В «Жигулях», которые тянула за собой пара чахлых лошадей, было жутко холодно, сильно трясло и воняло, причем, в воздухе салона, как и в салонах всех отечественных автомобилей, смешивались два основных запаха: влажной велюровой обивки и бензина. Второй аромат не выветрился отсюда даже спустя столько лет жизни без нефти.

Стоит ли упоминать, что ехали мы, к тому же, крайне медленно. Лошади периодически останавливались, по всей видимости, естественная потребность умереть брала над ними верх, но подбадривающие крики извозчика и не менее бодрящие удары хлыста заставляли их собрать последние силы и идти вперед.

Несмотря на то, что мне было крайне неуютно, под мерное покачивание «повозки» я снова начала дремать. Но глубоко заснуть так и не удалось, поскольку вскоре я почувствовала резкое торможение и услышала гневный крик извозчика:

− Куда выбежал, черт тебя дери!

Лошади были сильно напуганы, они сипло ржали, мотали головами и из последних сил упирались, отказываясь идти дальше, а извозчик пытался усмирить их хлыстом.

Макар Иванович, все это время сидевший на переднем пассажирском сидении «Жигулей», пулей вылетел из машины и с грохотом захлопнул за собой дверь. Пробежав несколько шагов, он вдруг опомнился и рванул обратно.

− Что случилось? – спросила я, когда Макар просунул руку в открытое переднее окно.

− Нам перебежал дорогу гигантский дикий хорек, − возбужденно прошептал он, словно боясь спугнуть находящееся где-то поблизости животное. – Только представьте себе, какая это удача! На Фабрике его с руками оторвут, потому что он может дать просто великолепное потомство. Осталось только поймать эту тварь.

Нашарив, наконец, нужную ему вещь, Макар Иванович, вытянул из окна руку. В руке был зажат, почти неотделимый от мрака ночи, черный револьвер.

− Разве хорек не нужен вам живым? – поразилась я.

− Легкое ранение не причинит ему особого вреда, − ответил Макар, при этом глаза его под очками непривычно блестели охотничьим азартом.

Он как будто даже подмигнул мне.

При лунном свете, с револьвером в руке этот маленький человек, такой сдержанный в доме Хозяйки, принял иной, совершенно дикий облик.

− Я скоро вернусь, − важно сообщил он, и, взведя курок, бодрым шагом направился в гущу леса, который с обеих сторон обступал дорогу.

Извозчик же, ни слова не говоря, лишь негромко покряхтывая, слез с крыши автомобиля и принялся разводить костер у обочины дороги, и это ясно дало мне понять, что ждать придется долго. Когда костер был готов, а на капоте на заботливо подстеленном одеяльце были разложены съестные припасы, молчаливый извозчик жестом пригласил меня присоединиться к его трапезе, от которой я не смогла отказаться.

Спустя какое-то время мы, насытившись довольно неплохой домашней пищей, и все так же ни слова не говоря, смотрели на догорающий костер. Однако бесконечно так продолжаться не могло, поэтому мне пришлось нарушить тишину:

− Когда же вернется Макар Иванович?

Тот пожал плечами и, наконец, произнес первые за все время слова:

− Да кто ж знает, где его бесы носят. Мое дело нехитрое: забрал – привез.

Дав понять, что и без того недолгий разговор уже закончен, старик собрал в кулек недоеденные продукты, заботливо по-хозяйски спрятал их в салон автомобиля, и сам нырнул следом. Внутри он немного поворочался, устраиваясь поудобнее, после чего молодецки захрапел.

Проклиная все на свете, я несколько раз громко окликнула Макара, но крики натыкались на колючую стену из вековых елей, которые крепко спали в своих ночных колпаках из снега, отлетали к другой такой же стене, по ту сторону дороги, и так и умирали между ними, неуслышанные никем. Костер догорал, мороз проникал под пальто и под тонкое платье, и, подумав, что лезть в машину к старику не хочу, а стоять здесь, переминаясь с ноги на ногу, мне, тем более, не по душе, я приняла волевое решение пойти на поиски Макара.

