Читать книгу: «Простые гипотезы», страница 4

Глава 11. Буферные фонари

Я всегда бежала от прощаний. Ненавидела эту вымученную театральность последних слов, эту свинцовую тяжесть, что оседала на плечах и сжимала горло. В детстве, когда гости начинали собираться, я убегала в сад – лишь бы не видеть, как растворяются в далеке огни их машин.

После ночи, что переломила меня пополам, я механически, на автопилоте, забежала на работу к Тее. Мир плыл перед глазами, как размытая акварель. Я купила в ближайшем магазине у офиса первое попавшееся белье – простое, белое, хлопковое, уродливо-практичное, без намека на кружево или соблазн – и переоделась в холодном, продуваемом сквозняками туалете, содрогаясь от верта и недосыпа. Свою одежду, пропахшую нами, грехом и свободой, я сунула на самое дно сумки, словно пряча улику преступления. От чудовищного переизбытка чувств и отсутствия еды тошнило. В горле стоял колючий ком, и каждый глоток воздуха давался с усилием.

Внутри всё произошедшее сплелось в единую симфонию. Воспоминания накатывали тяжёлыми волнами, сбивая с ног, не оставляя возможности укрыться: ледяное прикосновение рассветного воздуха к обнажённой коже, стёртые в кровь ремешками босоножек ступни, его вещи, брошенные на стул – ещё хранящие тепло и форму его тела, обжигающая живая плоть под ладонями, губы, влажные и опухшие от бесконечных поцелуев, его запах…

Каждая деталь вплеталась в следующую, создавая причудливый вихрь, где боль и восторг, нежность и отчаяние переплелись так тесно, что уже невозможно было отличить одно от другого. Этот вихрь звенел в ушах, пульсировал в висках, вытесняя всё остальное, оставляя лишь одно – оглушительный гул того, что было, и того, что уже никогда не повторится. Сводящий с ума мускусный запах Арти теперь преследовал меня, как наваждение, как клеймо. Я не знала, что делать дальше. Мысль вернуться домой, к Кирану, к нашей идеальной, выхолощенной спальне с парными полотенцами и расписанной по минутам жизни, вызывала паническую атаку. Да, я была не одна. Но при этом во мне жил кто-то другой, кто-то, кто только что проснулся ото сна, требовал, умолял, рыдал от ярости и невыносимой боли. Я чувствовала боль – острую, физическую, как будто от меня отрывали кусок плоти вместе с душой, и еще что-то кроме долга. Что-то дикое, первобытное, настоящее, пугающее своей всепоглощающей силой.

Арти уезжал в Saint P. Обратно. В свою жизнь, в свой город, который вдруг стал для меня не просто точкой на карте, а местом, где бьется чье-то сердце. И я знала, знала каждой клеточкой своего измотанного тела, что вряд ли мы увидимся когда-нибудь снова. Это было последнее прощание. Окончательное. И именно поэтому, преодолевая паралич воли, я поехала его проводить. Самоубийственно, мазохистично, чтобы вдоволь намучиться и врезать себе в память эту боль на всю оставшуюся жизнь.

До вокзала нужно было ехать с пересадкой. Я опаздывала на его поезд, на наше прощание, и это опоздание казалось мне маленькой, жалкой отсрочкой приговора. Но у самого вокзала, увидев его высокую, знакомую, такую родную и такую чужую фигуру у поездов, я замедлила шаг. Сердце заколотилось, бешено вырываясь из груди, готовое остановиться от нарастающего напряжения. Я знала, что он меня видит, наблюдает за моим неуверенным приближением, и мне вдруг захотелось развернуться и бежать. Бежать без оглядки от самой себя, от этого выбора, от этой невыносимой, душащей тяжести предстоящей разлуки.

– Ты специально приехала за полчаса до отправления? – его голос прозвучал спокойно, но в глазах читалось облегчение.

– Вообще, я опаздывала… – призналась я, останавливаясь перед ним.

– У нас есть еще целых двадцать семь минут, – он мягко улыбнулся, взяв мои руки в свои. – Это целая вечность для тех, кто не хочет прощаться.

– И что нам делать с этой вечностью? – голос дрогнул.

– Запомнить каждую секунду. Чтобы хватило до следующей встречи.

