Читать книгу: «Детектив аль денте. Истории с итальянской страстью. 19 рассказов слушателей курса Юлии Евдокимовой», страница 13

Рита Тирас.
НАЙДИ ЕГО, ВЕРА!

Мягкий жёлтый свет настольной лампы освещал тумбочку с лекарствами и мои ноги. В полумраке, укрытый двумя пледами, дрожал Сатана, уверяя, что пришла его смертушка. Судмедэксперту так думать простительно. Я же, как терапевт, не сомневалась, что это вирус.

Возможно, мы оба правы. Эта мысль вспыхнула страхом.

– Вызову скорую! – протянула я руку к телефону. Но он зазвонил сам. – Привет, Катя!

– Вера, ты можешь сейчас приехать ко мне?

– Э-э…

– У меня Маша с Артёмкой. Тут такое дело…

Краем глаза я увидела, что Сашка достал градусник.

– Сколько? – спросила я одними губами.

В ответ он закрыл глаза.

– Катюш, я сегодня ну никак. У Сатаны сорок. А что за срочность?

– Кать, не надо, поздно уже, – услышала я Машкин голос, – Вера, – крикнула она мне, – приезжай завтра. Сможешь?

– Вера, это не по телефону. Маша тут такое рассказывает! Ты нам нужна. Надо что-то срочно решать. Две головы хорошо, а три…

– …Змей Горыныч!

– Вера, не до шуток. В полицию надо идти.

– Господи, да что стряслось-то?!

Сатана вздохнул и укрылся по самую макушку.

– Девчонки, я завтра выходная. Сейчас полечу Сатану, а утром полечу к вам, – выдала я каламбур. – Что привезти? А Артёмке?

Сатана упёрся рогом, и я, чтобы его не сердить, не стала звонить в скорую, а вспомнила, что я как-никак врач, взяла себя в руки, и через пару часов температура отступила.

– После сорока градусов жизнь только начинается – это я теперь точно знаю, – натягивая сухую футболку, пробормотал так и не дошедший на этот раз до рая, оживший Сатана.

Наконец, он спокойно уснул.

Я выключила лампу, свинцовый утренний свет за окном и непривычная тишина давили на подсознание и вызывали тревогу. Что там у Маши?

Интуиция меня не подвела. Только я коснулась подушки, позвонил Бахрин.

Да что же это такое?! Сговорились все, что ли?

Хватая мобильник мужа, я успела заметить время.

– Бахрин, йоськин кот, скоро утро! – нашего друга следователя Бахрина по-другому не называли. Прежде чем он заговорил, я уже знала – что-то случилось, просто так Бахрин звонить не станет.

После короткой перепалки до него наконец дошло, что я не стану будить Сашку даже под страхом своего расстрела. И тут далёкий голос смягчился, и, что было уже совсем из ряда вон, несгибаемый следователь стал мямлить и, мне даже показалось, заикаться.

– Бахрин, говори толком!

– Вера, не хотел вот так сходу… Плохие новости… Ночью убили Катю.

Я не поверила.

– Какую Катю? Как?! Не может… Я же с ней говорила…

Бахрин добавил, что он едет на место убийства, и отключился.

Я смотрела на потухший экран телефона и пыталась осознать, но вся моя сущность сопротивлялась и сказанное Бахриным не принимала.

 
* * *
 

Непривычно уже то, что ворота распахнуты настежь и на своём месте нет собаки – только с огорода время от времени доносится долгий тоскливый вой. Несмотря на холодное утро, на дороге группками стоят женщины. Им бы разойтись – влажная стужа морозит носы и руки, но держит трагедия, которую из-за нахлынувших чувств никак не удаётся переварить, переговорить, поэтому вспыхивающий то и дело тихий разговор прерывается, и тогда женщины печально качают головами.

Входные двери тоже открыты, дом безразлично отдаёт своё тепло, уже ненужное его хозяйке – здесь распоряжаются чужие люди. И дом будто съёжился, словно виноват и знает, что прежней жизни никогда не будет.

