отливающих в синеву кудрей.

– Ты присмотри за ним, Ширчик, – проговорил гость, берясь за отделанное нефритом кисэру, – он у нас на испытательном сроке.

Обычно чтецы ракуго берегли голос и избегали табака, но Ито являлся исключением. Особенно после того, как обзавёлся хроническим насморком, придававшим в моменты обострения его голосу непередаваемые гнусавые нотки.

– Присмотришь за таким, – засомневался дед, присоединяясь к другу, – постараюсь, конечно. Завтрак, обед, ужин, чистую постель и доступ в банную комнату я ему обеспечу. А вот за остальное, – он развёл руками, – как получится. Я ведь ему даже не родственник. С какой-такой стати взрослый мужчина меня слушаться станет?

– Станет, станет, – пообещал Ито, – для него это условие оговорено. Если что выкинет – оглянуться не успеет, как назад в свой Кленфилд отправится, – ему после скандала в Западной Ассоциации следует быть тише воды, ниже травы.

Он хотел было ещё что-то добавить, но дед сделал строгое лицо и многозначительно указал глазами на Нэко. Ито закивал, выпустив струйку дыма.

Естественно, травница поняла, что разговор идёт о Светлячке, но вот про скандал в Кленфилде ей ничего было неизвестно. К сожалению, столичные газеты практически ничего не писали ни о ракуго, ни об артистах, её читающих. Понятное дело, развлечение старое, на любителя, но всё же досадно. Про какую-нибудь примадонну из Королевской оперы статьи одну за одной строчат: как выступает, с кем встречается, даже какую еду предпочитает. А вот о её драгоценном Хотару написали за восемь лет всего пару абзацев, да и те в материалах, посвящённых фестивалю ракуго. Разговор стариков переключился на тему рыбалки, а Нэко пошла к себе.

Там вытащила из тайной своей шкатулки газетную вырезку с магографией Хотару и в который раз принялась смотреть в глаза своему кумиру. Потом вдруг встрепенулась, что же ей лучше надеть, чтобы сразу произвести на Светлячка нужное впечатление? Волосы она отрастила до плеч ещё в старшей школе, а коробка с баночками пудры, помадой для губ, румянами и краской для бровей и ресниц регулярно пополнялась стараниями Тайко. Подруга имела привычку скупать все новинки без разбора, а потом сплавляла ненужное подруге. Травница почти ничего из этого не употребляла, но ради приезда своего любимого решила попробовать. Чтобы потренироваться, девушка достала модный журнал, оказавшийся в её комнате благодаря трудам всё той же подруги, внимательно изучила статью о том, каким образом надлежит украшать себя моднице нынешним летом, и попробовала повторить.

Тут она поняла, что её скептические ухмылки и презрительное фырканье, когда речь заходила об искусстве макияжа, были абсолютно безосновательными. Превратиться из обыкновенной двадцатилетней артанки, которая пользовалась лишь тоном для лица (да и то по причине изобильной россыпи веснушек, норовивших при наступлении весны поярчеть и собраться в группы, вызывающие ассоциации с кошачьими усами) в первого раза не вышло. Брови окрасились неровно и чересчур густо, а краска для ресниц почему-то не желала зацепляться за сами ресницы, зато отличнейшим образом ложилась рядом. С румянами и помадой для губ была также сущая беда. Вместо «натурального макияжа, лишь подчёркивающего природную красоту и совершенство юного лица», как обещал журнал, на травницу из зеркала смотрело кривобровое чучело с вишнёво-алыми губами и пятнами румянца, которые никак не желали сходить за «признаки здоровья и благоденствия». В таком виде впору в традиционном артанском театре злодеек играть! Отшвырнув журнал с бесполезными советами в сторону, она принялась остервенело тереть лицо снадобьем из корня мыльнянки, который запасала каждое лето, решив про себя больше не прикасаться ко всем этим краскам.

