Площадь

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

© Елена Крюкова, 2021

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0051-7490-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЛОЩАДЬ
зимняя служба

Голоса

Ангел со звезд

Наркоманка Анна

Торговка кофтами Софья

Вера (Козуля), ночная бабочка

Марина, продавщица свечей

в храме Воскресения Словущего на Сивцевом Вражке

Черная Фрэнсис

Уборщица кафе Лизавета

Художница Елена

Старуха в зипуне

Пустое лицо

Каменная Баба на Площади

Господи, помилуй

 
Голоса зимы. Слышна русская песня, рок-вопль,
сирены машин, смех; все съедает вой метели.
 
 
Из тьмы и звезд выходит Ангел.
 
 
…Пускай вы не верите в россыпь чудес.
Я – Ангел вот этих тяжелых небес.
Я – Ангел вот этих холодных земель.
В Галактике стылой застлали постель.
В Галактике стылой, у звезд на цепи…
Да в лагерной карагандинской степи!
Да в черном подвале, где сохнет белье
Близ ампул – горячее ложе мое.
 
 
Я жил – там, где звезды по-рысьи остры…
Сон вечный закончен. Все сны – до поры.
Отверженных вопли ко мне донеслись
С ночных площадей сумасшедших столиц.
Стряхнул облака… мои ноги вошли
В кипящую, мрачную лаву Земли!
 
 
И я увидал – смертный ужас един! —
Что ныне распятый – не Божий Сын,
А баба!
…волос рыжекудрая прядь…
…а долго ль кресту на морозе стоять?
 
 
И чтобы спасти эту бабу – одну! —
На миг превращаюсь в седую Луну
Над грешной, патлатой ее головой,
Над раной горящей ее ножевой!
 
 
А Площадь – плевать, видно, хочет на нас.
Свет розанов-лиц. Полыхание глаз!
Корзины и сумки, в которых – еда!
 
 
…И там, над метелью, во мраке – звезда.
 

«Я объявляю Времени бесполезную эту войну…»

 
Я объявляю Времени бесполезную эту войну.
Грудью иду на Время; руки – пламенем – ввысь.
Двумя языками огня. У вечной ночи в плену.
Я не хочу глядеть назад. Но шепчу себе: оглянись.
 
 
Растерянно озираюсь. Ну сказали ж тебе,
никогда, никогда, никогда
Не гляди назад! Там петля и яд. Видать за версту.
Там ненависть поднесут
В столовой ложке, лечебный твой мельхиор,
к галчино раскрытому рту… и зубов слюда
Блеснет беззащитно, забьешься в истерике,
глотнешь горчайший, огненный Суд.
 
 
Я вижу, что было.
Бабка-призрак продает у метро
незримые пирожки.
Из лимузина незримого – на мостовую прыг —
призрачная звезда.
У нее на плечах – песцы!
У старухи – в бельмах зрачки.
…обе они – в черной земле. Избиты снегами венки
На пышном надгробье, чугунном кресте:
сизые иглы инея в холода.
 
 
Я вижу, что есть.
Я все еще здесь. Ни прилечь, ни присесть.
Упасть и уснуть, а наутро – в путь,
труд лечит, когда знобит…
В шубу старую запахнусь. Повторю Гавриила.
Вот вам благая весть —
Обнимитесь, люди,
без боязни, боли, обмана, обид.
 
 
Я вижу, что будет!
Люди, я никакой не пророк.
Я просто девчонка старая,
дышу свечными нагарами
Страстей Господних в песцовых снегах —
Я, Время, тебе объявляю войну,
даю последний зарок —
Пускай неведом будет мне
твой бедный, последний страх.
 
 
Снег зло, наотмашь сечет меня.
Канкан сумеречных огней
На Площади… новые флаги полощутся…
колесом катится голова…
Я, Время, храбро дерусь с тобой!
Да все меньше в запасе дрожащих дней.
А видишь, стою в огнях, и невидим тебе мой страх,
и мертво ты, видишь, а я жива.
 

