Читать книгу: «Выход из ада»

Глава 1

Было три часа ночи. Темнота этой ночи была густой и неожиданно зловещей, словно сама квартира сожалела о том, что потеряла его – моего единственного, моего любимого. Я сидела на холодном полу кухни, прислонившись спиной к стене, а в руке держала телефон, не издающий ни звука. Он был пустым, как и вся жизнь вокруг меня, и в этот миг тишина казалась самым страшным звуком из всех тех, что я когда-либо слышала. Я всматривалась в белую стену, и всерьёз думала: “Вот так выглядит конец”.

Уехал – и ничего не сказал. Не было ни криков, ни слёз. Просто несколько слов, произнесённых почти спокойно, как будто он оставлял у меня забытый зонт: “Я не люблю тебя. И, наверное, никогда не любил”. Он стоял в дверях, его рюкзак был вставлен на плечо, напоминал о том, что когда-то со мной это было связано. А я – с кружкой чая в руках, в его старой футболке, той самой, которая когда-то так приятно пахла им, что от одного прикосновения вызывала улыбку.

Он не обнял меня. Он не сказал ничего – ни “прости”, ни “прощай”. Просто вышел, и за ним захлопнулась дверь – как будто разорвалась верёвка, связывавшая нас. Я осталась одна. Едва дождалась, когда за ним закроется последняя петля двери, и опустилась на пол, зарывшись в свои чувства, в свою пустоту.

Сколько времени прошло, у меня не было возможности понять – время перестало иметь значение. Час? Десять? Может, целая жизнь? Я просто сидела здесь, на холодном полу, и дышала, хотя каждый вдох ощущался как тяжесть. Телефон в руке был включён. Я ждала, смотрела на экран, но сигнал не звучал. Ни сообщения, ни звонка, ни надежды. Ничего, только пустота наполняла всё вокруг меня, как вода, затопляющая беспомощное пространство.

Ночь пахла пылью и холодом, невидимыми призраками прошедших дней. В голове тиканье часов на стене звучало как издевка: “Твоя жизнь продолжает двигаться дальше. Без него”. Я глядела в окно, устремляясь в бездну темноты, где редкие огоньки, словно заблудшие звёзды, сторожили свои ночные тайны. Он был там, где-то за окном. Жил без меня. Улыбался, смеялся. Может быть, пил кофе вместе с кем-то другим.

А я сидела здесь – разбитая и потерянная. Боль пришла не мгновенно. Сначала было онемение, как будто все чувства отключились в одночасье. Я не плакала. Я не кричала. Я просто сидела. Я просто дышала. И на мгновение надеялась, что всё это – лишь сон. Что за мгновение я проснусь, и он снова будет рядом, улыбнётся, прижмёт меня к себе. Скажет: “Ну что ты, глупая. Я никуда не уйду”. Но утро так и не пришло.

Чем дольше я находилась в этой тишине, тем яснее осознавала – это реальность, грязная, холодная и безжалостная. Вспомнила, как всё начиналось – нашу встречу, как он впервые взял меня за руку. Как мы строили планы о будущем и мечтали о доме, о детях. Я вспоминала, как верила каждому его слову, как надеялась, что это – навсегда. Вся эта незащищённая любовь теперь казалась чем-то далеким и незнакомым, как фильм, где актёры неспособны понять, что сценарий прописан совсем иначе.

Я сжала телефон крепче, сердце сильно забилось – я хотела написать ему, позвонить, закричать, спросить: “Почему ты так поступил? За что? Что я сделала не так?” Но пальцы не слушались, слова застряли внутри, погребённые под горой боли и стыда. Я не смогла написать ни одного слова. И он не написал мне.

Тишина становилась физической. Она давила на уши, сжимала грудь. Я встала с пола и сделала несколько шагов к зеркалу в коридоре. Посмотрела на своё отражение и не узнала. Я видела женщину с пустыми глазами, с мятой футболкой, губы которой были застывшими, словно вышли из игры. Где была та Лена, которая когда-то смеялась? Та, что верила в любовь? Та, что мечтала о будущем?