Спалось Нэкоми плохо. Сначала не давала покоя луна, бесстыдно заглядывавшая в спальню через два окна: окно комнаты и окно террасы, находились как раз друг против друга. Когда же травнице удалось забыться сном, сновидения её были отрывочными, тревожными и какими-то противными. В итоге вместо юной, пышущей здоровьем девы утром она наблюдала в зеркале усталую особу с синяками под глазами. Обидно, до слёз обидно, появиться первый раз в жизни перед любимым мужчиной в столь плачевном виде! Хорошо ещё, что пробудилась пораньше. В холодильном шкафу Нэко всегда хранила баночки с замороженным молоком. Пара минут протирания кожи молочной льдинкой, и стало гораздо лучше. Стакан воды из местных минеральных источников – это как раз то, что сейчас нужно. Теперь вытяжка из листьев петрушки (надо же сделать веснушки хотя бы чуточку побледнее, пока загар не спрячет их совсем), расчесать волосы, надеть в меру нарядное платье и вниз.

Дед Широ хлопотал у плиты с яйцами. Его свёрнутый омлет не имел себе равных.

Дождавшись чая, Нэкоми, словно бы невзначай, поинтересовалась, к которому часу прибудет их жилец? Старик пожал плечами и ответил, что точного времени телеграмма не содержала, господин Эйдзи сообщил лишь, что приедет утром.

«Утро – понятие растяжимое, – подумала про себя девушка, – и пять часов – утро, и одиннадцать – утро тоже», – вздохнула, поправила перед зеркалом волосы и отправилась в лавку.

Утро выдалось скучное. Покупателей не было вовсе. Соседскую девчонку, забежавшую за пакетиком травяной смеси от кашля для своей старенькой бабушки, можно вообще не считать. Смесь из душицы и материнского золотистого цветка стоила всего полтора десятка сэнов, и выручки сделать никак не могла. Нэко от волнения места себе не находила: натёрла до блеска прилавок, разобрала остатки, которые они с дедом складывали в ящик, а Хотару Эйдзи так и не появлялся. Девушка старалась не принимать всерьёз мысль о том, что артист передумал или нашёл квартиру попрезентабельнее, объясняя задержку незнанием его точного времени приезда. Последним средством успокоить бедные нервы стал справочник лекарственных растений Артанского королевства. Нэко достала его и попыталась погрузиться в своё любимое занятие – изучение внешнего вида и целебных свойств трав. Это сработало, но частично: она постоянно скашивала глаза на часы, мерно тикающие на стене.

К половине одиннадцатого напряжение достигло апогея, и травница поняла, что ей просто жизненно необходимо выпить чаю. Захлопнув книгу, она кликнула деда и уже собиралась пойти на кухню, как звякнул дверной колокольчик. Да какое там звякнул! Так зазвенел, что чуть не оторвался. Возмущённая Нэкоми остановилась за прилавком.

В лавку ввалился рослый, широкоплечий мужик, утирая пот наброшенным на шею полотенцем.

– Вы, видимо, горите желанием оплатить нашей лавке новый дверной колокольчик? – ядовито поинтересовалась она, одарив посетителя недобрым взглядом.

– Вообще-то, я ожидал иного приёма, – пробормотал вошедший, оказавшийся небритым брюнетом с небрежно зацепленными в хвост волосами, – я не ошибся, это ведь дом господина Широ Мори? На улице Одуванчиков только одна лавка, торгующая травами, – он окинул взглядом помещение и раздражённую Нэкоми.

Его неожиданно глубокий голос привлёк внимания деда, и Широ поспешил появиться на пороге.

– Хотару! – воскликнул он, вытирая руки фартуком, – хорош, бродяга! – дед радостно жал руку незнакомцу и с силой хлопал по плечу, – возмужал, ничего не скажешь.

– Да, дядя Широ, – согласился вошедший, – в конще лета двадцать восемь стукнет, тут уж ничего не поделать! Теперь вширь расту, а не ввысь.

Нэко замерла на месте. Этот небритый, мужчина в сдвинутой на затылок чуточку помятой летней шляпе и есть её вечная и единственная любовь? Разум отказывался в это верить! Куда делся прекрасный стройный юноша, который, казалось, светился изнутри лунным светом? Откуда взялся пивной животик, несвежая, потная подмышками рубашка и стариковское полотенце на шее?

– Вы – Хотару Эйдзи? – вырвалось у неё.