Выход

 
Нам Апокалипсисом уши прожужжали…
По переулкам вкось, по проходным дворам —
Бегу на свет!
Еще меня не удержали,
Не ослепили злом заоблачных реклам.
Из волглой, серой тьмы больничных коридоров,
Со стадионов, где из глоток – общий крик —
Бегу на свет!
Еще слепят и манят створы!
И Площадь белая – что Спаса зимний лик!
Скорей туда! Она кругла и неподкупна!
Там видно все! Но надо сильно закричать!..
И не стираю я с румянца капель крупных:
Ведь на морозе плакать – солнце излучать!..
Ведь должен выход быть!
Ведь где-то, в узком горле
Пред тою ширью, где огромен света крест —
Последний в мире страх! Последний в мире голод!
Последний в мире рваный ордер на арест…
Туда, на Площадь!
 
 
…Что же скажешь ты народу,
С такою птенчиковой глоточкой, с такой
Таимой вечно жаждой веры и свободы,
С такою жалкою протянутой рукой?
И обсмеют тебя! И будет больно ранам!
И будешь ты гореть одна в своем огне!
 
 
…И подойдет из мрака наркоманка Анна,
Которая под кистью Сурбарана
За сто снегов отсюда
Плачет обо мне.
 

«О, не ругайте меня за то…»

 
О, не ругайте меня за то,
Что я даю имена святых
Той, пьющей водку в пьяном пальто,
Тому, в подворотне бьющему в дых.
 
 
Еще не ругайте меня, прошу,
Что вдруг пророками назову
Ту, что курит в ночи анашу,
Того, кто сон свой жжет наяву.
 
 
Того, кто швырнул партитуру – в печь!
Кто на спиртовке – рукопись жег…
Во гроб кто посмел при жизни лечь,
Очнулся во тьме – а всяк одинок.
 
 
Вы не ругайте меня, что я
Про бедолаг, про несчастных – тут…
Все на свете – моя семья.
Ангелы в небе – о нас споют.
 
 
Чем виноваты? Тем, что грязны?
Шкалик – в глотку? В запястье – иглу?
Мы и они – одинаковы сны:
Все одиноко уйдут во мглу.
 
 
Солнце! Больное солнце мое!
Праздник! Поруганный праздник мой!
Ты не срывай с веревок белье,
Ты не рыдай, бесноватый немой.
 
 
На, держи, Исайя пророк,
Тащи сигарету, табачную нить…
Я огонь тебе – пробил срок —
В зимних ладонях тяну: прикурить.
 

«Молчание. Тихий голос из мрака…»

 
Молчание. Тихий голос из мрака:
 
 
…я поняла – могу переселяться в души
Живых людей и умерших давно.
Волненья темный воздух губы сушит.
Метели белой выпито вино.
 
 
Стой, Анна! Здравствуй… Шапка меховая
По-царски – в блестках, по-мужски – тяжка…
Нащупать вену – и, еще живая,
В уколах крупных звезд
Ее рука.
 
 
…Жи-ву, ды-шу.
Люб-ви про-шу.
Отойди подале.
Ветра меня разъяли.
Ветра меня сжигали.
По углям – ногами!
 
 
По углям, по снегу,
По ветхим подъездам,
По новому веку,
В котором – не место
 
 
Мне, знающей цену
Пинка, воя, биты…
Исколоты вены.
И сроки разрыты.
 
 
Разъяты аккорды.
Разомкнуты связи.
 
 
…и – песьею мордой
В невысохшей грязи —
 
 
Любовь,
под ногами
Скуля, причитая —
Ты, рыжее пламя,
Живая!
Святая…
 
 
– Ты любишь?..
– Смеешься?.. Такое-то чудо
Сполна заживает – как шов, как простуда!..
 
 
– Ты веришь?..
– Во что?! В эти бредни эфира
О светлом грядущем спасении мира?!
 
