Читать книгу: «Чернокнижники», страница 7

– Теперь ничего не скажет, хоть прибей, – старуха с невероятной быстротой съедала мясо и кидала косточки себе под ноги, – видишь, глаза тусклые как у покойницы.

– Про князя молчит, а про черную книгу что ей известно?

Марфа опять вздрогнула.

Немочь Черная замерла на мгновение:

– А про нее я расскажу. Не лез бы ты, посадник, к ней. Уж на что я женщина хитрая и много чего знающая, и то с ней не свяжусь. За то, что накормил нас, дам совет: хочешь жить – забудь про книгу.

– Глупости мелешь, старуха. Она выполнит любое желание!

– Плату она берет неподъемную. Посмеется иль опозорит, иль жизни лишит,– неожиданно сказала Звенислава и опять замолчала.

– Говори, говори, где искать книгу! – Некрас подскочил к девушке и начал трясти ее за плечи. Голова Звениславы моталась из стороны в сторону.

–Ты что делаешь! – Игнатушка хотел было оторвать посадника от девушки, но тот грубо оттолкнул юношу. Парень упал на пол.

–Не смей! – на защиту сына бросилась Марфа, но тут же примостилась рядом с ним.

Но Игнатушка мгновенно подпрыгнул, встал на ноги, оторвал посадника от девушки, взял его в охапку, поднял на вытянутых руках, покрутил и бросил на пол.

– Мамку мою не смей обижать!

– Мальчик-то не простой, – ухмыльнулась старуха. – Небось, в лесу с медведями и волками боролся.

– Уроды струпьями покрытые, старухи, будете мне мешать. На лопату вас! – посадник тяжело поднялся, за шиворот вытащил Уродушку из-за стола и швырнул к стене. Немочь Черная хотела было сама убраться, сохранив свое достоинство, но посадник вырвал из-под нее скамью, отчего старуха шмякнулась на пол.

– Не прощу, – зашипела она и затрясла головой. Седые пряди выбились из-под темного платка.

Хозяин как обезумел:

– Прозорливая, найди мне книгу, я буду князем! Я достоин этого!

Игнатушка сделал к нему шаг.

– Ты, пархатый, не подходи!

С низенького столика Некрас схватил колотушку и запустил в бронзовый гонг, привезенный купцами из-за дальних морей. Раздался долгий, чистый звук, прибежали слуги.

– На лопату этих! – приказал посадник, – а девку в темницу волоките, пускай посидит, от голода, холода да мышей вмиг прозорливость воротится.

Слуги похватали всех, заломили им руки за спину и поволокли за собой.

– Матушка, – жалобно спросил Игнатушка, – что за наказание такое, лопата?

Всех, кроме Звениславы, привели на площадь. Большой колокол на церкви отбивал удары, горожане торопились на его голос.

Посреди площади установили странный механизм.

– На виселицу не похоже, – обнадежила Немочь Черная Уродушку.

Та хлюпала носом и повизгивала от страха. Марфа держалась спокойно, но лицо по-прежнему прятала под низко повязанным платком.

– Народ честной! – зычно крикнул Некрас, и люди, собравшиеся на площади, примолкли, – сегодня в наш город прокрались враги. Не спасли ни высокие стены, ни стража у ворот. Враг меняет личину, стараясь обмануть нас, чтобы…чтобы…

Некрас на мгновение замолчал и смотрел покрасневшими от напряжения глазами на людей. Чтобы что? Что могли сделать старуха, горбатая девушка, худенький паренек, покрытый струпьями, и женщина? Какую опасность они представляли для города?

– Они собирали сведения о нас, считали людей, дома, смотрели, есть ли нам чем обороняться, – наконец нашелся посадник. – Они хотят казаться слабыми и убогими, чтобы обмануть нас, помочь врагу проникнуть в Светлоград. Сегодня мы подвергаем их позорному изгнанию.

– Лопата! – послышался ликующий крик в толпе.

Боярин взмахнул рукой, слуги схватили Немочь Черную и бросили ее на лопату. Она была похожа на ту, на которой сажают хлеб в печь, но шире и, на другой стороне длинной ручки была приделана железная вогнутая емкость, похожая на таз. Раздался звук, будто что-то катится, и огромное чугунное ядро с высоты упало в таз. Лопата резко поднялась, с тонким визгом, вытянув руки и ноги, старуха полетела через стену, окружающую город.

