Не знаю, сколько времени отняла у нас поездка, но момент, когда мы, наконец, выбрались из этой холодной звенящей и скрежещущей консервной банки, и Макар Иванович, расплатившись с таксистом, отпустил его, подарил мне немало облечения. До боли черная ночь сменилась предрассветной дымкой, окрашенной сегодня в фиолетовый и усеянной точками падающих снежинок.

В этом сбивающем с толку сумраке я на миг потеряла Макара, но почти сразу же нашла, стоящего у подъезда высотного дома и призывно машущего мне рукой. Это здание и было отелем. Внешне он представлял собой чудо передовой архитектурной мысли позднего советского периода: устрашающее нагромождение бетона и огромные стеклянные прямоугольники окон, заключенные в строгие алюминиевые рамы.

Однако была у этого отеля одна невероятная черта, разительно отличающая его от типичных советских построек, да и от любых строений, в принципе. Он обладал несчетным количеством этажей. Где находится вершина этого здания, сказать было невозможно, потому что оно гигантским серым столбом впивалось в низкие снеговые тучи.

У входа нас встречали, вальяжно расположившись над козырьком, покосившиеся буквы вывески, из которых складывалось слово «Симфония». Надпись была призвана пробуждать в сознании посетителей приятные ассоциации с этим местом, но пока ничего, кроме тоски, которая до тошноты пробирала душу, я в себе не обнаружила.

В холле было мрачно и тихо, но зато наконец-то тепло. В здешнем интерьере, как и во внешнем облике здания, преобладал советский минимализм, доведенный до своей крайней точки и граничащий с запустением. Только, оправдывая название отеля, посередине холла стоял рояль, который своим вычурным золотистым цветом разрушал здешнюю полусонную атмосферу.

Макар подошел к стойке и несколько раз настойчиво брякнул в звонок, в ответ откуда-то из недр полутемных помещений раздалось кряхтение, и вскоре перед нами предстал, позевывая и надевая очочки, маленький седовласый управляющий.

− Бог мой, какие люди к нам пожаловали! Макар Иванович, приветствую, − человечек постепенно сбрасывал сон, одновременно с этим натягивая на лицо лукавую маску с холодным прищуром.

− И я рад, Порфирий Кузьмич, − надменно бросил ему в ответ Макар. – Я хотел бы снять номер для моей спутницы.

Управляющий сложил в замок сухие ладошки, а затем снова их развел.

− А нет свободных-то, Макар Иванович, уж не обессудьте.

На лице секретаря Хозяйки отразилась крайняя степень негодования, и он повысил голос:

− Как же нет?! Как же нет, дурья твоя голова, если в твоем отеле этих комнат – бесконечное количество! Не могут они все быть заняты! Или, хочешь сказать, я чего-то не понимаю?

− Полноте вам, Макар Иванович, остыньте, − примирительно зашамкал управляющий. – Говорю вам совершенно точно, кончились все номера. Я это знаю, потому что несколько дней назад над отелем встало снежное облако.

«Неоспоримый аргумент», − подумалось мне.

На Макара Ивановича он, видимо, тоже не подействовал.

− Иди и проверь, сию же секунду!

− Вы, голубчик, уж меня простите, − Порфирий Кузьмич зажмурился и положил руку на сердце, − но не хочу я проверять наличие комнат. Скажу вам, как есть, без утайки: боюсь я этих этажей пуще смерти, и ни разу не поднимался выше сорок девятого, да и то – по суровой служебной необходимости. Бог − свидетель, мне эти бесконечные номера даже снятся по ночам в кошмарах. Видится, что это не комнаты вовсе, а цельные миры, которых несчетное множество. Просыпаюсь весь в поту, потом ноги на работу не идут – до того мне жутко.

Рассказ управляющего не вызвал в Макаре Ивановиче ни грамма сочувствия, наоборот, гнев принес к его голове новую порцию крови.

− Ты мне зубы-то не заговаривай! Такие хитрецы, как ты, ничего не боятся, поэтому сдается мне, что ты просто отлыниваешь от работы. Нашел дурака! Выдели уже барышне жилье, да получше. А чтобы тебе скучно не было, поступим так: пусть это будет комната под номером 1.