Естественно, забредать далеко в мои планы не входило. Я собиралась лишь пройтись немного по лесу, а когда почувствую, что начинаю сильно замерзать – повернуть обратно и по своим же следам найти дорогу назад. Освещая путь встроенной в телефон вспышкой, которую можно было использовать как фонарь, я отправилась в путь, и тут же в ботинки начал набиваться снег, а голые щиколотки сковал холод.

Довольно скоро из чащи леса донесся неясный звук. На всякий случай я погасила фонарик и вгляделась в колючую мглу, в глубине которой, как оказалось, ожидал сюрприз. Впереди, маняще выглядывая из-за плотных еловых веток, теплились желто-оранжевые огоньки, которые выглядели настолько безобидными и притягательными, что казалось: стоит подойти к ним, и получишь ответы на все свои вопросы.

Не включая вспышку, я двинулась вперед и вскоре оказалась на обширной поляне, поросшей огромными, в несколько обхватов, дубами. В толстом стволе каждого дерева было проделано несколько небольших окошек, застекленных, с рамами и форточками, и именно из них лился то самое теплое сияние. Еще каждый ствол рассекали узкие полоски света, по которым можно было догадаться о наличие в деревьях и дверей, которые сейчас были закрыты. Более того, свет просачивался даже сквозь кору, а у корней слегка подсвечивался лежащий там снег. Кстати, таких глубоких сугробов, как во всем лесу, на этой поляне не наблюдалось – он был либо вытоптан, либо хорошенько расчищен.

Зачарованная увиденным, я стояла, практически одеревеневшая от холода и изумления, отчасти ставшая еще одним деревом в этом странном лесу, а мозг, тем временем, выуживал из памяти полузабытые строки моего детства: «У Лукоморья дуб зеленый…»

Очарование было разрушено внезапным стуком распахнувшейся настежь двери. По глазам нещадно резанул только что так гревший мою душу яркий свет, и строгий голос произнес:

− Эй, чего надо?

Нужно признать, что я страшно испугалась, и нервное напряжение этой ночи дало о себе знать, вылившись в отчаянное бегство.

Паника настолько сдавила мне виски, что я почти полностью перестала соображать и мчалась по сугробам, не разбирая направления, желая только одного − убраться подальше от этой поляны. Конечно, потом пришло осознание, что необходимо выбраться к машине, но было уже поздно − я заблудилась.

В такой ситуации, чтобы вернуться, было бы логично воспользоваться своими следами, но они почему-то обрывались ровно в шаге позади меня. Кроме этой одной ямки дальше ничего не было, только девственно ровный слой снега. Как будто не я только что неслась, сломя голову сквозь чащу, а какой-то бесплотный призрак. А, может, меня и вправду уже не существует? Душу высосала Хозяйка, а мыши растащили мой прах по дому.

Желая сбросить с себя наваждение, я сделала несколько шагов. Следы стали появляться, но более ранних по-прежнему не было видно.

Мне уже стало настолько холодно, что я готова была вернуться обратно через напугавшую меня поляну, и даже попросить помощи у тамошних жителей, но и желто-оранжевые огни больше не светили.

Ужас снова начал потихоньку протягивать ко мне свои кривые пальцы. Из-за того, что вокруг были одни сугробы и тьма, со дна памяти всплыл один из самых больших страхов детства. Я росла в небольшом городке с довольно криминогенной обстановкой, поэтому в детстве пришлось много услышать о том, что творилось на его улицах. Однажды взрослые в моем присутствии обсуждали очередное убийство, которое было совершено ради грабежа где-то в местном лесочке.

− … а труп оставили лежать там же, − вдохновенно рассказывала мамина знакомая, − только снежочком припорошили. Но, все равно, место пустынное, только весной нашли беднягу.

После услышанного я еще долго продолжала видеть во сне бесконечные поля сугробов, под каждым из которых лежало по мертвецу.