– Хорошо первая пошла! – довольно цокнул языком Некрас.

Раздались радостные крики и вопли. Следом за старухой в полет отправилась Уродушка, затем Игнатушка и только потом Марфа.

Полет проходил нормально, во всяком случае, никто не пострадал, упав в приготовленный стог сена.

– Подлец, как есть подлец, – бушевала Немочь Черная, грозила кулаком и кричала: – чтоб тебе встретить черную книгу и подавиться ею на веки вечные. Чтоб она тебе такого насоветовала, что сроду не расхлебаешь!

Старуха принялась проверять не потеряла ли она во время полета своих травок, и не нашла самой ценной, той, которая излечивает любые болезни.

– Негодная девка,– взъярилась старуха, – обокрала, отдала мою траву больному мальчишке. Была бы Звенька рядом, все космы ей повыдергивала бы. То-то я думаю, чего мне так муторно на душе, сама не своя, будто добро сделала. Жизнь чужую спасти – дело серьезное, ни для кого бесследно не проходит.

– Пойдем, Уродушка, деточка моя, наш путь продолжается, – сказала старуха, сползая со стожка.

– Как же Звенислава? – спросила Марфа.

– А что такое? – обернулась Немочь Черная.

– Разве не должны мы ее спасти?

– Вот уж не знаю, кто ее спасет. Работать она больше не может, сама еле ноги передвигает. Заступаться мне за нее не резон, потому как толку от нее не будет. Пускай посадник делает с ней, что хочет. Да только жить ей осталось не долго. Ты ее глаза видела? Она на том свете себе место приглядывает.

– Ты ее извела! – воскликнула Марфа.

Немочь Черная и не посмотрела на женщину.

– Пойдем, – кинула она Уродушке и затрусила по тропинке. – Вы с нами?

– Надо спасать Звениславу, – сказал Игнатушка.

– Ее судьба не в твоих руках, – ответила старуха, – ты сначала о себе позаботься, стань человеком, от которого не будут шарахаться люди. Вернешься красивый, сильный и спасай кого хочешь.

– И правда, сынок, – сказала Марфа, – в город нам не пробраться, частокол высок, стража не впустит, хоть век под стенами сиди, ничего не поделаешь. Мы непременно вернемся и поможем Звениславе.

Немочь Черная вдруг хлопнула себя по лбу с такой силой, что искры полетели из-под ладони.

– Подарочек, подарочек доброму хозяину не оставила! За гостеприимство обязательно нужно поблагодарить, по своим силам и разумению.

Старуха остановилась, достала один из бесчисленных мешочков с травами, положила сухой пучок на землю, вытащила из кармана выпуклое стеклышко, поймала им солнечный луч, немного подождала и травинки загорелись. Тонкая сизая струйка поднялась в небо, и начала изгибаться закручиваться, образовывая красивые, но вместе с тем страшные круги синего, лилового и багряного цвета. Росла и набухала туча, в ее потемневшем чреве рокотало и грохотало, вспыхивали огни молний.

Путники отправились в дорогу, и если старуха с Уродушкой шагали бодро и весело, то Марфа с Игнатушкой постоянно оборачивались на город. Черная туча нанизалась на островерхий посадничий терем.

Ветер нес Худобу и Блаженю над землей. От страха и восхищения замирало в груди. Внизу багряным и золотым были расцвечены леса и рощи, блестела речка, изгибавшаяся меж холмов, маленькие домики с крохотными людьми были рассыпаны вдоль ее берегов. Смеркалось, ветер начал стихать и опустил путников на землю. Те, оказавшись на твердой почве, поторопились развязать узлы и избавиться от крыльев.

– Вот ведь Затеваня, – заругался Блаженя, – заставил полетать.

Крылья упали, словно лишенные жизненных сил, трепетали и подергивались в последних судорогах.

Блаженя и Худоба заторопился от них прочь, опасаясь, что они поднимутся, приклеятся к спине так крепко, что только с кожей можно будет отодрать.

Впереди была деревенька. Луна всходила, освещая приземистые избы. Коротко и отрывисто собака из ближнего двора возвестила о непрошеных гостях, ей ответила вторая и скоро вся округа наполнилась громким лаем.

