Читать книгу: «Поздняя магнолия», страница 2

– Да разве это жизнь, Чен? – философски изрек он и пожал плечами.

– Тебя это не касается, ясно? И… убери свою дурацкую ухмылку! – взвизгнула я и выпрыгнула, как балерина, из этого пенала прямо в подсобку Ахана, нащупала свои лоферы и начала продираться к выходу. Как он смеет, повторяла я, натыкаясь на коробки, острые углы, что-то неровное на полу, да кто он вообще такой, чтобы говорить мне подобное? Китаец-полукровка, недоделанный плейбой, заносчивый индюк, несносный зануда, придурок…

– Чен, подожди, дай я хотя бы свет включу… Просто позволь мне… – попросил он.

Я оглянулась. Он покорно снял улыбку с лица, теребил в руках свою рубашку и не двигался с места. Луч прожектора на крыше гостиницы то и дело выхватывал из темноты его живописный торс.

– Мне наплевать на то, что ты скажешь… И не смей больше…

– Ну, раз так… – недоговорил он, пожимая плечами.

– Иди ты к черту! – прошипела я и, не подумав о приватности этой встречи и о возможных последствиях несоблюдения элементарных мер предосторожности, распахнула дверь и выскочила в коридор. В лифте я с пристрастием изучила свое отражение в тонированном зеркале. Лицо горело, словно его поджарили на солнце, губы отливали цветом помады «Спелая слива», которой я никогда не пользовалась, белоснежная рубашка была изжевана и прилипла к подмышкам… И эти взбесившиеся влажные кудряшки, они мне так мешали, они топорщились в разные стороны, лезли за мятый воротник… Я вдруг вспомнила слова, которые он вдувал мне в уши: дивные, дивные волосы… не видел ничего прекрасней… в них купается солнце… Нащупав в сумке телефон, я стала листать страницы записной книжки. Надо было спешить.

Я никак не могла заснуть, лежала с открытыми глазами и тупо пялилась в мерцающие пятна на потолке – так причудливо и таинственно бликовал бассейн, находящийся во дворе нашего дома. Хотелось есть, мешал мой выстриженный, лысый затылок, страшно раздражал храп Даррена, но я знала – причина моей бессонницы не в этом. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, вылезла из-под одеяла и спустилась на кухню. Открыв холодильник, стала изучать его содержимое, и без того хорошо мне знакомое, да так и зависла у распахнутой дверцы. В голове бродили, не давая покоя, одни и те же мысли… Я не распространялась про свои личные обстоятельства, делилась сокровенным только с Джованни, да и то выборочно, а тут двадцатичетырехлетний китайский парень, с которым до вчерашней встречи на 56-м я едва общалась, вдруг вывалил мне про меня такие подробности, и подробности эти были в самую точку. Я злилась, ужасно злилась на Вонга за то, что он назвал вещи своими именами, хотя никто его об этом и не просил…

…Мы переехали в Сингапур 5 лет назад, когда нашим девочкам-близнецам едва исполнился годик. Это была, скорее, вынужденная мера, нежели охота к перемене мест или желание моего мужа, инженера-строителя Даррена Чендлера добиться карьерного роста. Прекрасный специалист, талантливый организатор, он становился удивительно несговорчивым и тупоголовым, когда дело доходило до важных финансовых вопросов. Аня и Тата еще только должны были появиться на свет, как Даррен вдруг решил, что манхэттенская квартира, доставшаяся ему в наследство от родителей, будет теперь тесновата для нас, и, невзирая на мои настоятельные просьбы не рисковать, выставил ее на продажу и внес задаток за новый дом в Статен-Айленде. Из роддома он привез нас с девочками прямо туда, где все было в целлофане, в мутных разводах от краски и в пыли, и уехал на работу, а я, вся перевязанная, отекшая, измученная после непростых родов, да еще с непрестанно орущими детьми, начала потихоньку вывозить грязь и отмывать побелку. Да, он был прекрасен этот небольшой уютной дом, с четырьмя спальнями, на второй линии от океана и красивым садом, и стоил соответственно, а квартира в связи с кризисом и всеобщим подорожанием никак не хотела продаваться. Впереди маячило совсем не светлое будущее, мы увязли в долгах и кредитах, с чем я, выросшая в достатке, в любящей и заботливой семье, столкнулась впервые. Через полгода после родов, в очень тяжелый для меня момент Даррен взял да укатил в командировку не на день и не на два – на целые полтора месяца. Моя мама приехать не смогла из-за проблем с визой, две его еврейские родственницы, которых он неустанно поддерживал, несмотря на финансовый кризис, терпеть меня не могли, хотя видели 2 раза в жизни, и я снова осталась одна с крохотными малышками. Он не узнал меня, когда вернулся – из-за переживаний и забот я скинула 15 килограммов, которые набрала во время беременности. Обалдев от моего вида – наверное, он считал, что я навечно останусь толстухой – затащил меня в постель, и тогда я впервые ощутила это… Никто не мог найти рационального объяснения, но с детства я обладала сверхчувствительным носом, невидимыми мембранами улавливая все нюансы и примеси в квинтэссенции человеческих запахов. Я могла бы с закрытыми глазами опознать любого знакомого, незаметно проскользнувшего в комнату, а во время учебы в универе, где бурлила жизнь и все крутили романы со всеми, я безошибочно угадывала, как бы любовники ни пытались это скрыть, кто и с кем. И вот от моего вернувшегося из командировки мужа, от его вещей, волос и тела пахло чем-то неизвестным, приторным, слащавым, и я поняла – это запах другой женщины…