– Представьте себе! – последовал ответ, сопровождаемый выразительным прищуром, серых глаз, – дядька Широ, у тебя работница слабоумная? Ну, что ж, дело богоугодное, благое, понимаю.

Дед Широ закашлялся, чтобы скрыть смешок, потом ответил:

– Не работница это, а внучка моя – Нэкоми Мори. Она девчонкой на твоей премьере была, ты и не помнишь, небось.

– Извиняй, Кошечка, – развёл артист руками, – не признал.

– Я вам никакая не Кошечка! – воскликнула Нэкоми, – к вашем сведению, имя моё к кошкам вообще отношения никакого не имеет. В первом иероглифе, хоть и слышится созвучие с «нэко», но он пишется иначе и означает вовсе не «кошка», а «утренняя заря». Второй иероглиф вкупе с первым читается, как «прекрасная утренняя заря». Это просто так, к сведению, господин Насекомое.

Девушка злилась на артиста за то, что он в жизни оказался совершенно не таким, каким она его помнила с той знаменательной встречи: злилась и до жути, до слёз жалела себя, потому что в этот самый момент, когда обросшее чёрной щетиной лицо Хотару Эйдзи расплылось в широкой улыбке, умерла её ВЕЛИКАЯ И ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ. Восхищаться, преклоняться и с замиранием сердца обожать этого потного мужчину с серыми глазами было поистине невозможно!

Глава 2 Арест

«Как такое вообще возможно? – продолжала спрашивать себя Нэкоми, пока ставила на стол закуски, – какие жизненные перипетии превратили прекрасного молодого человека в ЭТО?»

Её взгляд в который раз за сегодняшнее злосчастное утро споткнулся о ставшим шире лицо с прямыми бровями, гриву, забывших о парикмахерской волос; а покрасневшие глаза совершенно не походили на глаза, о которых, казалось, и были написаны любимые строчки из сборника классической поэзии. Трёхстишье Мураса́ки травница повторяла про себя множество раз, когда вспоминала любимого.

Холодные звёзды глаз надо мною в ночи сверкают,

В то время, как жаркие губы

Мне о страсти сердечной шепчут.

«Нет уж, спасибо, – ответила сама себе на непрошенное воспоминание травница, – ни эти глаза, ни эти губы мне уж точно не нужны. Пускай о страсти шепчут кому-нибудь другому!»

Естественно, дед Широ просто не мог не угостить гостя вином собственного изготовления, и тот, как и следовало ожидать, с энтузиазмом принял предложение. Хватило пяти минут, чтобы на кухонном столе почётное место заняли разнокалиберные бутылки и графинчики, а дед, не скупясь на пояснения и уточнения деталей рецептуры, наполнял маленькие рюмочки. При этом он с завидной точностью рассказывал о происхождении сырья для напитка и его особых, нередко полезных, свойствах. Хотару опрокидывал в рот очередную рюмку ежевичного, мангового или персикового вина, крякал от удовольствия и не уставал отмечать все тонкости оттенков вкуса предложенных вин.

Нэко злилась. Злилась на Светлячка за то, что тот оказался человеком, совершенно не похожим на её воспоминания. Злилась на деда, который устроил свои любимые посиделки с дегустацией, да ещё и обрёл в лице жильца благодарного слушателя и ценителя. Злилась и на себя, потому что всё равно продолжала время от времени вглядываться в лицо артиста и видеть в нём тень прежних, таких прекрасных, обожаемых ею черт.

– Нет, дядька Широ, – вывел девушку из задумчивости голос артиста, – это для меня будет уже чересчур.

Широ решил перейти к коньяку собственного изготовления. Коньяком он угощал далеко не всех, приберегая его для особых случаев и особых гостей.

– Давай оставим до вечера крепкие напитки, – Хотару ловко ухватил палочками кусок ветчины с тарелки, положил на него маринованную редьку, завернул и отправил в рот, – мне сегодня ещё пред ясные очи этих старых ху…, – он покосился на Нэко, – перечников из Ассоциации показаться надо. Явить, так сказать, свою добрую волю. Продемонстрировать, насколько я осознал свои прежние ошибки и как успел проработать «отвратительные черты» своей «упрямой, несдержанной и трудно управляемой» личности.