– Кто посеред ночи добрых людей беспокоит? – из темноты вышли мужики. В руках они держали пучки лучин, освещавших их заросшие лица.

Худоба и Блаженя струхнули и ответили как можно более ласковым и добрым голосом:

– Мы бедные путники, сбились с дороги, ищем ночлега.

– А почему вы на крыльях летели, а не ножками шли? И куда путь держали?

Парни переглянулись, подозревая, что ответ «за черной книгой» деревенских не устроит.

– В город, – нашелся Блаженя.

– Как называется тот город? – не унимались деревенские.

Парни приуныли, ответить им было нечего. Но тут они заметили, что мужики были не топорами и вилами, а с бочонками, лукошками, полными свеклы, грибов, в руках держали забитую птицу.

– Э-э, – сказал Блаженя, – вы не на ярмарку на ночь глядя собрались?

– Да мы увидели, что летит по небу кто-то, думали, Змей Горыныч опять пожаловал, вот принесли на обмен. Мы поначалу его боялись, с топорами или с палицей на него выходили. А потом глянули, от топора на его чешуе и следочка нету, палицу он лапой раздавил и не заметил, а сам добрый, обходительный, поговорит, выслушает и платит хорошо – золотом и самоцветными камнями. Мы и подумали: а чего с ним ругаться? У нас вся деревня от него кормится. Только просим, чтоб заранее огнем отплевался. Змей нам все болото высушил.

– Это мои гости, – вдруг послышался веселый девичий голос, – я их с утра жду. Говорила я вам, что попутным ветерком ко мне путников принесет, а вы не верили, смеялись, называли меня дурной.

– Раз к Феодосии, то мы не против, – сказали мужики, – она девица хоть и молодая, но разумная, рука у нее крепкая, как у мужика, с ней связываться боязно. Книжки опять же читает, зверей приваживает, зимой в сани волков запрягает. Зайцы ей морковку с капустой выращивают, медведь мед носит, лиса за прялкой сидит. Вот у нас какая Феодосия! Да еще и княгиньюшка.

Девушка звонко расхохоталась.

– Шутят. Все наврали, кроме того, что я буду княгиней. Вот уже и мазь почти готова. Идемте ко мне, путники. Сегодня на окошко два голубка садились, крылышками махали, я и поняла, что ко мне гости.

Худоба и Блаженя потопали вслед за девушкой. Девушка набросила на плечо белое полотенце, и парни топали за светлым пятном. Подошли к добротному высокому дому. Его окна приветливо светились.

– Родители ждут или муж? – спросил Блаженя.

– Одна живу, – сказала девушка, – сирота я. С малых лет сама по себе. Сначала плакала да на судьбу жаловалась, а потом решила: а чего мне слезы лить. Разве мне хуже, чем другим? Соседка научила хлеб печь. Говорит: будешь хлеб сажать, когда небо побелеет. А я знай себе дрова подкидываю, да на улицу бегаю, смотрю, не побелело ли небо? Оно как синим было так и осталось. Значит, думаю, плохо топлю, надо жарче. Всю поленницу извела. Соседка увидела, что из моей трубы дым валит, прибежала, кричит: ты что делаешь, избу спалишь. Я ей говорю: хлеб надо в печь сажать, а небо не белое. Вот она мне и объяснила, что в печке небо смотреть надо.

Феодосия рассмеялась и пригласила всех в избу. Внутри было тепло и уютно. На дощатом полу – пестрые половички, печка – в голубых цветах и листьях, на скамье – ведра с водой. Ухват, хлебная лопата притаились за печкой. В кованом светце горела лучина.

Феодосия предложила гостям сесть за стол, ухватом вытащила чугун наваристых щей, поставила на стол.

– Угощайтесь, гости дорогие, небось, проголодались.

– Небось, – кивнул Блаженя, хватая ложку и уписывая щи за обе щеки.

– А что ж, хозяюшка, иль одной тебе не страшно?

– Я и не одна, – просто ответила Феодосия, – Есть у меня пес, живет уж десяток лет рядом, не уходит. Злой, я ему есть даю, а он за руку меня кусает. Не прогнать его, а чувствую – не к добру он. Силой я не обижена, чужих людей к себе не пускаю. Чего мне бояться.