Даже сейчас по спине начали пробегать мурашки, но страх не успел сильно сдавить мне горло, потому что в этот момент в промежутках между деревьями, синевато-серый и по-зимнему неуверенный, забрезжил рассвет. На душе начало становиться немного спокойнее, но только до того момента, пока солнце не показалось из-за горизонта более чем наполовину, и не стало очевидно, что оно откровенно синего цвета, в который тут же окрасился и лес.

Даже не знаю, сколько времени я брела по едва окрепшему, тонкому насту, подсвеченному сапфировым светом. Моя голова задевала свесившиеся еловые ветви и сбивала с них спелые комья, а в вышине поскрипывали стволы, и невероятно сильно пахло снегом. В какой-то момент в мысли даже пришла ассоциация: снег – зефир, после чего сразу же возникло чувство сильнейшего дежавю.

Иногда я звала на помощь, но эхо возвращалось обратно, не принося с собой вестей, а единственным признаком живого в этом лесу было слабое постукивание дятла и редкие вскрики сонных ворон.

Наконец лес начал редеть, мое сердце забилось быстрее, и я ускорила шаг.

Передо мной на просторном пустыре возвышалось пара строений – низенькие типовые панельные дома советской постройки, такие, которые в то время использовались в качестве административных зданий при каких-нибудь промышленных предприятиях. Каково бы не было их предназначение, теперь эта парочка домов выглядела сильно обветшавшей и давно покинутой людьми. Один из них, хоть и был в плачевном состоянии, без стекол, с почти обвалившейся облицовкой, все же имел в наличии все четыре стены и крышу. У другого же была только одна целая стена и половина второй, примыкающей к ней, а остальные же его части не выдержали испытания временем.

Поняв, что делать здесь абсолютно нечего, я решила обойти этот пустырь стороной, и только когда начала огибать увиденные строения, заметила еще одно здание, которое до этого было скрыто от моего взгляда за деревьями. Домов такого типа мне еще не приходилось встречать. Он был построен из необлицованного серого бетона, в высоту мог сравниться, наверное, с пятиэтажкой и, что самое странное, имел форму кастрюли без ручек. Крыша, если она вообще имелась у этого здания, была плоской, а окон не было вообще.

Удивление заставило меня забыть о холоде и о цели моего странствия по лесу, и я позволила себе потратить время, чтобы обойти вокруг этого диковинного строения. Когда я заметила в его стене металлическую, достаточно сильно проржавевшую дверь, то невольно протянула к ней руку, чтобы провести по рыжей поверхности и ощутить на ладони ее шершавость. Дверное полотно ответило недружелюбным холодом, а спустя секунду оно гулко зазвенело, донося с той стороны колючий голос:

− Слышь! Снаружи есть кто?

От неожиданности я отпрянула и, на всякий случай, решила не отвечать, но все тот же голос зазвучал снова:

− Мы же знаем, что ты там. Поди сюда… Пожалуйста.

«Волшебное слово» далось этому господину с трудом, видимо, в его привычки не входило произносить настолько человечные фразы.

− Подошла, − нерешительно ответила я, снова приблизившись к двери.

− Помоги нам. Мы заперты, − сказал голос с той стороны.

− Вы – это кто? – решила поинтересоваться я для начала.

На этом в разговор включился другой голос, не сильно, впрочем, отличающийся от первого:

− Не спрашивай, нет времени! Просто помоги!

− С какой стати мне это делать? – резонно заметила я. – Между прочим, мне самой еще как нужна помощь.

− Мы поможем тебе позже, обещаем, − с жаром вновь заговорил первый. – Нам известно одно место, здесь неподалеку, где всем помогают. Что угодно можно просить.

Не могу сказать, что я поверила двум неприятным голосам, сулящим неизвестно что и принадлежащим неизвестно кому, но все же поддалась на их уговоры:

− Хорошо, что мне нужно сделать?

− Просто чуток развороши снег у порога, а когда нащупаешь там ручку, вытащи ее.

Все еще не доверяя этим непонятным узникам, я не спеша наклонилась и стала шарить руками в снегу, и под ним, действительно, отыскалась дверная ручка.

− Нашла? – нетерпеливо спросил первый. – Теперь вставь в дырку в двери и нажми.