Там, в подсобке Ахана, под куполом неба я бросила Вонгу в лицо: мы женаты 9 лет, между нами не кипят страсти, и меня такая жизнь вполне устраивает – эта нейтральная фраза на самом деле была наполнена драматизмом. Я выскочила за Даррена стремительно и безоглядно, как если бы мне сказали: замуж или смерть, и я, не задумываясь, выбрала первое. На его месте в принципе мог оказаться почти любой – я находилась в депрессии и так страдала от безнадежной любви к своему шефу, что готова была ускакать, куда угодно, лишь бы не видеть, не слышать, не встречать его, а тут такой расклад – молодой американец, инженер-строитель, сын правоверных евреев-дантистов, сам человек самостоятельный, небедный и совершенно светский, без разных там религиозных предрассудков, да еще влюбился в меня по самые уши… Мама, чувствуя подвох во всем этом, активно отговаривала меня, сокрушалась, что нет в живых его родителей, которые не позволили бы своему сыну жениться на нееврейке, и что нет отца, который мог бы убедить меня не делать глупостей… Папа, известный архитектор, ученый, педагог, мой обожаемый кумир и авторитет во всем, скоропостижно умер за полгода до нашей встречи с Дарреном, и эта неожиданная потеря тоже повлияла на мое решение все бросить и угнать в Америку. Именно этот мой опрометчивый и легкомысленный поступок определил всю дальнейшую жизнь – неустроенную, безалаберную и несчастливую. Я сразу, в первую же нашу ночь поняла, что совершила ошибку, связав себя с нелюбимым – до этого мне не приходилось встречаться с человеком, который не вызывал у меня никаких чувств. Его немногочисленные, оставшиеся в живых родственники, 90-летняя скрюченная, как корни многовекового дуба, вся в жирных бородавках, тетя Сара и ее не менее неприятная 58-летняя дочь, усатая старая дева Ребекка с задницей размером с Австралию, люто ненавидели меня только за то, что я отказалась проходить гиюр. Наказывая себя за нелюбовь, я наказывала и его, втайне надеясь, что он не выдержит и, наконец, прогонит меня обратно в Москву. Бросаясь из крайности в крайность, я то брала уроки актерского мастерства, то загорелась идеей заняться дизайном и поступила в университет, заставив Даррена выложить за мое обучение кругленькую сумму, то, увлекшись инструктором по фитнесу, в жилах которого текла горячая латиноамериканская кровь, ввязалась в бурные отношения, то вдруг послала всех к черту и стала паковать чемоданы, собираясь вернуться к маме. Даррен какое-то время терпел мои метания и причуды, памятуя о загадочной русской душе – слава Богу, про инструктора он не пронюхал! – потом, узнав, что я купила билет в Москву, устроил скандал, кричал, что мама и тетя Сара предостерегали его от женитьбы на «гойке», а он не послушал, и вот к чему это привело, что я его использовала, а теперь собираюсь бросить, и потребовал вернуть деньги, которые он потратил на меня. Приютившая меня подруга, тоже эмигрантка из России, уговаривала, применяя запрещенные приемы: просторная квартира на Манхэттене, карточка American Express в моем распоряжении, да ты что, дорогая, ты готова бросить все это, да ты совсем больная? Я упорно сопротивлялась, готовилась к отъезду, пока вдруг не поняла, что беременна. Страшно подумать теперь, что я на полном серьезе планировала аборт, и только вмешательство мамы удержало меня от еще одной глупости. Правда, я тут же совершила другую. Мама убеждала, что малыш должен родиться в Москве, на родине, а уж захочу ли я потом вернуться к его отцу – это мне решать. Я не послушалась ее тогда, струсила – а как растить ребенка одной, без мужа? – и вскоре снова пожалела. Когда сразу две прелестные зеленоглазые девочки появились на свет, Даррен обезумел от счастья, но предупредил: ты можешь делать, что угодно, можешь мотаться к маме в Москву, можешь вызвать ее к себе, можешь хоть на голове ходить, но мои дочери – американки и с тобой никуда не поедут, а уж в Россию, где я не смогу вас достать – тем более. Я вынуждена была согласиться с этими правилами игры, но все же решилась на протест, и довольно громкий – вопреки недельным главам Торы, предрекающим наречь девочек, появившихся на свет в месяц Нисан, либо Эстер и Илана, либо в честь праматерей еврейского народа, я назвала близняшек русскими именами Анна и Татьяна. Узнав об этом, две злобные еврейские родственницы не явились на смотрины, что меня, надо сказать, обеспокоило мало. Со временем, правда, я привыкла и даже стала находить маленькие радости в этой нашей с Дарреном совместной жизни: он был равнодушный, но незлой, хамоватый, но не грубиян, успешный и состоявшийся в профессии, но вне ее совершенно недалекий, что позволяло мне легко манипулировать им. Его возрастающая с годами мужская привлекательность была обратно пропорциональна его сексуальности – интимная сторона жизни интересовала его несильно, что меня вполне устраивало.

