Читать книгу: «Я не могу с тобой проститься», страница 2

– Привет, Толик, – отхожу поскорее от двери, – соседа своего не видал? Или Никитоса?

– Видал! – заявляет. Меня сначала отпускает, но потом приходит нехорошая догадка,

– Давно?

– С тобой на юбилее у Семёныча, и того, и другого, а больше не видал…

– Значит, в столовую не возвращались… хреново!

– А, куда они подевались? – Толик явно соображает со скрипом и мечтает только удариться головой о подушку, но что, делать-то?! Сейчас все попадают, а эти болваны может замерзают где-то? Тут ещё и снежок начинает заметать потихоньку, вот занесёт их в сугробах, к утру и тел не найдём! Тьфу, тьфу, не дай Бог!

– Пошли искать! – командую, отгоняя страшные мысли.

– На кой? Когда люди спрятались, то им не понравится, если их найти, – мерзко хихикает Толик, и я понимаю, на что он намекает.

– Ты в своём уме? Идиот! – они скорее морды друг другу начистят, или вообще поубивают, чем это!

– Вот дура! – слесарь выражения не подбирает, как и я, – в столовке только две поварихи со столов убирают, а окромя тебя ещё есть к кому податься! – и точно, как я не подумала,

– Пошли к Алле!

– Сама иди, я спать, – цепляясь за перила, сильно уставший мужчинка, ползёт домой. Толку всё равно не будет.

Бегу к Алле. У неё горит свет, стучу,

– Открыто! – сразу залетаю,

– Ал, Игорь не с тобой?

– Я думала с тобой, – отвечает равнодушно, уже переодевшись в пижаму, но вижу, что злится.

– Чего ему со мной? А Красавина видела? – мне плевать, злится она или нет, надо что-то делать!

– Ты бы, подруга, определилась! За двумя зайцами погонишься… сама знаешь, – язвит, морду кремом мажет, намекая, что ко сну собралась.

– Забирай обоих! – рявкаю, – можешь холодными трупами! Упаковать?

– Охренела? – бросает своё занятие, – что стряслось?

– Пропали оба! Вышли подышать, я в столовку вернулась, подождала минут пятнадцать, никто не зашёл, выглянула, никого! Уже второй час ищу! – голос дрогнул, когда представила, что за это время может случиться на морозе с пьяным человеком.

– Ясно, – инженерша начинает натягивать стёганные штаны прямо на пижаму, – я сейчас.

– На улице подожду, – выхожу на воздух. Народ весь расползся по вагончикам, и уже кое-где гаснет свет, завтра подъём полшестого.

– Может, подмогу позовём? – компаньонка в полном облачении выходит на улицу, готовая к поискам, явно не верит в собственные силы. Я в свои тоже,

– Давай!

Вскоре поисками пропавших занимается практически весь посёлок, кроме уставшего юбиляра, некоторых, не особенно сдержанных в алкоголе и женской половины, за исключением нас с Аллой…

***

Пропажа нашлась через пару часов. Поисковики стоптали все ноги, а обнаружил две припорошённых снегом тушки, Серёга Овчинников – помбур из параллельной смены, когда отскочил с рабочего места по-быстрому до ветру. И отбежав совсем недалече, наткнулся.

– На вот! – притащили ко мне в медпункт обоих, – хотела сразу двоих? Играйся! – с чего они все взяли, что я хотела кого-то? Дураки, никого я не хотела, лишь бы выжили!

Медпункт рассчитан на одного лежачего пациента, второго приходится громоздить на мою кровать в другой половине вагончика, и этот везунчик – Никита. А, что ещё остаётся?

Рассматриваю свою добычу. Морды разукрашены под хохлому, у Красавчика, похоже, перелом носа. Анализирую. Оба никакие, но дышат. Надо подождать, пока отогреются, предполагаю, что переохлаждение даст о себе знать, насчёт обморожений тоже будем посмотреть. Бегаю туда-сюда через тамбур, перегородку между приватной зоной и лазаретом даже не пытаюсь закрывать. Раздеваю по очереди обоих, изучаю повреждения. Кроме боевой раскраски на лицах, да нескольких синяков на телах, ничего страшного не вижу.