Маленькие глазки управляющего округлились, и он сорвал с лица очки, словно они стали ему внезапно малы.

− Помилуйте, да как же 1, если он сейчас занят?

Макар ухмыльнулся.

− А меня это мало волнует, любезнейший Порфирий Кузьмич, я тебе, как клиент, пожелание изложил, теперь это твоя забота. Но это еще не все. Пусть все твои постояльцы перескочат каждый в следующий по счету номер. Тут внизу мы им покажем, что делать, а на верхних этажах они уже сами будут друг другу это передавать. Ну как, здорово я придумал? И даже за тебя почти все решил, сможешь спокойно опять спать залечь.

− Как же так, Макар Иванович, − пролепетал ошарашенный управляющий, − кому-то ведь наверху не хватит комнаты…

− Хватит! Их же бес-ко-неч-ность, − Макар отстучал пальцем ритм по лбу старика, − Ну, чего ты на меня-то уставился, иди уже, исполняй.

− С-слушаюсь, Макар Иванович, − и Порфирий Кузьмич вылетел из-за своей стойки.

Коридор первого этажа, куда помчался управляющий, хорошо просматривался из холла, поэтому весь безумный процесс переселения постояльцев мы с Макаром могли наблюдать своими глазами.

Сначала управляющий забежал в 1-ую комнату, а спустя несколько минут буквально вытолкал оттуда сонную, полуодетую, ничего не понимающую старуху, которая, тем не менее, не растерялась спросонок и успела нацепить на себя украшения с огромными бриллиантами. К этому моменту на подмогу примчался молодой коридорный, который, после того, как пожилая дама вышла из номера, принялся выносить оттуда ее чемоданы, коих оказалось великое множество. Сама же старуха держала в руках клетку с крупным попугаем, вцепившись в нее мертвой хваткой артритных рук. Порфирий Кузьмич предпринял попытку помочь ей с этим грузом, но та отказалась выпускать его из рук, а вдобавок еще ударила управляющего в голень мыском туфли.

Далее вся процессия, состоящая из старухи, управляющего и обливающегося потом коридорного, двинулась ко 2-му номеру. На стук вышел разъяренный внезапным визитом, толстый как шар мужчина, а из-за спины его выглядывала, звонко хохоча, полуголая девица, явно, еще не достигшая совершеннолетия. После продолжительных препирательств все-таки удалось уговорить этих двоих покинуть номер, в него запихали старуху вместе с ее чемоданами, бриллиантами и попугаем, и пошли будить следующих жильцов.

В 3-ей по счету комнате располагалась целая школьная экскурсия: многочисленный класс во главе с учительницей. Узнав, что от них требуется, дети пришли в восторг от незапланированного ночного приключения, похватали рюкзаки и отправились к 4-ому номеру. Шли они неровным строем, разбившись по парам, держась за руки и вопя какую-то песню, а их учительница стояла посреди коридора с красными флажками в руках и энергично или размахивала, как будто регулировала дорожное движение.

Из 4-ой комнаты в 5-ую проследовал кавказец, тоже обремененный выводком, но только теперь это были не шумные школьники, а зеленая стайка арбузов. Они дружно покатились по коридору, упруго стукаясь о стены, при этом кавказец не забывал подбадривать своих питомцев, дружелюбно подталкивая то одного, то другого под круглый спелый бочок. Он что-то причитал о панамках, которые арбузы забыли надеть, и теперь их ждет неминуемое обгорание на солнце.

В 5-ом номере никто долго не реагировал на стук и крики, поэтому Порфирию Кузьмичу и коридорному пришлось вынести дверь. Здешний постоялец оказался мертв, зато перед смертью он успел совершить весьма дальновидный поступок – открыть окно. Теперь он, окоченевший, лежал на постели, почти не распространяя вокруг себя неприятных запахов, и его удалось без проблем поднять и перенести в следующий номер. Порфирий Кузьмич с помощником заботливо уложили мертвеца в кровать и даже попытались воссоздать в комнате, насколько это было возможно, привычную для этого постояльца обстановку.