Длительная командировка Даррена обернулась и другой стороной. Там он работал с коллегами из Сингапура, которым понравился его подход к делу, высокий профессионализм и рисковый характер, и неожиданно ему пришло оттуда выгодное предложение – должность специалиста по управлению поставками и ресурсами в Сингапурской строительной компании «UWConstruction LTD» с очень неплохим годовым окладом. Несмотря на то, что до этого я знала Сингапур лишь по декадентскому романсу Вертинского «Танго «Магнолия» и с трудом представляла, что это за бананово-лимонный город-страна, я восприняла предложение как подарок судьбы. Сингапур с его размеренной и более организованной жизнью, с яркими красками вечного лета, вкусными тропическими фруктами, с ароматом благоухающих магнолий и буйно цветущими орхидеями понравился мне гораздо больше, чем неуступчивый, промозглый Нью-Йорк, в котором я то и дело с грустью вспоминала Москву и свою безмятежную жизнь с родителями. Девчонки сразу полюбили бассейн во дворе, где можно было купаться круглый год. Удивительно, но и обожающий Нью-Йорк Даррен тоже быстро привык к тропическому образу жизни, а как специалист по поставкам и ресурсам он чаще обычного ездил в командировки, что мне было только на руку. С деньгами стало полегче – нью-йоркская квартира, наконец, продалась, школу для девочек и комфортные апартаменты оплачивала принимающая сторона. Как-то Даррен сказал мне, что материнское общество компании «UWConstruction LTD», а именно строительный холдинг «PMW Developments Groups» с его многомиллиардным оборотом участвовал в инвестировании и строительстве крупнейшего гостиничного комплекса в Сингапуре, и сейчас открывается новый блок «East», куда активно подыскивается персонал. Убедив мужа, что вторая зарплата нам не помешает, я упросила его нажать на нужные рычаги, чтобы меня пригласили на собеседование не просто как человека с двумя высшими образованиями, прекрасно владеющего английским, а как члена семьи сотрудника дочерней компании «PMW Developments Groups». Так, спустя всего полгода после переезда я стала менеджером по размещению в блоке «East» шикарного отеля, и после нескольких лет полного бездействия эта работа радовала меня, несмотря на то что она кардинально отличалась от всего того, чем мне приходилось до этого заниматься. Из Москвы к нам стала чаще приезжать мама, и все мы были счастливы такой перемене.

