Читать книгу: «Цена равенства», страница 3

А у меня в штате люди, им зарплату платить надо. На счете ноль; то, что изредка капает, банк списывает в безакцептном порядке. Я прошу людей потерпеть, подождать, когда появятся деньги; они меня слушают, а сами соображают: пора валить. Даже мои высокооплачиваемые топы, дебилы, только имитируют антикризисную активность, они-то знают, что рискуют только зарплатой. А я – всем! Конечно, в восьмом году за долги уже не стреляли и не взрывали, как в девяностых. Но риск оказаться вместе с тобой и сыном на улице реально был.

Знаешь, каково это – чувствовать полную беспомощность, и осознавать, что не смог, не оправдал, что подвел всех? Особенно когда только-только распробовал вкус успеха. Черт, мне так нужна была твоя поддержка, твоя вера в меня. Неужели ты не понимала, как мне было дерьмово? Я не спал ночами – не мог остановить поток мыслей об одном и том же: «Где взять деньги? Где, черт побери, взять эти сраные деньги?» Да, я не грузил тебя своими проблемами – не хотел, чтобы ты считала меня слабаком. И до последнего скрывал, насколько хреново шли мои дела.

Помню, как однажды пришел домой; у меня в тот день уволился коммерческий. Настроение – дерьмо, хотелось залиться коньяком по самое горлышко и побыстрее вырубиться. А тут ты:

– Звонила Юлия Сергеевна. Данила принес в школу крысу. Он практически сорвал урок: Юлию Сергеевну чуть удар не хватил. Ты должен поговорить с сыном. Он растет хулиганом!

Черт, не хватало мне только разборок по поводу крысы! В, конце концов, это ты, мать, отвечаешь за воспитание ребенка! Я в сердцах рявкнул на тебя, а ты раскричалась, что я эгоист, и что мне наплевать на семью. Вот так мы и жили!

В начале две тысячи девятого я сломался и произвел бизнес-эвтаназию: ликвидировал компанию, распродал активы и выплатил долги. Денег, естественно, не хватило, пришлось расстаться с кое-каким семейным имуществом. Ты плакала и упрекала меня, но иного выхода все равно не было: мы лишись коттеджа, одной машины и гаража, зато квартиру удалось сохранить. Месяца три я сидел без работы, раскидывал резюме по крупным компаниям, но отовсюду получал отказ – таких, как я – жертв кризиса – на рынке оказалась чертова пропасть, предложение явно превышало спрос. А потом позвонил Вовка Львов (человечище!) и пригласил меня к себе в госструктуру. Я думал, это временно, пока кризис не кончится, но потом привык и оценил положение наемного работника: денег меньше, зато по ночам лучше спишь, и зарплату получаешь гарантировано и без задержек. Стресс, видишь ли, отлично прочищает мозги и помогает правильно расставить приоритеты.

Может, и ты, наконец, поймешь, что для тебя важнее: твое уязвленное самолюбие или нормальная семья. Сколько времени тебе нужно для просветления, солнышко?

Глава 5

С тех пор, как ты ушел, прошло пять дней. Наверное, самых ужасных дней в моей жизни. Ничего не хочется, жить не хочется. Только плакать. Самое мерзкое – это просыпаться по утрам. Во сне мозг, напичканный снотворным, забывает о горе. И даже старается утешить меня. Извлекает из памяти какое-нибудь доброе воспоминание. Где мы с тобой вместе, где ты все еще любишь меня. Во сне я бываю счастлива. Теперь только во сне. А потом – звонок будильника. Как я ненавижу этот звук! Дз-з-зынь! Звонок распарывает мягкий уютный кокон забвения. И я снова погружаюсь в вязкую трясину существования. Где надо что-то делать, куда-то ходить, с кем-то разговаривать…. Только непонятно зачем.