У меня тепло, но раздев их до трусов, укутываю каждого под два одеяла, организм должен согреться изнутри не резко, чтобы внутренних повреждений в остывших конечностях было минимум. И сижу, клюю носом, жду…

Посёлок угомонился, забывшись коротким сном, скоро подъём дневной смены, а по их милости люди гуляли полночи…

Сначала очнулся Красавчик, завозился, застонал, закашлялся. Меня разбудил своей вознёй,

– Ну, слава Богу! Как ты, Никит? – по виду, ни хрена не красавчик, два фингала, как очки разливаются вокруг глаз, и нос опух.

– Попить дай, – хрипит, потом спрашивает, а на носу будто скрепка прицеплена, – что у меня с лицом?

Наливаю целую кружку воды из чайника, подаю,

– Красота! – отвечаю, – хочешь полюбоваться?

Он выпивает залпом и падает на подушку,

– Не надо… Болит вся морда!

– А, ещё что-нибудь болит?

– Пока не понял, голова тоже гудит, но может из-за носа? – прикасаюсь ко лбу, если и есть температура, то небольшая,

– Из-за похмелья! – давай-ка кольну сразу от всего. И голове полегчает, и жар спадёт, и нос меньше болеть будет. Он не спорит, подставляет попу и, не шелохнувшись, сносит укол. Потом, устроившись поудобней, ловит за руку,

– Ин, ты напугалась?

– Ха! Напугалась! Я тут из-за вас весь посёлок на уши поставила! Позорники!

– Прости…

– Конечно же, драку устроили? Зачем? Почему от столовой ушли?

– Ну мы ж не представление показывали… – усмехается, тут же со стоном хватается за лицо и от прикосновения ещё больше стонет. А я беру полотенце и иду на улицу за льдом. Откалываю сосульку с козырька и возвращаюсь обратно, заворачиваю прямо в полотенце,

– На вот, приложи к носу, герой!

– Спасибо! – накрывает поллица. Мне смешно, но надо воспитывать,

– Нравится? Я ж звала тебя вернуться! Зачем остался?

– Надо было кое-что выяснить, – сопит из укрытия.

– Выяснил? – представляю, какого дерьма про меня наболтал тот говнюк, что лежит сейчас на второй койке! Медвежонка я в своих апартаментах устроила, и он, похоже, оценил, – меня в какое положение поставили! Что люди подумают?

– Что ты – классная баба, раз два мужика из-за тебя схватились! – вывод хоть куда! Так и мечтала стать звездой нарасхват!

– Они подумают, что я – шлёндра, какая-то! Болван!

– Сама сказала, – слышу с другой половины!

Глава 7.

Проснулся, сволочь! Никитос делает попытку вскочить, пресекаю в корне,

– Лежать! – а мне пора кое-кому тоже уделить внимание. Иду и соображаю, не заехать ли чем потяжелее, но видок у Стрельцова немногим лучше Красавчика, так что ограничиваюсь недовольством, – давно подслушиваешь? – как же не вовремя он очнулся!

– Вообще не подслушиваю, просто лежу и слушаю, – даже не стыдится, – воркуйте, голубки! – тут же заходится в душераздирающем кашле, и мне очень не нравится его кашель!..

Почему так? Почему я вынуждена лечить своего врага? Волноваться за него? Смывать кровь с рассечённой брови, сдерживая дрожь в руках, щадить его разбитую губу, остужая кипяток, чтобы напоить, холодного ему нельзя. Почему я особенно внимательно прислушиваюсь к дыханию, подолгу прижимая к нужным точкам тела стетоскоп, боясь коснуться и ещё больше боясь пропустить хрипы, сигналящие о пневмонии? И, как мне удаётся при этом практически не дышать и сохранять видимость спокойствия и равнодушия?!

За что мне это? Как только наступит утро, попрошу, чтобы вызвали вертолёт, и отправлю на большую землю! Пускай там с ним нянчатся. Обоих отправлю. Здесь только первая помощь! А пока трясусь над ним, как над хрустальной вазой, с трудом удерживая маску профессионального долга, устала. Интересно, долго получится её носить? Я даже ненавидеть его не научилась!..

Спустя два года я вновь сблизилась с той компанией. На поверку она оказалась намного больше, чем те пятеро смелых, ездивших в летний лагерь.

Пересчитать всех не удавалось, но думаю, в ней перебывало человек пятьдесят, не меньше, парней и девчонок. Кто-то приходил, кто-то уходил и появлялся вновь. Вся эта масса напоминала броуновское движение молекул, не знающих покоя. Вот и я в какой-то момент стала молекулой этого гремучего, активного, никогда не знающего покоя, подвижного, как ртуть, вещества.