 
О нет! То для деток. А взрослые люди
Руками берут, что – открыто на блюде
Лежит. И до кости, до хруста съедают,
А после по косточке – детям гадают…
 
 
Одно лишь – из марева тысяч уколов:
Та церковь, что строили прежде Раскола.
Там Ангел один… Меня бабка водила…
И долго слезами во тьме исходила…
И до сих-то пор мне на жизнь эту – странно…
 
 
– Господь же с тобою,
пророчица Анна.
 

«Хор (поет, невидимый)…»

 
Хор (поет, невидимый):
 
 
…Помилуй, судьба, всех своих окаянных,
Которым на жизнь эту больно и странно!
Помилуй юнца в невозможном наряде.
Помилуй старуху в дубовом окладе
Морщин… И девчоночку-телеграфистку,
Носатую, рыжую, хитрую лиску;
Помилуй учителя с мелом в ладонях,
Помилуй простынки казенных агоний;
Помилуй на сцене слепую певицу;
Помилуй толпу, все орущие лица,
Клянущие власти, вопящие Богу —
О том, как тут холодно и одиноко;
Помилуй дедка-рыбака у водицы —
Следит поплавок… рыба кудрится-снится…
Помилуй роженицы брюхо большое,
Младенца с кровавою, красной душою…
И там, где сливаются все наши вздохи
И слез наших бедных цветные сполохи —
Помилуй, прости наркоманку с вокзала,
Что тихо про Ангела мне рассказала.
 

Слава в вышних Богу

«Синь и золото! Флаги кровавы …»

 
Синь и золото! Флаги кровавы —
Слава! Слава! Слава! Слава.
 
 
Глотки наши охрипли славить.
Молча надо стаканы ставить.
 

«Слышишь, больше нет этих чертовых десятилетий…»

 
Слышишь, больше нет этих чертовых десятилетий.
Слышишь, и этих столетий проклятых нет.
Я покидаю лукавые нети, а может, дырявые сети,
Я выплываю – на Площади —
в белый несмелый свет.
 
 
Надо льдом наклониться.
В его зеркало на ходу поглядеться.
Исцарапано, посыпано черным перцем шлака,
дворницкой солью густой.
Отражает холод
мои румяные децибелы и герцы,
Зимний змей ползет серебром под сапогом,
под моею пятой.
 
 
Слышишь, я презрела подлый поток дней-ночей,
годов, галчино голодных,
Разделили себя мы сами рисками, стрелами,
лезвиями минут
На куски одинокой тоски!
А я лишь к радости годна,
Я – все к радости – в очередях…
да теперь уж не раздают…
 
 
Где ты, Время? Убито?!
О! победила тебя! запретила!
Заповедала:
всяк теперь вечен, свободен, счастлив, велик!
…я все вру вам.
И еще навру – с три короба, целый мешок,
буду так утешать до могилы:
Горько плачет так над усопшей старухой
метельно-белый старик.
 
 
Над колени с ним рядом в сугроб встаю —
на Ваганьковском,
на Миусском, Рогожском,
На Троекуровском, на площади Красной…
у Лобного – под камнями —
кровью плачет родня…
И берет старик в яркой варежке руку мою
и к груди прижимает, как кошку,
А другой рукой за плечо минутное, утопая,
цепляет меня.
 
 
У него из кармана тулупа торчит
беззащитное горло
грошовой бутылки.
Это белая лебедь, водка, откупори —
крылья вразлет!
Два пряника сохлых, две конфеты издохлых
на седой плащанице могилки,
Ну, поплачем и выпьем, закусим снежком,
невелик расход!
 
 
Так стоим на коленях, ревмя ревем,
со стариком чудесным,
Слышишь, а есть ли Время, нет ли его,
нам уже все равно,
Слышишь, просто стоим на коленях и плачем
у Царских врат
над пьяною бездной,
И гудит, все гудит над нами зимы коловрат,
снеговейное веретено.