Иногда я пытаюсь представить себе, как просыпаешься ты. В чужой постели. Рядом с чужой женщиной. Ненавижу тебя! И презираю себя за то, что не могу перестать думать о тебе.

Моя самооценка ушла в минус. Я испытываю… стыд. Странно, виноват ты, а стыдно мне. Как будто я испортилась и стала недостаточно хороша для тебя. Постарела. Перестала соответствовать. А ведь я считала себя такой благополучной. Мне многие завидовали. А сейчас я превратилась в ничтожество. Брошенная жена.

На безымянном пальце тускло лоснится золотое кольцо. За долгие годы весь блеск стерся. А твое лежит в шкатулке – новенькое, сверкающее… Я хотела снять кольцо, но не смогла. Ни с мылом, ни с маслом. Оно вросло в палец, как врастают в дерево железные прутья ограды. Надо бы сходить в мастерскую, чтобы там распилили. Только след все равно останется.

Впрочем, нет, пока не буду снимать. Все заметят, что я без кольца. Начнут расспрашивать. Я никому ничего не рассказываю. Никому, кроме мамы. Не хочу, чтобы меня жалели! В сочувствии всегда есть доля злорадства. Так и представляю за спиной мерзкое шелестение голосов: «Смотрите, Звягина. Бедняжка. Как она постарела, подурнела. Представляете, ее бросил муж. Ушел к молодой любовнице».

Ты звонишь каждый день и по часу сюсюкаешь с Куськой. Старательно изображаешь из себя любящего папочку. А сам деньги детям не перечислил, лицемер! Да еще используешь дочку, чтобы подобраться ко мне. Просишь передать трубку маме. Оставь ребенка в покое! Неужели ты не понимаешь, что я не хочу с тобой разговаривать. Даже голос твой слышать не хочу! Нет, все ты прекрасно понимаешь. Просто тебе надо, а на мои чувства наплевать. Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня пресмыкаться перед тобой, выпрашивать деньги? Не дождешься!

Испытание деньгами – это проверка человеческого достоинства. Не уверена, что ты бы выдержал. Я знаю, как ты можешь хмелеть от денег. Видела это собственными глазами – в восьмом году, перед кризисом. Как ты зазвездился и решил, что все и всех можешь купить. Стал оценивать людей по принципу «сколько стоит». Может, даже и хорошо, что ты обанкротился…

Та-да та-дам! Телефон. А вдруг это ты? Нет, не хочу! Та-да та-дам! Да заткнись же! Все равно не подойду!

Трубку снял Данила и принес мне.

– На, мам, это тебя. Бабушка.

– Наша или бабушка Зоя? – опасливо спросила я: свекрови ведь не откажешь, а за ее спиной мог притаиться ты.

– Наша, – понимающе усмехнулся сын. – Спрашивает, как ты…

Слава богу! Хотя сейчас мне не нужна ничья жалость – даже мамина.

– Здравствуй, дочушка. Как ты? С Андреем не помирились?

Боже, опять про Андрея! Будто меня и спросить-то больше не о чем, как только помирилась ли я с тобой или нет. Будто никакой другой жизни помимо Андрея у меня не существует.

– Мам! Ну, хватит же! Андрей ушел от нас. И все, точка.

– Бедная моя девочка! Хочешь, я приеду?

– Зачем? – голос прозвучал резче, чем мне хотелось.

– Потому что я люблю тебя. И мне больно, когда ты страдаешь.

Раздражение моментально растаяло. Материнская любовь, в отличие от твоей, никогда не предаст. Я не выдержала и по-детски захлюпала носом.

Через сорок минут мамуля уже сидела на нашей кухне. Мы отослали Куську к Даниле и попросили не мешать. Сын все понял: он у меня умный и чуткий. Я горжусь своим мальчиком.

Уютно клокотал электрический чайник. Пахло теплым хлебом и сыром – по дороге мама прихватила в пекарне хачапури. Я думала, как это здорово – снова стать ребенком. Хотя бы на час. И выплакать все свои обиды на маминой груди.