Естественно сразу же подкатил Макс, да кто бы сомневался? Собственно, через него я к ним и попала вновь. Он сразу начал демонстративные ухаживания, давая понять, что девушка занята.

Но мне этого было не нужно. Никого не нужно, я просто хотела общения и всё.

Кое-кто находился по уши в отношениях. Её звали Катя, и она была даже очень ничего. Мне понравилась, хорошая девчонка, открытая и симпатичная. Высокая, светлая, похожая на совёнка большими круглыми глазами. Весёлая… Мы почти подружились.

Почему почти? Потому что нашей дружбе всё время мешал её парень – молчаливый субъект с холодными серо-голубыми глазами по прозвищу принц Датский. Ничего не говоря, лишь только высокомерным присутствием, пренебрежительным взглядом и холодной полуулыбкой умудрялся отравить любую радость общения.

В один из дней, ближе к вечеру, отколовшись от группы, я пошла на свой автобус, потому что жила в другом районе, за мной увязался Макс. После очередного его признания, попытка отделаться шуткой не удалась, объяснения, что дружба с ним – это здорово, а любви не получится, ни к чему не привели,

– Ты же, всё равно, ни с кем? – задал он резонный вопрос.

– Потому что мне, не всё равно, с кем, – переиначила я, но он не отступился,

– Тогда зачем? – на недоумённый взгляд, прояснил, – ведёшь себя так, что все пацаны шеи сворачивают, все хотят с тобой, а ты лишь смеёшься. Зачем ты в нашей компании?

– Лето, отдых, хорошие ребята, в мед, как мечтала, поступила… – что ещё сказать? Я сама тогда не понимала, что моё зажигательное поведение и неуёмный флирт, за которым дальше стена, лишь желание повысить не слишком высокую самооценку. Поверить в себя, в то, что могу нравиться парням, и главное, в чём ни за что бы, не призналась, обратить на себя внимание лишь одного человека.

– Так нельзя! – ответил он напоследок и ушёл…

А я выбрала Василька. Почему? Потому что надо было кого-то выбрать, чтобы досадить одному холодному неприступному болвану, чтобы Макс успокоился, чтобы успокоились все. Потому что надоело одиночество. Почему его? Он показался самым безобидным и спокойным, тем, кто ничего не потребует. К тому же в его спокойном молчании мне почудилась какая-то загадка. Он за те пару лет после лагеря вымахал почти под два метра, серьёзные занятия плаванием сформировали отличную фигуру, с ним было не стыдно выйти.

И я просто взяла его за руку и повела. И он пошёл. И шёл целых два года, пока я не отняла руку. Загадочность Василька рассеялась ещё на первом году отношений. За молчаливостью тайны не оказалось. Но мне было с ним хорошо и спокойно. Я уехала на учёбу в областной центр, он учился дома. Но исправно и честно ждал, и все выходные мы проводили вместе.

Как-то в порыве болтовни, что случалось нечасто, он меня спросил,

– Почему ты выбрала меня?

– Понравился, – я была честна с ним, потому что сама верила в эту правду, потому что это и было правдой, он действительно, не вызывал никаких неприятных эмоций, – считал тогда себя недостойным?

– Не знаю, пацаны ставки делали, кому повезёт, меня даже в расчёт никто не брал… А Стрелец сказал, что никого не выберешь.

– Почему? – вида не подала, но желудок скрутился узлом, и я, как обычно, как, если бы Игорь был поблизости, остановила дыхание.

– Потому что шлёндра…

– Что?! – стало тошно и обидно, вот значит, что обо мне думает этот гадёныш? – Что это за слово такое? Может, ещё и шлюха? Почему он посмел? Там девочки из вашей компании прошлись уже по всем рукам вдоль и поперёк! Я вообще, ни с кем, ты первый! Максе отказала!

– Девочки со всеми, но тихо, а ты ни с кем, но громко, наверное, поэтому, – пожал плечами Василёк, – зря сказал, прости.

Мы оба друг у друга стали первыми. Безумной страсти не случилось, всё было спокойно, без колебаний, ни фейерверков, ни ссор. Я, вообще, ничего не понимала, в нужные моменты подавала голос и изображала, как могла, то что казалось логичным, но просто ждала конца. Он верил. Строил планы, в которых я прочно занимала место его единственной и неповторимой супруги.