Правда, я долго не могла избавиться от мерзкого чувства. Этот флер другой женщины, который муж притащил с собой из давней командировки, этот приторный запах духов с нотками жасмина преследовал меня, не вытравливался ни шампунем, ни гелем, он въелся в его тело, в мою душу… Я знала почему – это был запах предательства. Но я не стала устраивать ему допрос – он назвал бы меня собакой-ищейкой с извращенным сознанием – и не забыла. Да, я выскочила за него без любви, я использовала его, я изменяла ему, но теперь чувство вины исчезло – мы были квиты.

…Захлопнув дверцу холодильника, я налила себе воды и нехотя поднялась наверх. Закинув скрещенные руки с розоватыми пятнами витилиго на мою половину кровати, Даррен мирно спал, посапывая в подушку. Полоска тусклого света от уличного фонаря легла на его лицо, утяжелила рубленый квадратный подбородок, удлинила и без того большой нос, обезобразила полуоткрытый рот с подрагивающей верхней губой, сделав его похожим на неровную, черную щель… Глядя на него, спящего, я подумала: какая особая, изощренная жестокость в том, что именно сегодня ночью он вдруг решил завалиться ко мне и с рвением принялся исполнять супружеский долг, который давно не отдавал мне. Все внутри меня восставало против этого, сжималось от отвращения к нему, к его холодным рукам, мокрым губам, тяжелому телу, и чтобы не закричать, я крепко зажмурилась и просто представила облака и небо со всех сторон, вязкий омут темных глаз, голый торс, светящийся в лучах прожекторов, и мягкие губы на моих губах, которые делали такое, отчего и семь часов спустя я испытывала спазм внизу живота…

Черт возьми, этого еще не хватало, разозлилась я, забралась на кровать, столкнула со своей подушки руки Даррена. Накрывшись с головой, попыталась прогнать ненужные мысли и в этой борьбе с собой, наконец, заснула.

Когда улеглась суета и все випы разместились, мы решили сделать небольшой брейк и поднялись на 38-й, в служебный ресторан «A.S.A.P», который по привычке называли забегаловкой. Наверное, трудно было найти людей более далеких, более несхожих, чем наша троица: я, русская девушка, волею судьбы заброшенная на другой конец света; взрывная, веселая, острая на язычок Джованни Замани, внебрачная дочь промышленника из Куала-Лумпура, и юноша из небогатой многодетной семьи, уроженец Сингапура, осторожный и немногословный Тан Нур, которого мы с Джо считали нашей закадычной подружкой. Набрав на шведском столе разносолов: обжигающе горячую асам лаксу, остро пахнущий сатэ с говядиной, конвертики кетупат с белоснежным рисом внутри, хрустящего хайнаньского цыпленка, мы уселись в эркере у окна, вытянули сомлевшие ноги, а услужливый Тан расставлял для нас напитки: Джованни – латте, мне – тек-тарик с личи, себе, любимому – горячее кокосовое молоко, которое он обожал, видимо, недополучив в детстве. Сдвинув живописные черные брови и насупив изящный носик, отчего черты ее красивого смуглого лица приобрели птичье выражение, Джо пригубила кофе и выпрямилась. Она считала себя лидером в нашей троице, хотя по возрасту была моложе и меня, и Тана. Но, во-первых, она выступала на правах старожила, работая со дня основания гостиничного комплекса еще в блоке «West», во-вторых, это позволял ей статус «любимой жены» – руководство выделяло ее среди других, почти не трогало и даже немного побаивалось ее злого язычка. Правда, мне всегда казалось, что это происходило не как следствие первого или второго, а именно в-третьих – положение ее отца, который работал в руководстве крупной малазийской компании по микроэлектронному производству, обязывало. Она называла меня деткой – baby, Тана малышом – kiddy, не вкладывая в это уничижительного смысла, была чересчур эмоциональной, но незлобивой и неглупой, лишнего не болтала, относилась ко мне покровительственно, но искренне и почти нежно, и я ценила это, считая ее своей единственной подругой здесь, и платила тем же.

Картинно разведя ладони над заполненным едой столом, Джо цокнула языком. Я невольно улыбнулась, вспомнив историю с прозвищами, которые придумывал для всех изобретательный Вонг. Джо приятельствовала с индуской Нишей Шармой, работавшей супервайзером в зоне «Horizon». Ниша, как и большинство представительниц ее расы, была сочной, крутозадой красавицей с огромными глазами-вишнями в пол-лица, гривой пышных черных волос и грудью необъятного размера. Она обожала крупные украшения из желтого золота и туфли на каблуках. Увидев их вместе, Тони Вонг, видимо, очень впечатлился этим зрелищем и дал им яркие, как и их обладательницы, и необидные прозвища – девушка-приз и девушка-торт. Вонг, конечно, придурок, но эти эпитеты как нельзя лучше отражали их суть.