– Андрей решил шантажировать меня деньгами, – пожаловалась я. – Он в этом месяце не перевел детское содержание. Ничего, представляешь, ни копейки!

Мама знакомым жестом вынула из рукава кофты и протянула мне стерильно-чистый носовой платок.

– А ты не спрашивала у него, почему? – округлила глаза она.

– Вот еще! Он только и ждет, чтобы я позвонила ему и стала клянчить. Ненавижу! Он – отец, он должен содержать детей.

– Танюша, ты все преувеличиваешь. Мало ли что могло случиться? Зарплату задержали. Или времени не было. Ты же сама говорила, как Андрей занят. Он завтра все переведет. В крайнем случае, послезавтра. Андрей – порядочный человек.

Иногда мамуля просто поражает меня своей непостижимой логикой. «Андрей – порядочный человек»! С чего она так решила? Потому что ты не сморкаешься двумя пальцами на асфальт? Мама раньше всех начала подозревать тебя. А теперь защищает. С какой стати? Она не должна тебя защищать!

– Никакой он не порядочный! – возмутилась я.

– Таня, остынь! Ты не смогла бы двадцать лет прожить с подлецом!

– Но я только сейчас узнала, какой он на самом деле… Он – мерзкий предатель. А я… Я – слепая идиотка.

– Дочушка, – мама положила ладонь на мою руку и сочувственно пожала ее. – Я понимаю, как тебе сейчас больно. Но поверь мне, боль пройдет. Ты должна простить Андрея. Надо думать не только о себе, но и о детях. О том, как будет лучше для них.

Знакомые слова! Сколько раз я сама произносила их тебе! А ты всегда возражал, что жить надо не только ради детей, но и для себя тоже. И если родители будут счастливы, то и детям будет только лучше.

– Мам, я всегда думаю о детях. Но я ведь тоже человек! Андрей выбросил меня, как… как старую тряпку. Как сломанную игрушку. Наигрался и выбросил. А себе купил новую.

– То, что Андрей изменил, еще не означает, что он бросил тебя, – я задохнулась от возмущения, но мама запрещающим жестом остановила готовые сорваться с губ слова. – Да-да, для мужчин измена – это так, маленький несерьезный грешок. Танюша, милая, не доводи дело до развода. Надо уметь терпеть и прощать. Жизнь есть жизнь: ты должна помириться с мужем.

Я принялась грызть заусенец на большом пальце. Мама машинально шлепнула меня по руке. Как она ни старалась, так и не смогла отучить меня от дурной привычки. Всегда грызу заусенец, когда нервничаю. Взамен я схватила со стола карандаш, чтобы чем-то занять дрожавшие пальцы.

– Помириться? Мам, ты говоришь так, словно мы поссорились из-за ерунды. Будто он… чашку разбил. А он жизнь мою разбил, понимаешь? Я не могу смотреть на него и не вспоминать, что он меня предал.

– Все сначала думают, что никогда не простят. И прощают.

– Нет, мам, я не могу.

– Танюша, родная моя, тебе нужен муж. Ты никогда не пробовала жить одной. Ты даже не представляешь, как тяжело одиночество. Разведенки часто жалеют, что не нашли в себе сил простить. А исправлять уже поздно! Поезд ушел! И ты пожалеешь!

– Не пожалею! – уперлась я. – И одиночество мне не грозит, у меня есть дети!

– Прекрасно, когда есть детки. Но мужа-то они не заменяют. С детьми ты не можешь позволить себе быть слабой. А женщине это нужно. Хотя бы иногда. Нужно иметь рядом сильное плечо.

Была в маминых словах какая-то выстраданная правда. Та, про которую в книгах не прочтешь. Сам собою выскочил вопрос:

– А папа тебе изменял?