Поэтому, когда по истечению двух лет сказала, что нам не по пути, он был просто убит наповал. Требовал признаться, что я кого-то завела в академии или ещё где на стороне. А я никого не заводила, просто надоело обманывать себя и его, что у нас всё прекрасно. Он, конечно, напоследок обозвал меня шлёндрой, но спустя месяц, сам догнал, увидев на улице, извинился, и мы нормально поговорили. А ещё через год, сказал,

– Спасибо, что так всё сделала, всё равно бы у нас ничего не получилось, просто ты поняла раньше…

Глава 8.

Сейчас

– Вертолёта не будет, – докладывает Михаил Иванович – буровой мастер, – погода нелётная. Пока до вас добрался, чуть самого не унесло. Да и метель обещали.

– Прогноз надолго? – спрашиваю. Мой арсенал не рассчитан на длительное, серьёзное лечение.

– На три дня вперёд сообщили. Продержитесь? – спрашивает, заглядывая на жилую половину, явно обращаясь к Никите, и видя его цветущую физиономию, добавляет, – красавчики мои.

– Продержимся! – бодро гнусавит Никитос. Если бы не маска Бэтмэна, разливающаяся на верхнюю половину лица лилово-чёрной кляксой, да лёгкий кашель, которым обзавёлся, отдыхая в сугробе, то можно сказать, что он огурец.

– Не факт, – осаждаю его оптимизм, – у нас тут, кажется, назревает пневмония, – имею ввиду второго красавца, – а у меня, сами понимаете, лекарств выбор невелик.

Стрельцов не перечит, потому что уже пышет жаром, как печка и ручаться за себя не может.

– Не было печали! – охает мастер, – ты, если что потребуется, говори, Инна, я вечером ещё зайду, – и отправляется на выход.

– Иваныч, погодь! – окликает Никита, – я с тобой!

– Куда?! – мы в один голос с мастером.

– К себе в вагончик, – поясняет герой, – эта бадяга надолго, а тебе спать негде, я ж не инвалид, буду сам на осмотр приходить, – он прав, температура спала, от сломанного носа не помрёт, таблетки я тоже ему подобрала, главное, чтобы больше не переохлаждался,

– Я сама буду тебя навещать, иди, – отпускаю.

Спустя минут десять, они уходят, Никита бросает уже в дверях,

– Занимайся своим оранжерейным!

– Почему моим? – успеваю спросить, но он уже не слышит…

***

Покопавшись в нехитрых аптечных запасах, выбираю анальгетик с жаропонижающим эффектом и не очень сильный антибиотик, за неимением лучшего. Набираю шприцы,

– Давай, лечить тебя, что ли буду! – даже не представляю, каким тоном с ним разговаривать. Он молча поворачивается ко мне задом. Надрать бы этот зад хорошенько за все мои обиды! Но я же, всё-таки, врач…

Потом в медпункт не зарастает народная тропа.

Сначала Толик Верховцев перед сменой,

– Ну, как там мой сосед? Жив курилка?

– Жив, пока. Ты принеси смену белья ему: трусы, футболку или майку, будь добр.

– Ладно, после работы зайду, занесу, – сегодня он покладист, не то что вчера, – ты, Ин, прости, я не понял, еле до дому дошёл, сама видела.

– Иди уж, – прощаю, – бельё не забудь.

– А ведь это ты – виновница торжества! – помигивает перед уходом уже в дверях довольно гадливо.

– Да нет, это у кого-то в голове опилок много накопилось, видно слежались, вот и решили встряхнуть! – тоже мне, воспитатель.

Через час вчерашний юбиляр Семёныч,

– Это, как же так вышло-то? Вроде всё тихо, мирно… – и опять эта укоризна во взгляде. А у самого, лицо помятое.

– Видите, что алкоголь с людьми творит, – развожу руками.

– А Игоряха надолго слёг? – косится на Стрельцова, – вдруг, чего по электрике.

– Ненадолго, – хрипит тот из-за моей спины, видимо, после укола вынырнув ненадолго из горячки, отчего ему полегчало.

– Запрашивайте подмену, – напутствую Семёныча.

– Понял, – и уходит, а сам всё бормочет, – да как же так вышло-то? Вроде всё было…

Потом зашла Алла, обеспокоенная и недовольная,

– Ну, как они?