Она исчезла, оставив только эту одну, чужую женщину в тени. Я ощутила, как мир снова начинает затягивать меня в свою тёмную бездну. Я выключила свет и снова опустилась на пол, обняв саму себя, словно искала тепло в своём собственном отражении. Это стало началом того, что впоследствии обернулось былинными рыданиями – не всхлипываниями, не попытками сдержаться, но настоящим освобождающим криком души.

Я плакала за всё: за преданную любовь, за разрушенные мечты, за годы, которых уже не вернуть. Я рыдала за себя, которую потеряла, даже не понимая, что это происходит. Этот плач был долгим. Может, час, а может, и всю эту оставшуюся ночь, полную сумерек и непроглядной слепоты.

Я выдохлась. На дне этой пустоты родилась первая мысль: “Если я выживу эту ночь, значит, смогу выжить всё”. Не сила, не вера и не надежда, а только голое, упрямое желание жить. Не ради него, не ради любви, не ради будущего. А просто ради себя. Ради той Лены, скрытой под слоями боли, но всё ещё живущей, ожидая своего шанса выйти из ада.

Глава 2

Я проснулась не потому, что выспалась. Сон просто отпустил меня наверх, как обломок дерева всплывает после кораблекрушения. Сначала была тяжесть вдоха, который вдруг осознала, сразу же охваченная холодом крошечного пространства, в котором застряла. Я открыла глаза и увидела серый свет за окном. Он был холодный, тусклый, почти злобный, будто мир за стеклом нависал надо мной, размещая в сердце свою безысходность. Я медленно осознала, что лежу на полу, прямо на кухне, в той самой футболке, в которой провела ночь, обняв сама себя, как пыталась укрыть от мрачных мыслей.

Поднимаясь, я ощутила, как это действие погружает меня в обратный поток. Ноги затекли, спина ныла от неудобной позы. Внутри всё болело, но это боли были не физическими. Они достигали глубин, пронзали, заполняли пространство между органами, между костями, между снами и реальностью. Эта боль двигалась вместе со мной, когда я шаркала босыми ногами в сторону ванной, как будто пыталась пробиться сквозь густой туман, окутывающий мою сознательную жизнь.

Из-под крана лилась холодная вода. Я смотрела, как она стекает, как дробится каплями, исчезает в сливе. Всё исчезает. Всё уходит. Я зачерпнула воду и умылась. Холод обжёг лицо, но не разбудил. Я посмотрела в зеркало и не могла распознать в нём себя. Я увидела там чужую женщину – с опухшими от слёз глазами, с пустыми плечами, в мятой мужской футболке, которая теперь казалась ненужной тряпкой, убранной на самую задворку. Я сорвалась на мысли: «Как ты дошла до этого?» Но рот не открывался, как если бы произнести это вслух означало бы превратить свои терзания в абсурд.

На кухне, как безжизненный зверёк, лежал телефон. Я подняла его, взглянула на экран – пусто. Ни сообщений, ни пропущенных звонков, ни света. Эта тишина кричала о том, что меня будто бы никогда не было. Я задала себе вопрос, не желая принимать его как данность: ведь я спутала реальность с фантазией – любовь, разговоры до утра, планы на жизнь, обещания. Всё казалось невыносимым недоразумением, причудливым театром, где я играла свою роль, а потом кто-то выключил свет, и зрители разошлись, не подозревая о том, что прямо за кулисами разразилась внутренная буря.

Я поставила телефон на зарядку, скорее по привычке, чем с надеждой. И просто стояла, глядя в окно. Утро наступило, а мир продолжал жить. Он шуршал автобусами, хлопал дверями подъездов, звенел детскими голосами. Я смотрела на эту реальность, как человек смотрит на чью-то казавшуюся счастливой жизнь через горький стеклянный экран. Там – радость, жизнь, движение. Здесь – пустота, в которую стремительно отправлялась я.

Я попыталась открыть холодильник, но это было механическим действием, автоматизмом, который зависел не от воли, а от памяти. Внутри обнаружился лишь старый лимон, забытое молоко и что-то, покрытое серым налётом в контейнере, стоявшем у самого дна. Я захлопнула дверцу, почти физически почувствовав, как мой желудок сморщился от отвращения к тому, что казалось какой-то пошлостью. Зачем есть, если всё внутри давно умерло?