И вот я снова оказалась в его руках. Его объятия были крепкими, уверенными, в них была та самая сила и спокойствие, которых у меня не было и в помине. И одновременно – паника от осознания, что так спокойно, так безопасно и так по-настоящему больше не будет никогда. Ни с кем. Я намеренно не целовала его, уткнувшись лицом в грудь, в грубую ткань куртки, пропитанной его ароматом. Боялась поднять глаза и встретиться со взглядом Арти, зная, что провалюсь в эту серую, бездонную глубину и останусь здесь, на перроне, когда поезд тронется, как героиня дешевого мелодраматичного романа, которой не хватило сил уехать. Я никогда не дожидалась момента отбытия, это всегда напоминало мне ту самую горсть земли на крышку гроба – окончательное, бесповоротное, невыносимое.

И случилось непоправимое. Из самой глубины души, из тех потаенных уголков, где прячутся самые честные и самые страшные признания, вырвалось оно. Три слова, что я заставляла молчать неделями, что хоронила в себе, боясь даже шепнуть в подушку ночами, прозвучавшие теперь в тишине между нами – оглушительно, как выстрел, и невесомо, как падение пера.

– Я люблю тебя.

Признание повисло в воздухе – нелепое, обнаженное, лишенное всякой защиты. Прозвучавшее как приговор нам обоим. Как самая отчаянная молитва, обращенная к небу, которого я не видела за его глазами. Как полнейший, обезумевший бред, в который хотелось верить больше, чем во всё на свете.

Я не смотрела на Арти. Боялась увидеть испуг, жалость или, что хуже всего – молчаливое согласие. Эти слова уже нельзя было забрать обратно. Они жили теперь своей собственной жизнью. И, пытаясь замаскировать этот взрыв души, сделать его не таким значимым, не таким окончательным, я фальшиво, истерично рассмеялась, сглотнув ком в горле, и добавила:

– Кажется…

Он не дал мне продолжить. Его пальцы мягко коснулись моего подбородка, заставив поднять к нему лицо.

– Перестань, – тихо сказал он, и в его голосе не было ни испуга, ни сомнения. – Не прячься.

Полагаю, он тоже знал – это уже не было кажется. Это была правда. Голая, непричесанная, не вовремя пришедшая и навсегда переворачивающая все с ног на голову. Она висела между нами, огромная, пугающая и прекрасная.

На прощание, я сунула ему в руку маленький сверток, обернутый в салфетку. В нем был кулон из аметиста – фиолетовый, глубокий, как ночное небо над Saint P., камень, который, как я где-то вычитала, помогает обрести внутреннюю силу, ясность и… уберечься от зависимостей. Последнее меня особенно насмешило.

– На… это тебе… – пробормотала я, отводя глаза. – Чтобы… не забывал. На память.

Это была слабая, детская, наивная надежда, что маленький холодный камушек останется у него, как талисман, как молчаливый свидетель, как немой символ моих больших, безумных, ни на что уже не годящихся надежд. Как частичка меня, которую я отрывала от сердца и оставляла ему в залог того, что это не конец. Что даже если мы больше не увидимся, это было настоящим, что это только начало какой-то другой, параллельной жизни, которая могла бы быть.

Я вырвалась из его объятий и побежала к выходу с перрона, не оглядываясь, не дожидаясь его поезда. Слезы текли по щекам ручьями, но я их не чувствовала. Я чувствовала только жгучую, разрывающую боль расставания и сладкий, мускусный, приторный запах его кожи, который я отчаянно хотела сохранить, как проклятие, как благословение и как самое тяжелое напоминание.

Глава 12. Пустой холодильник

Прошли дни, может недели – я почти не считала. Я провела множество одиноких вечеров, пока Киран был увлечен посиделками с друзьями и футболом, запершись в себе, пытаясь анализировать мысли и чувства, как препарируют лягушку на уроке биологии – холодно, отстраненно, с тошнотворным чувством брезгливости. Все было перепутано: восторг от той ночи с Арти, стыд, боль от прощания, давящая тяжесть предстоящей свадьбы.

Арти уехал. Мы перекидывались редкими, осторожными сообщениями, короткими вспышками в ночи.

Хелен (22:47): Привет. Доехал нормально?

Арти (22:51): Да, всё хорошо. Дорога была долгой, но без проблем.

Хелен (22:53): Рада слышать. Как Saint P.?

Арти (22:55): Дождливо. Как обычно. Сью куда-то уехала, и я один в квартире, от нее не было никаких вестей…

Хелен (22:58): Странно все. У меня тут тоже всё как обычно. Работа, дом.