Ручка не без труда вошла в отверстие, а для того, чтобы нажать на нее, лично мне пришлось приложить немало усилий. Только после того, как я навалилась всем своим весом, дверной замок, наконец, щелкнул, а дальше невидимые узники помогли мне, с силой толкнув тяжелую створку изнутри.

Петли жалобно скрипнули, и на свет божий вывалились два коричневых, ужасно пахнущих комка грязи, и тут же, чертыхаясь, поторопились захлопнуть за собой дверь. Ручку они поспешно сняли и сунули туда же, где я ее нашла, предусмотрительно забросав снежком.

− Других не будем выпускать? – уточнил один у второго.

Тот замотал головой:

− Даже и не думай, это смерти подобно. Пропажу нас двоих могут заметить не сразу, это даст нам время, а вот ежели сбежит все стадо…

− Понял, − ответил тот, кто спрашивал, и тут же скомандовал, − тогда бегом!

Не успела я опомниться, как эти двое рванули наутек через лес, вспахивая ногами сугробы и разгребая локтями попадавшиеся на пути пышные еловые лапы.

Наверное, не стоило их догонять, но меня толкнуло вслед любопытство, ведь за освобождение этой парочки мне было обещано вознаграждение. Даже если обещание окажется уловкой, гонка хотя бы поможет согреться.

Когда мои новые знакомые все же остановились, и, тяжело дыша, повалились в сугробы, удалось-таки получше их разглядеть. Было понятно, что оба они мужского пола, но определить возраст этих мужчин не представлялось возможным, им могло быть, как двадцать пять, так и сорок лет. В последний раз они видели горячую воду явно не в этом десятилетии, а их одежда в любую секунду могла рассыпаться в труху. Один имел рыжую, но слегка выцветшую от времени и неухоженности бороду, а на голове его красовалась такая же отвратительная на вид кроличья ушанка. Второй, обладатель черных волос и бороды, шапки не имел, однако был обут во вполне сносные валенки, в то время, как его товарищ носил на ногах всего лишь темные трухлявые обмотки.

Теперь, в более спокойной обстановке, я смогла спросить у них:

− Так кто вы такие?

− Я Максим – ответил рыжий. Неряха все еще тяжело дышал, и, судя по звукам из груди, со здоровьем у него были большие проблемы, − а тот – Серафим, − представил он друга. – С того года, как старик-император преставился, мы с Фимой бродяжничаем, на ярмарках побираемся. Добрые люди нам помогали иногда, кто рублем, кто сухарем. Вот так и жили, пока не словил нас князь Ползуцкий.

После того, как прозвучала эта фамилия, мужчины многозначительно посмотрели на меня, ожидая реакции.

− Какой-какой князь? – переспросила я, чтобы не молчать.

− Да ладно прикидываться, − вступил в разговор Серафим, − его в округе все знают, он, прежде чем стать князем, соленым огурцом был. Чудом под водку не ушел!

− Кем? – снова спросила я, но мой вопрос бродяги не услышали, потому что громко и с хрюканьем смеялись.

− Так вот, − продолжал Максим, − поймали нас, значит, и усадили в этот дом-бочку. Видела ведь наше жилище? – усмехнулся он. – Его построили давным-давно, да никто уже не помнит, для чего оно было нужно. А князю оно отчего-то приглянулось…

− Наверное, просто на бочонок похож, в котором его солили, − перебил Фима, и друзья снова прыснули.

Поведение этой парочки начало меня раздражать.

Отсмеявшись, Максим рассказывал дальше:

− В этой хибаре он содержит таких же, как мы, бродяжек, на улицах словленных. Потолка там нет, а дверь одна, и отпирается только снаружи, так что, не выбраться простому смертному. Если только по стенкам карабкаться, да не выходит никак, соскальзываешь.

− Так зачем он вас там держит?

− А затем, чтобы мы, божие странники, не по дорогам пылили и силы свои драгоценные тратили попусту, а занимались ремеслами. Этот князек самодельный представляет, что мы – его крепостные. Конечно, куда же без них помещику? Не солидно.