Вернувшись в спальню, я обнаружила, что кровать была разобрана. На одной стороне – впадина, его след. Я смотрела на это углубление, словно оно стало порталом в другое измерение, в котором существовало что-то большее, чем просто человек. Я села на край кровати, уткнувшись в колени, и просто сидела, ощущая время, отмечаемое тиканием часов. Оно било по мозгу, как молотком, вручая мне данность: время здесь, а я – тут, между мирами. Мысли медленно ползли, путались между собой, как нитки на ветру в безветренный день.

Я вспоминала его руки. Его запах. Его голос, который шептал мне когда-то ночью, что он меня любит. Как странно: ещё вчера это было реальностью, а сегодня только призрак, укрытый тёмной вуалью. Всё исчезло, даже память об этом казалась липкой, грязной, чужой, как будто это случилось не со мной. Я не плакала. Слёзы ушли вместе с ночным кошмаром, оставив только сухую стянутость век. Где-то в груди завязался тоталитарный камень, не позволяющий дышать.

Я понимала, что оставаться здесь – значит, умереть. Не физически. Душой. Игорь однажды говорил мне, что свет единственной звезды может сжечь вас, если вы не умеете следить за своим путем. Я оделась вслепую: джинсы, куртка, ботинки на босые ноги. Сложность, остававшаяся позади, в виде бездонного состояния, подтолкнула меня выйти.

Улица встретила меня резким ветром, как предупреждение о том, что жизнь имеет свои правила. Я шагала среди людей, тщетно искавших тепла, как привидение, затерянное среди живых. Я шла мимо витрин, кафе, лавок. Словно пустая оболочка, частичка, которую выбросило за пределы своего существования. Я прошла мимо парка, где мы однажды сидели на скамейке, мечтая о будущем, мимо магазина, где он купил мне самый вкусный кофе в моей жизни, мимо куска жизни, который тек без меня, мимо кусочков своего счастья, которые продолжали жить, словно я была не больше, чем жизнь.

Я не знала, куда иду. Просто шла, как неведомая тень. Ноги сами несли меня вперёд, будто с надеждой избегали остановки. В голове царила странная тишина. Ни крика, ни проклятий, ни молитв. Просто молчание, объемлющее всё вокруг, вакуум, лишённый смысла и страха.

На одной из улиц я увидела старую женщину, кормившую голубей. Она сидела на лавочке, аккуратно крошила хлеб и улыбалась птицам. Беззубая, искренняя улыбка расцвела на её лице, как солнечный луч в дождливый день. Голуби суетились у её ног, словно забыв обо всех страхах мира. Я остановилась, целиком поглощённая этой картиной, и смотрела на неё долго, очень долго. Внезапно в моих размышлениях вспыхнула надежда, как свежий воздух, проникающий в прокуренную комнату.

И вдруг я поняла: мир не умер. Он не остановился вместе со мной. Люди живут, дышат, улыбаются. Птицы едят крошки и радуются теплу рук. А значит, и я жива.

Не в том смысле, в каком жила раньше: не с мечтами, не с планами, ни с приближающейся любовью. Но всё-таки жива, с призраками внутри, с шрамами от ранее испытываемого счастья и боли.

Я медленно опустилась на лавочку через дорогу. Закрыла глаза. И просто дышала. Каждое движение у меня внутри отзывалось, словно каждая клеточка усваивала важность этого момента. Вдох – я есть. Выдох – я ещё здесь.

Я не знала, как переживу следующую ночь. Следующее утро. Следующий день рождения, который пройдёт без него. Я не знала, что будет со мной через неделю, через месяц, через год. Но с полной уверенностью знала одно: я пережила эту ночь. Самую чёрную. Самую страшную. Самую пустую. И если я смогла это пережить – значит, у меня ещё есть шанс.

Шанс хрупкий, едва заметный, как восходящее солнце, пробивающееся сквозь тучи серого неба. Он есть. Шанс, за которым я отправилась в путь.

Я медленно встала. И пошла. Не потому что знала, куда идти, а потому что оставаться на месте было хуже.

Глава 3

Иногда я думаю, что память – это не просто хранитель прошлого, но и его зловещий страж. Она держит за стеклом те моменты, которые мы стремимся оставить в тени, как редкие коллекционные открытки, бережно спрятанные в домашнем архиве, но всегда представленные на обозрение в трудные моменты. Моё прошлое имеет имя. Его зовут мама. И отец. И всё, что между ними: взлёты, падения, мечты и разочарования. Эти воспоминания, как старые фотографии, потёртые временем, все ещё живут во мне, формируя моё восприятие настоящего.