– Знаешь, дочушка, – мамуля замялась, отвела глаза. – У каждой семьи много скелетов по шкафам понапрятано… Может, не стоит доставать их наружу?

– Мам, но мне это важно, понимаешь? Я хочу понять, как другие женщины справляются. У тебя с отцом тоже было?

– Было…

Хр-р-рясть – в пальцах сломался карандаш. Мир покачнулся. Родители всегда казались мне идеальной моделью семейной вселенной. Отец – командир, мама – зам по тылу и начздрав в одном лице. Мы с Натахой – два маленьких солдатика. Конечно, папа мечтал о сыновьях, продолжателях семейных традиций. Наш дед, его отец, тоже был офицером. Воевал на войне, был дважды ранен. Имел двоих сыновей –дядю Диму и папу. А у отца получились только девочки. Причем, не сорванцы-оторвы, а благовоспитанные барышни. Это мама постаралась.

Класса примерно до пятого родители мотались по разным воинским частям. Жили в военных городках. Я поменяла три школы. Мне казалось, что кочевая жизнь соединила отца и мать в неразделимый сплав. Ни шва, ни зазубрины. Бывало, конечно, когда родители ссорились. Папуля привык отдавать приказы. И распекать нас за неисполнение. Его сердитый командирский голос разносился по всем углам малогабаритной казенной квартиры. Мы с Натахой запирались в ванной, чтобы не попасть под горячую руку. А мама… Она знала какие-то магические приемы укрощения отцовского гнева. Никогда не повышала голос. Мы не слышали, что именно она напряженно шептала папе. Но баритональный гром слабел, стихал, как удаляющаяся гроза. Еще раз или два до нас доносились последние раскаты. Но когда мы с сестрой выбирались из убежища, то заставали мирную картину семейного согласия. Сконфуженный собственной несдержанностью отец пытался загладить впечатление. Он сажал нас с Натахой к себе на колени и изображал скачку «по ровненькой дорожке» и «по кочкам». А мы с наслаждением визжали, сваливаясь с очередной «кочки». Мама же делала вид, что никакого конфликта и в помине не было.

В восемьдесят каком-то отцу удалось пристроиться в Минобороны. Помог фронтовой друг деда. Мы переехали в Москву. Мама прошла дополнительное обучение и поступила на работу в больницу. Рентгенологом. Специальность прямо для нее – видит всех насквозь. Жили дружно. У нас была идеальная семья. По крайней мере, мне так казалось. А оказалось… Значит, маме пришлось пережить то же, что и мне: унижение, разочарование, боль. Я впервые говорила с ней вот так – как женщина с женщиной. Об общем бабьем горе.

– И ты простила? – я с напряжением ждала ответа на свой вопрос, хотя ответ был и так очевиден.

– Да.

У мамы хватило сил простить. Она сохранила семью и счастлива с отцом. Жизнь доказала, что она поступила мудро. А я не могу. Не могу!

– Как отец изменил тебе, расскажи, мам.

Оказалось, отец закрутил роман с поварихой из местной столовой. Эта дрянь воспользовалась тем, что папа у нас совсем не умеет пить. После трех рюмок его развозит и тянет на романтику. Помнишь, как на нашей свадьбе он клеился к Инке? Ручки целовал, за плечико держался. Инка не знала, куда спрятаться.

В общем, повариха подпоила отца и затащила к себе в койку. А дальше все как в плохом дамском романе. «Добрые люди» просветили мамулю, куда ее муж по вечерам шастает. В военном городке тайны долго не живут.

Подруга посоветовала пожаловаться командиру части. Тогда за «моральным обликом» личного состава очень следили. Аморалка могла стоить отцу карьеры. Услали бы служить куда-нибудь в Тьмутаракань. И сидел бы он там вечным капитаном. До отставки.

– Мам, но ты же не пошла к командиру, правда?