– Плевать в лицо господина Эдомару́ было в высшей степени неосмотрительно, – словно бы невзначай, заметил дед, – семь лет минуло, а твой демарш всё ещё на слуху. Ты уж, мальчик мой, постарайся, докажи им, что годы не прошли для тебя даром. Ведь у тебя талантище!

Хотару расхохотался, но смех этот показался горьким.

– Талантище! Почему-то покойный господин председатель Восточной ассоциации ракуго не больно-то в это верил, – парень подумал и плеснул себе ещё вина из черёмухи, – читать по канону, которому двести лет сравнялось! Ни моги ни интонацией, ни ударением отойти хотя бы шаг. Скука, глупость, косность и нежелание смотреть дальше собственного носа. Это старичьё хотя бы мозгами пораскинуло: ведь современному артанцу многие слова из столь милых их сердцу рассказов вообще не знакомы, поскольку успели выйти из употребления давным-давно. И предполагать, будто зритель озаботится прихватить с собой на представление «Толковый словарь живого артанского языка» было бы более, чем наивно.

– И всё это ты не побоялся высказать старику Эдомару?! – не поверил своим ушам дед, – я выпивал с ним, и знаю, насколько он был нетерпим к любой, даже самой деликатной, критике. Да сделают боги его посмертие приятным, – Широ благоговейно осенил себя соответствующим жестом, – представляю, как он взвился.

– Взвился ещё как, я никогда не забуду его физиономии, – ухмыльнулся Светлячок, и Нэкоми обратила внимание, что ямочки на щеках у него всё те же, только прячутся в отросшей щетине, – пытался на место меня поставить, обзывал щенком безмозглым. Видать, для этого апологета классического ракуго сие являлось высшей октавой оскорбительности. А уж, когда я заикнулся, что в наши дни Восточной ассоциации пора бы отойти от набивших оскомину эсонда́ев о контрактах с богами, незадачливых грабителях и покупках дорогостоящих ружей, а взять на вооружение более интересные и актуальные темы. Темы любви, измены, оказий с проститутками и случаи из жизни самураев вызовут больше отклика в сердцах у публики, а, как следствие, принесут больше выручки.

– Представляю себе лицо покойного председателя, когда ты предложил тему жриц любви, – сощурился дед Широ, – я однажды прочёл на вечеринке «Неудавшееся самоубийство». От этого рассказа Эдомару аж перекосило, после чего он со мной недели три не здоровался и шарахался, как от зачумлённого.

– Ага, – тон собеседника был довольным, – знакомо, ещё как знакомо, – Нэко готова была поклясться, что Хотару ни на сэн не сожалеет о том приснопамятном скандале, – старик много всякого тогда мне наговорил.

– Мы тут всю голову сломали, всё пытались сообразить, за что ты ему в рожу плюнул?

– За мать. Этот стервец принялся все мои грехи на неё списывать. Пока он рассуждал, мол, откуда во мне взяться пониманию ситуации и тонкости чувств, когда матушка моя в простой горничной в гостинице «Зелёная радость» служила, я терпел, – мотнул головой Хотару, отчего ему на лоб упала вьющаяся прядь, – но ведь старый хрен дальше пошёл, сказал, что, мол, неудивительно, какие у меня интересы и склонности при всём том, что мать моя незнамо от какого посетителя меня прижила, про яблони и яблоки ещё добавил. Хотел я ему по роже дать, но подумал, что не годиться стариков бить. Не удержался и плюнул прямо в его наглую харю с дурацкими подусниками!

Дед Широ, успевший угоститься ещё и коньячком, рассмеялся.

– Представляю, каково было Эдомару. Он же чванливцем был страшным. Везде и всюду любил подчёркивать своё происхождение. Говаривал, что нам, простым горожанам, за счастье с ним за одним столом посидеть и из одной бутылки вина испить.

– Ага, – подтвердил артист, – в первый момент он буквально дар речи потерял, не знал, что сказать и сделать. Потом залепетал что-то угрожающее, мол, ещё лет пятьдесят назад за такие паскудные выходки на дуэль вызывали! А мне кровь в голову ударила, и я ему в ответ: за чем же дело стало? К барьеру! Ты ведь знаешь, как я стреляю.

