Читать книгу: «Старые леди и убийство в приёмной доктора», страница 2

Судя по тому, как они живут, его натюрморты и правда хорошо продаются. У них две машины – у каждого по машине! Сын учится в дорогой частной школе. Они регулярно ездят в Лондон на всякие выставки или в театры и иногда проводят там неделю, а то и две. У них в Лондоне квартира. С деревенскими жителями Крайстеры особо не общаются, как ты уже поняла, – видимо, друзья у них только там, в Лондоне. Да и мы, честно говоря, считаем их чужаками: приехали сюда пять лет назад, купили дом, сделали дорогой ремонт. Не местные и богатые, понимаешь. Сама знаешь, как это важно для деревни – местный ты или нет, богатый или как все.

И к тому же они назвали свой коттедж «Маленький домик»! А он, видишь ли, большой. Очень в их стиле – так иронизировать. Это тоже многих раздражает. Ирония хороша в меру, а когда человек иронизирует постоянно, кажется, что он над тобой смеётся. Но, возможно, в их лондонской компании такая манера – обычное дело, и они ничего плохого не имеют в виду. Кто знает, как там принято у этих знаменитостей. А может быть, они и правда смеются над всеми нами, только нам это не показывают. Но если так, нам, строго говоря, не за что на них обижаться.

Их слуги – а у них и кухарка, и горничная – ничего никому не рассказывают, так что неизвестно, зачем ему надо было к доктору и почему он не пошёл к какому-нибудь дорогому лондонскому специалисту. Удивительно, что есть целых две женщины, которые не болтают о своих хозяевах. Это как-то подозрительно, правда? Я не могу себе представить, чтобы моя Мэри никому ничего обо мне не рассказывала. Было бы даже обидно, в конце концов. Но, возможно, такая молчаливость прислуги объясняется тем, что обе женщины – не местные, хозяева привезли их из Лондона. Когда Крайстеры уезжают в Лондон надолго, они и прислугу с собой забирают. Думаю, эти женщины относятся к простым деревенским жителям свысока и не считают нужным сближаться с ними.

Больше мне нечего поведать тебе о мистере Крайстере, так что перехожу наконец к последнему – и главному – герою. Мистер Эдвард Браун. Лет тридцать с небольшим. Вот он не просто не местный – он приезжий! Приехал за неделю до роковой среды, поселился в «Лисе и бабочке». Неизвестно, зачем, что ему надо было. Никто из наших его раньше не видел – это абсолютно точно, потому что такого человека невозможно забыть. Он мог бы быть симпатичным – высокий, стройный, голос приятный… если бы не фиолетовое родимое пятно чуть ли не в пол-лица.

Бедняжка! Сколько он натерпелся из-за этого – уж наверняка. И в школе дразнили, как пить дать, и когда вырос – все только на это пятно и обращали внимание. Горничная из «Лисы и бабочки» – кузина Мэри, и поэтому я знаю: когда он первый раз вошёл в паб – все замолчали. А потом, конечно, какие-то остряки начали изводить его вопросами об этом пятне. Так нетактично. Ужасно тяжело должно быть человеку. Он не огрызался, но горничная сказала – было видно, что ему очень неприятно. Тем не менее он ходил в паб каждый день (он вообще редко выходил из «Лисы и бабочки») и даже постоянно разговаривал с теми самыми остряками.

Горничная, правда, утверждает (по словам Мэри), что если всё время общаться с таким человеком и видеть это жуткое пятно каждый день, неделю за неделей, постепенно можно привыкнуть и не обращать внимания, но, видишь ли, этого мы уже не сможем проверить. Потому что именно таинственного мистера Брауна и убили в ту среду в приёмной доктора Бердфорда.

Полагаю, дорогая Пру, ты будешь разочарована, но сегодня придётся закончить письмо – на самом интересном месте. У Ив уже отваливается рука от писанины – она молчит, героически пишет, но я же вижу. Да, Ив, не спорь! И, конечно, она устала с дороги, а я сразу после обеда вцепилась в неё. Но Ив и сама понимает: важно скорее всё тебе описать. Думаю, какой-то предварительный материал для размышлений мы тебе уже дали, а завтра продолжим рассказ. У меня есть идея, как облегчить Ив работу. Надеюсь, жена викария нам кое-чем поможет, пойдём к ней прямо с утра. Если всё получится, ты сразу увидишь, в чём состояла идея, как только достанешь письмо из конверта.