− У нас кто нарды выстругивает, − вступил Серафим, − кто четки делает, кто мочалки плетет, кто ножички красивые делает, а кто вообще – из хлеба статуйки. Люди-то обученные в свое время, сама понимаешь, где.

− А потом куда все эти ваши изделия идут?

− Кто ж знает, продают, наверное, наивным туристам, − ответил Максим. – Не нашего уже это ума дело. Приезжает по вечерам князь и отбирает все, что мы понаделали за день. А взамен нам еды выдает и папирос. Живи − не хочу.

Я непонимающе покачала головой.

− Почему же вы тогда решили убежать?

− Да привели нам недавно новенького, − стал рассказывать рыжий, − Гришкою назвался. А у этого Гришки уж больно язык трепливый, не умолкает, гад, ни днем, ни ночью. Вот и рассказал он нам как-то раз, якобы в здешних лесах есть одна вещь, которую о чем ни попроси – все выполнит.

− Звучит как в сказке, − с улыбкой заметила я, − «по щучьему веленью…»

− Мы тоже сначала только посмеялись. Но он так убедительно рассказывал, будто и впрямь знал. И даже точное место назвал, куда идти надо. В общем, заразил нас Гришка дурной мыслью в леса за этой вещью смотаться, да только не получалось никак из «кастрюли» вылезти. А потом нам с Фимкой повезло, мы аккурат возле двери оказались, когда ты пришла.

Максим закончил повествование, и все замолчали. Каждый думал о своем.

Во время этого разговора мы с моими спутниками продолжали двигаться по лесу, правда, теперь не в таком бешеном темпе, как раньше. Хвойный лес то густел, то расступался, то перемежался со стыдливо обнаженными лиственными деревьями. Над кронами беспокойно галдели сиплые галки.

− Слышь, Фимка, − после продолжительного молчания окликнул Максим товарища. − Когда на место придем, ты что загадаешь?

− Попрошу вернуть меня домой к мамке. Который год не перестаю жалеть, что из дома ушел тогда. Хорошо ведь там было, и сытно, и привольно. А ты?

− И я, наверное, того же пожелаю. Только добавлю еще знаешь что?

− Чего?

− Чтобы безбедно жилось потом до конца дней!

− Точно! – восхитился Серафим. – Вот ты бошковитый, что ни день, придумаешь что-нибудь такое разэдакое.

− Сам знаю, − удовлетворенно хмыкнул Максим.

Слушая их разговор, я думала, что по злой иронии судьбы желание, которое хочу загадать, с точностью совпадает с их желаниями. Вернуться домой к маме – вот что мне сейчас необходимо, хотя я до сих пор не могу утверждать о наличии у меня и первой, и второго.

Не то чтобы я поверила в сказку об исполнении желаний, которую рассказали два оборванца, но других вариантов решения проблемы пока что не было видно. Тем более, я начала подозревать, что здесь не работают известные мне законы природы, а значит, может происходить все, что угодно. Кто знает, возможно, возвращение домой – это простейшая задача, для решения которой надо всего лишь три раза стукнуть каблучками?

Настал момент, когда я и мои провожатые оказались на опушке леса. Перед нами простиралось белесое поле. Синее солнце почти скрылось за тучами, и теперь сверху нависало выцветшее небо цвета застиранных джинсов. Раскачиваемые ветром, местами торчали редкие сухие травинки. Поле было пустынным, лишь вдалеке виднелось что-то темное, не то камни, не то сухие деревья. Максим и Серафим уверенным шагом двинулись вперед, и, идя за ними следом, я заметила, что, в отличие от леса, на этом поле совсем мало снега, как будто, падая, он обходил эту землю стороной. Да и хруст, раздававшийся теперь из-под ног, сильно отличался от звука притаптываемого снега или наста.

Только лишь пройдя так несколько шагов, я осознала, по чему именно ступаю. На земле подо мной, а также на несколько сот метров впереди, плотными рядами были уложены иссушенные временем мертвые человеческие головы. Приглядевшись повнимательнее, можно было заметить, что среди них есть и мужские, и женские, и даже малюсенькие детские.