– Знаю, как же! Все знают! Муху на лету сбиваешь, – восхищённо подтвердил Широ.

– Муху, не муху, а яйца, не целясь, отстрелить запросто смогу, – буднично, по-деловому заявил Светлячок, – только Эдомару стреляться со мной не стал. Заявил, раз неизвестно, кем был мой много неуважаемый папенька, посему он, урождённый дворянин, не может быть уверен в моём равном ему происхождении. А драться незнамо с кем Дуэльный кодекс строжайше запрещает. Зато из Ассоциации меня вышвырнуть – запросто! Сие Дуэльным кодексом и кодексом чести не регламентируется. Взял, да и выпер меня из Ассоциации на следующий же день.

– Ясно, ясно. Помню, Ито тебя с ним помирить пытался.

– Господин Данрё старался, очень даже старался, отрицать не стану, – Хотару повернулся к Нэко, как пришитой, стоявшей поодаль, – ты бы, Кошечка, не стояла столбом, а кофейку сварила что ли.

– Если вы снимаете в нашем доме комнату, то не значит, что я обязана вам прислуживать! – огрызнулась травница, – с женой будете подобным тоном разговаривать. У меня и поважнее дела найдутся. Лавка без присмотра осталась.

– Нэ́кочка, детка, – обезаруживающей улыбкой престарелого дамского угодника улыбнулся дед, – не гоже нашего дорогого гостя обижать. Я тебя попрошу за себя и за него: свари-ка нам по чашечке того самого, из синей коробки, – он многозначительно, по-заговорщицки подмигнул.

В синей жестяной коробке когда-то лежали маленькие зефиринки, облитые тёмным горьковатым шоколадом. Это была последняя сладость, которую отец купил для маленькой Нэкоми. И вот уже много лет красивая коробка с изображением божественной змеи (тогда как раз наступал год змеи) использовалась для хранения очень дорогого кофе, который готовили в особых случаях.

Хотя травница и не считала сегодняшний день особенным, а Хотрау Эйдзи достойным кофе из папиной коробки, она послушалась деда. Отсчитала нужное количество мерных ложек, долила подходящее количество воды и водрузила кофейник на плиту, на маленький огонь. Оставалось лишь следить и не позволить напитку закипеть.

Доварить кофе её помешал требовательный звонок дверного колокольчика.

– Детка, пойди, взгляни, кто пришёл, – велел дед, – обслужи. Мы уж тут сами управимся.

Нэкоми испытала даже облегчение. Смотреть на предмет своих нежных мечтаний, когда он изменился до неузнаваемости, было почти физически больно. По лавке с деловым видом прохаживались трое мужчин в летней форме Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя. Не успела девушка с усмешкой подумать, что стражи порядка, должно быть, зашли за средством от похмелья, как старший из них в звании сержанта, козырнул и вопросил строгим официальным голосом:

– Гражданин Артанского королевства Широ Мори дома?

– Дома, – пожала плечами Нэко, – но он занят, я охотно обслужу вас вместо него. Чего изволите пожелать? – тон её был немножко ироничным, и уже в следующее мгновенье она пожалела об этом.

– Позови господина Мори, – потребовал сержант, – мне необходимо его видеть. Так что быстро: ноги-в-руки, и позвала деда! – он помахал перед лицом травницы листом бумаги с тиснением из королевских кленовых листьев.

Ошарашенная Нэко поспешила на кухню и передала деду его слова. Тот пожал плечами и, предположив, что дело опять в несоответствии устройства лавки требованиям торговли, велел Светлячку не тушеваться, а от души насладиться драгоценным напитком, аромат которого уже наполнял кухню.

– Они со своими дурацкими требованиями уже во где! – старик выразительно провёл ребром ладони по горлу, – но ничего, ман – полтора решат дело. Не в первый раз!

В лавке сержант, махавший перед носом Нэко какой-то бумагой, стоял возле прилавка со скрещенными на груди руками, а двое его товарищей заняли позицию у входной двери.

– Господин Мори? – осведомился он.