– Нет, дочушка, не пошла, – мама отхлебнула чай из чашки и грустно улыбнулась. – Юра мне никогда бы этого не простил. Я собрала вещички в чемоданчик. И уехала вместе с тобой к маме, в Красногорск. И потом это была уже не первая измена…

– Как не первая? – я поперхнулась горячим чаем.

– Ма-а-ам, а противный Данька говорит, что у меня ноги короткие! – прорвалась на кухню оскорбленная Куська. И, как в сериалах, прервала на самом интересном месте.

– Катя, прекрати ябедничать! – сердито одернула я дочку. – И не Данька, а Даня. Не переживай, ноги у тебя вырастут.

– Данила, – это уже сыну. – Зачем ты ее дразнишь? Знаешь же, что она обижается.

– Она меня достала своей неземной красотой. Растите из нее воображалу неадекватную, – пробасил из комнаты недовольный Данька.

– Я же просила, чтобы ты занял сестру хотя бы на час. Мы с бабушкой еще не договорили.

– А что такое «не-а-ды-ватная»? – встряла тоненьким голоском Куська. – Бабушка, я красивая? Смотри, какие у меня ноготки, – и растопырила пальчики с накрашенными розовым лаком ногтями.

– Ты самая красивая на свете! – с нежностью согласилась мамуля. – И самая любимая!

Последовали неизбежные обнимашки и целовашки. Еле-еле удалось оторвать Куську от бабушки и спровадить обратно. И я вернула разговор к волнующей теме:

– Когда отец изменил тебе в первый раз?

– Когда я была беременна тобой. Сама знаешь, ведь мужикам постоянно надо. А если жена не может? Остается только решать проблемы на стороне.

Разговор становился все интересней. Я просто не верила собственным ушам. Вот это философское отношение к жизни! Ну, мамуля, ну, удивила! «Мужикам надо и, следовательно, они могут». Тебе бы, дорогой, жену с такой удобной философией!

– И как ты узнала? – не могла успокоиться я.

– Духи чужие. У меня во время беременности повышенная чувствительность к запахам была. А тут прямо удушающий аромат. Дорогущие французские духи. Тогда это была большая редкость. Я их до сих пор помню. И до сих пор ненавижу этот запах.

– А что отец? Ты с ним как-то выясняла отношения?

– Нет. Испугалась. Куда бы я от него делась, беременная? Я тогда еще не работала. Училась. Ну, поплакала, пострадала… Намекнула Юре, что от него пахнет чужими духами. Он сказал, что духи прислали в подарок жене сослуживца. И что все офицеры нюхали. И он тоже.

– А, может, это было правдой? – у меня еще оставалась слабая надежда оправдать отца. Хотя бы отчасти.

– Нет, конечно, – беззаботно рассмеялась мама. Теперь, спустя столько лет, она могла позволить себе так смеяться. – Слишком уж Юрочка испугался… Да и не мог же он нюхать подарочные духи каждый вечер. Вот так. Но больше никакого запаха я не слышала. Наверно, стал мыться тщательней. А потом его перевели в Белоруссию. И все само собой рассосалось.

– А в тот раз, когда ты уходила… – продолжала пытать я. – Как вы помирились? Почему ты его простила, мам? Ведь он второй раз предал тебя…

– Предал – это слишком сильно сказано. Я понимаю, как трудно ему было устоять. Понимаешь, Танюша, физиология у мужиков такая… неустойчивая. А Юрочка только кажется сильным. С женщинами он слаб. Вот вам с Натахой он никогда ни в чем не отказывал. Вы веревки из него вили.

– И все-таки, – настаивала я, – как вы тогда помирились?

– Юра приехал за мной в Красногорск. Его встретила моя мама-покойница, твоя бабушка. Она у нас была женщиной решительной. Ну, и сразу же высказала Юре все, что думает. Что отходила бы его скалкой за все художества. Юра просил прощения, даже на коленях стоял. Обещал, что больше никогда…

– Выполнил? – перебила я. Вот он главный вопрос: можно ли доверять раз предавшему?

