Читать книгу: «Под знаком OST. Книга 3»

© Елена Немых, 2025

© Наталья Назарова, 2025

ISBN 978-5-0055-7361-2 (т. 3)

ISBN 978-5-0055-7362-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Под знаком OST

Часть 3 (1945—1946)

Авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

2004 ELENA NEMYKH ©
2018 ELENA NEMYKH ©
2025 ELENA NEMYKH ©

Предисловие

– Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, вдохновила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. В 2007 году я сняла документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров.

Наталья Назарова – сценарист и режиссер сделала бесконечно много для этого проекта, но ушла от нас безвременно (1969—2025). Я посвящаю эту книгу ей.

Елена Немых, режиссер-постановщик

художественного фильма «Я вернусь»

Елена Немых- автор книги, режиссер-постановщик «Я вернусь»

Наталья Назарова – автор книги и сценария «Я вернусь» (1969—2025)

Глава 1. Москва. Июнь. 1945

Поезд уже остановился, надпись «МОСКВА» на здании Белорусского вокзала говорила о том, что девчонки, Шура Петрова и Мария Растопчина, действительно приехали в столицу. Длинное и трудное путешествие закончилось. Чувство счастья захлестнуло их с головой. Однако выйдя на платформу вместе с маленькой Диной, первое, что они увидели, был патруль милиционеров, они проверяли документы:

– Товарищи, документики, попрошу вас.

Увидев Мусю с Диной на руках, он бросился к ней:

– Гражданочка, я вас попрошу. Документики готовим (кивая на Дину). И на ребеночка тоже.

Пока патруль проверял девушек, капитан, который чудесным способом спас в поезде девчонок от пьяницы в кепке, выводил свой взвод на платформу. Солдат надо было построить и пересчитать. Увидев патруль, капитан быстро козырнул им, делая знак рукой своим солдатам:

– Отдайте девушкам свои шинели (махнув рукой). А то они не по уставу одеты (с нажимом). А это – наши медсестры. Правда ведь?

Впрочем солдаты поняли его с полуслова: девчонок надо спасать. Они быстро сняли с себя шинели и, не обращая внимания на милиционеров из патруля, передали их девушкам. Капитан скомандовал тихо:

– Шура, Муся, Дина, быстро!

Девчонки облачились в шинели и пилотки, а Дину капитан подхватил на руки. Шура и Муся в форме медсестер с чемоданами в руках пополнили солдатские ряды. Взвод выстроился на платформе, слушая команду капитана:

– Смирно, налево! С песней, шагом марш!

Солдаты дружно запел «Катюшу»:

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой,

Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.

Муся и Шура подхватывали песню то же:

Выходила, песню заводила, про степного, сизого орла.

Про того, которого любила, про того, чьи письма берегла.

Так девчонки и промаршировали мимо кордона милиционеров вместе со взводом солдат. Когда патруль остался позади, капитан поставил Дину на платформу, протянув руку Шуре и Мусе:

– Ну, вот и все. Теперь вы в безопасности! Дальше патруль есть только в метро.

– Спасибо, товарищ капитан!

Капитан пожал им руки, на минуту задумался. А потом, засмущавшись, снял и тут же нервно надел свои очки в роговой оправе. Муся смотрела на него с интересом, а Дина вдруг протянула свои ручонки и резко сдернула очки с замешкавшегося офицера. Капитан расхохотался, увидев как девочка на руках у Растопчиной водружает их себе на нос:

– Вот обезьянка!

Муся стало неудобно, она отобрала у Дины очки, передала их ему:

– Возьмите! Спасибо вам за помощь!

– Ну, удачно вам, девчонки, до дома добраться.

– До свидания. Спасибо вам еще раз.

– Счастливо! Ух ты, курносая.

Капитан потрепал Дину за курносый нос, махнул на них рукой, и вскоре девчонки вышли на площадь Белорусского вокзала, вдыхая воздух свободы полной грудью:

– Господи, Москва!

Шура и Муся схватили Дину за руки и повели к воротам, откуда вышли сразу на площадь Белорусского вокзала. Уже через три часа, проехав на электричке и автобусе, Муся и Шура оказались за городом, рядом с бывшей дачей Растопчиных. Чувство ностальгии по старым и довоенным годам захлестнуло Мусю, она с интересом рассматривала старые места, и уже третий час рассказывала Шуре о своей семье:

– У нас квартира была в центре, но мы все как-то здесь больше любили бывать.