Ив отдохнёт, а я почитаю мистера Диккенса. Ты знаешь, что если надо отвлечься, я всегда беру какую-нибудь его книжку. Сейчас я взялась перечитывать «Жизнь и приключения Николаса Никльби», эта книга меня всегда утешает, там много грустного, но много и чудесного юмора, присущего только мистеру Диккенсу.

До завтра, дорогая Пру.

Преданные тебе

Вайолет и Ивлин

Дорогая Пруденс!

Как я и обещала, мы с Ив уселись писать тебе на следующий же день. Уверена, ты ещё вчера поняла, какая идея пришла мне в голову, и сейчас открыла конверт и убедилась, что была права. Да, конечно, пишущая машинка! Как ты знаешь, Ив много лет работала секретарём у профессора археологии (десять с половиной, невозмутимо уточняет Ив), и ей часто приходилось печатать на машинке. Она утверждает, что это гораздо легче, чем писать от руки, так что теперь я могу эксплуатировать свою милую сестру с чистой совестью. С более чистой, по крайней мере.

Возможно, это не слишком вежливо – писать личное письмо не от руки, а на машинке, будто это какой-то отчёт (хотя это, строго говоря, и есть отчёт), но ведь мы так давно с тобой дружим, милая Пру, и я знаю, что ты всё прекрасно понимаешь и не обижаешься.

Машинку, как я и сказала в прошлый раз, мы достали у жены викария. Ну, то есть фактически у викария, но дала нам её его жена. Мы пошли к ней вдвоём, хотя мне несподручно опираться на трость левой рукой (а правой больно), но я хотела прогуляться, а главное – поговорить с миссис Робинс, женой преподобного. Конечно, они с Ив знакомы, и Ив могла бы сходить за машинкой одна, у неё и без меня получилось бы, но уж очень мне хочется участвовать в расследовании. Не подумай, милая Пру, я не воспринимаю всё это как игру, напротив – я так обеспокоена судьбой доктора Бердфорда, что рвусь в бой, только не знаю, с чего начать.

Пока что мы начали с беседы с миссис Робинс. Как ты помнишь, наша чудесная церковь семнадцатого века Сент-Энн стоит неподалёку от моего дома (прямо как у тебя), и дом викария там же, поэтому прогулка была недолгой. Миссис Робинс хлопотала на кухне, но была рада нас видеть (она всегда искренне радуется всем гостям) и сразу предложила нам по чашечке чая, от чего мы, разумеется, не отказались. Гораздо удобнее беседовать за столом, в спокойной обстановке. И у миссис Робинс всегда такие вкусные фруктовые пироги! Правда, на этот раз пирогов не было, а были лимонные кексы, тоже великолепные.

Как я и надеялась, за чаем разговор очень быстро свернул на наше убийство. Как ужасно это звучит – наше убийство, но мы тут так его и воспринимаем. Ведь оно случилось в нашей родной деревне! Миссис Робинс и её муж – из той половины жителей, что не верит в виновность доктора (да, мнения разделились примерно пополам), и мы могли спокойно обсудить с ней случившееся.

– Невозможно, чтобы доктор был настолько неосторожен или глуп, – убить человека прямо в собственной приёмной, в доме, где живёт его семья! – сказала миссис Робинс.

Ив возразила: полиция может подозревать, что доктор, наоборот, чрезвычайно хитёр и поступил так именно затем, чтобы никто на него не подумал.

– Чушь! – сказала миссис Робинс.

Она вообще весьма прямодушна.

– Или в состоянии аффекта, внезапно, в приступе ярости? – предположила Ив.

– И у доктора совершенно случайно оказался пистолет в кармане его халата? – фыркнула миссис Робинс. – Нет, не верю.