– Не знаю, – разочаровала меня мама. – Да и знать не хочу! То, как в подпитии он расшаркивался перед другими дамами – это я сама много раз видела. Противно, конечно, но не смертельно. А изменять? Не буду брать грех на душу, не знаю. И потом… У нас родилась Наташа. Для меня вы, мои девочки, всегда были важнее, чем обиды на Юру. Ну, ушла бы я от него. И что? Разве с отчимом вам было бы лучше, чем с родным отцом? Папа вас всегда обожал. И ради вашего счастья я бы простила Юре и другие измены. Что ж делать, если он такой? Ну а сейчас – все уже в прошлом. Я ни о чем не жалею. И тебе говорю, дочушка: помирись с Андреем. Так будет лучше для всех.

Нет, мама сама не понимает, о чем просит. Папа раскаялся, на коленях стоял. А ты… Ты говоришь мне: «Давай обсудим нашу проблему и найдем приемлемое решение». Нашу? Твою, подонок!

– Как, мам? Как мне забыть о его измене? Это невозможно!

– Все возможно, дочушка, поверь мне. Даже самые страшные раны затягиваются. Это я тебе как медик говорю. Помнишь, в детстве ты распорола ногу железным прутом? – я невольно скосила глаза на правую голень. – Я чуть с ума не сошла! Кровь хлестала, ты орала. Вся больничка была в крови. А сейчас остался лишь бледный шрамик, почти незаметный. Так и в жизни: забыть не забудешь, но простишь, чтобы жить дальше.

– А ты, мама? Ты отцу когда-нибудь изменяла?

Мамуля удивленно распахнула глаза, закраснелась, будто юная девушка, и решительно тряхнула головой:

– Нет, никогда.

Я оглядела ее оценивающим взглядом. Мама и сейчас, в свои шестьдесят четыре – очень интересная женщина. А в молодости просто красавицей была. Отец грубее, мужиковатей. Наверняка у мамы была куча ухажеров.

– Были, – подтвердила она. – Даже в ЗАГС звали, не только в постель. Но я ни от кого из них не хотела детей.

– Ну, причем тут дети? – не поняла я. – Я о сексе, мам. О чистом сексе ради удовольствия.

– Понимаешь, когда я думала, спать или не спать с мужчиной, всегда представляла, что связь может закончиться беременностью. И каждый раз понимала, что не хочу ребенка. Именно от этого конкретного мужчины – не желаю. Неподходящий он для этого дела человек. Я вообще ни от кого не хотела детей, кроме моего Юрочки. Поэтому он и был моим единственным на всю жизнь.

От маминых откровений я будто повзрослела. Странное ощущение. Я уже давно вышла из возраста невинности. Но никогда не думала о родителях, как о мужчине и женщине. А сейчас посмотрела на их отношения совсем другими глазами. Оказывается, мой идеальный папуля тоже был предателем. Я высказала это вслух, но мама тут же бросилась защищать отца.

– Юрины измены, мои обиды – это только наши с ним дела. Ни ты, ни Наташа не в праве его осуждать. Для вас он всегда был прекрасным отцом.

Внезапно мама спросила:

– Танюша, хочешь, папа позвонит Андрею?

– Зачем?

– Поговорить по-мужски…

– Поделиться опытом, как скрывать леваки?

– Таня! – осуждающе прикрикнула мама.

– Извини, мам! Но это ни к чему.

– Как знаешь. Но смотри, дочушка, не наделай глупостей. Такого, что потом невозможно будет простить. Выслушай Андрея, поговори с ним. Даже если вы, в конце концов, разойдетесь, лучше остаться друзьями, чем стать врагами. Сама знаешь, что худой мир лучше доброй ссоры. Вам все равно придется встречаться – у вас общие дети.

Мне нечего было возразить…