Вскоре действие перенеслось на и другие этажи. Весь отель гудел и ходил ходуном, а управляющий сбился с ног, пытаясь отслеживать, чтобы жильцы переселялись четко в следующий по счету номер, а не кому как вздумается – это могло привести к чудовищной неразберихе. Еще долго на верхних, уже совсем недосягаемых, этажах царила суета, и этот гул не столько был слышим, сколько осязаем, как слабое землетрясение под водой.

Макар Иванович попрощался со мной, пожелал приятного сна и добавил, как бы между прочим:

− Пока вы спите, я побуду здесь, в холле.

− Зачем? – удивилась я.

− Прослежу, чтобы с вами ничего не случилось. А как проснетесь, отвезу вас к отцу, как велела мне Хозяйка. Вы были одна и напуганы, когда явились в ее дом, а благодаря ей, вас доставят домой целой и невредимой. Думаю, моей начальнице хорошо воздастся за ее доброту.

− Не надо ходить вокруг да около, любезный Макар Иванович! – съязвила я. – Так и скажите, что вы с вашей Хозяйкой просто собираетесь меня отцу «продать», поэтому следите, чтобы я не сбежала.

− Не буду убеждать вас в обратном, − хитро ответил он. – Это же вы удрали из дома, поэтому вам виднее. Только не вздумайте бежать и отсюда.

У меня совершенно не было сил доказывать, что абсолютно ничего не помню, поэтому я коротко ответила:

− Больно много чести для вас, − и зашагала к лифту.

Когда я вошла в освобожденный для меня номер, который в отличие от минималистичного холла, быть загроможден мебелью и картинами, за его окнами вовсю разгорался фиолетовый рассвет. Холодные тревожные лучи просачивались сквозь занавески, как будто чьи-то руки со следами трупного гниения тянулись к моему горлу. Я снова остро ощутила, что одна и совершенно беспомощна. Вспомнить бы хоть что-нибудь, ухватить бы обрывок, тоненькую ниточку образа, слова или звука. Но ничего.

Снимая пальто, я машинально засунула руки в его широкие карманы, и в одном из них нащупала гладкий прямоугольник, оказавшийся мобильным телефоном. Вот она, моя надежда! Этот маячок должен бросить луч на темные воды беспамятства. Но шкала индикатора вверху экран была пуста, а в центре дисплея настойчиво высвечивалось послание «Сеть не найдена». Мне это показалось очень плохим знаком. Если допускать, что я все-таки не умерла, то остается предположение, что нахожусь где-то в другой стране.

Зато, раз уж я нашла свой аппарат, можно пролистать список контактов. Так, что у нас здесь имеется? Ага, в телефонной книге есть номера мамы и папы, соответственно, эти люди присутствуют в моей жизни, и это не может не радовать. Хозяйка с Макаром тоже упомнили об отце, правда, исходя из всего ими сказанного, он – не лучший человек в моей жизни. Еще она говорила что-то про мужа, но я вообще не представляла, как его могут звать.

Другие контакты из списка – Жанна, Илья, Сережа – тоже ни о чем не сказали, как, впрочем, и несколько фотографий, хранившихся в памяти смартфона, где я была запечатлена с незнакомыми мне людьми. То есть, естественно, знакомыми, но теперь опознать эти лица никак не получалось.

Изучение телефона оказалось бесполезным занятием, из-за которого только навалилась сонливость.

Вот моя голова коснулась подушки, и в этот момент я по-настоящему ощутила, как сильно устала. Утомление дополнялось еще и знатным переохлаждением, то тут, то там ныло тело, но я дошла до той крайней степени опустошенности, когда уже не думаешь о грозящих серьезных проблемах со здоровьем. Но расслабляться и засыпать глубоко, пожалуй, не стоит. Нужно все время быть начеку… иначе… руки из окна опять просунутся и задушат… подушкой задушат… рот заткнут… гусиным пером, лебяжьим пухом… шею лебедю пережмут… в парке в пруду такой плавал… дай хлебушка, хочу его покормить… − Ну мам, что, тебе жалко что ли?.. − Нет, не жалко…

− Для тебя ничего не жалко. Вот, держи, − говорит Илья, передавая мне то, о чем я его просила. Кажется, дело происходит в субботу, во дворе моего дома.