Арти (23:01): Так и должно быть, после всего, что у нас произошло. Держись там.

Хелен (23:05): Спасибо. Удачи тебе.

Арти (23:07): И тебе. Береги себя.

Хелен (23:09): Постараюсь. Ты тоже.

(Больше сообщений не было)

Он знал, что я помолвлена. Я знала, что в Saint P. его ждет девушка Сью – пусть у них и не ладилось, как он говорил. Эта мысль жгла изнутри, но была еще одним оправданием, чтобы оставаться в своем болоте. У него там своя жизнь, свои проблемы. Ты ему не нужна.

Квартира в которой мы жили с Кираном была идеальна. Слишком идеальна. Она напоминала не жилое пространство, а кадр из глянцевого журнала о домах успешных людей, где каждая вещь лежала на своем месте с математической точностью. Воздух был неподвижен и стерилен, наполненный ароматом лимонного клинера и тоски. Порой мне казалось, что я дышу не кислородом, а тщательно отфильтрованной, обеззараженной пустотой.

В гостиной диваны стояли с идеально взбитыми декоративными подушками, на которых, казалось, никто никогда не сидел. Глянцевые поверхности журнального столика и стеллажей ослепительно блестели – ни пылинки, ни отпечатка пальца. На стенах висели дорогие абстракции в тонких рамах – холодные, безжизненные, подобранные дизайнером, а не сердцем. Даже тот самый постановочный фотопортрет нас – идеальной пары – выглядел как чужая реклама счастья.

Кухня сверкала хромом и глянцем. Умная техника молчала, будто музейные экспонаты. Кофемашина, способная приготовить десять видов кофе, выглядела новее, чем в день покупки. Стеклянные банки с крупами и пастами стояли ровными рядами, как солдаты на параде, с безупречно напечатанными этикетками. Ни пятнышка, ни крошки, ни намёка на то, что здесь когда-то готовили с смехом и разбросанной мукой.

За всем перфекционизмом угадывалась явно нездоровая симптоматика, на которую я никогда ранее не обращала должного внимания. Способ заглушить хаос внутри, выстроив безупречный мир снаружи.

Мне отчаянно нужно было развеяться. Вырваться из плена собственных мыслей и этой квартиры. И когда Киран предложил поехать в магазин, я с радостью, почти с истеричной готовностью согласилась. Бытовуха. Рутина. Заполнить пустоту пакетами с едой – отличная идея, благо в холодильнике мышь повесилась.

Мы бродили между яркими, залитыми светом прилавками огромного торгового центра. Я механически складывала в тележку йогурты, сыр, фрукты, пытаясь сосредоточиться на этом простом действии, на выборе между домашним и фермерским. Киран шел рядом, молчаливый, погруженный в свой телефон. Воздух между нами был густым и ледяным.

Уже ближе к выходу, у касс, где пахло пластиком и свежей выпечкой, меня накрыло. Сначала легкое головокружение, потом тошнота сосредоточилась у солнечного сплетения. Я побледнела, прислонилась к стойке с жвачками, пытаясь перевести дух. Просто устала. Не выспалась. Нервы.

Киран заметил. Он оторвался от телефона, его красивое, привычное лицо исказилось не удивлением и переживанием, а чем-то другим. Раздражением? Подозрением? Он окинул меня холодным, оценивающим взглядом.

И тогда, в гулком зале полном людей в выходной день, при кассирах и очередях, он громко, на всю площадь, с ледяной, режущей ясностью заявил:

– Конечно, тебе плохо. Ты наверняка, потрахалась с кем-то в клубе и хорошо, если не беременна. Опять.

Мир не замер. Звуки – гудки касс, детский плач, голоса – смешались в оглушительный, бессмысленный гул. Но я онемела. Парализованная, уничтоженная. Я смотрела на него, не веря своим ушам. Эти слова, произнесенные с таким отвратительным, спокойным презрением, были хуже любой кричащей ссоры. Они стали публичной казнью.

Наши отношения давно были натянутыми, как струна, готовая лопнуть. Несколько лет. Целая жизнь. Я была совсем юна, когда мы начали встречаться, и, он медленно прогибал меня под себя, делая удобной, когда я не замечала этого в силу возраста и отсутствия какого-либо жизненного опыта. Но это… это было за гранью.