– Фу-у, наконец-то еда! Ну и кошмарище! Как я ненавижу все эти конференции, а эта International Telecommunication Union, по-моему, хуже всех! Кажется, впервые присела за эти два сумасшедших дня… – она, наконец, обратила на меня внимание и от неожиданности резко выругалась: – Да твою ж мать!

Тан, который всегда всего опасался, зашикал на нее.

– Да ты вообще видел, что эта ненормальная с собой сделала? – бушевала Джо. – Отрезать таки-ие волосы!

Я взъерошила голый затылок и встряхнула головой – с трудом распрямленные пряди не выдержали напряжения последних часов и отчаянно завились от влажности, придя в свое естественное состояние.

– А, по-моему, тебе идет, Кэти, ты выглядишь совсем юной, – миролюбиво заметил Тан и аккуратно подцепил бамбуковыми палочками дымящийся клубок скрученной прозрачной лапши. Истинный queen, он всегда мог сделать приятное девушке – я послала ему воздушный поцелуй.

– Ага, еще скажи, что она похожа на подружку своих шестилетних дочерей. Тебе все понравится, любой ее каприз, – фыркнула Джо и критически меня оглядела. – Ну, не так отвратительно, как мне показалось сначала, но, детка, зачем ты покрасилась-то? Твоя необычная рыжина сверкала, словно золото, а сейчас ты превратилась в стандартный евроблонд.

– Слушай, отстань, – отмахнулась я. После внезапного вчерашнего затмения ко мне пришло запоздалое отрезвление – я уже почти жалела, что избавилась от своих волос таким варварским способом. – Лучше скажи, почему ты такая взвинченная сегодня?

– Ой, до того утомили эти випы! Представьте, некий несносный немец из Вены потребовал переселить его из пентхауса на нижние этажи – видишь ли, бедняга блюет при одном только взгляде с двухсотметровой высоты! А то, что номера «Horizon» и уж тем более «Atrium» на порядок дешевле и ему не по статусу – это как?

Тан пожал плечами – это был его коронный способ решать проблемы: сначала задумчиво поднимет к шее узкие плечики, а уж потом выскажется. Я всегда удивлялась, откуда в простом парне столько утонченности: и эти длинные глаза необычного палевого оттенка, и ровный нос, чуть раздвоенный на кончике, милым розовым сердечком губки и даже длинная, с идеально выстриженным беспорядком прическа. Тони Вонг, вспоминать которого совсем не хотелось, но он так упорно лез в мою голову, вместо разного рода грубых и обидных определений, сопровождающих бедного Тана по жизни, выбрал для него вполне себе миролюбивое прозвище – Pretty Cure, и это снова было прямое попадание: очаровательный, женоподобный Тан и правда слишком уж напоминал большеглазых девочек – героинь известной серии японской манги.

– Но если клиент сам попросил… – возразил он.

– Ой, это пусть твои клиенты тебя просят, малыш, – фыркнула Джо, а я под столом пнула ее ногой – что за намеки! – Немец потом опомнится и устроит дикий скандал, выставит чертову неустойку, а спросят с кого? И что мне сказать, по-твоему? Господин Науманн, да это вы сами попросили, потому что блевали в чертовом пентхаусе «Orchid» с его охренительным живописным видом?

– Успокойся, дорогая, – одернула ее я – уж слишком она бушевала сегодня. – Предложи ему люкс с видом на парк Мерлион, там все-таки замкнутое пространство из небоскребов, может, его тошнота и пройдет… И если из Вены, то он австриец, а не немец…

– Да какая, на хрен, разница! Если у этого австронемца Науманна акрофобия, тогда он ошибся адресом, – продолжала кипятиться Джованни, размахивая острым крылышком цыпленка. – Есть один милый отельчик в колониальном стиле: три этажа, никакой воды и 105 шикарных апартаментов!