Конечно, мы согласились, ведь Ив говорила всё это только чтобы оживить наш разговор с миссис Робинс.

Мы постарались выведать у неё какие-нибудь свежие сплетни о том, что же на самом деле думает полиция, но оказалось, констебль Питерс теперь старается как можно меньше болтать об этом у себя дома. Видимо, он быстро понял, каким образом всем становится известен каждый шаг полиции. И наверняка инспектор Редли запретил ему болтать. Тем не менее, общий настрой наших соседей таков: не сегодня-завтра доктора арестуют. В этом уверены как те, кто считает его способным на убийство, так, увы, и мы сами.

– В любом случае это очень плохо для его практики, – сказала миссис Робинс. – Я знаю, что несколько семей уже решили не обращаться к нему. Даже те, кто был раньше записан на приём, отменили запись.

– Они что, думают, он будет убивать всех направо и налево прямо у себя в кабинете? – возмутилась я.

– Что бы они ни думали, но пациентов у доктора всё меньше.

Я тут же решила: обязательно пойду к нему на приём, чтобы все видели. И вообще надо больше разговаривать об этом с людьми и убеждать их в том, что доктор не виновен. Общественное мнение – это очень важно, правда?

Когда мы перешли к главной части нашего визита и попросили дать нам на время пишущую машинку, миссис Робинс, конечно, несколько удивилась, но мы объяснили, что у Ив появилась срочная подработка по перепечатке рукописи. Бедная Ив! Я заставила её врать! Но Ив согласна со мной: ради благого дела можно иногда притвориться. Не могли же мы сказать правду, Пру, дорогая, как ты думаешь? Никто не должен знать, что мы занимаемся расследованием, иначе с нами просто не станут разговаривать, и нам не удастся ничего выведать.

Главная неловкость была в том, что на этой машинке преподобный обычно пишет свои проповеди. Но миссис Робинс уверила нас – абсолютно ничего страшного не случится, некоторое время он попишет их от руки. Ему, мол, это даже полезно. Хотя, если вдуматься, что тут может быть полезного? К тому же завтра воскресенье, а значит, сегодня ему как раз надо готовить проповедь! Ужас. Она сходила за мужем, и он вышел к нам и горячо заверил нас, что будет только рад отдохнуть от машинки. Господи, как стыдно. Но отступать было уже некуда, мы рассыпались в благодарностях, и миссис Робинс, спасибо ей и за это тоже, велела младшему сыну отнести злосчастную машинку ко мне домой, потому что нам самим было бы тяжело её тащить. То есть не нам, разумеется, а Ив, я-то вообще не смогла бы.

Мальчик понёс машинку, а мы не пошли сразу домой – заглянули на почту, чтобы купить бумагу и заодно поболтать с Дорис Кобб, которая там работает и всегда в курсе всех сплетен. Дорис – внучка мистера Кобба, того самого, который подслушивает мои телефонные разговоры. Это у них фамильное – любовь к сплетням.

– Жене доктора пришло сразу четыре письма! – выпалила она, как только нас увидела, мы даже дверь не успели закрыть. – Наверное, от всех родственников сразу. Из разных мест, даже из Шотландии. Вот не знала, что у неё кто-то есть в Шотландии. Никогда оттуда писем не было, я бы запомнила. Уж точно не за тем они все вдруг написали, чтобы узнать, какая у нас тут погода.

– Они могли бы просто позвонить ей, если хотят что-то узнать, – сказала я.

– Не у всех есть телефон, – резонно возразила Дорис. – А может быть, родственники решили отречься от неё – не по телефону же это делать!

– Дорис, ну что ты говоришь, опомнись! Отречься! Ты, наверное, читаешь слишком много бульварных романов. Двадцатый век на дворе – никто в наше время ни от кого не отрекается.

– Ну, это в обычной ситуации, а когда у человека в родне окажется жена убийцы, что ему ещё делать, как не отречься от неё? – сказала Дорис своим самым противным голосом. – А романов я вообще никаких не читаю, некогда мне.

Честно говоря, мне вся семья Кобб не очень нравится. И я верю, что Дорис вообще не читает, как и её дедушка. Бесполезно предлагать им романы мистера Диккенса.