Весь путь до машины я прошла как зомби, не видя ничего перед собой, пока вокруг семьи, пары и друзья загружали продукты в багажники, смеясь и обсуждая новости, сериалы или сплетни. В салоне пахло мерзким ароматизатором, как ложным благополучием. Я молчала, сжавшись в комок, но все равно ощущала обжигающее омерзение к этому человеку. Завелся мотор.

– Киран, – мой голос прозвучал хрипло, чуждо. – Ты сейчас серьезно это сказал?

Да, я еще надеялась. Ждала, что он скажет: Нет, я просто сорвался, прости. Надеялась на толику раскаяния.

Он не повернул головы. Смотрел на дорогу. Его пальцы постукивали по рулю.

– А что? Я не прав? – он произнес это ровно, даже с некоторой неприязнью. – У тебя последнее время вид какой-то… странный. Отчужденный. Ты сама не своя с той гулянки с Кейт.

Утвердительный ответ. Он не сомневался в своей правоте. Не колебался и считал меня виновной. Так и было, но…

Боже, какой же дурой я была все эти годы! Эта безумная, удушающая ревность с его стороны, которая всегда висела надо мной дамокловым мечом! При том, что он умудрился несколько раз ошибиться, перепутать, забыться с другими девушками, а я верила его покаянным речам и слезам, после того, как находила переписки или, что еще хуже, фотографии. Я не видела, вернее, не хотела замечать, как он систематически, методично портит все на своем пути. Как он ломает меня, унижает, чтобы возвыситься самому. Я была удобным фоном, его идеальной невестой, которую он в любой момент мог пригвоздить к позорному столбу за предательство или мелкую оплошность в виде высохших следов воды на бокале.

И в этот момент, сквозь оцепенение и унижение, ко мне пришла странная, почти безумная ясность. Я была рада. Рада, что он это сказал. Именно так. Именно здесь. При всех.

Эти слова, отравленные ядом и презрением, стали тем самым ключом, который окончательно открыл мне глаза. Они сбросили последние остатки иллюзий, развеяли туман, в котором я жила все эти годы. Он не сорвался. Он не был в ярости. Он просто озвучил то, что всегда думал. Свою истинную сущность, которую так тщательно маскировал. Это была не случайная вспышка гнева, а диагноз. И нашему отношениям, и ему самому.

Через месяц должна быть эта чертова свадьба. Платье, торт, гости, клятвы перед алтарем. А я сидела рядом с этим человеком и понимала: я не хочу за него замуж. Не могу. Я скорее умру, чем произнесу да и навеки прикую себя к этому отравленному и токсичному болоту.

И я была бесконечно благодарна ему за эту жестокую, публичную казнь. Он не оскорбил, а освободил меня.

Утром Киран ушел на работу, даже не взглянув на меня и не попрощавшись. Его молчание было красноречивее любых слов. Оно говорило: Ты виновата. Ты должна извиняться. Ты должна терпеть.

Как только за ним закрылась дверь, я позвонила на работу и отпросилась, соврав про отравление. А потом начался адреналиновый, лихорадочный марафон. За пару часов я собрала вещи – не все, только самое необходимое, дорогое и памятное. Я не смотрела на фотографии, на подарки, на свое свадебное платье в чехле. Я готова была молниеносно вынести все это барахло, как старый мусор. Я позвонила Кейт, она должна была узнать обо всем первая, иначе Киран выставит случившееся так, как ему выгодно, а вечером, встретившись с друзьями, расскажет свою сказку. В том числе и Сэму.

– Кейт, привет! Я могу приехать? Мне нужно кое-что тебе рассказать и, если позволишь, перекантоваться у тебя, пока не найду квартиру – выпалила я в трубку как можно быстрее, чтобы не запнуться и не передумать.

– Привет, Хел, да, конечно, расскажешь при встрече – в ее голосе отчетливо звучало беспокойство. – Сможешь заехать ко мне на работу за ключами? Не могу сегодня никак уйти на обед, дорабатываем проект и сдаемся в конце недели…

Таксист любезно остановился у офиса АРС, я взяла ключи и вернулась, после чего поехала к Кейт. Единственному человеку, который не стал бы читать мораль. Всю дорогу меня трясло – от страха, от гнева, от облегчения. Понятному, предсказуемому, расписанному по пунктам будущему наступил конец. Он разбился вдребезги там, в торговом центре, от одного-единственного, но такого страшного предложения. А мне внезапно стало невероятно легко и спокойно.