Петрова рассматривала уютные профессорские дачи со скепсисом:

– Да, неплохо интеллигентки устроились. Папу-то небось на фронт-то не отправляли! Как ценного работника мысли.

Муся ответила сухо:

– Папу арестовали накануне, войны, и квартиру сразу же отобрали.

– Ой, ничего себе. Прости, Муся, болтаю не знаю что. И дальше?

– Мы жили на даче, оттуда поехали за продуктами. С моей мамой в 41-м. И вот попали в плен. Маму в комендатуре в деревне под Можайском оставили работать, а я под угон попала. Ну, и так я вот в Германии оказалась. Вспоминаю, до сих пор мурашки от страха. Как я выдержала это все, не знаю… Особенно мне химзавод и карцер часто снятся. Просыпаюсь в холодном поту!

Муся и Шура оказываются рядом с калиткой бывшего дома. Дина крепко держала Растопчину за руку, рассматривая дачу. Заросший сад, тропинка, все это навевало тоску. Мусе вспомнился и папа, и его арест в ночи, и мама, с которой они ушли за продуктами, а позже попали в плен. Увидит ли она ее? Вернулась ли мама тогда домой в 41-м? Что случилось с бабушкой Лизой? Сестрами? Вернулся ли Митя? Все эти вопросы роились в голове девушки беспокойным ульем. Муся открыла калитку и двинулась к дому, из которого ей навстречу неожиданно выскочила Педина. В пеньюаре, с бутербродами в руках она провожала на работу своего мужа-профессора. Педин, в пенсне и в сером пальто, с такой же шляпой в руках шел к служебной машине, подъехавшей к воротам дачи. Педина сюсюкала:

– Котик. Ты забыл бутерброды! (протягивая их) На! Держи!

– О, спасибо, масик! Я на работе поем.

Педин поцеловал жену и сел в машину, забирая бутерброды у жены, а она долго махала ему рукой. Когда машина скрылась за поворотом, она развернулась домой. Увидев Мусю с ребёнком и долговязую Шуру, она охнула от испуга: – Здрасте!

Муся отважилась спросить:

– Простите, пожалуйста, а из Растопчиных кто-то есть на даче?

Педина с секунду ее рассматривала, потом поджала губы:

– Растопчины?! Нет тут больше никаких Растопчиных.

Упоминание о бывших владельцах дома ее явно расстроило. Муся удивленно переспросила:

– Как нет?

Она подозрительно уставилась на Мусю:

– Выселили их, понятия не имею, куда! Мы только недавно вернулись из эвакуации (вдруг резко) И нечего здесь больше шляться!

Педина дошла до дома и с шумом захлопнула дверь перед носом девчонок. Реакция новой владелицы дачи была неожиданной. Шура дернула Мусю за рукав, они развернулись и пошли обратно к автобусной станции. Дина семенила рядом. Муся молчала всю дорогу, а когда они разместились в рейсовом автобусе, решительно заявила Шуре:

– Надо к тете Лиле ехать. В Москву.

– К кому?

– К бабушкиной подруге.

Пока девчонки разыскивали сестер Растопчиных, в квартире Лили Шварц, праздновали свадьбу. И не чью-нибудь, а ее самой! Иван Павлович встал на колено перед тетей Лилей, надел ей на палец обручальное кольцо и вручил букет цветов. Новобрачная, в красивом белом платье, с флердоранжем в волосах, благосклонно слушала его предложение:

– Дорогая! Выходи за меня замуж!

Он надел ей кольцо и скомандовал Гуле Растопчиной:

– Гуля, заводи музыку!

А когда она поставила иголку на старую пластинку, тетя Лиля расплакалась. Зазвучали «Утомленные солнцем» Ежи Петербургского. Эта музыка всегда навевала на нее тоску и казалась слабым напоминанием о мирной жизни.

– Горько! – кричала Гуля

Иван Павлович расцеловал тетю Лилю, и они начали вальсировать, медленно приближаясь к большой картине, написанной маслом. Она стояла в углу комнаты на мольберте, на ней – изображена сама тетя Лиля в молодости. Новоиспеченный муж вкрадчиво задал вопрос:

– Замечательная картина. А это кто тебя увековечил?