– Не обижена силой, говоришь, – усмехнулся Блаженя, – у девки силы, как и ума – с наперсток.

Феодосия вспыхнула щеками, подсела к столу.

– Давай на руках бороться. Кто кого?

Блаженя ударил себя по коленкам, закатил глаза, показывая, что подобной глупости сроду не слыхал, но согласился. Он поставил руку, согнутую в локте, на стол, Феодосия крепко ухватила его ладонь, и не успел парень моргнуть, как его рука оказалась прижата к столешнице.

– Товарища на помощь зови, – усмехнулась Феодосия.

Худоба, смеясь, присоединился к Блажене, но в одно мгновение девушка справилась с двумя парнями.

– Вот теперь подумайте, боюсь я кого или нет. Плохого человека за версту чую, близко к дому не подпущу, а вас, оголодавших пареньков, чего не приветить, вы мне как братья.

Но спать парней Феодосия отправила на сенник, дала с собой одеяла и добавила:

– Нет у меня в избе мужеского духу, и пока замуж не выйду – не будет. Я вас не боюсь, а соседей в грех вводить обо мне судачить, не хочу.

Утром Феодосия расспросила парней о том, куда они путь держат, в приотворенную дверь пробрался старый пес. В его шерсти были видны седые волоски, пес рычал и смотрел человечьими злыми глазами.

– Я про него давеча говорила, – бесовское отродье. Откуда взялся, сама не знаю, поселился у меня, всех окрестных собак распугал, к избе чужой человек подойти боится – порвет. Охраняет меня, да по привычке и на меня кидается.

Пес зарычал.

– На вас злится, – засмеялась Феодосия.

Худоба рассказал девушке о цели своего путешествия. Но о черной книге она ничего не слышала и советом помочь не могла.

Пес, было улегшийся под столом, выполз, зарычал и желтыми глазами смотрел на парней.

– Чего он? – испугался Блаженя.

Феодосия хотела потрепать пса по холке, но отдернула руку.

– Он знает про книгу, – вдруг сказала Феодосия, указывая на пса. – Поведет вас.

– С таким страшно в дорогу отправляться, – поежился Блаженя, – загрызет ночью, пускай дома остается.

Но пес увязался за парнями.

Худоба и Блаженя продвигались через густой лес. Местность была болотистая, сырая. Когда-то проложили здесь бревна и ветки – гать. Со временем путь заглох. Бревна без должного пригляда тонули в болоте, гнили, передвижение по ним становилось опасным. Худоба и Блаженя шли осторожно, с опаской наступали на черные осклизлые ветки, иной раз проваливались в мутную болотную жижу по колено, помогали друг дружке, подставляли плечо. Пес бежал впереди. Время от времени оглядывался, скалил зубы и рычал, словно был недоволен, что парни медлят.

– Так и кажется, – говорил Худоба, – что загрыз бы он нас сию минуту, но не может, мы ему нужны.

– Найдем книгу, загрызет, – согласился Блаженя. – Таких ненавистных глаз даже у Погибели не было.

– Нашел кого вспомнить на ночь глядя, – вздрогнул Худоба.

В лесу было тихо, вдруг ветер качнул облысевшие верхушки деревьев, раздался странный звук, будто тронули струну, кто-то застонал.

– Слышал? Слышал? – всполошился Блаженя.

Худоба остановился. Стало сумрачно: тучи закрыли небо, заморосил дождик. Пес обернулся на замешкавшихся парней и зарычал.

– Недоволен, что мы остановились, – догадался Блаженя.

Пес в два прыжка сильных ног подскочил к парню и, хотел было вцепиться ему в лодыжку, но поскользнулся на мокром дереве и полетел в воду. Он с головой погрузился в жижу, выстуженную осенью, вынырнул и бешеными глазами смотрел на парней. Блаженя быстро и ловко ухватил его за шкирку. Мокрый, худой пес с поджатым хвостом выглядел жалко, Блаженя опустил его на бревно рядом с собой, и тот злобно цапнул парня за руку, отряхнулся и побежал вперед, поминутно оборачиваясь, словно проверяя, идут ли за ним. Блаженя поднял руку, на кисти сочились кровью следы зубов.