Пришлось строго объяснить Дорис, что никого нельзя называть убийцей, пока это не признал суд, а кроме того, доктор Бердфорд – в принципе не тот человек, который смог бы убить, да ещё и собственного пациента, да ещё и в собственной приёмной.

Но Дорис со мной не согласилась. Сказала, что никогда не знаешь, что может прийти в голову маньяку. Маньяку, Пру! Вот уже доктор Бердфорд у неё и маньяк.

А тут ещё на почту зашёл молочник, услышал, о чём мы говорим, и стал с энтузиазмом доказывать, что кроме доктора больше некому было убить, и вообще среди докторов всегда было и будет много убийц, это, мол, профессия такая, их всех прямо тянет на убийство, потому что они слишком хорошо знают, как у человека внутренности расположены.

Ах, Пру, ну как же так? Как они могут нести такой бред? Ведь когда всё было хорошо, эти же самые люди – буквально эти же самые – обожали доктора Бердфорда. Кто лечил молочника, когда тот сломал ногу? Уж как молочник радовался, когда смог ходить, а потом даже бегать! Сейчас и не скажешь, что было время, когда он еле ползал с костылями. А Дорис? Как она тяжело болела в прошлом году, доктор ходил к ней каждый день, она потом на каждом углу хвалила его, а теперь такое говорит! Я напомнила Дорис о том, как доктор её вылечил, а она сказала:

– Это же просто его работа, что же мне теперь, всю жизнь ему кланяться?

Бесполезно было объяснять, что чувствовать благодарность – не значит всю жизнь кланяться. Мы с Ив купили бумагу и пошли домой очень расстроенные.

Дома нас уже ждала машинка, и изумлённая Мэри хотела знать, что с ней делать. Мы поставили машинку в гостиную и сразу же принялись писать тебе.

Кстати, на всякий случай сообщаю: Мэри мы тоже рассказали историю о срочной подработке. Как будто я буду диктовать по рукописи, а Ив печатать. Закрыли дверь в гостиную и попросили Мэри не входить, пока мы работаем. И разговариваем тут вполголоса, опасаясь подслушивания. Всё это и смешно, и дико, но я действительно не хочу, чтобы слухи о нашем расследовании поползли по всей деревне. Мэри – ужасная сплетница.

Прости, что нагрузила тебя всеми этими подробностями, но я так огорчилась из-за разговора на почте! Мне было просто необходимо всё это выплеснуть. Понимаю, что никаких важных новостей мы за это утро не узнали. Только прониклись нехорошей атмосферой и впали в уныние.

А теперь наконец переходим к главному – к описанию того, что же произошло в тот день в приёмной доктора. Вернее, к тому, о чём мы примерно знаем. Ведь о том, что там на самом деле произошло, никто доподлинно не знает, в этом-то всё и дело.

Итак, возвращаемся в роковое утро среды.

Напоминаю тебе, хотя ты, конечно, всё это уже изучила в прошлом письме: в ту среду у доктора было четыре пациента – мистер Браун на девять, мистер Крайстер на девять тридцать, мисс Белл на десять и миссис Броу на пол-одиннадцатого.

Они все пришли в приёмную в полдевятого – конечно, кто-то раньше на несколько минут, кто-то позже, но все примерно в одно и то же время. Расселись по неудобным креслам (хотя, возможно, им-то было удобно) и стали ждать доктора. Приёмная была открыта, но кабинет закрыт – доктор пришёл только без пятнадцати девять. Он вошёл в приёмную через дверь, ведущую из частной половины, и снова запер её после этого. Доктор сказал, что в девять часов вызовет первого по очереди, и зашёл в кабинет.

Прошло минут десять, и тут случилось нечто непредвиденное.

Дверь, отделяющая приёмную от частной половины, снова открылась, и в неё влетела Элис с криком и плачем.

– Элберт, он упал, скорее, скорее!

Всем было понятно, что она говорит об их малыше. Доктор выскочил из кабинета и понёсся за женой на частную половину дома. Обе двери он в спешке не закрыл.