– По-разному, – я сторонюсь, пропуская её из тамбура в лазарет и давая обзор, – Красавин ушёл к себе, а этот, вот…

Алла, снимает меховую шапку, напоминающую сугроб и, обстукав с ботинок снег, осторожно двигается к койке, а я, не желая смущать, накидываю пуховик и выхожу на воздух.

На улице метёт так, что соседнего вагончика почти не видать, ледяной ветер зло швыряет в лицо не то что снегом, а колючим, царапающим льдом! Погода, точно, не лётная. Хоть бы поскорей стихло. Интересно, у них со Стрельцовым серьёзно?

Вскоре инженерша выходит, останавливается и молчит, потом, спрашивает,

– Всё хреново?

– Не фонтан, думаю нас ожидает двухсторонняя пневмония, а у меня такие лекарства, что на медведя с рогаткой сходить успешней, чем его тут вылечить, и вертолёта не дождёшься!

– Что ты ему сделала?

– Вколола жаропонижающее и антибиотик из того, что есть, но слабоват, здесь нужно лечение посерьёзней, – объясняю, как могу, чтобы поняла.

– Я не об этом, – мнётся, потом поднимает на меня обиженный взгляд, – что ты сделала? Почему они схватились с Красавиным? Ну ладно, тот сельский парубок с дальнего хутора, не шибко обезображенный интеллектом, а этот – нормальный разумный мужик!

– Поверь мне, НИ-ЧЕ-ГО!

– Не верю, – мотает головой, – когда ты успела? Как успела за неполный месяц снести башку двоим мужикам сразу? Зачем? Зачем тебе эти игры? Ты взрослая образованная баба, тебе детей пора рожать и растить, а не стравливать мужиков на потеху!

– На потеху?! – тут меня словно подбрасывает изнутри, – хороша потеха! Я вижу, как все вы смотрите на меня волками! Осуждаете, словно я в чём-то провинилась! Вы ничего не понимаете, ничего не знаете! – на последнем слове срывает кран, и я начинаю реветь. От обиды, от боли, что всё так хреново, и от страха, что не сумею спасти Стрельцова, что вертолёт опоздает, что будет уже поздно. Он помрёт прямо у меня на руках, а я вместе с ним от горя!

– Ладно, прости, – Алла трогает меня примирительно за плечо, – я мёду принесу. У меня настоящий, липовый, всегда с собой беру на вахту, – я стараюсь заткнуться, благодарно киваю, зажав рот ладонью, а она уходит. Какой уж тут мёд, тоже мне панацею нашла.

Остудив на ветру зарёванное лицо, возвращаюсь в дом, сбрасываю пуховик на вешалку и уже хочу пробраться на свою половину,

– Стой! – хрипло, но вполне здраво и в приказном порядке. Стою, – иди сюда!

Глава 9.

Иду, ставлю табурет напротив и сажусь. Руки на колени, как школьница. Рассматриваю своё вражеское чудовище. Волосы дыбом, на брови пластырь, на скуле ссадина, губа слева распухла, под глазами болезненные тени залегли. Жуть! Чего я в нём нашла?

Молча жду, что скажет ещё.

– Дело дрянь? – сразу к конкретике.

– С чего ты взял?

– В зеркало на себя давно смотрела? Там всё написано… – похоже я не лучше.

– Если ты такой востроглазый, значит, не всё потеряно, – усмехаюсь, – просто не спала ночь из-за вас идиотов. Сейчас умоюсь, накрашусь, чего тут не делала ни разу, да у меня и косметики-то с собой нет почти, и буду как майская роза.

– Лучше поспи, – предлагает, и в голосе как будто даже забота проскальзывает и сочувствие, – мне вроде полегче. Не помру пока.

– Спасибо, – встаю и собираюсь последовать его совету. С трудом. С ног валюсь от усталости и от нервов, но как оторваться от него сейчас? Мне кажется, он тоже не хочет, чтобы я ушла. Отсылает, а сам в тайне надеется, что останусь. И я нахожу повод задержаться,

– Сейчас температуру проверим, и пойду.

Я долго и упорно трясу термометр, прежде чем вставить ему подмышку, потому что любое прикосновение не проходит для меня бесследно, а ресурс хладнокровия исчерпан, тем более, и он потеплел как-то. Выключить себя я не в силах, особенно, когда Игорь глядит на меня в упор. Фиг знает, может он это понимает, поэтому спасает, забирая градусник из моей руки, даже не касаясь.