Лиля Шварц засмущалась:

– Один мой друг. Он – хороший художник!

– Ты ему позировала?

– Ну, что ты! Это – его фантазия. Как ты мог подумать, что я позировала?

– Я пошутил.

Они вальсировали мимо картины, а Гуля, улыбнувшись, подошла к окну. Она открыла шторы и села на подоконник. В окна проникал солнечный свет. Девушка закрыла глаза и долго нежилась в лучах солнца. Неожиданно во дворе дома появились Муся, Шура и маленькая Дина. Они с интересом окинули взором лавочки у подъездов, а потом Петрова заметила табличку с названием улицы и номером дома:

– Маросейка, 12

– Ну, вот – это адрес тети Лили Шварц.

Девушки оглянулись, разыскивая нужный подъезд. А Гуля, неожиданно увидев Мусю, Шуру и маленькую Дину, чуть не свалилась с подоконника. В худощавой фигуре в синем платье и коричневой кофте она неожиданно узнала свою среднюю сестру. Радость от того, что она жива-здорова, просто захлестнуло Гулю. Она вскочила с подоконника и закричала танцующим: Ивану Павловичу и тете Лиле:

– Тетя Лиля! Палыч! Муська приехала!

А потом открыла пошире окно и заорала средней Растопчиной:

– Муся!!!

Тетя Лиля то же подбежала к окну, она просто не верила своим ушам, а Гуля все твердила:

– Это же Муся!

Она спрыгнула прямо с окна первого этажа и побежала во двор. Уже через минуту сестры обнимали друг друга. Казалось от счастья они позабыли обо всем, но рядом запищала Дина:

– Мама!

Гуля отстранилась от Муси, увидела Дину и села на корточки перед малышкой: – Ты кто?

Девочка, смущаясь, спряталась за Мусю, и она ответила за нее:

– Это- Дина. Мы ее в Белоруссии нашли, в сожжённой деревне, но меня она зовет «мамой».

Гуля посмотрела на сестру вопросительно, но решила повременить

с расспросами и обратилась к Шуре:

– А вас как зовут?

Шура решительно протянула руку:

– Меня? Шура Петрова!

Мусе не терпелось все узнать про родных, и она перебила подругу:

– А где мама, Гуль? Я была на даче нашей. Мы ее не нашли.

Гуля вздохнула, трагическая новость еще неизвестна Мусе:

– Маму убили… Под Москвой.

От неожиданности Муся охнула, непроизвольно зажала себе рот, силясь что-то сказать, но слова будто застряли во рту. Она долго пыталась что-то сказать, но в этот момент в окно во двор выглянули Иван Павлович и тетя Лиля, которая приветливо махнула платком, приглашая их в квартиру, а потом обернулась к мужу:

– Палыч! Это – Муся! (крестясь) Эх, Лизанька не дожила!

Иван Павлович вздохнул:

– Это хорошо, радоваться надо. Муся вернулась. (поет) «А в терем тот высокий, нет ходу никому».

Тетя Лиля на радостях то же подхватила: «А в терем тот высокий, нет ходу никому!» Они обнялись, наблюдая, как Муся, Гуля, Шура и Дина заходили в подъезд. Уже через десять минут, Иван Павлович разливал всем водки в рюмки. Тетя Лиля расчувствовалась:

– Эх, жахнем!

Она задела свою стопку на столе, и та разбилась вдребезги. Иван Павлович охнул:

– Я подмету! (поет) «И в терем тот высокий, нет ходу никому».

– Это к счастью, Палыч!

Муся быстро выпила вместе со всеми, голова кружилась, неужели это все происходило с ней? Она – на родине, в кругу семьи. Она никак не могла осознать страшное известие о маме: Вера Сергеевна, ее лицо, просто стояло перед ней. Ей ужасно хотелось расплакаться, но отвлекла Дина. За праздничным свадебным столом ей достался большой кусок пирога. Для девочки из голодной белорусской деревни это оказалось целым событием. Муся волновалась, как она справиться с ним, но Дина схватила ложку, протянула ее Мусе, и та стала аккуратно отламывая, скармливать пирог малышке. Ей есть совсем не хотелось, долгие годы спартанской жизни и голода, научили ее воздержанию. Шура схватила гитару, и, ударив по струнам, они хором начали петь «А в терем тот высокий». Через час девушки уже укладывали маленькую Дину в кровать. Муся укрывала ее одеялом и гладила ее по волосам, успокаивая:

– Диночка, спи, моя маленькая! А я дверь закрою.