Пациенты остались в приёмной в надежде, что с младенцем всё в порядке и доктор скоро вернётся. Примерно в девять пятнадцать, когда стало ясно, что расписание в любом случае уже сдвинулось, миссис Броу сказала, что у неё всё было рассчитано, а теперь она боится опоздать на заседание женского комитета, поэтому лучше потом запишется на другой день. Попросила остальных передать это доктору, когда он вернётся, и ушла.

Ещё минут через пять то же самое сделала мисс Белл: сказала, что должна в определённое время сменить отца за прилавком, он будет недоволен, если она опоздает, и убежала.

После них и мистер Крайстер сдался и тоже ушёл. Попросил мистера Брауна сказать доктору, что они все потом запишутся заново. Мистер Браун обещал передать, потому что он собирался дождаться доктора. Так, по словам мистера Крайстера, и сказал: «Я определённо его дождусь, он мне очень нужен». Очень нужен! Загадочно, правда?

А примерно без двадцати десять доктор Бердфорд вернулся в приёмную и увидел там застреленного мистера Брауна.

Застреленного, Пру! За те десять минут, что мистер Браун оставался в приёмной один, кто-то его застрелил! Прямо в голову. Ужасно. Когда пришёл доктор Бердфорд, бедный мистер Браун был уже мёртв и лежал на полу в собственной крови. Оружия рядом не было. Совершенно точно не самоубийство.

Это очень краткий пересказ произошедшего – то, что я знаю из отрывочных разговоров с разными людьми (пока в основном с Мэри, а она-то, как ты понимаешь, поговорила уже со всей деревней). Я реконструировала историю из разных кусочков, но, может быть, что-то было не так или не совсем так. Конечно, я не могу пойти прямиком к доктору и начать его расспрашивать!

Одно скажу с уверенностью: с малышом доктора всё в порядке, слава Богу. Он тогда действительно упал, но всё обошлось.

Дознание состоится послезавтра, в понедельник, его откладывали из-за болезни коронера, так что мы многое узнаем послезавтра. Конечно, мы с Ив пойдём и будем самыми внимательными слушателями. Надеюсь, Ив даже будет записывать разные важные факты в свой маленький блокнот. Она говорит, что на всякий случай это надо сделать обязательно, а так как моя дорогая сестра владеет стенографией, у неё получится записывать быстро и точно. Ив даже придумала, что ответит, если кто-нибудь заметит и спросит, зачем она это делает. Ив скажет, что хочет развлечь этим нашу одинокую престарелую тётушку в Дорсете, которая любит читать о всяких происшествиях. Как ты понимаешь, нет у нас никакой тётушки ни в Дорсете, ни где-либо ещё.

Разумеется, всё тебе потом подробно расскажем.

Но я уверена: помимо официальных показаний, которые мы услышим послезавтра, очень важны частные разговоры с разными людьми. Мне кажется, после дознания будет уже уместно поговорить и с пациентами, которые были там в тот день, и с самим доктором… как бы невзначай. Думаю, нам с Ив обязательно надо побеседовать с каждым из них, вот только сначала мы хотим получить от тебя точные инструкции. О чём спрашивать? Что узнавать? Надо ли нам что-нибудь сделать конкретное? Как вообще действовать? Стоит ли войти в контакт с инспектором Редли? С констеблем Питерсом точно не стоит, это понятно, но и насчёт инспектора я сомневаюсь, вряд ли он по достоинству оценит наше рвение. Хотя… а вдруг…

Я в такой растерянности, милая Пру, но преисполнена решимости бороться за доктора. И Ив тоже. Пожалуйста, напиши, что нам делать, мы очень волнуемся.

Чуть не забыла сообщить важную вещь. Вот это я знаю совершенно точно: на другой день после происшествия полиция искала в пруду орудие убийства и нашла его – старый револьвер без отпечатков пальцев. Говорят, вода смывает отпечатки (или нет?), но в любом случае вряд ли убийца держал его голыми руками. Хотя, конечно, кто знает. Вдруг это всё-таки было убийство в состоянии аффекта?