С тех пор как отец уехал, его зловещее отсутствие оставило глубокую рану на мне и на маме. В тот момент, когда он уехал за границу, казалось, что всё должно было измениться к лучшему. Я помню тот день, когда он с надеждой в голосе сказал, что скоро мы будем вместе. Он говорил, что вернётся уже через год, привезёт подарки и начнёт новую жизнь, полную возможностей. Но наивная вера в это «скоро» обернулась пеленой молчания, которая накрыла наш дом, как глухой зимний вечер. Звонки становились всё короче, составленные из сухих, забытых слов, пока, наконец, не исчезли совсем.

Мама продолжала верить. Она продолжала накрывать на стол на двоих. Каждый раз, как она это делала, я чувствовала, как в ней загорается искорка надежды, что он может вернуться. Я помню, как каждое утро она вставала на рассвете, чтобы приготовить ему завтрак, и как её рука дрожала, когда она накрывала на стол, словно все эти действия могли магическим образом вернуть его обратно. Но однажды, когда мне было шестнадцать, я услышала, как она, наконец, сказала это вслух в тишине на кухне: «Он не вернётся». Эти слова были как нож, разрезавший последнюю нить надежды, соединяющую нас с ним.

Постепенно в нашем доме стало пусто. Я видела, как мама молчит и так и не находит сил сказать о своих чувствах. Она замерла в воспоминаниях, как будто это было единственным способом удержать его образ. И я чувствовала себя лишней в этом молчании, в себе самой носила ярлык, который тянул меня вниз. Я старалась не предавать ей дополнительных проблем, не добавлять бремена к её уже перегруженному сердцу, что делало нашу жизнь невыносимо сложной. Я искала у неё слов поддержки, но находила только тишину – такую плотную, что в ней задыхалась даже память о нашем прошлом.

Время шло, и жизнь всё же продолжалась. И вдруг появился он. Мужчина, который был тихий, спокойный, с тёплыми глазами, как солнечный свет, пробивающийся сквозь тёмные облака. Он не пытался занять место отца, не претендовал на то, чтобы быть спасителем. Он просто был рядом, и это было достаточно. Он приходил, мыл посуду, забывал о своих собственных заботах, чтобы принести маме горячие пирожки с рынка, и смех его смешивался с её шутками, как старая, неумела мелодия, вдруг неожиданно ставшая живой. Я впервые увидела, как она улыбалась, не пряча своего сердца, а искренне, искренне даже тогда, когда пыталась скрыть свою усталость. И я отпустила. Прощение пришло, как весенний дождь, омывающий засохшую землю всех обид – и отцу, и себе, и даже ей самой.

Я тогда была на пороге своего двадцать первого дня рождения. Я прилежно училась, бабушка упрямо прививала мне стойкость, жизнь шла своим чередом, как надо. Я приходила домой, накрывала стол, дышала этим противоречивым воздухом любви и потерь. Каждый раз, когда я садилась за кухонный стол, клала голову на ладони и просто наблюдала за мамой, погружаясь в момент, я чувствовала, как будто возвращаюсь к себе, как будто собираю воедино разрозненные куски своей души.

Но как часто бывает в этой жизни, не успела я насладиться этими моментами, как всё прервалось привычным неожиданным образом. Он закрался в наш мир, лишив меня последнего убежища – дня, когда я стояла в маршрутке, радуясь весне. Солнечные лучи словно звали меня окунуться в объятия жизни, а музыкой в наушниках меня окутывал мягкий шёпот надежды. В тот момент, когда я ответила на звонок с незнакомого номера, всё обрушилось, как снег со свисающей ветви.

«Вы – дочь Натальи Игоревны? Она доставлена в реанимацию с инсультом. Состояние тяжёлое. Подъезжайте как можно скорее» – звучало это как приговор. Мой мир замер, в последний раз он на мгновение ускользнул в моменте, как морская волна, и я осталась одна – тело на полу, а души в воздухе как звёзды в непроглядной ночи. Я не помню, как выбиралась из маршрутки, как добиралась до больницы. Всё, что осталось в памяти, – это запах холодного кафеля, белые халаты врачей, занятых заботами, что вообще не имели ко мне никакого отношения, и пустота, наполнявшая меня.