Потом мы пять минут молчим. Нам и поговорить-то, не о чем, да и не нужно. Потому что опять наговорим такого… А вот молчится у нас прекрасно. Я гляжу на него, он на меня. И столько в его взгляде! Там есть место и прости! И ну, как ты? И ещё, что-то важное и главное, но, наверное, я ошибаюсь, приписывая всё это молчаливому взгляду своего заклятого…

Термометр зафиксировался на отметке тридцать семь и восемь, и это прекрасно! Потому что ночью, когда оттаял под одеялами, он меня напугал своими тридцатью девятью с половиной! Вернул его так же, как и забрал, не касаясь. А я держу и чувствую на тонкой стеклянной трубочке его тепло и запах. Он там вспотел сто раз за эту ночь, но от запаха его пота мне сносит крышу… опять! Беру себя в руки, говорю,

– Молодец, – скорее стряхиваю и убираю в футляр, – я и правда, могу отдохнуть.

– Можешь, – разрешает, и даже одаривает улыбкой. Тут же зажимает трещину на губе, и она начинает кровить.

Без контакта не выйдет. Беру марлевую салфетку, смачиваю в перекиси и нагибаюсь к нему. Он в это время садиться, да так резко, что сталкиваемся лбами,

– Прости! – оба в один голос. Тут срабатывает какой-то скрытый механизм, щелчок, и нас отпускает. Словно и не хватало этого удара в лоб, чтобы лопнула нервная струна, и пришло облегчение. Начинаем смеяться, сначала непривычно, робко, пугливо, он, зажимая разбитую губу, я голову.

Потом аккуратно прикладываю салфетку к его ране, а он сверху накрывает горячей ладонью. Всё! Законтачились!

Отнимает мою руку от губы, целует ладонь, не отрывая взгляда, а я, как заворожённая, боюсь шелохнуться и спугнуть видение. Игорь с сомнением, но всё же, тянет меня на себя, и я тянусь, и оказываюсь в его руках, прижатой к горячей груди, захваченной в плен, теперь уже намертво, как глупая муха в крепких безжалостных лапах паука, да ещё и одурманенная его запахом! Интересно, ему слышно, как колотится моё сердце?

Он сегодня на удивление чуток, разворачивает лицом к себе и прижимается губами, мягко, нежно, робко. Я так же робко с сомнением отвечаю, у него там рана, какие поцелуи через боль? Потом я уже не помню, что там у него с губой, потому что реально сносит крышу. Где я? Кто я? Зачем? Хорошо, что сижу у него на койке, потому что ноги ватные, я вообще в кисель превращаюсь, ещё немного, и лягу к его ногам…

Не судьба!

Стук в дверь, только успеваем оторваться друг от друга, вскакиваю,

– Эй, болящие! Пора обедать! – повариха Наталья, румяная от ветра, запорошённая снегом, пышущая зимней свежестью, стаскивает с плеча широкий ремень, на котором у неё висит большой квадратный короб термосумки. Ставит на мой табурет и начинает вынимать на стол вилки, ложки, судки, – это борщ, две порции, это пюрешка с котлетками, тоже две, это хлебушек, это компот, – достаёт пластиковую полторашку с питьём, – поправляйтеся! – добавляет по-деревенски.

– Наташа, миленькая, – какая же она молодчина, – так ведь больной-то у нас здесь один, второй у себя в вагончике хворает!

– Да знаем мы! Алка сказала! Это вам на двоих, чтобы тебе не мотаться, а то сейчас мужики набегут, всё сожрут, пока соберёшься, ничего и не останется! Никитке уж занесла!

– Спасибо, Наташ! Ты такая, такая… классная! – от избытка чувств расцеловала бы эту сдобную плюшку! А ведь раньше, я думала, она на меня зуб имеет, всё время что-нибудь недодавала, а добавки и вообще, не допросишься. Или Алла подмогнула?

– Чего уж, там, ерунда, – мнётся, – ты давай, лечи инвалида. Он нам ещё пригодится! – взглядывает на Игоря, – а ты ешь, как следует, чахлик, поправляйся! – забирает свою полегчавшую ношу, – ну, покедова!.. – и пошла.