– Другими словами, добро пожаловать в королевский «Raffles», – расшифровал Тан, ловко уворачиваясь от цыпленка. Свой обед он уже закончил – ел Тан крайне мало, злоупотреблял разве что десертами, что никак не отражалось на его хрупкой фигуре, чему девушка-приз, находясь в вечной погоне за упругой попкой и стройными ляжками, безумно завидовала. – Мне интересно, тебе сразу бы дали пинка или предложили бы день на сборы? И ради бога, засунь ты уже себе в рот эту курицу, а то мне придется переодеваться.

– Не волнуйся, малыш, я не так заинтересована в работе, как ты, например, – назло Тану она прочертила пируэт цыплячьей ножкой в воздухе.

– Ну, так еще бы, с твоей-то родословной, – невозмутимо парировал Тан, намекая на известные ему семейные обстоятельства Джо.

– И если мне захочется высказаться, – не обращая внимания на его выпад, продолжала Джованни, – то уж поверь, Тан Нур, страх потерять это место меня не остановит… И кстати, я уже высказалась…

Ухмыльнувшись, она резко мотнула головой в противоположную сторону, из-за чего ее волосы красиво взметнулись наверх и так же красиво упали, увеличивая и без того пышный объем. Проследив в направлении, указанном ее подбородком, я увидела Тони Вонга, который сидел за столиком у колонны недалеко от нас, и, попивая чай, непринужденно болтал с Шен Ли. Встретившись со мной взглядом, он учтиво улыбнулся и чуть склонил голову, дескать, узнал тебя, приветствую. Черт возьми, его только здесь не хватало, зло подумала я и отвернулась. Не могу сказать, что чувствовала себя безмятежно – после вчерашнего смутное беспокойство постоянно подтачивало меня изнутри, как мерзкий червь. Я твердо дала себе обещание навсегда похоронить глупости в своей памяти, и поэтому сейчас вид довольного жизнью Тони, мирно распивающего чай с Шен, не вызвал у меня ничего, кроме яростного раздражения. Джованни при виде Вонга испытывала те же чувства.

– Видали? – усмехнулась она, поигрывая острой вилкой. Слава богу, искромсанная ножка цыпленка уже никому не могла навредить. – Воркуют, голубки…

– Да тише ты, – попросила ее я. Стоило мне поднять глаза, как я тут же встречалась взглядом с Тони, и эта его любезная ухмылка портила аппетит, вызывая ощущение вяжущей кислоты во рту.

– Представьте, сегодня Медуза поставила нас с ним на прием випов, и он постоянно тянул одеяло на себя, был суперкорректен с мужчинами, рассыпался в любезностях перед дамами, я рот не успеваю открыть, как он вставляет свой цент! Я ему, конечно, сказала сначала аккуратно…

–Аккуратно? Ты умеешь? – ехидно переспросил Тан.

– Да подожди ты! А он, главное, что меня бесит, он абсолютно непробиваем, абсолютно! Нулем на меня! А я такая стою, как дура…

– Как?

– Да заткнись ты, идиот! – не на шутку разозлилась Джо. – Короче, я не сдержалась и высказала ему все, что о нем думаю…

– И что же ты высказала? – я отобрала у нее вилку.

– Что считаю его выскочкой и…

– … и полукровкой-занудой, – добавил Тан. – Знаем, слышали. Старая песенка!

– Я сказала, что недопустимо кокетничать с гостями, это запрещено внутренним уставом отеля…

– Разве про кокетство есть в уставе? – усмехнулась я. – Да, в конце концов, и пусть, положительные отзывы гостей о сервисе в отеле всем только на пользу.

– Кэти, да потому что надо кокетничать только с ней, – подавил смешок Тан. – А что, скажи мне, с мужчинами он тоже кокетничал?

– Как бы то ни было, тебе не стоит надеяться, малыш. Вонг стопроцентный натурал, и такие, как ты, его не интересуют, – Джо даже покраснела от раздражения.

– А ты откуда знаешь про сто процентов?

– Послушайте, ну, хватит, вы оба! Он смотрит прямо на нас. Дорогая, может, ты просто приняла за кокетство его обходительность?

– А с этой дурочкой Ли он сейчас тоже обходителен, по-твоему?

– Господи, тебе-то что? – Тан равнодушно пожал плечами. – Или… и ты тоже? И ты влюбилась в этого сраного плейбоя? Сама хочешь занять ее место?