Муся закрыла дверь в спальню, спела песню-колыбельную девочке. В соседней комнате тетя Лиля решилась напомнить Гуле о Зое:

– Зое надо написать. Про Мусю, что она вернулась.

Однако младшая Растопчина лишь сердито пожала плечами:

– Она меня забыла… А еще сестра называется.

Шура сидела тут же на диване и к разговору явно не прислушивалась, а потом вдруг неожиданно громко запела вслух: «Ой, цветет калина в поле у ручья». Иван Павлович испуганно вскочил и прикрыл дверь, ведущую в комнату, где уже спала Дина:

– Тише. Ребенок спит.

Шура понизила голос, но упрямо продолжила петь: «Парня молодого полюбила я. Парня молодого на свою беду, не могу открыться, слов я не найду».

Песню подхватила тетя Лиля:

– Нет, я – лучше! (поет) «Ой, цветет калина, в поле у ручья. Парня молодого полюбила я! Парня молодого на свою беду, не могу открыться, слов я не найду».

Иван Павлович тронут, он встал на одно колено, поцеловал ей руку:

– Лилечка, душа моя. Любовь всей моей жизни!

Он поднялся, расцеловал тетю Лилю уже в губы, и они расхохотались. Гуля осторожно заглянула в соседнюю комнату. Дина уже тихо посапывала под одеялом, Муся задумчиво щелкала выключателем настольной лампы. Гуля поинтересовалась:

– Спит Дина?

– Ага…

Гуля заметила Мусин чемоданчик в углу. Она подошла, раскрыла его. Муся молча смотрела, как она копалась в ее одежде. Неожиданно младшая сестра наткнулась на желтое платье, то самое, которое ей подарил Стефан Мишо:

– Твое платье?

– Мое.

– А померять можно?

– Можно.

Гуля радостно охнула, быстро натянула на себя платье, подбежала к зеркалу:

– Дашь поносить?

Муся смутилась:

– Нет, Гуля. Просто… Это, в общем, подарок от одного человека.

– От кого?

– Да был там на ферме немецкой, где я работала, один француз пленный.

– Француз? Красивый?

– Ах, я сейчас тебе покажу.

Муся залезла в чемодан, вытащила из-под подкладки фото Стефана:

– Сейчас. В сортировочном советском лагере все отобрали, пришлось вот спрятать. (протягивая фото Гуле) Смотри!

– Красивый!

Гуля взяла фото в руки, рассматривая. Муся вздохнула:

– Знаешь, у него такой нос был большой, смешной, и мне он всегда говорил, что у меня глаза, как звезды, что он увезет меня в свою Францию.

– Францию? Ох, Мусенька!

– Ага! Во Францию!

– А расскажи про Германию! Какая она?

– Знаешь, когда я первый раз увидела Германию, меня в ней поразило все. Мощеные дорожки. Булыжник к булыжнику. Везде цветы. Фрау наряженные. (вздыхает) Но я все это возненавидела, потому что остарбайтеры для них были как вещи. Рабы, и все! И везде – флаги со свастикой. Завод – химический. Работа – с утра до ночи. Суп – из брюквы. Наказание – плетьми.

– Кто? Остарбайтеры? Это – кто?

– Остарбайтеры – это работники с востока, ост – это восток по-немецки.

– Я наверное так долго бы не смогла быть в Германии.

Муся осторожно добавила:

– А я свою судьбу не выбирала. А вообще знаешь, там тоже были люди. Везде есть люди. У меня в лагере была подружка. Она в своем дневнике написала, что чужих нет, все – родные. Она умерла, от тифа. (всхлипывает) Гулечка, я не могу поверить, что мамы и бабушки нет. А как Зоя? Что она? Как ей живется в Харовске?

– Не знаю, мы с ней ссорились последнее время. Я сволочь, Муся, но я действительно из-за эгоизма Зои аборт сделала от старика.