Обернувшись ко мне, Серафим прошептал с благоговейным ужасом:

− На самом деле это целиковые человеки. Только по горло зарытые.

За рядами голов начинались новые шеренги трупов, но уже стоящих на коленях, а за ними – выстроенных по стойке смирно. Тела их были практически черными, лохмотья одежды трепетали на ветру, а кожа, измученная морозом, дождями и солнцем, напоминала потрескавшийся пергамент. Но они, как стойкие оловянные солдатики, продолжали внимательно смотреть вперед своими пустыми глазницами.

Заметив, что я несколько сбавила темп и отстала, оборванцы обернулись и, взмахивая руками, как неловкие птенцы крыльями, стали меня подбадривать:

− Да не бойся, скоро закончится это место. Вон, гляди, между людишками есть тропка, сейчас пройдем как по бульвару, − говорил Серафим.

− Страшиться их нечего, − подтвердил Максим, − они все уже давно мертвяки. К тому же, ненастоящие люди и не жили никогда по-человечески.

− А кто они тогда? – спросила я.

− Знаешь, как иногда бывает: смастерят изделие, а оно бракованное. Приходится выбрасывать на свалку, − иносказательно пояснил умный Максим.

− Не понимаю.

− Мы, если честно, тоже, − признался он, − но нам и не положено понимать. Просто знаем, и все. В нашей «кастрюле» посидишь – еще не такого наслушаешься.

На этом он замолк и устремился вперед. Серафим же, заметив, что я опять торможу процессию, что было крайне опасно для двух беглецов, схватил меня под локоть и поволок по «аллее» между телами.

Несмотря на все их увещевания, идти было страшно. Так уж повелось с раннего детства, что я боюсь трупов, которые, как мне казалось, прячутся под сугробами, да и вообще, мертвых человеческих тел. Из-за этой боязни я, в свое время, отказалась присутствовать на похоронах собственной бабушки. Какое-то чувство в глубине души, да и, чего там греха таить, голливудские сценаристы, всегда подсказывали, что ничего хорошего от мертвых ждать не стоит, хоть разум твердил обратное: никакой опасности нет, ведь это – всего лишь неодушевленные предметы. Но эти тела заставили меня отбросить все остатки здравого рассудка. Они как будто были живы и внимательно меня изучали тысячами опустевших глазниц. Более того, казалось, что, когда я проходила мимо, каждый из них поворачивал свои сухие головы, провожая меня взглядом. Мной овладел первобытный, ни с чем не сравнимый, страх, который подкашивает колени и прижимает к земле, заставляя кланяться себе, как господину. Вот сейчас кто-нибудь, нарушив незыблемость этих стройных рядов, протянет свою иссушенную руку и каменный хваткой вцепится в мою – пока еще теплую и пахнущую жизнью.

Конечно же, все обошлось, опасения не сбылись, и никто меня ни за что не схватил, ведь это были всего лишь сухие мумии – пустые оболочки без мозгов, нервов и рефлексов. Само собой, об этом легко было думать уже потом, когда недвижимое полчище осталось за нашими спинами.

Впереди же снова расстилалось белое пустое поле с бедным слоем снега поверх земли.

− Ну вот, мы и пришли, − с гордым видом сообщили мои провожатые, немного сбавив темп.

− Так и знала! – в сердцах выкрикнула я и, вроде бы даже, топнула ногой от негодования. – Какая же я дура, почему сразу не догадалась, что меня обманут? Ну, и куда мы притащились? В поле? Отлично… Поле чудес, блин, это надо было на такое повестись…

− Не поле, а полигон, − серьезно ответил Максим. – Здесь, как рассказывают, раньше проводили свои испытания какие-то умники-ученые. Заметила, что тут даже снега почти нет? Они его чем-то вытравливали, чтобы не мешал, а теперича он и вовсе сюда редко падает. Сегодня этот полигон заброшенный стоит, но после их екскриментов там все-таки кое-что осталось.