– Что-что? Я? Влюбилась? – сорвалась на крик Джованни. Ее, похоже, нимало не заботило, что за соседними столиками ее могли услышать. – Ну, ты совсем уже! Я терпеть не могу китайцев…

– Знаем, слышали…

Тан мог уколоть собеседника, причем, очень чувствительно, и сейчас он нажимал на правильные кнопки. Выросшая в среде избалованных богачей, с детства познавшая и бурные всплески отцовской любви, и его внезапное охлаждение Джованни впадала в крайности: то ли от бунтарства натуры, то ли в попытке убежать от неприятных воспоминаний детства, она постоянно прислонялась к какому-нибудь неотесанному простолюдину, смуглокожему качку с тремя извилинами, и этот мезальянс, на первых порах, видимо, упоительный, каждый раз заканчивался одинаково – разочарованием и скандалом. Что касается Тони Вонга, то до последнего времени Джованни оставалась равнодушной к привлекательному коллеге: секс с ровней не возбуждал ее, это было все равно, что овсяная каша на завтрак – может, и полезно, но невкусно. К тому же, она считала Тони китайцем, а их она недолюбливала. Но как-то они попали с Вонгом в ночную смену, и Джованни, по ее собственному выражению, от нечего делать предприняла попытку соблазнить его. Однако парень оказался крепким орешком – сделал вид, что ничего не понял. Джованни разозлилась и прибегла к тактике «изнурительного охмурения», которая с любым другим, не клюнувшим на ее быстрый метод, действовала безотказно, но и тут ее ждало разочарование – Тони остался непробиваем. После этого Джо откровенно невзлюбила Вонга, и теперь любое упоминание о нем, а уж тем более совместное дежурство лишь подпитывало ее ненависть к нему.

Обычно меня смешили их перепалки: подкалывания Тана, эмоциональные выступления Джо, но не сейчас. Я даже не пыталась бороться с собой – все, абсолютно все шло не так, когда рядом лицемерно щурился этот Вонг. Если бы Джованни не была так сосредоточена на себе и своих пикировках с Таном, она непременно бы зацепилась за этот мой неожиданный интерес к человеку, которого я всегда игнорировала.

– П-подожди, Тан… – не попадая в слова, переспросила я. – Ты… сказал тоже? А кто еще?

– Да так, – уклончиво ответил Тан и усмехнулся, – найдутся дурехи… Они пока не понимают, глупые, как опасен этот чертов плейбой…

– В смысле? – я почувствовала, что еще немного, и меня разорвет от нетерпения. Джованни снова ничего не заметила, а лишь равнодушно отмахнулась от Тана.

– Да что ты его слушаешь, детка! Он болтает об этой Дань, конечно. О ком еще? Или о себе. Ха-ха-ха, он и сам не прочь пристроиться к Вонгу.

Наверное, они продолжали бы и дальше изводить меня этими разговорами, но на поясе вдруг завибрировала рация.

– Кэти Чендлер, может, хватит прохлаждаться? Вы должны немедленно подойти в цоколь на ресепшен, – гулко резонировал командный голос главного координатора персонала госпожи Ванессы Шендраны, – здесь проблемы, похоже, у вашей соотечественницы. Не-мед-лен-но!

– Да, хорошо, иду, – ответила я и, отсоединившись, усмехнулась. – Ну, вы слышали этот вопль. Ванесса негодует, требует меня в цоколь. Наверняка там какие-нибудь чехи или поляки, которых она принимает за русских. Мне надо идти…

–Будь смелее, детка, она от этого теряется.

– Это она при тебе теряется, Джо, а при всех остальных ведет себя, как рабовладелец на рынке живого товара. А меня она особенно выделяет. Что поделаешь – любовь…

– Короче, не спускай стерве, дорогая…

– Т-с-с, тише… – Тан округлил глаза и, оглядевшись по сторонам, горячо затараторил: – Осторожнее с такими словами, тебе-то ничего, а Кэти это может аукнуться… Кэти, ну, ты тоже могла бы быть посговорчивее. Например, сказала бы: «Бегу!», а не «Иду».

– Ой, не нервничай ты так, любитель молока… Смотри, как тебя колбасит, даже твой лакированный беспорядок растрепался, – фыркнула Джованни и, повернувшись ко мне, состроила гримасу, которая точно отразила постную физиономию Тана. – Все и так в курсе, как ты привязан к Кэти… Если бы не твои, хм, наклонности, я бы подумала, что ты влюблен в нее…

– Конечно, влюблен, только платонически, – пробормотал Тан и огляделся, не прислушивается ли кто-нибудь к нашему разговору. – Ведь я ей по подбородок…

– И что? Если бы ты, друг мой, хоть что-нибудь понимал в женщинах, ты бы знал, что женщины ценят в мужчинах отнюдь не рост.