– Ну, что, чахлик, будем питаться, – смеюсь, приношу ещё одну подушку от себя, устраиваю ему под спину повыше, открываю судок с борщом, он ещё горячий. А аромат! – ммм, вкуснота, наверное, нечеловеческая! – беру ложку, размешиваю сметану, молодцы девчонки, даже такую мелочь не забыли, – открывай рот!

– Я сам могу, не инвалид, и не чахлик, – ворчит. А меня, как холодным окатило! Чего лезу?

– Ну, сам, так сам, – подаю миску, – ешь! – и поднимаюсь, мне здесь делать нечего, разберётся!

– Не хочу! – а мне плевать!.. Ни хрена мне не плевать,

– Надо есть. Организм должен получать питание и набираться сил. Это из-за температуры аппетит снижен. Ешь через не хочу!

– Сам не хочу, – вздыхает, – покормишь, тогда поем, – и хитро так поглядывает, сволочь!

– На голову надену! – добрею, усаживаюсь на табурет, забираю всё в свои руки и начинаю кормить, как маленького: дую в ложку, пробую, даю, он только рот открывает.

Глава 10.

Господи, скажи мне кто-нибудь ещё вчера, что я Стрельцова буду кормить с ложечки, ни за что бы не поверила! Опрокинуть борщ на башку – этому бы не удивилась. И вот, поди ж ты: кормлю, а он и не противится, чудо моё вреднючее! Кормлю и понимаю, что со вчерашнего дня сама ничего не ела, думаю, сейчас с Игорем закончу, и до себя руки дойдут, а он будто мысли читает,

– Себе!

– Что себе?

– Сначала себе, потом мне… По очереди.

– Из одной тарелки? Одной ложкой? – это принц-то Датский? Тот холодный чистоплюй?

– А, что тебя смущает? Боишься заразиться? Брезгуешь?

– Да ты не заразный, вообще-то, – я даже растерялась, – и микробами мы обменяться успели.

– Ну так, ешь тогда и не ломайся! – вот так и едим, одна ложка ему, другая мне, как будто близкие люди.

Наобедались, и меня начало морить в сон, реально, сейчас тарелки соберу и упаду на часок. Да хотя бы просто ноги вытяну, я ж прометалась полночи по лазарету, да просидела на табуретке, а до этого пробегала по сугробам в поисках своих потерявшихся дураков. Мне ещё второго надо будет проведать. Но это потом, позже. Заодно посуду в столовку верну и поблагодарю девчат за вкусный обед и заботу.

Смотрю, Игорь куда-то засобирался,

– Куда?!

– В туалет… я же человек всё-таки, не памятник! – злопамятен, – где мои штаны?

– Вот! – подаю судно. Есть в моём арсенале и такой гаджет, лучше бы запас современных антибиотиков положили!

– С ума сошла?! – таким взглядом одарил, словно я ему принародно предложила клизму поставить, – убери свой горшок подальше и меня не позорь! Не дай Бог ещё кто увидит! Что подумают?!

– А, что подумают? Лежачий больной, что тут ещё можно подумать?

– Что я засранец какой-то!

– Сам сказал! – возвращаю подачу.

– Квиты, – подытоживает, – но в туалет я схожу по нормальному и без тебя.

– Со мной! Я провожу и дождусь! – у нас там уборная в пристройке в виде очка, мало того, что неотапливаемая, так ещё и дыра на троих вырезана, хоть хором сиди, – не хватало потом тебя вылавливать!

– Не утону, там всё замёрзло намертво!

Подаю одежду,

– Дождусь и не спорь! С врачами не спорят!

– Пошли, врач, – соглашается нехотя, – ну хоть не шлёндрой в этот раз назвал…

Туалет нам дался не просто. Игорь хоть и бодрился, но я сильно сомневалась, что он там управится сам. Да его ещё и штормит немного. У меня на случай долгих походов имеется фланелевая накладка на подставку, взяла её с собой. Подаю,

– Седушку поставь, а это положишь сверху.

– Да ну, конечно! – отпихивает. Вот идиот!

– Давай ещё задницу отморозь там и прочие богатства! Мало мне проблем с тобой! – он зыркает злобно, хватает накладку и, громко хлопнув перед моим носом дверью, исчезает в уборной.

Тоже мне, эстет нашёлся!..

Пока ходили по нужде, освежилась на ветру и разгулялась,

– Ты ложись, а я пойду навещу Никиту, надо проверить как он там, наверное, нос сильно болит. Ты бы хоть глядел, куда бьёшь-то! Вывел парня из строя! И как вообще умудрился? Он выше на полголовы и шире в два раза!