– Я же его спас, – недоуменно сказал парень, – вытащил из болота, а он…

Опять раздался стон. Парни повернули головы, невдалеке к ним спиной стояла девушка.

– Звенислава! – крикнул Худоба. – Блаженя, это же моя невеста. Сердце чуяло, что она жива. Даже родители поверили в ее гибель, но только не я. Жива, любимая моя!

Девушка остановилась, заглохли звуки, струи дождя так и не достигли земли, остановившись в воздухе. Замер пес, и Блаженя стоял с открытым ртом. Девушка встряхнула длинными светлыми волосами, и сделала шаг в чащу. Тут же все пришло в движение. Шелестел дождь, рычал пес, Блаженя жаловался и дул на рану, а Худоба бежал за девушкой, но догнать ее не мог. Мокрые ветки били его по лицу, ноги скользили на опавшей листве.

–Стой, друг, – кричал сзади Блаженя, – это же Манила! Заманит тебя в чащу и бросит или в плохое место приведет.

– Звенислава! – звал Худоба, – не уходи! Не могу я тебя опять потерять. Обернись, любимая!

Деревья раздвинулись, и парень очутился на берегу маленького озерца. Дождь перестал шептать, выглянуло солнце. Мокрые ветки блестели в его теплом свете. Худоба озирался, не понимая, куда исчезла девушка. Он присел на поваленное бревно, осеннее слабое солнце пригревало, и такая дремота напала на парня, что он закрыл глаза, но вдруг услышал тихий смех. Перед Худобой неожиданно, словно из воздуха появилась девушка. Ее глаза были зелены, а полные губы полуоткрыты, черные брови ровными дугами пролегли на белом лице. Жемчуга перевивали пряди темных волос. Голые плечи девушки смущали парня, но он не мог отвернуться от красавицы.

– Ты звал не меня, – сказала девушка, – бежал за другой.

– Я бежал за своей любимой!

– Но ведь это не я.

– Да, не ты. У нее светлые волосы и ласковые глаза.

– Ищешь любимую, а бежишь за мной.

– Ты совсем замерзла, даже губы посинели. Разве купаются в озере в такую холодную пору? Иди, я согрею тебя, дам тебе свой зипун.

Девушка протянула руку парню, и он ухватил за ледяную ладонь.

– Дай разотру твои холодные пальцы. Как ты хороша! Глаза у тебя как звезды, не нагляделся бы.

– Жених мой, когда я была жива, мне говорил такие же слова, – сказала девушка и с силой дернула парня на себя. Только теперь он разглядел, что перед ним не юная красавица, а распухшая, посиневшая утопленница с полуразложившимся лицом. Она раскрыла черный рот и проговорила:

– Иди ко мне, мы будем жить в этом озере, любить друг друга, греться ночами в лунном свете, танцевать на глади воды. Мне тоскливо одной, скрась мои долгие дни и бессонные ночи.

– Еще чего! – закричал Худоба, стараясь вырваться, – отпусти! У меня невеста есть, настоящая, живая!

– Если другая в твоем сердце, зачем на меня засмотрелся? Ты такой же, как мой бывший жених. Он ведь бросил меня. И ты предашь свою любимую, забудешь ее.

– Неправда! – крикнул Худоба, – я не смогу забыть Звениславу. Скорее луна станет солнцем, чем я откажусь от нее.

– Врешь! Ты уже сделал выбор, – шипела утопленница, жемчуга в ее спутанных мокрых волосах, стали ракушками.

– Худоба! Ты чего, иль купаться вздумал.

Рука Блажени ухватила парня за зипун и потянула. Почувствовав, что жертва пытается скрыться, утопленница вскрикнула, и Блаженя заметил ее.

– Кто это, Худоба? Рыбу что ль ловить собрался? Ой, да это девка! Утопленница! Страшно-то как! Побежали, Худоба.

С трудом Худобе удалось вырваться из рук утопленницы, парни побежали, было, прочь, но, поняв, что никто не гонится за ними, остановились и невольно обернулись на озеро. Под слоем воды, как под прозрачным стеклом лежала девушка. Листья кувшинок окружали ее, темные волосы, перевитые жемчугом, обрамляли бледное лицо. Девушка опять была прекрасна, казалось, она спит под водой.

– Хороша, – вздохнул Блаженя, – чего ж она удумала, в озере топиться?