С другой стороны, такого не может быть – не думаю, что кто-то пришёл в приёмную доктора, случайно захватив с собой револьвер, увидел мистера Брауна с его ужасным родимым пятном, мгновенно впал в состояние аффекта и тут же убил. Нет, конечно, нонсенс. Это должно быть умышленное убийство. Но как? И кто? Просто голова идёт кругом.

Дорогая Пру, ждём твоего письма, а пока что будем отдыхать и готовиться к дознанию. И попутно постараемся пособирать информацию – любую, какую только сможем. Завтра после воскресной службы надеемся с кем-нибудь поболтать. Мы с Ив обязательно пойдём в церковь – не только потому, что всегда посещаем воскресную службу, но и ради информации. Когда что-нибудь происходит, вся деревня появляется в церкви, даже те, кто обычно не ходит на службы, люди хотят услышать свежие сплетни. Мы, конечно, этим воспользуемся, хотя не думаю, что до дознания многое услышим.

Пожалуйста, напиши, как ты себя чувствуешь. Писем от тебя нет, и мы очень беспокоимся о тебе.

Твои преданные

Вайолет и Ивлин

Чуть не забыла! Пру, ты была права – садовник действительно влюблён в Мэри! Наслушавшись деревенских разговоров об убийстве, Мэри решила, что нам, трём женщинам в доме, не помешает защита (по крайней мере, она так мне сказала), и стала весьма ласкова с молодым Коулером, вследствие чего он передумал уходить. Конечно, мне он предложил другую версию – мол, собирался работать в поместье и боялся, что не хватит времени ещё и на мой сад, но сэр Артур взял другого садовника. Всё выдумано от начала и до конца – я точно знаю, что в поместье никого не искали и никакого нового садовника не брали, но, разумеется, молодому Коулеру я не показала виду, только потом похихикала с Ив. Какое счастье, он остаётся, теперь мне не надо беспокоиться о моих розах.

Уверена, Мэри сменила гнев на милость потому, что тоже в него влюблена. Знаю это точно: слышала, как она смеялась над его совершенно не смешной шуткой, причём смеялась искренне, уж я-то различаю, когда Мэри смеётся искренне, а когда только притворяется. Лишь влюблённая женщина так радуется шуткам мужчины, даже самым дурацким.

Надо же, прямо у меня под носом разыгрывалась такая драма, и я ничего не замечала! А ты приехала, Пру, и сразу всё поняла, как всегда. Боюсь только, что если они поженятся, я потеряю горничную: вряд ли Мэри, выйдя замуж, останется работать. Но уж молодой Коулер-то останется.

Дорогая Пру!

Поскольку письма от тебя снова не было, я решилась позвонить, несмотря на зловредного мистера Кобба, который наверняка подслушивал, ну и пусть. Твоя Глэдис чуть ли не в слезах сказала мне, что у тебя жар! Какой ужас. Она говорит – доктор приходит два раза в день. Я попросила её передать тебе, что мы с Ив волнуемся и молимся о твоём выздоровлении.

Ах, Пру, как же так получилось! Но я знаю – организм у тебя очень крепкий, несмотря на внешнюю твою хрупкость, и доктор у вас там хороший, так что мы с Ив надеемся на лучшее. Глэдис сказала, ты даже в полубреду просила её складывать отдельно наши письма, и я поняла – мы должны продолжать их писать. Когда тебе станет лучше, они, возможно, помогут отвлечься от последствий тяжёлой болезни.

Поэтому мы сейчас опишем тебе все подробности сегодняшнего дознания, как и обещали.

Хотя нет, сначала два слова о вчерашней воскресной службе.