− Не хочу ничего слышать, − смеясь, отвечаю я и шутливо зажимаю уши ладонями, − ты прилично потратился, и я верну тебе деньги.

− Ерунда, − снова отмахивается Черун, − совместил приятное с полезным. Заодно прогулялся по интересной барахолке. Знаешь, я видел там таких странных, но таких колоритных людей! О товарах вообще молчу. Кстати, купил отличный лошадиный череп. Как думаешь, он впишется в мою комнату?

− Это будет нечто! – заверяю я его. – Но, все равно, твои аргументы на меня не подействовали, поэтому завтра вечером жди денег. Я позвоню или напишу.

…А-а-ах!..

Ошарашенная, я вскочила на постели. Похоже, поспать удалось всего несколько жалких минут, но они помогли мне, наконец, вспомнить хоть что-то, а именно – Илью Черуна и нашу последнюю встречу с ним. Я протерла глаза и огляделась, после чего проблеск надежды вновь угас. Нет, я не дома, а в неизвестном, чуждом и страшном мире, в унылом отеле под названием «Симфония». Здесь из-за меня только что подвергли переселению не поддающееся счету число постояльцев, и, скорее всего, до сих пор продолжают это делать, хоть шум уже не слышен.

Из чистого любопытства мне захотелось выйти из комнаты и посмотреть, что сейчас происходит в коридорах. Я щелкнула замком и толкнула дверь. А там… Там…

С первым шагом ноги утратили твердость, став как две вьющиеся веревки, дыхание перехватило, и я застыла на месте. За недолгое время, пока я спала, в коридоре пропал пол, вместо него приходилось ступать по пустому пространству, и меня чудом удерживал тугой пружинящий воздух. Потолка теперь не было тоже, и, куда бы ни взглянул наблюдатель, вверх или вниз, он смог бы увидеть, как на ладони, бесконечную перспективу этажей, уносящуюся вдаль и сводящую все в точку.

Все еще опасаясь провалиться, я сделала несколько шагов по коридору. Цифры на дверях, обозначающие номер той или иной комнаты, теперь располагались хаотично, без малейшего намека на порядок. Слева от моего 1-го номера была дверь с обозначением «231», справа – «75», а напротив, вообще, – «60014».

С кружащейся головой я ворвалась обратно в свою комнату, захлопнула дверь и перевела дыхание, словно оказалась в самом безопасном месте на земле.

Похоже, что-то здесь пошло не так.

Не знаю, что там наверху произошло, может быть, кому-то в итоге не хватило комнаты, хоть их и бесконечное множество, но этот полуживой небоскреб сейчас отчаянно сопротивляется, проявляя какую-то свою защитную реакцию.

Мне на глаза попалась шариковая ручка, оставленная кем-то из предыдущих жильцов одиноко лежать на прикроватной тумбочке, я схватила ее и стала озираться в поисках поверхности, подходящей для письма. Бумага нигде не обнаружилась, а стены комнаты, теоретически тоже пригодные для этого, были сплошь заставлены мебелью и завешаны картинами, и не нашлось ничего лучше, чем свободная оштукатуренная поверхность над спинкой кровати. Встав с ногами на матрас, который при этом тоненько скрипнул, я начертала на девственно чистой стене: «∞ + 1 = ∞», после чего отошла, любуясь на свое творение и при этом серьезно раздумывая.

Так что же произошло с отелем? Не иначе, как все его комнаты мгновенно перемешались, например, мой номер, который был в самом начале 1-го этажа, закинуло куда-то в самую «гущу».

Тяжело вздохнув, я снова открыла дверь в коридор. В то же мгновение стало ясно: то, что мне довелось увидеть в коридоре в прошлый раз, было не простым перемешиванием номеров. Все обстояло гораздо серьезнее: отель сжимался!