Длинный узкий коридор как ловушка: в случае беды – ни свернуть, ни добежать до конца. Так и случилось. У самого входа на полу – белый контур с кровавым пятном. Чуть дальше – ещё один силуэт, от которого брызги – в разные стороны: потёки на жёлтых обоях, красные капли на полу и даже на потолке.

Здесь, на тихой улочке, в домике под цветущими вишнями, случилось то, что противно человеческой натуре, что вызывает тошноту и остаётся немеркнущим воспоминанием. Здесь случилось убийство.

Но есть ли предел человеческой жестокости?!

На пороге детской очертание маленького тельца… совсем маленького…

Видно, соскочил с кроватки – выбежал на крик мамы. Постелька распахнута, одеяльце сползло одним краем на пол, подушка с вмятиной. И лисёнок. Рыженький маленький лисёнок, мой подарок, без которого ну никак не заснуть мальчишечке. А на столе пазлы – совсем немного, и будет большой корабль. А на стульчике – небрежно кинутая футболочка и маленький солдатик. И до сих пор включённый светильник, чтоб сыночек не боялся. Чтобы не боялся.

Я пыталась проглотить застрявший в горле ком, но он всё рос, рос, давил на виски, превратился в рвущие рыдания и, наконец, пролился слезами. Будь проклят убийца!

– Вера! – донёсся сквозь мутную пелену голос. Бахрин, что есть силы, тряс меня за плечи.

– Я должна была быть с ними.

Полицейские осматривали дом, открывали комод, тумбочки, доставали содержимое шуфлядок. Когда распахнули платяной шкаф, что-то насторожило меня. Но громкий разговор Бахрина с соседом отвлёк.

Дядя Толя, маленький, круглый, как пузырь с усами, рассказывал, как он обнаружил убитых.

– Завыла собака. Катина. Выхожу, а от её дома двое – огородами. Мне при луне хорошо видно. Один вроде знакомый. Только не вспомню никак. Да. Я думаю – это воры. У Маши приличная сумма была.

Странно. Обычно у Маши наличкой – не больше тысячи.

А дядя Толя продолжал:

– Вчера, когда Маша из такси выходила, уронила сумку. Да. А оттуда – пачка денег. Я давай поднимать, а она засмущалась, говорит, это за машину.

Маша продала свою мазду?!

Я подошла к судмедэксперту. Что ни делается – всё к лучшему, подумалось мне. Ещё вчера болезнь мужа пугала до смерти, а теперь я рада, что он лежит в постели с температурой и ему не надо быть сейчас здесь, а потом делать вскрытие… делать вскрытие… О, господи! Дай мне сил.

– Что скажешь, Слава?

– Все три – ножевые. Точные удары. Ребёнка не пожалел. Гад. Уйду к чёртовой матери с этой работы.

 
* * *
 

Соседки нахохлившейся стайкой всё ещё стояли на дороге. Одна из них, посиневшая от холода в своём лёгком плаще, выдвинула версию, что это не иначе как Финька. Но ей возразила молодуха с пожелтевшим синяком на скуле:

– А я говорю, что убийца – Катькин муж! Никак не успокоится, что она его выставила. Вот теперь-то он получит сполна!

Женщины словно того и ждали: загалдели, одни приняли первую версию, другие возражали. Тётка в тёплой куртке-дутыше добавила, что Машку с ребёнком от Катьки частенько забирал какой-то мужик на синем форде.

– Так это её муж! – возразила Синяк.

– Сама ты муж! Что я мужа не знаю? Павел Кириллович – врач, он мне бронхит вылечил. Это другой.

Мне надо было купить лекарство для Сатаны, и я направилась в аптечный пункт, который находился в магазине. Бойкая Настёна, протягивая сдачу за хлеб, зашептала:

– Утром Финька ящик водки купил. А, вы не местная! Финька этот хулиган. И этот… как его… гопник. Ножичком всё время играет; не раз участковый его закрывал. А деньги у него сроду не водились – у шпаны стреляет на сигареты. Да не участковый стреляет! А Финька! А тут на тебе – ящик «Царской»! А когда расплачивался, пачку денег из кармана… Что-то забыл, Финька?