Муся охнула, зажав рот рукой:

– Гуля… Ты…

– А Зоя считает меня предательницей, я, оказывается, знала, что бабушка болела, и не пришла на помощь. А меня-то тут тогда здесь и не было. Я в другом месте жила. У гражданского мужа.

– Как на нее все это не похоже! Я про Зою. А кто он, твой муж?

– Он – директор рынка. Только я с ним больше не живу. Вот. После аборта мы расстались. (пауза) Да я еще и Митю твоего спасала, когда он к нам с Зойкой в госпиталь попал под чужой фамилией.

Муся удивленно посмотрела на Гулю, новость про Митю ее шокировала. Митя жив? И был в Москве? Но когда? Ведь последний раз, она его видела, когда провожала на фронт в часть народного ополчения:

– Митя? Когда он попал к вам в госпиталь?

– Он был у Зои в госпитале и у нас дома в 42-м, весной, и Зоя из-за него тоже на меня (через паузу с трудом) обиделась. Он скрывался у нас! Его НКВД искало! Вот!

– Митя, ох! Ты мне расскажи, что с ним, как он?

Гуля замолкла, потом встала на табуретку, залезла на шкаф, достала бумажную пластинку.

– Вот смотри, это – Митино. Он эту пластинку в вещмешке с фронта привез. Хранил. Я с ней ходила в НКВД, меня вызывали, и я сказала, что я его невеста. Не ты, а я. Понимаешь? В общем, пластинку, на которой я имя исправляла, мне вернули, а Зоя загремела из-за подделки его документов в Харовск.

Муся ошеломлено рассматривала бумажную пластинку, на которой исправлено имя с Муси на Гулю: «Гуля+Митя, 1941»:

– А почему здесь: Митя + Гуля?

– Ну, переписала. Это целая история. Нас вызывали в НКВД, и я туда ходила. Чтобы спасти его.

– Спасти?

– В общем, Митя из плена к нам в госпиталь прибыл. Бежал, был контужен, попал к Зое в госпиталь.

– В плену? Когда?

– Весной 42-го, когда ему грозил арест, потому что всех, кто был в плену в окружении, арестовывали.

– За то, что в плен попал?

– Положение было такое: фашистов только из-под Москвы выкинули. Он жил три дня здесь, потом ушел на фронт, под другим именем. Павел Левченко.

Муся смотрела на Гулю неотрывно:

– Так его зовут Павел Левченко?

– Ему Зоя документы умершего бойца отдала.

Муся пыталась осмыслить новость про Митю Андреева, который стал Павлом Левченко. Неожиданно от их голосов проснулась Дина, она села в кровати и начала плакать. Муся взяла ее на руки. Известие о Мите и перемене его имени вывело ее из себя. Она никак не могла осознать, что Мити Андреева больше нет. А Гуля с интересом рассматривала девочку, она удивительно была похожа на Мусю:

– А ты эту крошку где взяла? В капусте нашла? Или француз помог?

– Не говори глупости. Я и Шура Петрова, моя подруга по фильтрационному лагерю, тоже остовка, нашли ее в сожженной белорусской деревне. Дину надо срочно прописывать! Завтра пойду документы оформлять. Мне ее надо удочерить. Потому что я – ей мама! Приемная!

Гуля вздохнула, в слова сестры не верилось, она опять подошла к чемодану, надела Мусино желтое платье. Муся уложила Дину в кровать и вышла к Лиле Ильиничне и Ивану Павловичу. Шура копалась в своем рюкзаке, складывая вещи, затем протянула руку тете Лиле:

– Ладно, давайте прощаться! (махнув на подругу) Адрес Муся знает. Пишете письма. А лучше приезжайте в Ленинград. Буду рада!

– Приедем!

Шура подхватила рюкзак, оглянулась на Мусю. Той стало грустно: пришло время прощаться. Она подошла к крановщице из Ленинграда, и они обнялись. Петрова прошептала:

– Рада знакомству с семьей!