Когда я вошла в палату, её лицо было бледным, словно потерявшим краски, и ставшим скульптурой в белом граните. Я держала её за руку, шептала слова, которые теперь стали ей только мечтами. «Мама, я здесь». Я не могла принять, что этот медикаментозный сон стал её вечным домом. И тогда всё, что находилось в моей голове, смешивалось с криком, с нежеланием бытия. Прошло три долгих дня, и мама покинула этот мир. В тот момент я поняла, что, несмотря на весь наш путь, жизнь оставила меня начисто, для неё больше не было места.

Я похоронила маму без пафоса, но с любовью. Я выбрала светлый памятник, как символ света, которого у нас больше не было. Я стояла с короткой речью на кладбище, и моя горечь оставалась неподелённой с небом. Придя домой, всего лишь слегка прикрыв за собой дверь, я разделась, сбросила все свои маски, и не раздеваясь, повалилась на подушку, как упавшая звезда, и выла о потерянной любви как маленький ребенок, у которого забрали последнее прибежище от злого мира.

С той поры я не знала, что делать с этим набором чувств. Я осталась одна, абсолютно одна, и одиночество сжимало меня с каждым днём всё крепче. Не было отца, не было сестер и братьев, не было детей. Я потеряла свою маму, и она была моим всем – и матерью, и другом, и домом. Пустота дополнительно давила на меня, когда я впервые вернулась в те места, где остались последние крупинки нашего счастья. Я оказалась на кухне, запах ещё мельчила её любимый картофельный салат, и вдруг поняла, что мне теперь нужно жить – без неё, с холодом в груди, без права упасть, не покрытую её добротой.

Я много думала после её смерти о том, что одиночество – это не просто отсутствие людей вокруг. Это когда у тебя есть кому позвонить, но внутри тебя живёт такое молчание, которое невозможно преодолеть. Оставшись на этом перекрестке жизни, я научилась существовать в таком особом состоянии. Когда мне особенно не хватало маминого тепла, мне казалось, что она всё ещё рядом. Я ловила себя на том, как нарезаю огурцы, копируя её движения; ставила на подоконник чашку с чаем и смотрела в зеркало, улавливая знакомый наклон головы.

Она не покинула меня. Она осталась сзади, как шептание, когда жизнь начинает истощать страсть. Через боль она говорила мне: «Живи. Я горжусь тобой. Живи». И каждый раз, когда я слышала этот голос, я переворачивала страницы своего существования, вновь и вновь переживая её историю и свою собственную.

Глава 4

Когда сегодня мне исполнилось тридцать два, и я сделала шаг в эту новую, неведомую реальность, в голове закружились мысли, как будто я невольно совершила жесткий поворот на ухабистой дороге жизни. Словно сама судьба решила сказать: «Так, достаточно, теперь твой черёд». Но в этом чувстве радости и ожидания мне вновь вспомнились взгляды окружающих – полные тревоги, грусти и ненаблюдаемого осуждения. Глаза друзей, знакомых и даже просто проходящих мимо людей как будто сообщали: «А как же дети? Ты же рискуешь остаться одна», обращая мое внимание на тот факт, что выбор, который я сделала, становится одновременно моим освобождением и клеймом.

Ощущая на себе участливые взгляды, я не могла не вспомнить об испытаниях, через которые прошла, об определениях, которые так и не стали прописными истинами в моем существовании. Я вовсе не рыдала в подушку от одиночества, хотя иногда было горько от осознания того, что столь трудный выбор, кажется, остался непонятым большинством. Но кто из них знал, что значит быть ошеломлённой двумя путями? Кто из них делил мои внутренние противоречия и сомнения?

Вспоминая как мы с ним листали страницы жизни, полные радостей и надежд, и которые, казалось, никогда не прервутся? Он мечтал о свободе, о приключениях за горизонтом, о том, как жизнь вечно раздвигается, простирая горизонты возможностей. Всё это понятно, можно было бы только порадоваться. Но где же оставались места для детских смехов, для колыбелями и потёртых комбинезонов? Как многие из нас, наивно надеясь на совместимость различных путей, я не заметила, как под ногами у меня образовалась трещина, и нас не стало двоих в этом путешествии, а… в разных направлениях.