– Жених, говорит, бросил.

– Зря. Ни один жених этого не стоит.

Парни ушли с полянки.

– Никогда за Манилой не иди, – поучал друга Блаженя. – Она кем хочешь обернется, чтоб тебя в чащу заманить и в беду ввергнуть. Хорошо, что я вовремя прибежал.

– Сказала, что я забуду свою Звениславу. Никогда этому не бывать! – горячо воскликнул Худоба. – Каждую минутку о ней думаю.

Вечером грелись у костра, рука у Блажени болела, и он сердился на пса. Тот положил большую голову на лапы и время от времени открывал злые с желтизной глаза.

Шли долго, не один день провели в пути, дождь сменялся ледяной крошкой, она больно секла лица, ветер сбивал с ног. В деревнях, где останавливались на ночлег, старушки жалели паренька, делали примочки из лекарственных трав, перевязывали ладонь мягкой ветошью. Рана ныла, и Блаженя с укоризной посматривал на пса, а иной раз отвешивал зазевавшемуся животному пинок. Тот бесился от невозможности кинуться на парня и загрызть его, лишь кусал его за лапти.

– Ребятки, – спрашивали хозяева, – собачка ваша не бешеная ли?

Парни отнекивались, говорили, что у пса была трудная жизнь, а охотник он хороший и сторож неплохой. Но к утру обязательно оказывалось, что сторож ночью душил кур, да так тихо пробирался в сарайчик, что никакого шума не было слышно. Сытый и довольный он покидал место пиршества и дожидался парней у околицы. Худоба и Блаженя бежали к околице со всех ног, сопровождаемые проклятиями хозяев, которые их поили, кормили, лечили, а они вона как отблагодарили. Пес смотрел на это действо и рычал, показывая желтые клыки. Парням надоело с драками и руганью покидать деревни, они решили сами искать книгу и избавиться от пса. Но тот и не думал уходить, Худоба с Блаженей пробовали прогнать его палкой, но пес ухватил ее зубами и перекусил. Убегать от него не было смысла, пес делал пару прыжков и нагонял парней. Он хватал за одежду и рвал ее. Зипуны Блажени и Худобы были порезаны на ленты, одна бахрома.

– Не избавимся мы от него, – печалился Блаженя.

– Придет время, сам убежит, – надеялся Худоба.

Выпал первый снег. День был таким ярким, что все тени стали синими. Худоба вспомнил, как радовался первому снегу в детстве, как отец Докука выходил во двор «надышаться», потому что этот снег пахнет по-особенному. Еще смотрел, как он лег на землю, ровно ли, не успел ли кто пробежать по нему, а если успел, то какие следы оставил. Худоба обязательно зачерпывал ладошкой снег, отправлял его в рот и загадывал желание. На парня навалилась тоска, и сияющий день потемнел, радость исчезла, будто ее никогда не было в жизни. Как поживает старый отец, не обижает ли его Хват? Вдруг Звенислава вернулась? Или правы были деревенские, когда говорили, что она погибла в лесу? Звенислава! Звенислава! Парню хотелось кричать любимое имя, чтобы мир, оказавшийся огромным и неприветливым, отозвался и сказал, где его суженая.

– Когда в путь отправляешься, сердце дома не оставляй, – усмехнулся Блаженя, – иначе изведешь себя. Вижу, как ты маешься. Вот я – свободный человек, никто меня нигде не ждет, не оплакивает. Зато возвращаться некуда и не к кому, нет у меня ни дома родного, ни камушка у речки, куда бы я в радости побежал, ни укромного местечка, где свое горе мог бы выплакать.

Молодое, безусое лицо Блажени опечалилось, мелкие глазки под белесыми ресничками наполнились влагой. Паренек шмыгнул носом и неловко улыбнулся.

Пес рыкнул, поторапливая парней, и повел их по дороге в город. Она постепенно превращалась в грязное месиво. Изрядно протертые от долгого пути лапти намокли, норовили соскочить и остаться в очередной грязной луже.

Наконец, пришли к Камнеграду. Высокая каменная стена окружала город.

– С добрым помыслом иль со злым? – спросил стражник, позевывая.

– С добрым, – откликнулись Блаженя и Худоба.

– Тогда заходите. Посадник вас ждет.