Содержательную беседу прервал невзрачный, вертлявый человечишко с узким лицом. Действительно, Финька, подумалось мне. И это недоразумение спросило пять бутылок шампанского и гору шоколадок.

 
* * *
 

Я присела на краешек кровати. Сатана отложил книгу.

– Ну, что там?

Я рассказала.

У Сатаны сжались кулаки.

Я всё ещё держала игрушку с лукавыми глазками и с кармашком на брюшке, где мой крестник Артёмка всегда находил конфетку и верил, что она от лисёнка. Он взбирался ко мне на колени, и я, придерживая его худенькую спинку, вдыхала детско-молочный аромат. У нас с Сашкой детей нет.

Теперь у нас нет и Артёмки.

С балкона в комнату вошёл Бахрин.

– Вера, надо сообщить Павлу. Поедешь со мной?

Я была удивлена сверх меры. Обычно Бахрин и Сашка всячески возражали против моих расследований. И даже нагло вставляли палки в колёса.

– Ничего мы не вставляли! – возразил Сашка. – Но сейчас… разве я не понимаю?

Я на скорую руку приготовила бутерброды, сварила кофе. И мы – впервые! – вместе принялись выдвигать версии убийства.

Катьку и Машу Бахрин знал лично – подруги часто бывали у меня в гостях. Катя работала в нашей поликлинике уборщицей. Ей нравилось наводить чистоту. А она нравилась людям. Смешливая, за словом в карман не полезет. И очень умная. Машке тоже ума не занимать, но она тихая, слова лишнего не скажет. На мужа Пашу надышаться не могла, смотрела преданными глазищами. Катька же выгнала своего с треском ещё несколько лет назад. Но скандалист и кутила никак поверить не мог, всё пытался вернуть былое. Даже угрожал.

– А Никита мог убить?

Так звали мужа Кати.

Я задумалась.

– Разве что пьяный. Вообще-то Катька его за это и выгнала – он в буйстве совсем дурак, бьёт об пол всё, что под руку попадётся. Зеркало в шкафу – вдребезги.

И тут я вспомнила, что не давало мне покоя: в Катином шкафу висели платья и блузки Маши! Да-да! Некоторые мы покупали вместе. Катька на четыре размера больше – не перепутаешь.

– Получается, Маша переехала?

– Скорее всего. И машину продала, чтобы было на что жить. А денег, между прочим, мы не нашли, – задумчиво проговорил Бахрин.

– Убийство из-за денег – самый распространённый мотив, – Сашка глотнул горький травяной отвар и поморщился.

Я рассказала о Финьке. Бахрин кивнул:

– Брать надо субчиков. Это или Никита, или Финька.

– Или вместе, – приговорила я мерзавцев.

 
* * *
 

Кабинет Павла Генриховича Сыропятова словно высечен в айсберге – бело-синий и холодный. Кафель поблёскивает ледяным глянцем. Пластиковые окна и жалюзи сияют новизной. Сам Павел безупречен, словно тоже прошёл дезинфекцию. Он кивает Бахрину и обращается ко мне:

– Что-то случилось? Маша трубку не берёт.

Павел встревожен, его руки дрожат.

Ну, как ему скажешь? Что какой-то гад зарезал любимую жену? Полоснул по горлу сына? Что его жена и ребёнок сейчас в морге на холодном столе прикрыты замусоленной простынёй?

Бахрин нашёл слова.

Я вышла сказать медсестре, что обхода сегодня не будет.

Павел стоял у окна с опущенной головой, его руки до белых костяшек сжимали батарею.

– Вчера Маша сказала, что уходит, что больше так не может. Она никогда не жаловалась. У нас всё было хорошо. – Павел повернулся к нам. – Вера, ты знаешь!

Я кивнула.

– Я хотел её догнать, но папа сказал, пусть уходит, придёт, никуда не денется, это всё нервы.

Бахрин то и дело чиркал какие-то закорючки в блокноте, а я хлюпала носом – похоже, подхватила вирус.