– А если бы ты хоть что-нибудь понимала в мужчинах, ты бы никогда не вела себя так, будто мужик – это ты…

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Джо.

– Я имею в виду то, что ты везде и всегда ведешь себя агрессивно, пытаешься сразу занять позицию сверху, а это не всем нравится…

– Понятно, малыш, ты-то всегда занимаешь другую позицию – спереди, услужливо подставляя…

– Эй, хватит! – чувствуя, что это может обернуться скандалом, вмешалась я. – Тан, дорогой, заплати за меня, пожалуйста, а в следующий раз я тебя угощаю. Все, пошла, узнаю, в чем там дело. Умоляю, не ссорьтесь.

Проходя мимо столика у колонны, я вежливо поздоровалась с коллегами и снова столкнулась взглядом с Тони Вонгом. Вспомнив намеки Тана на неких влюбленных дурех, я почему-то подумала, что он имел в виду вовсе не Шен Ли.

В цоколе – так мы называли застекленный двухуровневый нижний этаж нашего блока «East», имеющий форму шестигранника – уже маячила знакомая фигура. Госпожа Медуза была крайне недовольна, и это ощущалось от входа – такие негативные токи она излучала.

В Ванессе Шендране удивительным образом сочетались идеальная осанка, изысканная правильность черт с подростковой неказистостью и шипящим змеиным уродством. Ее можно было бы назвать красавицей, рассматривай ее достоинства по отдельности: узкое, треугольное лицо, овальные глаза темно-рыжего цвета, густая копна каштановых волос, гибкая шея балерины, прямая спина. Но и в пронзительном взгляде, и в повороте головы, и в напряженной ухмылке-улыбке – везде сквозил ледяной холод, перечеркивающий приятное впечатление. Невысокая, даже для представительницы Юго-Восточной Азии, она отличалась нервической худобой, как раз такой, которая не красит, а наоборот, обезличивает женщину. По-мальчишески узкие, без всяких округлостей бедра и практически полное отсутствие груди одно время вызывали у нас с Джо жаркие споры, а не трансвестит ли это, рядящийся в женщину, но ровно до тех пор, пока подруга Джо Ниша Шарма, та самая девушка-торт, отвечающая за санитарное состояние этажей зоны «Horizon», не принесла как-то сплетню, что у Ванессы есть любовник. В отеле вообще трудно что-либо утаить, а уж если ты занимаешь руководящую должность, да еще изводишь подчиненных излишней требовательностью, унижаешь придирками, то тем более. Твое поведение, твои слова, действия, которые ты совершаешь, не задумываясь, рефлекторно, являются объектом пристального наблюдения, и любой сотрудник отеля, будь то портье, официант, техник или горничная, с удовольствием перескажут коллегам подслушанный разговор, оброненную невзначай фразу, поведают о твоих предпочтениях в еде, а также о содержимом твоего мусорного ведра. Именно так была раскрыта тайна одной неосмотрительной сотрудницы, залетевшей от женатого коллеги – она выбросила в туалете тест на определение беременности с положительным результатом. Именно так горничная, убирающая комнату отдыха старшего персонала, случайно увидела, что шкафчик Ванессы приоткрыт, и, воспользовавшись моментом, исхитрилась заглянуть туда и обнаружила пакет с маркировкой дорогого дамского магазина, а в нем ворох нижнего белья крохотного размера. Ничего в этом необычного не было бы, если бы не агрессивно-красный цвет белья и запредельная стоимость чека. После этого другая горничная донесла Нише, как Ванесса, уединившись в закрытой для посещений туалетной комнате на 8-м, ворковала с кем-то по телефону, называя этого кого-то дорогим Хузи, мальчиком и даже котиком. Горничная, спрятавшаяся в позе вопросительного знака в крохотной подсобке реструма, уверяла, что далеко не сразу поняла, что этот нежный, счастливый голосок принадлежит госпоже Медузе. Главное во всей этой истории заключалось даже не в том, что Шендрана была застукана практически с поличным, а в том, что она оказалась одной из нас, обычной женщиной, вовлеченной в тайный роман с неким Хузи. Теперь мы знали ее секрет, ее уязвимое место, а она об этом не догадывалась.