– Хорошо охраняется город, хоть отряд проведи, никто не заметит, – усмехнулся Худоба.

– Велено всех пускать, – ответил старик и опять захрапел.

Отворилась тяжелая дубовая дверь, и парни прошли в город.

Пес, тщательно что-то вынюхивая, вел парней по улочкам. Они были кривы и несуразны. Дома строились в беспорядке, рядом с высокими богатыми теремами ютились бедные избушки, крытые соломой. Много было каменных домов с маленькими, криво посаженными окнами. По улицам ходили куры, выискивая упавшее зернышко. Ворота одного дома открылись, и женщина выплеснула ведро с нечистотами прямо на улицу, окатив пса вонючей жижей. Блаженя и Худоба злорадно усмехнулись при виде того, как пес подпрыгнул на мощных лапах и кинулся на дверь, захлопнувшуюся перед его носом, оставляя на ней длинные царапины от когтей. Пес выл, требуя отмщения, и оно пришло. Хозяин, дюжий мужик с плетью в руке так перетянул ею пса, что тот поджал хвост и, истекая злобой, потрусил дальше. Наконец, пришли к боярскому терему. Окошки были маленькие и забраны решетками, дверь прочная. На крыльцо вышел мальчишка, он впустил гостей в дом и проводил их в покои боярина. Пес тоже хотел войти, но набежали слуги и прогнали его со двора. Худоба с удивлением видел, что пес, которого он побаивался, напрасно ярился, никто не обращал внимания на его глаза, горевшие злобой, слуги пинками проводили его с крыльца, вытолкали за дубовые ворота и закрыли их.

Парней отвели в палату боярина.

– День добрый, бедные странники, – сказал тот, указывая рукой на скамью. Парни присели.

– Вижу, что долго ходили вы по земле, сотни дорог истоптали, платье порвали, наверное, многое видели и слышали. Всех странников я к себе приглашаю, чтобы узнать, что нового на земле.

– Да мы не так давно из дома, – простодушно развел руками Худоба, – я после вторых осенин вышел, потом Блаженя ко мне присоединился.

– Все равно, рассказывайте.

Боярин хлопнул в ладоши, вошел слуга с подносом, на котором стояло блюдо с вареным мясом и половинчатая коврига. Слуга поставил поднос на стол, покрытый льняной скатертью, быстро и тихо метнулся прочь из комнаты и принес вина.

Парни жадно принялись за еду.

Боярин был худ и изможден. Редкие волосы прилипли к черепу. Веки набрякли, а глаза казались больными от бессонницы.

– Когда-то я звался Дубыней. Был широк в плечах и высок ростом. А теперь кажется, что одежду шили на кого-то другого. И помимо телесной немощи, страдаю я от угнетения духа. Странные дела творятся в княжестве. Месяц над городом, теперь получившем название Ливнеград, идет дождь.

– Не удивительно, – ответил Худоба с набитым ртом, – как только открывают черную книгу, начинается сплошное безобразие. Это мне старик Данила говорил.

– Черную книгу?– воскликнул Дубыня. – Не мог ее никто открыть, много лет находится она под замком в глубоком подземелье. Нет хода туда ни человеку, ни мыши. С чего ты взял, юнец, что книгу читали?

– Так на небе огненные письмена появились, – простодушно ответил Блаженя, – вот этими глазами видел! – и он ткнул растопыренными пальцами себе в глаза.

– Молнии это.

– Нет, молния прямой стрелой летит или змеей крутится, а то буквы были.

Дубыня провел рукой по лицу.

– Восемнадцать лет нет моей душе покоя. Я увидел черную книгу в одну из самых горьких минут своей жизни, – проговорил боярин. – Только что свершилась казнь над страшным колдуном, все вернулись в терем, княгиня Марья Потаповна ворковала над сыночком, чудом спасшимся от рук злого чародея. Рядом суетился старый лекарь, протирал кожу младенца каким-то снадобьем. На рассвете я отправился на половину князя, зная, что он сейчас один.