Для него время было этой нежной тканью, которую не стоит рвать. Мы с ним жили в той безмятежности, где было приятно создать свой уютный мир, но в этом мире ни дети, ни заботы о них не имели своего места. Зачем было менять ту гармонию, которая существовала между нами, как будто страх нарушить этот баланс был сильнее, чем любовь? Но как же трудно было не заметить, как я при этом всё больше теряла себя. Я замыкалась в этого жесткого структурированного человека, принимая его взгляды как свои собственные. Так и отодвигала свои мысли и мечты о будущем, полные надежд о детских яслях, колясках и вечерах, семейных посиделках, к свежему воздуху мечтаний.

Я продолжала искать его в деталях: в запахе утреннего кофе, в речи, успокаивающей и нежной, в минутных беседах, когда он приходил домой и садился рядом. Но это всё было лишь наигранной игрой, где образ женщин с детьми оставался на расстоянии, не имеющим возможности сблизиться. Я замыкалась в этом мире, заполненном затхлым воздухом несбывшихся мечтаний и надежд. Ходя по улицам, я чувствовала себя всего лишь тенью, обвивающейся вокруг него, избегала ям, по которым собратья двигались вперёд, мечтая о семейных моментах, которые он никогда не собирался разделить со мной.

Однако за пределами нашего небольшого мирка, в парке, где я наблюдала за играющими детьми, жизнь манила меня своими яркими красками и смеющимися лицами. Эти мгновения, когда я подходила к детям, говорить с ними о мелочах, до боли резали по сердцу, потому что каждый смех приносил с собой ностальгию о том, что могло бы быть. Каждый звонкий голос вновь вызывал во мне желание. Но он лишь уводил меня прочь, делая вид, что ничего не произошло, что эти чувства не имеют значения. Я оставалась только зрителем, обременённой своей собственных привязанностями. Я всё ещё мечтала увидеть отражение материнства в своих глазах.

Как непросто было смиряться с отсутствием тех, кто мог бы стать частью нас. Его отказ от идеи семьи постепенно формировал ту невидимую стену, которая разделяла нас на тех, кто не видит будущего, и тех, кто о нём мечтает. Я отодвигала свои желания вперёд в надежде, что однажды он оставит свои страхи позади. Мысли о том, что он меня не понимал, постепенно оседали внутри, превращаясь в лёгкий ком, поднимаемый с каждым недовольным вздохом.

Теперь, когда мне наконец исполнилось тридцать два, мир раскрыл свои возможности. Я не ощущала себя старой, а скорее, наоборот, достигла порога, когда была готова выбирать. Я не искала компромисс, не трепетала от предвкушения «всё будет исправлено». Я была готова взглянуть в лицо своей же независимости и сказать себе: «Здравствуй, новая жизнь». Я смотрела на себя с гордостью, ощущая, как нельзя было начать снова, избавившись от долгих цепей, накрепко привязанных к прошедшему.

Я вспоминаю те безмолвные вечерние часы в метаниях, когда думала о том, кем я могла бы стать, если бы не это невидимое бремя. Но теперь, наконец, у меня появилось время – время учиться быть собой. Сказать себе, что больше я не жертва, не спасённая, не та, которая ожидает возвращения несчастного. Я возвращаюсь к себе, к своим истинным желаниям, мечтам и, возможно, когда-нибудь, может быть, верну и своего ребёнка, о котором мечтала, но не так, чтобы он был инструментом, созданным убежать от своего одиночества. Я хотела, чтобы он родился из глубин своей силы, из сознания себя – одной, но не боящейся начать всё заново.

Смотря в зеркало, я не видела пустоту – передо мной открывался целый мир возможностей. Все эти размышления и чувства, которые пронзали мою душу в ту секунду – это была моя жизнь. Здесь и сейчас. Жизнь, которая не опоздала – она просто сделала круг, возвращаясь к тому, что действительно имеет значение.

Но есть ли действительно смысл в этом необратимом круге? Какова цена выбора? И хотя я знаю, что путь впереди будет не из легких, в этом той самом мраке открытия сверкает свет возможности, который я готова принять.