– Не делайте вида, будто вы меня не знаете, – брюзгливо ответил Широ, – на прошлой неделе покупали у меня средство от вздутия живота, а теперь запамятовали. А вскоре после нового года захаживали сюда из-за входной двери, которая открывается не в ту сторону. Да, перед вами Широ Мори, владелец аптечной лавки на улице Одуваничиков, собственной персоной. Что не так на сей раз? Число ступенек парадного крыльца не то, или дверной колокольчик звучит в неподходящей тональности?

– Господин Широ Мори, вы арестованы за убийство господина Ре́нзи Ити́ндо из Тисового клана. Ваша лавка будет закрыта, а, в случае признания судом вас виновным, конфискована и продана с молотка.

– Постойте, господин хороший, – воскликнул ошарашенный Широ, – явно произошла некая фатальная ошибка. абсурдно предполагать, что такой немолодой и уважаемый гражданин Артанского королевства, как я, мог.., – но договорить до конца он не успел, его перебил офицер:

– Никакой я вам не «господин хороший», – его лицо исказила гримаса отвращения, – я – сержант Кленовой короны Са́ндерс. А по поводу фатальной ошибки, – он осклабился, демонстрируя отсутствие зуба с левой стороны, – если бы ты, старик, только знал, какое количество раз мне приходилось слышать эти вот самые слова. «Я невиновен! Это – ошибка! Я не имею к случившемуся совершенно никакого отношения!» – гнусавый, дурашливый голос должен был показать, насколько глупы подобные оправдания и отговорки, – собирайся, пошли.

– Куда пошли? – всё ещё, не веря своим ушам, переспросил дед.

– Ясное дело, куда, – развёл руками сержант Сандерс и ткнул прямо в лицо ему ордером с печатями и подписями, – в тюрьму, конечно. Точнее, в камеру предварительного заключения. Потом следственный действия и суд. Тебе, как мещанину за убийство древесно-рождённого светит ни много – ни мало – петля. Ибо человек простого происхождения недостоин благородной казни через отсечение головы. Ритуальное самоубийство с целью смывания позора также для таких, как ты, не предусмотрено. Так что молись всем богам, чтобы палач оказался умелым и не пожалел мыла.

Дед Широ вытащил из кармана очки и внимательно прочитал бумагу, которую столь упорно совал ему в лицо сержант. Там чёрным по белому было расписано и про обвинение в убийстве, и про меру пресечения.

– Я, конечно, знавал господина Итиндо, – проговорил ошарашенный травник, – он пару раз закупался у нас в лавке лекарствами, – последнее слово он произнёс приглушённым голосом, словно проглатывая название, – на прошлой неделе, например, приходил. С тех самых пор я его не видел и убить его никоим образом не мог. Мне ведь даже не известно, где господин Итиндо живёт…

– Все эти объяснения ни к чему не приведут, – сержант вытер вспотевший под форменным клетчатым беретом лоб, – объясняться со следователем будешь. Так что не трать силы понапрасну, они тебе ещё понадобятся.

– Могу я что-то с собой взять? – спросил приунывший старик.

– Советую надеть куртку. У нас в подвале холодина стоит и зимой, и летом. Бельишко какое-никакое прихвати, ещё мыло, полотенце, – сержант загибал пальцы, – снадобья брать ни-ни, не думай, даже коли хвораешь. Запрещено.

– Курево можно, – подал голос тот, что стоял возле двери справа, – и жрачки какой-нибудь попроще: сухари там, яйца варёные, сало – в самый раз будут.

– Лучше, пускай внучка твоя всё соберёт, – остановил Сандерс шагнувшего к двери Широ, – не охота с тобой по всему дому таскаться, а глаз с тебя спускать не положено. А ты, девушка, не стой столбом, берись за дело. Мы не собираемся в вашей лавчонке до вечера торчать!

Нэкоми взяла себя в руки, хотя сердце колотилось вовсю. Она отправилась в комнату деда Широ и собрала всё необходимое с ледяным, каким-то отстранённым спокойствием. Зубы сцеплены, глаза абсолютно сухие. Затем спустилась на кухню: сухарей в доме не оказалось, они ели больше риса, нежели хлеба.

– Что там у вас? – лениво поинтересовался Светлячок, успевший вылить в свою чашку остатки кофе.