Когда мы уходили, уже в дверях я услышала, как Павел сказал:

– Папа, ко мне только что приходила Вера. И Бахрин…

Это хорошо, что у него такой сильный и строгий отец, подумалось мне. Такие отцы умеют поддержать в тяжёлую минуту. Кирилл Генрихович не даст ему раскиснуть.

Я догнала Бахрина.

– Вроде держится мужик, – сказал он. – Сразу потерять и жену, и сына – не у каждого нервы выдержат!

– Знаешь, – почему-то вспомнилось мне, – Маша рассказывала, был такой случай. Они тогда на Севере жили. Пашу вызвали к больному ребёнку, острый аппендицит. Надо в больницу, а машин нет. И метёт. Так Паша два километра нёс девочку на руках. Спас. Бахрин! – Я остановилась. – Маша боготворила Пашу. Что-то не то. Не могла она так просто уйти.

– Может быть влипла во что-то?

– Может. Машину ведь не зря продала. А если её шантажировали? Ну, не знаю, за что. Ты – следак, ты и ищи.

 
* * *
 

Звонок был требовательным. Я открыла дверь и от ужаса покрылась мурашками. Это была Маша. Элегантная, ухоженная, вся в чёрном и в большой красивой шляпе.

– Я Света, – сообразила сказать «Маша» за секунду до моего обморока.

Я вспомнила, что старшая сестра Маши давно жила в Праге.

– Я на минуту. Павел ничего не соображает, всё время плачет. Так что все похороны на мне.

Она прошла в комнату:

– Маша много о вас рассказывала. Уверена, что вы ведёте расследование. Из наших с ней разговоров я сделала вывод, что у сестры что-то стряслось. Я спросила, в чём дело, но она сказала, что это не телефонный разговор. Обещала выслать какую-то запись.

– Запись… Вы её получили?

– Нет. Это был последний разговор.

Света направилась к двери, оглянулась и впилась в меня холодными, словно зимний дождь, глазами.

– Найдите его, Вера!

 
* * *
 

Тёмная туча неслась к кладбищу, как будто спешила попрощаться с теми, кого сейчас навсегда накроет земля. Три гроба лежали у наших ног. Я дрожала от пронизывающего ветра и едва сдерживаемых рыданий.

Первые капли дождя упали на наши склонённые головы, словно слезами оросили щёки покойных.

– Закрывай! – послышалась негромкая команда.

– Вот и всё, – прошептал Никита.

Павел ещё ниже опустил голову, плечи его тряслись. Рядом в сером дорогом пальто стоял с непокрытой головой Кирилл Генрихович, большой, осанистый, непробиваемый, и только серое окаменелое лицо его выдавало горечь утраты. За него держалась крупная невыразительная женщина – жена. Я пару раз видела её, но никак не могла запомнить ни лица, ни имени.

Комья земли застучали о крышки гроба, парные цветы полетели вдогонку навсегда почившим. Чёрная перчатка Кирилла Генриховича сжала предплечье Павла.

– Да, папа, идём! – подчинился Павел, и они направились к выходу.

 
* * *
 

Ноги не держали. Похоже, поднялась-таки температура, а тут ещё холодный ветер то и дело швырял в нас струи небесной воды. Я продела ладонь под локоть Никиты, и мы влились в поток печальных людей, бредущих к выходу. Он шёл с непокрытой головой, не замечая дождя, уже вовсю поливавшего могилы, и памятники, и пластмассовые венки на крестах.

– У тебя есть хоть какие-то мысли по поводу убийцы?

– Я думал об этом, да и Бахрин спрашивал. Спрашивал! Крутил меня как шашлык на вертеле. Так достал, что я готов был признаться. Хорошо, у меня алиби – юбилей у Ивановны. Её подружки собрались песни петь, ну и меня с баяном пригласили. Вот они-то меня и отбили у этой пиявки.

– А Финька мог?

Никита пнул с дорожки ком кладбищенской земли.

– Не знаю. Если он, то Бахрин его точно расколет. Финька – герой напоказ, а так он хлипкий.

– Откуда у этого босяка и уголовника деньги?

– Кто его знает! Но Финька недавно хвастался, бабка у него в городе отбросила когти. Может, это… наследство пропивает?

– Ну да. Или убил и украл.