Шура тяжело вздохнула и вышла, махнув рукой. А под утро тетя Лиля вспомнила, что Муся попросила ее разбудить пораньше. Она собиралась в паспортный стол: регистрировать Дину. Тетя Лиля тихо вошла в комнату, где они спали в обнимку и дотронулась до ее плеча. Муся тут же вскочила, потом вышла в ванну, почистила зубы порошком, пока тетя Лиля пыталась согреть ей чаю. Иван Павлович еще спал на диване, когда Муся, позавтракав, вышла из квартиры Лили Шварц.

Уже через час она зашла в городской паспортный стол. Служащей Крынкиной с утра пришли новые инструкции из НКВД, она заполняла как раз журнал, сверяя данные прописки. Она, внимательно посмотрев на справку, выданную Мусе в лагере под Берлином, тут же увидела пометку: «Была на оккупированной территории». Прочитав эту запись, Крынкина злобно посмотрела на девушку, молча выписала ей справку, протянула:

– Вот вам справка о регистрации! Вам нужно отмечаться три раза в месяц в НКВД.

– Раз в три месяца приходить сюда надо?

– Сюда? Вы что? Решили в Москве остаться? (хмыкая) Нет, милая, гражданам вашей категории приказано селиться не ближе 101 километра от Москвы.

– А ребенок? У меня еще есть девочка, Дина?

– А детьми у нас занимаются инспектор Мыскина. В этом же кабинете по понедельникам. Только вы сразу с девочкой приходите!

Крынкина показала Мусе на дверь, поставив журнал на полку. Муся спрятала справку в карман кофты и вышла, хлопнув дверью.

А через два часа Гуля, которая то же успела проснуться, обсуждала странное поведение Муси с тетей Лилей. Средняя сестра гремела посудой на кухне:

– Опять посуду моет. Просто, как бобер! Моет, моет….

Тетя Лиля, тревожно глянув на младшую сестру Растопчиных, пошла туда. Муся действительно стояла у белой, чугунной раковины, продолжая мыть вилки, ложки и тарелки так ожесточенно, как будто пыталась смыть с них всю бывшую пыль. Тетя Лиля вздохнула, подошла к ней поближе, обняла:

– Осенью в театральный будет добор! Я узнавала, а потом ты можешь пойти в Музкомедию. На полставки. На пианино подыгрывать можно. Там платят неплохо.

Однако Муся будто не слышит тетю Лилю, она закрыла кран, взяла тряпку в руку и начинает протирать их общий с соседями стол:

– Тетя Лиля, какой театральный?! Меня из Москвы надо уезжать. За 101 километр. Вместе с Диной. Я – человек второго сорта.

Муся подошла к окну, протерла подоконник, взялась за раму и почти открыла окно, когда внезапно увидела во дворе фигуру военного. Издалека он чем-то напоминал Митю, однако приглядевшись, Муся поняла по форме, что это – скорее всего майор, приехавший к кому-то с фронта. В руках он держал чемоданчик. На кухню вышла Гуля. Она посмотрела на сестру, увидела ее напряжённый взгляд вдаль, подошла ближе и то же увидела стоящего на улице военного. Она вгляделась в майора и неожиданно узнала Николая Уткина, своего бывшего комсорга из Комитета ВЛКСМ:

– Это же Уткин! Коля Уткин!

Гуля бросилась прочь из комнаты. Тетя Лиля охнула, подошла к окну ближе, то же пытаясь рассмотреть вновь прибывшего майора. Уткин достал из кармана листок- справку о месте проживания некой Шварц, который ему дали в адресном столе. Мимо него шла Белобрысова, вездесущая соседка Лили Шварц. Она подозрительно воззрилась на человека в форме, а тот спросил:

– Вы не подскажете? Лилия Ильинична Шварц? Из этого дома (кивая) не переезжала?

– Да нет! Вроде здесь! Вчера видела. А вы кто?

Белобрысова смотрела на него пристально, просто буравила взглядом, когда Гуля неожиданно прыгнула майору на шею:

– Уткин! Коля! Родной! Вернулся!

От неожиданности у Уткина выпал из рук чемоданчик, он подхватил девушку, закружив. Гуля расхохоталась, а Белобрысова, хмыкнув, ретировалась.

Николай поставил Растопчину на асфальт, щелкнул по носу:

– Ох, курносая! Дождалась! Милая! Айда ко мне!