Все с нетерпением ждали проповедь преподобного Робинса – скажет ли он что-нибудь об убийстве. Прямо он не сказал, однако напомнил всем прихожанам о необходимости творить добро, памятуя о том, что жизнь человеческая может прерваться в любой момент. Это звучало трогательно. Но главной особенностью проповеди была её краткость. Всем это показалось странным, потому что наш викарий очень любит проповедовать долго, со вкусом, приводя библейские цитаты, размышляя, вспоминая случаи из жизни. Мы-то с Ив понимали, в чём тут дело, почему проповедь была краткой. Викарий обычно не импровизирует, а читает заранее подготовленную проповедь, отпечатанную на машинке. А мы ведь забрали у него машинку, да ещё так неожиданно, прямо накануне воскресенья! Видимо, он отвык долго писать от руки. Нам было очень стыдно, но мы потом посовещались и решили машинку пока не отдавать. Ведь наше расследование – благое дело, не так ли?

После этого краткого отступления переходим к дознанию.

Поскольку, как ты помнишь, убийств у нас не бывало лет двадцать, на дознание собралась вся деревня – и те, кто верит в невиновность доктора, и остальные. Всем было очень интересно. Только из поместья никто не пришёл, но это не удивительно: сэр Артур и его жена не могут опуститься до посещения подобных мероприятий. Их сын мог бы, но он сейчас в Европе. Дворецкий у них слишком надменный, его тоже не было, а вот прислуга была – по крайней мере, я видела горничную и конюха.

Дознание проходило в помещении женского клуба. Вообще-то пространства там много, но места всё равно всем не хватило, народ толпился у входа. Мы с Ив предусмотрительно пришли задолго до начала и заняли неплохие места в третьем ряду. Оттуда было хорошо видно и слышно. (Первые два ряда были заняты самыми умными —теми, кто пришёл ещё раньше. Среди них было несколько журналистов – один из «Тримингтон ньюз», долговязый такой юнец, мы его узнали, он однажды приезжал в нашу деревню писать о ярмарке и наделал в своём репортаже кучу ошибок, и две дамочки непонятно откуда. Люди говорили потом, что они приехали аж из Лондона. Неужели наша деревня прославится таким ужасным образом? Грустно.)

Я надела свой выходной коричневый костюм, который ты так хвалила, а Ив – свой пепельно-розовый, и вместе мы смотрелись прилично, но скромно. Две старые любопытные леди – надеюсь, все нас так и воспринимают. Никому в голову не придёт, что мы собираем информацию для расследования, правда?

Чем бы ни болел коронер (напоминаю, дознание переносили из-за его болезни), он явно ещё не выздоровел до конца, потому что выглядел сердитым и уставшим, часто кашлял, сопел и сморкался. Однако он добросовестно старался вникать во всё, что говорилось, и иногда отпускал неожиданные саркастические замечания (надеюсь, на это его толкало плохое самочувствие, а не характер).

Констебль Питерс подробно рассказал, как его вызвали на место происшествия:

– Мне позвонил доктор Бердфорд и очень взволнованным голосом сообщил, что у него в приёмной убили человека. Понятное дело, я сразу отправился туда. Собственно, я побежал. Поскольку я не был уверен, что правильно понял доктора, мне подумалось, что надо скорее увидеть всё своими глазами, поэтому…

– Констебль, неважно, что вы тогда подумали. Расскажите, что вы видели и слышали, – резко прервал его коронер. – Вы сказали, доктор был взволнован, когда звонил?

– Да, сэр, весьма. Оно и понятно. Кто бы не взволновался на его месте!

В зале засмеялись, зашумели, и коронер велел констеблю больше не шутить и заодно пообещал выгнать всех, если кто-то ещё раз помешает ему слушать свидетелей. Это так испугало зрителей, что на всё оставшееся время воцарилась тишина. Так что мы с Ив могли спокойно следить за всем происходящим.

Ив, как и собиралась, потихоньку вела стенографические записи в своём блокнотике. Никто на неё не обращал внимания, да никому особо и не было видно – кроме коронера, конечно, но он остался к этому равнодушен. Может быть, решил, что Ив журналистка, как и те трое – из Тримингтона и Лондона? Нет, вряд ли, Ив не похожа на журналистку, у неё слишком добропорядочный вид.

Эти записи, которые она сделала, сейчас помогают нам описывать тебе всё происходившее на дознании с максимальной точностью.