Мы вышли за ограду. Все садились по машинам, чтобы ехать на поминки. Я извинилась перед Никитой, сославшись на самочувствие. Он поёжился и надел на мокрые волосы шапку.

– Ты это… – он сглотнул и тихо попросил: – Ты найди его, Вера. Того, кто Катю…

Никита всунул кулаки в карманы и, нахохлившись, пошёл мимо всех к автобусной остановке.

 
* * *
 

Вот и знакомая дверь.

Нерв задела мысль, что её никогда не распахнёт Маша и не скажет тихо: «Проходи, будем чай пить».

Я потянулась к кнопке, но заметила, что дверь открыта, и я вошла.

В глубине квартиры слышались голоса.

– Забудь! Она ушла от тебя! И нечего тут сопли распускать! – голос Кирилла Генриховича был как скрип старой калитки – неприятным и сухим. – А ты, что стоишь, чего ждёшь? – продолжал он, – Я же говорил: все детские вещи убрать! Оглохла? Я неясно сказал?! Выброси! Игрушки тоже!

Что-то пренебрежительно-презрительное было в его тоне. Я мало знала этого человека. Мой брат Петька ходил во дворец культуры, директором которого и был Кирилл Генрихович. Руководитель строгий и требовательный, он подчинённым спуску не давал, но и концертные программы были всегда на высоте.

– Здравствуй, Вера, – услыхала я тихий голос Павла.

– Дверь была не заперта, – оправдалась я. – Нам надо поговорить.

– А нельзя моего сына оставить в покое? – хлестнул меня вопросом Кирилл Генрихович. – Вы видите, в каком он состоянии?! И вот, что… Вера, кажется?

– Вера Петровна.

– Неважно. Не надо совать нос в чужие дела. Без вас разберёмся.

– Папа переживает. Нервничает, – догнал меня в прихожей Павел. – Ты заходи. Сейчас немного не вовремя.

– Я понимаю.

– Ты уже знаешь что-нибудь?

– Сосед дядя Толя сказал, что кого-то видел. Завтра придёт к Бахрину на опознание.

– Да, он меня тоже вызвал.

Павел потоптался, посмотрел куда-то вверх.

– Вера, я знаю, ты тоже ищешь… ну, того, кто…

– Пытаюсь, Паша.

– Найди его, Вера! Обязательно! Слышишь?!

Я шагнула за дверь. За моей спиной щёлкнул дверной замок, как мне показалось, теперь навсегда.

 
* * *
 

Сашка быстро шёл на поправку. Безусловно, я хороший врач. Вот только, чувствую, сама подхватила заразу: ломит тело, и голова чугунная. Я достала таблетки – Сатане и себе.

– Занимаешься самолечением?

– А кто меня исцелять будет? Судмедэксперт? Так рано ещё.

– Я врачеванием не занимаюсь. Мои пациенты на здоровье не жалуются.

«Ровная жизнь вдруг стала дугой. В телеке мент – он, конечно, другой…» – запел Samsung.

– Ну и нюх у тебя, Бахрин! У нас пирог с капустой. И вирус.

– А я хотел тебя пригласить на труп.

– Труп?! Чей?

– Дяди Толи.

– Еду!

– С вирусом?!

– Я еду!

– Пирог захвати!

 
* * *
 

Дом холостяка и офицера в запасе сиял порядком. Все вещи на своих местах. В кухне – ничего лишнего, никакой грязной посуды в раковине, на подоконнике – политые цветы.

– Отпечатки стёрты?

– Как раз нет, – поднял голову Славик, – отпечатков – полный дом, и все – дяди Толи.

На столе рядом с солонкой лежала пачка денег. Синяя шариковая ручка придавила белый листочек, выдернутый из блокнота. Это было признание в убийстве.

«Я, Анатолий Викторович Дёмин, – острый почерк был чётким, – сознаюсь, что убил Екатерину Павлову, Марию и её сына Артёма из-за денег. Жить с этим я не могу. Мои показания насчёт тех двоих прошу считать ложными. Простите».

– Дело закрыто, – сказал Бахрин.

– А блокнот нашли?