− Да, какая-то необычная и очень сильная штука, − закивал Серафим, − она у них, похоже, случайно получилась во время спиримента, а они не смогли придумать, что с ней делать, да так и бросили там.

− Ну, нет же, дурья твоя башка, − заспорил Максим. − Эта штука ведь желания выполняет, так? А если каждый начнет просить у нее все, что ему в голову взбредет, что же из этого выйдет? Вот именно, ничего хорошего. Поэтому она и лежит тут, подальше от людских глаз и желаний.

Фима предпочел промолчат в ответ, и друзья-оборванцы, не сговариваясь, рухнули на колени и стали неспешно двигаться на четвереньках, явно что-то высматривая. Так и не поняв толком, что именно мы ищем, я все-таки последовала их примеру, при этом не без грусти осознавая, что полигон этот совсем не малых размеров. Но, похоже, они знали, где следует искать, и особо долго бродить по нему не пришлось – вскоре нам улыбнулась удача.

− Наш-о-о-л! – во всю глотку закричал Серафим, поднимая что-то с земли и отряхивая это от снега.

Мы с Максимом приблизились и, затаив дыхание, стали разглядывать странный предмет, лежавшей на его грязной ладони.

Это был небольшой шарик, размером примерно с мячик для пинг-понга, сделанный из чего-то органического. Он был нежно-розового цвета, неровной формы, а его поверхность обволакивала прозрачная слизь. Серафим как будто держал в руке комочек живой плоти, покрытой слизистой оболочкой.

Мне с трудом удалось побороть подступившую тошноту, однако двое товарищей смотрели на находку без тени отвращения (что неудивительно, ведь это чувство они привыкли сами вызывать у окружающих), и даже немного с благоговейным трепетом.

− Как думаешь, это – оно? – полушепотом произнес Максим, словно опасаясь напугать этот полуживой предмет.

− Не, ну а что еще? – уверенно ответил Серафим.

− Тогда я первый загадываю! – не растерялся Максим.

Он откашлялся и, доверчиво наклонившись к шарику, негромко произнес:

− Хочу вернуться туда, откуда я, и жить там отныне безбедно.

В ожидании чуда, он замер, и простоял в позе истукана где-то с полминуты, однако по какой-то причине ничего не происходило.

− Дай лучше я! – скомандовал уставший от ожидания Серафим.

Теперь он наклонился к шарику, но заговорил не полушепотом, как его друг, а громко и уверенно, правда, его фраза не отличалась оригинальностью:

− Хочу вернуться туда, откуда я, и жить там отныне безбедно!

Снова ничего не случилось, если не считать, что я почувствовала ритмичную вибрацию воздуха, словно где-то, за многие километры отсюда, кто-то настойчиво ударял в тамтамы. Звук этот был настолько нездешним и чужеродным, что казалось, его принес горячий ветер другого континента, где в этот самый момент полуголые темнокожие люди собрались в круг, чтобы насытить кровью своих строгих, но справедливых богов, и вымолить у них долгожданный дождь.

Стук барабанов я ощущала спиной, он доносился оттуда, где застыли в своих предсмертных позах сухие трупы, и мне невольно пришлось обернуться в ту сторону. Но и там не пришлось увидеть ничего нового: шеренги все так же стояли, погруженные в снежную дрему, и ветер обметал их мелкой снежной пудрой. Только вот повернувшись обратно, я не поверила своим глазам: мои оборванцы исчезли, словно их здесь и не бывало. Лишь следы на снегу, обрывавшиеся в тех местах, где только что стояли Максим и Серафим, да упавший в снег шарик, доказывали обратное.

Я подняла этот странный предмет, который при ближайшем рассмотрении, а также при изучении наощупь, оказался еще противнее. Причем, из-за того, что его температура была выше температуры моего тела (замерзла я ненашутку), а слизь на его поверхности не застывала, казалось, что это – живой организм или, по крайней мере, некая его часть.