Он схватил ее за руку, подхватил свой чемоданчик и потащил со двора. Иван Павлович, который тоже вышел на кухню и подошел к окну, поближе к тете Лиле и Мусе, увидел Гулю и Уткина уже в воротах:

– Куда это нашу Гулю вон тот офицер потащил? Не арестовали ли ее?

Тетя Лиля вздохнула, утирая слезы:

– Ну, судя по объятиям, нет!

Иван Павлович рассмеялся, и даже Муся неожиданно улыбнулась. Кто такой Уткин, она узнает только вечером, когда Гуля вернется домой. И про то, как он ее принимал в комсомол, и как она газету рисовала по его просьбе, и как отрекалась от отца, и как Гуля из-за всей этой истории поссорилась с Зоей. Вскоре Уткин предложил Гуле переехать с вещами к нему в квартиру окончательно. В один из дней она приехала собрать чемодан и попрощаться с родными. Однако застала дома Гуля лишь Лилю Шварц. Иван Павловича опять играл на тромбоне в филармонии. Муся с утра отправилась к Мыскиной в паспортный стол вместе с Диной. Они прождали ее целый час в узком коридоре без стульев, девочка устала и капризничала. Когда их вдруг пригласили в кабинет, Дина и вовсе расплакалась. Мыскина, чем-то похожая на Крынкину, одернула свой серый пиджак, коротко посмотрела на вошедших, открыла журнал и стала заполнять анкету, задавая вопросы Мусе:

– Отец девочки – кто? Немец?

Она побледнела: вопрос звучал оскорбительно. Растопчина взяла Дину за руку и ответила сухо и жестко:

– Француз. Стефан Мишо. Французский пленный. Я с ним работала в Германии.

– Так и запишем. Француз. (занося в анкету данные) Так вот, моя дорогая, детей воспитывать может не каждый! (строго) А уж тем более лица, подвергшиеся пропаганде фашизма, не имеют права воспитывать! (кивая на Дину) Девочку мы забираем в детское учреждение.

– Какое учреждение? Я хочу, чтобы Дина жила в семье!

– Да кто ж вам ее удочерить позволит? Кого вы нам тут воспитаете?

Мыскина решительно встала, подошла к Мусе, вызволила руку Дины. Девочка запищала от страха, но та упрямо потащила ее в сторону. Растопчина возмутилась:

– Послушайте, у вас вообще сердце есть? Ее родителей сожгли в деревне. Вы понимаете, что ребенок только заговорил? Вы ее в детдом хотите?

Мыскина усадила Дину на стул рядом с собой, одной рукой придерживая, а другой уже крутила диск телефона:

– Не просто в детдом. А в советский детдом. (по телефону) Витя, зайди!

Муся бросилась к Дине, пытаясь отобрать:

– Я не позволю. Это – мой ребенок.

Мыскина заорала, пытаясь отпихнуть ее: – Забирай девочку!

Эти слова услышал вошедший лейтенант милиции. Он бросился разнимать Мыскину с Мусей, решительно отодвинул Растопчину в сторону и взял Дину за руку:

– Здравия желаю! (Дине) Пойдем!

Лейтенант откозырял и повел девочку к выходу. Муся бросилась вслед за лейтенантом:

– Я не отдам, да что вы творите,! Да что вы делаете!

Она вцепилась в рукав лейтенанта, мешая ему выйти, но Мыскина решительно подошла к ней, силой пытаясь отцепить ее пальцы:

– Виктор! Забирай ребенка!

Лейтенант покраснел, он резко оттолкнул Мусю так, что она полетела в другой угол:

– Гражданочка! Балаган не устраивайте! Ну-ка! Отойдите быстро от ребенка!

Дина громко заревела:

– Мама! Мамочка!

Муся тоже заплакала, утирая слезы в углу кабинета, она сидела прямо на полу:

– Да что мы вам сделали?!

Мыскина резко открыла дверь, выталкивая лейтенанта с Диной в коридор:

– Что вы тут устраиваете?! Витя, выводи отсюда ребенка!

– А я что делаю? Тут концерт какой-то!

Лейтенант выскочил из кабинета, выволакивая рыдающую Дину:

– Мамочка!

Муся нашла в себе силы, вскочила и выбежала в коридор, увидев как по нему удалялась с лейтенантом Дина:

– Дина! Послушай! Смотри! Я обещаю, что скоро за тобой вернусь.