– Он первый начал, – ворчит, укладывается, – я его не звал, – разбираю пожитки, из которых он вывернулся, как змея из старой кожи, оставив на полу всем скопом, складываю всё на стул рядом с кроватью. Потом набираю, что может пригодиться Красавчику: анальгетик, шприц, антисептик, на всякий случай, и таблетки, если нос не сильно болит, чего зря попу дырявить, а Игорь заявляет, – не ходи!

– Нормальная тема! Может, мне у тебя спросить, кого лечить, а кого на помойку выбросить?

– А, сможешь меня выбросить? – какого ответа он ждёт? Честного? Я могла бы ему признаться, что если бы было в моей власти, то уже не одну сотню раз, выбросила бы его, сожгла, разорвала, растоптала и забыла! Но нет у меня такой функции! Лишена! Или она сломалась в процессе борьбы с самой собой. Только не признаюсь! Наоборот, оборачиваюсь и с холодным профессионализмом, на какой только способна, прямо в глаза, прямо ртом отвечаю,

– Нет, не могу, – он светлеет, но я отрезвляю, – и его не могу! Я клятву Гиппократа давала! Даже врагов лечить обязана! – сразу потухает и бухается на постель со всей силы, – вот и правильно, сон – лучшее лекарство…

***

Сначала по-быстрому заношу посуду в столовку, девчата крутятся, как белки в колесе, принимая вторую партию едоков, всё оставляю, благодарю и пулей, пока не начались расспросы, что, да как, да все эти намекающие улыбки, будто я – главная зачинщица вчерашнего беспредела.

Потом мчусь навещать вторую свою жертву…

На улице ненадолго сереет день, но так сдувает и метёт, что даже краешка солнца, которым можно полюбоваться в спокойную погоду, не видно.

Я питаю тайную надежду, что Никитос спит, думаю, загляну к нему потихоньку, убедиться, что он в порядке, и уйду. Потому что не нужен он мне совсем, где-то глубоко в душе, я об этом догадывалась сразу, но не каждому же любовь до гроба даётся, что ж теперь в монастырь, что ли? Тогда и монастырей-то на всех не хватит.

Но теперь, после Стрельцовских нежностей, после правды самой себе, обманывать хорошего человека не хочется…

Зря надеялась, Красавчик ждал. Как только сунула нос в незапертую дверь их с соседом вагончика, сразу подорвался навстречу.

– Лежи, лежи, – останавливаю, – тебе постельный режим прописан. Вдруг ещё и сотрясение. Не тошнит? Голова не кружится? – подхожу и присаживаюсь на краешек кровати. Смотрю у него телефон в одеяле завалился, а там тетрис включён, – Никита, ты с ума сошёл? У тебя травма головы! Бросай все эти мелкие игры, нельзя напрягать зрение!

А он смеётся дуралей, ему нипочём,

– Мне всё можно напрягать! Не тошнит и не кружится! – потом передумывает, – нет, вру! Кружится!

– Ну вот! – всё-таки сотрясение мозга!

– От тебя, Ин! Ты кружишь мою голову! Только ты! – короче, у него там точно в башке что-то стряхнулось, раньше хоть намёки были, а теперь лепит всё напропалую! И что с ним делать?

Глава 11.

Надо рубить концы, реально понимаю, что ничего не выйдет! Если бы Стрельцов не приехал на эту чёртову вахту, то может быть и вышло бы, а теперь осознаю с прозрачной ясностью, что ничего, никогда и не с кем не получится! Иногда кажется, что этот гад всё понимает и смеётся над моими жалкими потугами изображать счастливую независимость. Надо наконец разуть глаза и назвать вещи своими именами: Игорь Стрельцов – мой пожизненный приговор.

Вот есть же люди, у которых за жизнь бывает несколько любовей, ну или скажем, хотя бы привязанностей, и нет одной-единственной настолько глубокой, чтобы она тупо мешала жить! Память о прошлом, о первой любви остаётся светлым чувством, у кого ни спроси, но люди при этом строят новые отношения и довольны. А у меня ничего светлого, просто, клин какой-то! В принципе, если бы я умела ловить знаки свыше или прислушиваться к внутреннему голосу, ответ о том, что рыпаться бессмысленно, получила бы давно.