– Вас сие никоим образом не касается, господин Эйдзи, – травница постаралась, чтобы её голос звучал официально. Она слишком хорошо понимала: одно слово, капля просочившихся эмоций, и слёзы из глаз польются ручьём.

– Ну-ну, – кивнул парень, вытряхивая пепел из своей кисэру в пепельницу.

Девушка собрала кое-какую еду, добавила пачку бумажных салфеток – новшество появившееся в Аратаку месяцев пять назад и, вылив остатки вина из бутылки, наполнила её водой. После чего возвратилась в лавку.

– Тебя хорошо за смертью посылать, – прокомментировал приход Нэко сержант, – в свой час, буду иметь ввиду.

Дед Широ стоял с растерянным видом. У него на запястьях красовались металлические наручники с магическим запором. Магия из них отчётливо кольнула её где-то в районе солнечного сплетения.

Нэкоми с детства (по крайней мере она помнила за собой это лет с четырёх) начала чувствовать магию и видеть то, чего другие люди видеть не способны. Девочка попыталась рассказать отцу о привидении, которое вышло ночью из стены её спальни и качало её на руках, но натолкнулась на стену холодного непонимания, а полученная суровая выволочка за глупые бредни, которые неразумное дитя вздумало обнародовать, навсегда отбила охоту пытаться сделать нечто подобное.

Уже потом, после того как отец умер, травница пережила безумную обиду того момента и поняла, что он хотел защитить её от негатива окружающих. Духовидцев люди не любили и боялись, а ощущение магии почиталось подозрительным само по себе, и было не по чину кому-либо, кроме чародеев.

– Шевелись, – сержант Сандерс проверил узелок, собранный травницей, и бросил его в деда, – у арестантов слуг нет. Никто твоё барахлишко таскать не станет. Теперь ты, – он в упор поглядел на девушку, – веди меня в вашу лабораторию. И даже не думай заявить, будто у простых аптекарей подобного не водится! Знаю я, что у вас водится, а что нет.

Девушка кивнула и повела по коридору в дальнюю комнату на половине прислуги, что они с Широ использовали для приготовления снадобий, а тёмный коридор – для сушки трав.

Офицер заглянул в комнату, убедился, что перед ним именно то, что нужно, и прилепил на дверь бумагу с печатью Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя, мазнув косяк и дверь липкой субстанцией из маленькой баночки, подозрительно смахивающую на жестянку от ваксы для ботинок. В нос ударил резкий кислый запах, показавшийся Нэкоми знакомым.

– Сюда ни ногой! – строгим голосом запретил сержант, – вот придёт подполковник Сая́до обыск производить, он печать сымет и решать станет, что со всем этим барахлом делать.

После этого деда Широ увели. И как ни спрашивала травница блюстителей порядка, почему именно её дедушку обвиняют в убийстве какого-то древесно-рождённого по фамилии Итиндо, ничего вразумительного ей услышать так и не довелось. Сержант важно хмурил брови и отвечал что-то вроде: «Не бабьего ума это дело» или «Тайна следствия».

Абсолютно подавленная девушка вернулась на кухню.

– Может, соизволишь-таки объяснить, что за представление разыгралось в этих стенах, и куда девался дядька Широ? – спросил жилец, успевший не только выпить весь кофе, но и доесть рисовое печенье с вкраплениями начинки из сладких, красных бобов.

Расстроенная вконец девушка выложила Хотару всё: и про арест, и про обвинение в убийстве, и про опечатанную лабораторию не позабыла упомянуть.

– Да, – потёр лоб артист, – плохо дело. С Королевской службой дневной безопасности шутки плохи. Кому-кому, а уж мне-то сие преотлично известно. Так что теперь делать? – он подпёр щёку рукой, – обвинение в убийстве – это не просто плохо, это сверхплохо, ужасно просто. Деда посадят, потом и вовсе казнят, – продолжал рассуждать Светлячок, – дом, само собой, конфискуют. А ты как думала? – проговорил он в ответ на удивлённый взгляд, сверкнувших янтарём, повлажневших глаз, – конфискуют, продадут, а деньги пойдут на оплату судебных издержек и покрытие морального ущерба семье убитого. Так в Артанском королевстве принято. Мне придётся жильё искать. Вот морока!