Дубыня закрыл глаза рукой. – По княжеским покоям металось трехголовое чудовище. Дракон бил крыльями в перепонках и царапал черными когтями доски пола с такой силой, что летела стружка. Он взвыл, из пастей вырвался дым и за ним потоки огня, мне опалило бороду и волосы. Я отшатнулся, загорелась скатерть на столе, запылали дорогие заморские ткани, развешанные для красоты на стенах, тлел пол. На полу валялась раскрытая книга, та самая, по которой читал заклинания казненный колдун, когда хотел убить княжича. Я взял книгу, сунул за пазуху, и с тех пор ее стерегу. Пойдем со мной, покажу что-то.

Дубыня открыл ключом маленькую дверку, занавешенную дорогой тканью, чтобы пройти пришлось низко согнуть голову. Боярин зажег свечу и первым шагнул в подземелье. Каменные ступени спускались все ниже, проход был узок, стены подпирали бока. Потолок не давал выпрямиться, двигаться с согнутой головой было неудобно и неприятно. Худобе казалось, что ему не хватает воздуха, Блаженя несколько раз судорожно вдохнул, ему тоже было не по себе.

– Здесь как в могиле, – попытался усмехнуться Худоба, – его голос дрожал и прозвучал жалко и испуганно, как у маленького ребенка.

– Это и есть могила, – спокойно ответил Дубыня. – Для колдовской книги. Сейчас вы увидите, что она цела и невредима и поплатитесь за свою ложь. Чем меньше людей будет знать о ее существовании, тем лучше.

– Мы будем сопротивляться, – неуверенно сказал Блаженя.

– Паренек, тебе годов сколько отроду?

– Девятнадцатый пошел.

– Сколько врагов ты загубил, сколько дней и ночей покой родной земли охранял, сколько сапог истрепал, прогоняя с нее врага? Молчишь. Усы еще не выросли, а вместо бороды три тонких волосинки. Дрался ты только с курами в детстве, когда мать просила одну поймать, чтоб наварить лапши. Товарищ твой только от сохи, он меча не то, что в руках не держал, не видал ни разу. Тягаться со мной – пустая затея, я стар, но еще силен.

Все оказались в небольшом подземелье, посреди которого стоял кованый ларь. Дубыня прилепил свечу к стене, открыл ларь одним ключом, вытащил ларец, открыл его замок другим ключом, из него достал небольшой ларчик, открыл третьим ключом, откинул крышку и ахнул: – Пусто!

Дубыня посмотрел на парней и повторил:

– Пусто.

Блаженя и Худоба молчали. Дубыня сел на край ларя и опустил голову на руку.

– Не уберег, – проговорил он, – как же так? Сейчас весь терем перетрясу, каждого самолично допрошу, никому нет веры, ни боярам, ни слугам, ни старухе ключнице. Обманули меня, обманули! Сколько мучений я принял из-за этой книги! Поначалу держал ее в своих покоях, но она день и ночь тревожила меня, мысли так и лезли в голову. Меня страстно тянуло к ней, так хотелось дотронуться до черного переплета! Иной раз книга казалась мне живой. Бывало, проснусь среди ночи, а она замками щелкнет и раскроется. Страницы сами собой перелистываются и светятся. В такие минуты я ее кидал в ларь, запирал и бежал из своего терема прочь. До утра по улицам ходил, в ледяной реке купался, чтобы потушить огонь в жилах, в церкви на коленях часами молился. А возвращался домой, и все начиналось заново. Однажды, когда мне было совсем невыносимо, я взял свой булатный клинок и хотел вонзить его в книгу, чтобы разрезать на кусочки, раскидать их на перекрестках дорог. Но она стала как каменная, ни царапинки на ней не осталось. Я бросал ее в печь – она вырывалась из огня и опять призывно шелестела страницами. Я не знал, как извести ее. И тогда я спрятал ее здесь, под землей, за тремя замками. Думаете, легче стало? Куда там! Иной раз такая тоска брала, что просил я своего слугу связать меня, чтобы не мог я в этот ход спуститься. И только недавно меня отпустило. Несколько месяцев я не думаю о книге. Решил уже, что справился с нею, а вон как вышло… Обманула меня, победила.

Ключи на поясе ношу, никому не доверяю…Совсем никому, кроме Усыни. Он мой любимый младший товарищ всегда был. Был! Да как он посмел! Предал!

– Нет, не предал, – послышался спокойный голос, все повернули головы, на лестнице стоял невысокий крепкий мужчина средних лет с черной густой бородой и длинными усами. В полутьме его глаза казались черными.