Теперь пришло время моего желания, а я еще по пути сюда, слушая разговор беглецов, решила, что повторю то, что скажут они. Ведь мне, по сути, хотелось вернуться домой не меньше, чем им самим, а что касается возможности жить безбедно… Это, по-моему, еще не повредило ни одному человеку.

− Хочу того же, что и они, − сообщила я шарику.

Прошло несколько томительных секунд, в течение которых тамтамы не переставали звучать. Вдруг картинка, что транслировали в мозг мои глаза, подернулась цветными полосками вперемежку с рябью. Обычно такое изображение выдавал видеомагнитофон, что стоял у нас дома во времена моего раннего детства, когда в нем заедала кассета. Немного погодя рябь в глазах усилилась настолько, что я рефлекторно принялась их тереть, а когда они, наконец, снова обрели способность видеть, далеко не сразу разобралась, где нахожусь.

Вокруг было практически совсем темно, только в нескольких местах горели скромные огоньки костров.

После того, как я подняла взгляд вверх, у меня сложилось впечатление, что угодила в гигантский колодец – просторное помещение было круглым, и у него отсутствовал потолок. Вместо него наверху зияла круглая дыра, сквозь которую сюда проникал синеватый зимний свет и сыпались редкие сухие снежинки. Пахло же в этом месте, несмотря на постоянное «проветривание», очень и очень плохо. Затхлостью, бедностью и немытыми телами.

Как оказалось, Максим с Серафимом находились рядом – это я узнала, когда более-менее привыкла к темноте. На одной с ними лавке сидел какой-то тип, внешне не сильно от них отличавшийся, и сипло гоготал, широко распахнув рот с редкими гнилыми зубами.

− Ну, умора! – весело шипел он. − Это ж надо быть такими дубинами!

− Ничего не понимаю, − растерянно произнес Фима, − мы же попросили шар вернуть нас туда, откуда мы…

Под новый приступ смеха беззубого мужика, к троице подошел еще один собеседник, такой же грязный и нечесаный, с сильно оттопыренным правым ухом, и пояснил:

− Так шару-то откудова знать, куда именно вас возвратить надо? Он, небось, смекнул: раз вы до этого были в «кастрюле», то в нее вас и надо отправить.

− А как же тогда безбедная жизнь? – чуть не плача спросил Серафим.

− Ну, все верно же! – ответил человек с гнилыми зубами, на время уняв хохот. – Здесь вам с голоду помереть никто и не даст, как ни старайся. Раз отсюда не выйти, так до конца жизни и сиди, только жрачку проглатывай, что тебе сюда привозят.

Раздался новый взрыв хохота, теперь уже коллективного. «Кастрюля», действительно, была под завязку набита бедняками, что жили здесь, в прямом смысле, без крыши над головой, терпя и зной, и непогоду.

Не хватало еще остаться с ними!

Жуткие мысли заставили меня вскочить и броситься к стене. Ведя в полутьме рукой по голому бетону, я пошла вдоль нее, пытаясь найти дверь. Скоро створка обнаружилась, но ручки на ней не оказалось, и это подтверждало тот факт, что открыть ее можно только снаружи. Я устало опустилась на пол и прислонившись к стене, уткнувшись носом в колени.

Пожалуй, впредь нужно быть внимательнее и четко формулировать свои желания. Если, конечно, я отсюда когда-нибудь выйду, и у меня вновь появится возможность что-либо желать.

Постепенно гогот стих и все вяло разбрелись по зданию, кто-то забился в темноте под ворохи вонючего тряпья, кто-то вышел на свет, поближе к костру. Ко мне приблизилась маленькая сухая женщина, спина которой по форме напоминала колесо, из-за чего она была вынуждена ходить, согнувшись в три погибели.

− Ты, небось, есть хочешь? – участливо спросила она.

До этого момента как-то совсем не приходилось думать о еде, но теперь в желудке заурчало. Я с надеждой закивала, после чего она позвала меня к огню и сунула в руки потемневшую от грязи миску с налитой в нее ужасного вида бурдой. При этом, пахла она ничуть не лучше, как и люди, здесь находившиеся, однако чувство голода пересилило отвращение, и я принялась хлебать эту баланду.