Причем, этот процесс продвинулся настолько, что здание уменьшилось до одного этажа, и я сейчас находилась именно на нем. Исчезли обе потрясающие перспективы, верхняя и нижняя. Теперь под ботинками шуршал красноватый песок, тонким слоем покрывающий растрескавшуюся землю, а наверху, в длинном прямоугольнике проема, виднелось яркое фиолетовое небо.

Устав удивляться и поняв, что повлиять на происходящее мне, все равно, не удастся, я вернулась в комнату, где по счастливому стечению обстоятельств сохранились пол, потолок, и полный набор стен, легла в кровать и почти час провалялась без сна. В течение этого времени я, как мантру, повторяла про себя одно слово: «Вспоминай, вспоминай, вспоминай…», − и после того, как наконец-то удалось уснуть, заклинание сработало.

***

Илья разворачивается и уходит, предварительно бросив на меня недоуменный взгляд, потому что все еще не может понять, для чего мне это нужно. Да я и сама начинаю чувствовать себя городской сумасшедшей, неся в руках только что полученный от него флакон, по самое горлышко наполненный пылью с кладбища вуду.

Раньше, если бы кто-то сказал, что я поверю в силу подобных артефактов, к тому же, сама прибегну к их помощи, я рассмеялась бы этому человеку в лицо. А сейчас, не найдя другого выхода и зная, что Илья не сможет отказать, уговорила его достать эту штуку. Наверное, было не очень красиво так беззастенчиво пользоваться его хорошим ко мне отношением, но я успокаиваю свою совесть тем, что собираюсь вернуть до копейки все, что он потратил на эту мою «прихоть».

Склянку я несу домой, а там ставлю ее в укромное место – в самую глубину платяного шкафа в комнате родителей. Он забит настолько, что никому в ближайшее время не придет в голову рыться в его недрах. Сама же начинаю готовиться к сегодняшнему вечеру: принимаю душ, занимаюсь прической, ногтями и одеждой. Чтобы Сережа ничего не заподозрил, нужно создать впечатление, что все вернулось на круги своя. «Правильно и ясно, здорово и вечно», − пелось в одной из песен.

Как это бывает обычно, он подбирает меня вечером на улице Крузенштерна, и мы едем в гостиницу.

− Как дела?

− Нормально, − ведем бессмысленный диалог.

Сегодня общаться с ним более чем тягостно, но я изо всех сил стараюсь поддерживать любезную беседу. Из-за этого напряжения десятиминутная дорога до отеля кажется бесконечно долгой.

Наконец, мы здесь, на крыльце старого двухэтажного домика со сверкающей вывеской «Симфония», поднимаемся по ступеням, заходим внутрь, и вскоре за нами захлопывается дверь номера с цифрой «1».

Не так давно, в комнате одного из таких отелей (к сожалению, в моей памяти все эти заведения слились в одно целое) между мной и Сергеем произошла страшная ссора. Раньше я никогда ничего от него не требовала, и, тем более, не высказывала недовольства по поводу формата наших с ним отношений, но теперь во мне что-то надломилось. Сначала я хотела поставить его перед выбором между мной и его семьей, но потом подумала, что будет неправильно рушить тот хрупкий мирок, который они с женой выстроили совместными усилиями, и в котором, как могли, все еще поддерживали жизнь, поэтому предложила Сергею мирно разойтись. Ответом был удар по щеке, такой сильный, что от него зазвенело в ушах. «Я никуда тебя не отпущу!», − расслышала я сквозь эти помехи. Далее последовали мои жалкие попытки спорить, новые удары, наносимые так искусно, что от них не оставалось следов, и запугивание. Сергей обещал, что, если вдруг я надумаю скрыться от него, он найдет меня, где угодно, даже в аду.

Такой вот выдался вечер.

Но в этот раз все проходит по-другому, благодаря создаваемой мной иллюзии счастливой и довольной любовницы. Я стараюсь не спорить с ним и быть шелковой и покладистой, правда, кажется, немного переигрываю, но это не должно помешать задуманному.