– Какой ещё блокнот? Убийца – вон, в той комнате слегка зажмурившись.

– Тот, из которого вырван листочек.

– Чего ты, зануда, цепляешься?

Но блокнот Бахрин так и не нашёл.

 
* * *
 

Как я не сопротивлялась, вирус победил. Теперь уже меня трясло под двумя пледами, а Сашка держал шприц с жаропонижающим.

– Битый битого везёт, – пробормотала я и зажала ватку на мягком месте.

И в болезненной полудрёме-полуяви, где-то на границе между сознанием и забытьём поплыли картинки.

Вот звонит Катя, говорит, что ждут меня – у Маши что-то стряслось.

Павел. Его руки дрожат до того, как Бахрин сообщает ему страшную новость. Он всё знал! А то, что вызвали дядю Толю на опознание, знал он один.

Бесцветная женщина без эмоций смотрит на внука в гробу.

«Маша обещала мне выслать запись», – слышу я голос Светы, но Бахрину ничего похожего не попадалось.

Лисёнок милыми Артёмкиными глазками смотрит на меня.

«Найди его, Вера!» – слышу я.

Влажная от пота рубашка прилипла к спине, я собрала мокрые волосы в пучок и протянула руку к игрушке.

 
* * *
 

Через полчаса я открыла дверь Павлу. За ним стоял Кирилл Генрихович.

– Привет, Вера. – Павел прошёл в комнату, он всё ещё думал, что я вызвала его прослушать мои лёгкие, так как Сатана лежит в больнице. – На что жалуешься?

Но Кирилл Генрихович двинулся с места в карьер:

– Ну-с, мадам Сатановская, и не болеется вам в тёплой постельке? Всё лезете куда не следует.

– Я знаю, почему вы это сделали.

– Убей её! – театральным жестом указал на меня Кирилл Генрихович сыну.

За его спиной возник Сатана со сковородкой в руке.

– Кого?! – спросил он меня.

– Обоих!

Через секунду появился Бахрин, но Сыропятовы уже лежали у моих ног.

 
* * *
 

Бахрин допрашивал меня под протокол. Я совершенно не знала, как в таком случае себя вести, и сразу выложила:

– Я догадалась, что вместо конфеты в кармашке лисёнка лежит флешка. Маша написала и то, как свёкор насильно сделал её своей любовницей, и как все эти годы домогался её. Она дошла до крайней точки отчаяния и была настроена решительно. Как почему? Потому что сняла на видео постельную сцену. В дневнике чёрным по белому написано, что Артёмка – сын Кирилла Генриховича. По-видимому, в ссоре с мучителем она заявила, что выведет его на чистую воду, и ушла из дома. Но самое страшное, она продолжала любить Павла. А Павел боготворил отца.

– Самое страшное другое. Кирилл Генрихович выставил перед сыном соблазнительницей его жену, и слабый Павел не выдержал. К тому же он всегда безропотно подчинялся отцу, тот сломал его волю ещё в детстве. Не Кирилл Генрихович, а именно Павел по приказу отца убил Машу, Артёмку и Катю. И тебя бы убил вместе с ними. Видно, Вера, тебя бог бережёт.

– Да. И Сатана. Это из-за него в день убийства я осталась дома.

 
* * *
 

Красные розы легли на могилки Кати и Маши, маленький лисёнок прислонился к третьему кресту. Сатана зажёг свечи.

Сегодня год.

Кирилла Генриховича, главного виновника, экспертиза признала невменяемым.

На последнем свидании Павел сказал мне: «Пожизненное – это всего лишь отсрочка наказания. Возмездие придёт после. Это справедливо, Вера».

Никита уехал, не смог жить в посёлке, где всё напоминало о Кате.

Финька купил дом, он бросил пить и устроился на работу.

Неожиданно в кустах сирени запела синичка. Я подняла голову – тёплое солнышко и лёгкий ветерок утешали. Кладбищенский покой примирил мою душу со смертью.

Жизнь продолжается. Меняются наши приоритеты, ценности, предпочтения и цели.

Меняемся безвозвратно мы сами.

И только над почившими время больше не властно.