Теперь надо было придумывать, как выбираться из этой паучьей сети прошлого, из клейких нитей долга, манипуляций и многолетней лжи. И я не знала, с чего начать, но обратной дороги не было.

Я сидела на полу в гостевой комнате у Кейт, прислонившись спиной к дивану, и смотрела на свою сумку. Она стояла посреди комнаты, угловатая и чужая, как символ всего моего нынешнего существования. Внутри – скомканная жизнь, собранная впопыхах, на эмоциях.

Тишина в квартире действовала на меня как хорошее успокоительно. Ни звонков Кирана, ни уведомлений о сообщениях. Только гул города за окном и бешеный стук собственного сердца в ушах. Позже в этом безмолвии на меня накатило прошлое. Не яркой картинкой, а обрывками, как плохо склеенный фильм.

Несколько лет.

Неуклюжий поцелуй за университетским корпусом, когда он встречал меня после пары по материаловедению. Первое свидание в парке, где мы до хрипоты спорили о каком-то фильме, а потом он купил мне вату, и она прилипла к губам. Его первая измена через полгода – я нашла смс, он плакал, умолял, говорил, что это ничего не значит, что он заблудился в своих желаниях, а я не давала нужного. И я верила. Потом была вторая. И третья. Каждый раз – слезы, клятвы, обещания. А я… я заминала боль поглубже, закапывала ее под планы на будущее и его ничего не значащие слова: Ты же не бросишь меня? Ты же моя единственная.

Я росла в этих отношениях. Из стеснительной студентки в идеальную невесту. Я училась гасить свои желания, чтобы не вызывать его ревность. Отказывалась от встреч с подругами, если он хмурился. Носила платья, которые ему нравились, и молчала, когда его шутки были обидными. И… я терпела необходимые ему разрядки. Я выстроила вокруг нашей любви крепость из иллюзий, а сама стала ее узницей.

А потом появился Арти. С его спокойными глазами и запахом, который сводил с ума. С его умением слушать не только слова, но и покой между ними. С той ночью, которая перевернула все с ног на голову. Он не давал обещаний. Не клялся в вечной любви. Он просто был. И в его присутствии я вдруг вспомнила, кто я. Вспомнила вкус своей свободы, своего права на желание.

Сцена в магазине – это суть наших отношений. Глубинное, гнилое недоверие, которое он всегда ко мне питал и которое отлично справлялось с ролью помощника, когда нужно было сделать меня ведьмой в Средневековье.

Я представляла нашу свадьбу в мельчайших деталях: цветы, музыка, его счастливое лицо. А теперь, закрыв глаза, видела его же лицо – искаженное злобой, когда он вернется домой и поймет, что я сбежала. Мне стало страшно. Боязно его реакции, осуждения общих друзей и неизвестности, которая не сопровождала мое существование уже очень давно.

Что будет дальше? Где я буду жить? Что скажут родители? Огромный список вопросов накатывал на меня, вызывая новый приступ паники. Я обняла колени и зарылась лицом в них. Понятному будущему наступил конец. Тому будущему, которое было ясным и предсказуемым, но тесным и противным. Оно разбилось вдребезги, и теперь мне предстояло разгребать осколки.

Но сквозь все опасения пробивалось другое чувство. Облегчение. Словно я годами таскала на спине тяжеленный камень, а сейчас его сбросила. Да, я посреди руин. Да, я в растерянности и замешательстве. Да, я не знаю, что делать. Но я дышу. Глубоко. Впервые за долгие годы я дышу полной грудью, и воздух не пахнет ложью и осуждением.

Я подняла голову и вновь посмотрела на свою сумку. Не на прошедшее, которое было в ней, а на наступающее, которое она символизировала. Пустое, чистое, неизвестное. Пугающее. Но теперь мое.

Первый шаг я уже сделала – сбежала. Теперь предстояло сделать второй. И третий. Найти работу получше. Снять квартиру. Объясниться с родителями, которые тоже старательно готовились. Вернуть себе себя.

Это был не конец, а самое что ни на есть начало. Начало настоящей, своей, может быть, не такой красивой, но честной жизни. И я, вся дрожа от одновременно накрывших тревоги и решимости, готовилась сделать следующий шаг в бездну Марианской впадины.