– Когда я через пять минут прибыл к доктору, – продолжал констебль Питерс, – увидел, что человек и вправду убит. Сначала не понял, кто. Доктор назвал мне имя. Но я не смог оценить место преступления, потому что доктор Бердфорд, по его словам, пытался помочь жертве, в процессе чего трогал тело. И даже немного его переместил. И затоптал пол вокруг тела.

– Он сам вам об этом сказал?

– Да, сэр. Сразу так и объяснил и даже извинился, что пришлось испортить всю картину.

– Вы в конце концов узнали убитого?

– Да, сэр, мы все его знали – это был приезжий из «Лисы и бабочки», Браун. То есть мы не знали его как следует, конечно, потому что до его приезда никто не был с ним знаком. Просто к тому времени уже вся деревня была в курсе, что приехал парень с большим родимым пятном на лице и остановился в «Лисе и бабочке».

– Как доктор Бердфорд объяснил вам всё произошедшее?

– Сказал, что ему пришлось пройти на частную половину, а когда он вернулся, в приёмной уже был труп.

Зал боялся шуметь, но кто-то всё-таки выразительно фыркнул. Знаешь, дорогая Пру, тут я вдруг осознала, почему люди подозревают доктора Бердфорда: всё это действительно выглядит очень странно, дико и подозрительно.

– Как доктор Бердфорд выглядел и вёл себя?

– Он был в крови, сэр, в крови этого бедного парня, но вёл себя… профессионально. Держал себя в руках.

До этого я и не думала, что бедный доктор Бердфорд испачкался кровью мистера Брауна. Сообщение об этом всех потрясло, не только меня. Так и представляю доктора Бердфорда – растерянного, ничего не понимающего, с окровавленными руками. Или что там он испачкал кровью убитого. Думаю, теперь вообще никто не пойдёт к доктору на приём. Страшная картинка в мозгу действует сильнее, чем голос разума, не правда ли?

Но я-то, конечно, тем более пойду к доктору Бердфорду, даже не сомневайся.

Показания констебля Питерса уже произвели неизгладимое впечатление на публику, а впереди были ещё очень важные свидетели, самые важные. Вызвали всех пациентов, записанных на то роковое утро. Мистер Крайстер пришёл в тёмном костюме со скромным галстуком (обычно он одевается с каким-то богемным шиком и носит разноцветные шейные платки, что выглядит немного претенциозно при том, что седина уже тронула его чёрные волосы) и против обыкновения был серьёзен, строг и даже печален. Его опрашивали первым, и он сам начал с того, что осторожно спросил, надо ли обнародовать причину визита к врачу.

– Пока мы обойдёмся без этого, – отрезал коронер, – просто перечислите все ваши действия в то утро.

Я знаю много здешних остряков, которые в ответ пустились бы подробно докладывать, как они чистили зубы и чем завтракали. И думали бы, что это очень смешно. Но мистер Крайстер очень разумно начал сразу с того момента, как вошёл в приёмную.

– Когда я пришёл, в приёмной уже сидел этот бедный молодой человек с родимым пятном, мистер Браун. Мы не были с ним лично знакомы, но, разумеется, поздоровались. Было, наверное, без двадцати пяти девять или около того. В течение минут десяти, хотя я не следил за временем и не могу сказать точно, пришли мисс Белл и миссис Броу. Все здоровались, рассаживались, и тут в приёмную вошёл доктор Бердфорд. Он сказал, что минут через пятнадцать вызовет первого пациента, и уединился в кабинете.

– Он всегда так делает утром – приходит и не сразу вызывает пациента?

– Понятия не имею, это ведь был мой первый визит к нему.

– Кстати, почему вы пошли именно к доктору Бердфорду, местному врачу, а не к вашему лондонскому? У вас же наверняка в Лондоне есть свой врач?

– Есть, – уверенно подтвердил мистер Крайстер. – Но в ближайшие дни я не собирался в Лондон, а проблема казалась… не то чтобы срочной, но всё-таки неотложной.

Видно, он подготовился к этому вопросу. Как, впрочем, и ко многим другим.

– Хорошо, что же было дальше? – спросил коронер.

Тут в зале наступила прямо мёртвая тишина – всем хотелось услышать подробности.