Воскресным днем, когда я возвращаюсь домой из «Симфонии», квартира пуста – родители уехали в гости, предварительно набив холодильник едой. Воспользовавшись одиночеством, сразу же лезу в шкаф, чтобы проверить, там ли заветная склянка. Она никуда не делась и покорно ждет своего часа, а пыль, которая некогда выросла поверх молчаливых костей далеко отсюда, кротко сереет сквозь мутное стекло.

Пытаюсь вытащить пробку. Хочется увидеть это вещество «живьем», а не через стеклянную преграду. Но пробка очень тугая и разбухшая от времени, поэтому долго не поддается, а я настойчиво мучаю ее всеми доступными средствами: руками, ножом, а потом и зубами.

И это происходит, но слишком неожиданно − пробка вылетает, и в мои ноздри врывается густое облако пыли, после чего требуется не одна минута, чтобы прочихаться. С чувством «зачем я это сделала?» бутылка заткнута мной еще плотнее и поставлена обратно в родительский шкаф.

Теперь я скидываю пропахшую табаком одежду (в номерах курить запрещено, но мы, все равно, тайком это делаем, стоя под вытяжкой в ванной) и переодеваюсь в домашнее. По квартире я обычно хожу в кружевном белом платье, которое удобно и не стесняет движений, но до того нелепо, что за порогом дома в нем показываться стыдно. Надев на себя этот белый ужас, быстро чиркаю смс-ку Илье, что обязательно отдам ему деньги сегодняшним вечером, когда приедут родители.

Я ложусь на кровать, чтобы хоть немного отдохнуть после бессонной ночи в «Симфонии», но, стоит только мне закрыть глаза, как на фоне черного бархата век начинает что-то происходить. Точки и вспышки, похожие на звезды, мчатся прямо на меня, рассекая неведомое межгалактическое пространство, при этом бешено вращаясь и образуя огромную головокружительную спираль. Начинает даже казаться, что звездная пыль хлещет мне в лицо, и я инстинктивно уворачиваюсь, пока не догадываюсь, что необходимо открыть глаза.

Снова вижу свет, свою комнату, но головокружение почему-то не прекращается. Вдобавок к этому в моей голове тихо-тихо начинает играть какая-то музыка. Мелодия довольно однообразна, по сути ее составляют несколько повторяющихся нот, но с каждым новым витком эта музыка становится громче. Одновременно с усилением громкости откуда-то из тьмы небытия проступает и становится реальнее какой-то другой мир, который для меня пока невидим, но я уже ощущаю его присутствие.

Где-то я уже слышала эту мелодию, но не могу припомнить, где именно. Как будто в какой-то другой жизни… так звонил… Мой телефон?

Приподнимаюсь, сажусь на край кровати, и звонок тут же прекращается, а я мгновенно забываю о нем, потому что меня охватывает нечеловеческий озноб. И кому только хватило ума в такой лютый мороз открыть окно? В комнате гуляет ледяной ветер такой силы, что заставляет трепетать шторы, края простыни, и даже раскачивает люстру.

Сползаю с кровати и иду закрывать оконную створку, но ноги плохо меня держат, своих шагов я не чувствую и ступаю как будто в зыбучий песок. Трудно ориентироваться во времени, поэтому те несколько шагов кажутся бесконечным, они могли занять час, а могли – и пару секунд. Тем не менее, добравшись до нужной точки, обнаруживаю, что рама плотно закрыта. Во всем, что происходит в комнате, виноват не ветер! Эта новость оказывается тяжелым ударом по психике, из-за чего сразу загорается затылок, и подступает тошнота.

Мне повезло добежать до раковины. Наклоняюсь над белым фарфором, но вместо обычной рвоты из меня хлещут радужные струи, напоминающие цветную химическую газировку, в которую, к тому же, набросали красивых леденцов и мармеладок, а сверху щедро присыпали конфетти. Оказавшись в раковине, частички этой массы оживают, принимая форму червячков, и спешат расползтись в разные стороны.

− Куда?! – кричу им я и открываю кран, а вместе с шумом воды в голову врывается какой-то истеричный звон, который еще долго не хочет прекращаться.

Позднее, когда трели стихают, а желудок опустевает, посидев еще немного на краю ванны, я выхожу в коридор и слышу очередной странный звук, на этот раз похожий на бой тамтамов, который доносится откуда-то из-за стен. Следом за ним раздается чей-то едва уловимый сдавленный крик:

− Майя, слышишь?

− Да, − тихо и неуверенно отвечаю я и отправляюсь на поиски источника голоса.

Перемещаюсь на кухню, затем – в одну, а после – в другую комнату, и хотя звуки уже прекратились, остановить свою ходьбу не могу. Так, незаметно для себя, описываю нескончаемые круги по квартире, а перед моими глазами все так же не прекращается движение стен и мебели. Такое ощущение, что всю квартиру поместили в гигантскую стиральную машину и вращают строго по часовой стрелке, а вместе с этим верчением кружатся и мои мысли. Из них образуется вечный цикл, прервать который – невозможно, и, пройдя в своей голове очередной круг из размышлений, я снова возвращаюсь к его началу.

Отправной точкой этого цикла служит вопрос, заданный мной самой себе: я ведь не умру? Из него вытекли другие мысли: о пыли, о Сергее, об ударах, наносимых его руками, о стуке моего сердца, который кажется мне сейчас неритмичным, о кружевах на платье, под которыми это сердце бьется…

Ни на одной из этих мыслей невозможно надолго сосредоточиться, каждая мгновенно ускользает, сменяясь следующей, поэтому, в конечном итоге, так же, как я, обойдя всю квартиру, снова и снова оказываюсь в одном и том же месте, мои размышления, в свою очередь, невольно возвращаются к самой первой мысли – о смерти.

Время к тому моменту утрачивает свою волю, тоже подчинившись верчению этого бешеного колеса… Но я-то знаю! Знаю… что это не колесо вовсе. Пространство, время и все мои чувства и мысли движутся сейчас именно по спирали. Слева направо, постепенно уменьшая обороты, чтобы прийти, наконец, к точке.

В какой-то момент опять оказавшись в своей комнате, я опускаюсь на пол и на четвереньках подползу к стоящему там большому зеркалу, но от взгляда в него вновь накатывает тошнота. Не могу сосредоточиться на отражении собственного лица, оно настойчиво уползает, заверченное в вихре спирали: один глаз лезет вверх, другой – вниз, а рот искривлен, как рисованный удар молнии.

Улыбаясь, как слабоумная, протягиваю руку и достаю из ближайшего ящика маникюрные ножницы, и, все также сидя на ковре, царапаю ими по стеклу поверх своего отражения. Таким образом я пытаюсь повторить контуры спирали, вертящейся перед глазами, потому что мне до жути хочется увидеть ее четкие очертания! Зеркальная поверхность поддается плохо, но я стараюсь и обвожу получившуюся фигуру снова и снова, пока не начинает ныть рука. Боль немного отрезвляет, я убираю ножницы на место и принимаю внезапное решение: нужно выйти на воздух!

Собраться на улицу сложно, и основная проблема заключается в том, что я не помню последовательность действий, однако выработавшийся годами рефлекс подсказывает первоочередную задачу: взять мобильный телефон, без которого я никогда и никуда не выхожу. Следующим «номером» натягиваю в прихожей свои теплые ботинки, и в этот момент мне совершенно не важно, что они оказываются надетыми на босые ноги. Сделав это, какое-то время просто смотрю в зеркало на себя, стоящую в платье и в зимней обуви и сжимающую в руке телефон, который, видимо, нужно куда-то положить. Вроде, обычно я ношу его в каком-то кармане. Шарю взглядом по прихожей и обнаруживаю пальто, которое и напяливаю поверх платья, и в карман которого наконец-то пристраиваю аппарат. Все, теперь можно идти.

За спиной захлопывается дверь, и я спускаюсь. На улице меня вновь пробирает озноб, теперь уже настоящий, а голые колени и лодыжки светятся белым в вечерней мгле. Не чувствуя ног, и ступая как будто по мягкому маслу, прохожу по кружащейся улице, подсвеченной оранжевым пламенем фонарей, а впереди вырастает черная стена городского парка. Я углубляюсь в его бархатную темноту, разводя ветки руками, а они слегка похрустывают, на разные голоса жалуясь мне на мороз.

Но парк не совсем темный, под ногами лежит белоснежный снег, сказать о котором, что он красив – слишком просто и примитивно. Снежные холмики, расположившиеся по краям тропинки, сделаны из самого лучшего в мире зефира. Его сахарное вещество так сладко блестит в лунном свете, а узорчатая поверхность настолько идеально выглядит, словно этот зефир миллиметр за миллиметром создавали вручную тысячи самых искусных кондитеров.

Будучи не в силах удержаться, беру в руку холодную горсть и тащу ее в рот. Но меня обманули, и зефир оказывается обычной безвкусной водой. Расстроившись, растираю влагу по лицу и иду дальше, а зефир, тем временем, продолжает вырастать вдоль дороги, но теперь я знаю, что его лучше просто созерцать, и больше к нему не притрагиваюсь.

За парком начинается другой район, весь состоящий из низких, приземистых домов, которые в летнее время почти до крыши зарастают плющом, а зимой просто одинаково серы. В вечерней темени их, тем более, трудно отличить один от другого, но сейчас я смотрю на третий справа дом, и он кажется каким-то особенным. На нем видна точка, в которой сходится спираль, вертящаяся в моей голове. Отчетливо зная, что должна поступить именно так, иду к этому дому, и во время пути мысли даже становятся собраннее.

Я захожу в подъезд и толкаю дверь на первом этаже, обитую рваным дерматином. Она не заперта.

***

Сон настолько незаметно перетек в реальность, что я даже не заметила, как сами собой открылись глаза, а взгляд уперся в потолок гостиничного номера. Бесконечный отель «Симфония», это снова ты. Ответь мне, пожалуйста: что с тобой происходит, и почему ты существуешь в двух, таких разных, обличиях? Несмотря на то, что сейчас я увидела во сне свой последний вечер, проведенный в привычной обстановке, и вспомнила, что виной всему – вещество из стеклянной бутылки, которое по неосторожности вдохнула, мне по-прежнему многое непонятно.

В последний раз оглядев комнату, и мысленно поблагодарив ее за сон, насыщенный ценными воспоминаниями, я решила, что в этом месте делать больше нечего. Из-за недавних метаморфоз, происходивших с «Симфонией», за дверью номера теперь не осталось даже коридора, и когда я вышла наружу, то встретилась лицом к лицу с дерзким ветром, швырнувшим мне навстречу горсть песка. Глаза сразу же наполнились слезами, но, поскольку песок продолжал лететь, я даже не стала пытаться прочистить их, и почти вслепую сделала первые неверные шаги по красной потрескавшейся почве пустыни, распростершей передо мной свои объятия. Даже сквозь подрагивающие линзы слез, было заметно, как колышется ее нагретый воздух, но, как ни странно, жары я не ощущала, словно солнце было искусственным. Оно, которое еще недавно было тревожно-фиолетовым, теперь стало ярко-красным. Если цвет освещения здесь меняется с каждым новым рассветом, значит, я проспала почти сутки.

Горизонт терялся вдалеке, смазанный тяжелым маревом, и только тупые вершины утесов торчали, как редкие молочные зубы. Не зная, куда идти, я все же жаждала движения, поскольку какое-то чувство подсказывало, что в данный момент хоть куда то идти – разумнее, нежели оставаться на месте. Стоило отдалиться на несколько метров от двери номера, она с шумом захлопнулась, и я, обернувшись на звук, увидела, что вокруг нее не осталось ни единого участка стены. Посреди красной пустыни теперь стояла одинокая дверь в раме, которая, оглушив сама себя хлопком, тут же рухнула плашмя на землю. В этот момент я запоздало обеспокоилась насчет забытого в номере пальто, но осознав, что в нем теперь нет необходимости, махнула рукой и устремилась вперед, не ведая, куда направляюсь.