Девочка повисла на руке у милиционера:

– Мама!

Но он крепко сжал ее руку, а потом и вовсе подхватил девочку на руки, прибавив шаг. В коридор выскочила разъяренная Мыскина:

– Куда ты вернешься? Таким, как ты, здесь вообще не место! И смотри, милая! Не уедешь из Москвы, пеняй на себя.

– А вот это мы еще посмотрим!

Муся побежала прочь. Мыскина аж крякнула от злости:

– Дрянь!

Она зашла в свой кабинет и сильно хлопнула дверью. Красная, как рак, от затянувшейся борьбы с упрямой посетительницей, Мыскина подошла к подоконнику, сняла стеклянную пробку с графина, выпила залпом стакан воды, пытаясь успокоиться. А когда посмотрела через решетчатое окно во двор паспортного стола, то увидела Растопчину в синем платье и кофте, перебегающую на другую сторону улицы. Муся двигалась быстрым шагом, и уже через час она подошла к Крымскому мосту. Именно к тому, на котором она когда-то прощалась с Митей Андреевым. Воспоминания захлестнули ее. Мусе неожиданно захотелось плакать, она встала и задумалась, глядя на Москву-реку. Неожиданно мужской голос вывел ее из равновесия:

– Мария, вы?!

Муся вздрогнула, обернулась, увидев на лестнице Трофима Трепалина, Митиного друга. Вскрикнула, схватившись за перила, ей казалось, что она вот-вот упадет:

– Трофим, господи! Вы?

– Живая! А мне Зоя писала, что вы пропали без вести, и я так рад, что вы – живы!

Трофим решительно обнял девушку, прижал к себе. Муся отвечала ему так же с чувством. А потом они сбежали по лестнице вниз и пошли в сторону парка Горького. По дороге Муся рассказывала Митиному другу о себе:

– В общем Дину у меня решили отобрать, московскую прописку мне теперь тоже не дают. У меня такое ощущение, что я приехала в чужую страну (выдерживая паузу). Трофим, я слышала, вы мою маму похоронили? Где-то под Москвой? Мне бы очень хотелось съездить туда. Если возможно.

– Да! Это под Можайском, в Крестах. Это было в 42-м, страшно вспомнить.

Они шли молча, рассматривая счастливые лица прохожих. Мусе стало грустно, она искоса глянула на Трофима, а тот протер очки и решился на вопрос:

– Скажите, а что еще вам известно об Андрееве? Ведь о нем справлялись органы, заходили к нам в нашу коммунальную квартиру, допрашивали мою мать!

– Я все знаю со слов Гули, моей младшей сестры!

– Слава богу, что Митька жив! Я ведь все время думал, что он из-за меня погиб тогда.

– Жив, только зовут его теперь Павел Левченко.

– Как? Левченко?

– Это -длинная история. Но мне Гуля рассказывала, что он на фронт пошел с другими документами.

– Понятно теперь, почему его энквдешники приходили искать. На наш с ним почтовый адрес пришло письмо из части народного ополчения, куда мы призывались: «пропал без вести». Мама моя мне все рассказала. Но вдруг неожиданно визит! Просили, как объявится, чтобы сообщили срочно. И что? Может попытаться как-то аккуратно узнать, где он?

– Нет, не надо. Мы можем ему навредить.

Ей хотелось плакать, и она полезла в сумку, чтобы достать платок. А пока искала, вдруг обнаружила, что совсем забыла о военном билете солдата, которого они с Шурой похоронили по дороге в Москву:

– Господи, документы. Трофим, я совсем забыла про этот военный билет.

Трофим смотрел на нее, ничего не понимая, а Муся пояснила:

– Да у меня документы погибшего солдата! Мы с Шурой Петровой, моей подругой по фильтрационному лагерю в Германии, нашли пока в Москву добирались. Пришлось хоронить.

Трепалин смотрел на нее сочувственно, сколько еще она пережила, он боялся даже представить, а Муся задумчиво произнесла:

– Наверное, нужно разыскать его родных. Вы поможете?

– Конечно. Вы можете мной располагать.

– Спасибо!

Трофим взял девушку под локоть, и они прошли мимо тетки, торгующей цветами. Трепалин затормозил рядом с ней, бросился покупать букет: