Читать книгу: «(не)Чужая жена», страница 5

То, что я не афишировал.

А Василису хотелось привести именно туда.

Мы провели прекрасный вечер. Хотя я видел, как она была напряжена в самом начале.

А потом…

Потом я как мудак все испортил. Поторопился. Так хотелось поцеловать ее.

Губы такие манящие, как лепестки диковинного цветка. Нежные. Настоящие.

Натуральные.

Почувствовал, как между нами стена прозрачная выросла. Ее испуга стена.

Но… она не меня боялась. Нет.

Она, скорее, испугалась себя. И тех чувств, которые я у нее начал вызывать.

Уже далеко не детских чувств.

Охренеть как я был рад, когда понял это.

«Еще немного подожди, Корсар, и она твоя, еще совсем немного!»

Мечтал, сам обалдевая от близости этого счастья, чуда.

Угу.

Что там говорят? Расскажи богам о своих планах.

Блядь.

Рассказал, видимо…

Привез ей из Шанхая подарков целый чемодан.

Мечтатель, хренов.

А она…

– Да, Антош, конечно, я смогу, обязательно, целую, милый…

Да… жеваный ж ты крот…

Я вышел из кабинета. Нашел в себе силы сказать ей, что у меня важная встреча.

И бухал три дня.

Нет, сначала я попытался узнать, что это за красивый гондон Антон к ней подвалил.

И он мне не понравился.

Не потому, что он клеил мою малышку, нет.

Я слышал про его отца. Про их фирму. Про их дела.

И прекрасно понимал, что, если я озвучу все, что узнал, Василисе, она мне просто не поверит! Решит, что я нарочно собрал компромат, потому что она меня «продинамила».

Идиот!

Надо было рассказать обо всем сразу!

И отцу ее тоже надо было все рассказать.

Но Виктор снова перенес инфаркт, он был болен.

А у меня намечался второй крупный контракт с Китаем, и американцы выкатили предложение.

Я просто с головой ушел в бизнес.

Нет.

Я просто тупо спрятал голову в песок, как страус. Подумал, что она сама поймет, что этот молодой гондон ей не нужен, старался быть внимательным. Не нагружал работой. Обращался ласково в надежде, что внимание обратит на то, что жесткий и требовательный руководитель превратился из льва в ягненка.

Хрена лысого!

Она вообще меня жестко игнорила.

Антоша был везде! Везде, сука!

А потом…

Потом я узнал, как у меня красиво увели и Китай, и Америку.

А эта…

Эта сучка малолетняя стояла передо мной и рассказывала, какое я чудовище, деньги отмываю. Подбородочек дрожал. Боялась.

Я ведь ее реально мог закрыть! Экономическое преступление, мать его етить… И повернуть это можно было так, что она не просто бы штрафы платила, а оказалась бы в местах не столь отдаленных. И у меня были нужные рычаги, на которые я мог надавить!

И села бы она! Не гондон этот ее, Антон, а именно она! Он-то с папашей его, сучары, типа не при делах… Девочку подставили. Красиво подставили.

Блядь…

Нет, сажать ее, конечно, не стал бы…

Но, по крайней мере, мог сделать так, чтобы она больше никогда, сука, никогда не смогла бы в столице найти работу приличнее посудомойки в придорожном кафе!

Она бы стала персоной нон-грата везде!

Рассказывал ей тогда об этом, а она…

Стояла, дурочка, в моем кабинете, такая гордая, пыталась показать, что сильная, что не боится!

Я ведь мог тогда ее…

Мог же.

И она все еще нетронутая была. Знал.

По запаху чуял, что нетронутая.

Целка-невидимка, мать твою…

Но…

Противно было. Насильником не был никогда.

И не хотел вот так. Силой.

Хотел, чтобы сама пришла.

А она выбрала этого утырка слащавого.

И сразу… сразу словно с нее все краски смыло. Стала прозрачной.

Смотрел на нее и прощался. Не с ней.

Со своим чувством. Понимая, что больше такого у меня никогда не будет.

Все, реально стал старый. Не по возрасту, что мне было там? Ей двадцать один на тот момент, мне тридцать три всего.

Старый для иллюзий. Иллюзий о чувствах, которые бывают у людей.

Любовью это называется.

Чистое, светлое, большое.

Блядь… Чистое, светлое, большое – это белый слон в ванной!

А любовь – это фейк.

Вернулся в тот день домой – пусто, холодно.

И чемодан стоит, который я для неё из Шанхая вез. Там платья шелковые, платки красивые, духи какие-то, сувениры, украшения. Было желание все это сжечь. Уничтожить.

Потом решил отдать все какой-нибудь шлюхе, пусть носит, радует меня.

Только не было в тот момент никого на примете, и я… Задвинул его подальше в гардеробную, чтобы как-нибудь потом вопрос этот решить, и забыл.

Нужно было восстанавливать доброе имя. Поднимать компанию, которая на грани была.

И о мести этой мелкой идиотке тоже уже не думал.

Все. Она никто. Закрыли тему.

Но… Все равно же я все о ней знал!

Реально сделал так, чтобы работу не нашла. А ей работа и не нужна была.

Вышла за гондона и тут же залетела.

Блядь.

Как же я ее ненавидел!

Просто…

Шандец.

И ее, и всех баб.

Вообще.

Подумывал даже, как наши звезды, найти мамашу суррогатную, чтобы родила мне парня. Воспитал бы сам.

Да уж.

Кто бы узнал, что Корсакова не просто в бизнесе нагнули.

Нет. Все.

И не узнает никто. Уверен был в этом.

Но снова получилось так – расскажи богам о своих планах, посмеетесь вместе.

Всплыло одно дельце. Серьезное. Очень серьезное.

Когда отец ее при смерти был, всплыло.

И понеслась…

И теперь мне надо было везти когда-то любимую женщину на освидетельствование и осмотр в клинику.

И думать о том, как быстро я могу оформить ее развод и жениться.

Только так, милая. Ты выживешь только так.

А эти поцелуи ее… были лишними.

Просто она не в себе. И я не в себе.

Утром все забудется.

Ага.

Хрен ты угадал, Корсар!

Глава 10

Ах, Саша, Саша!

Вношу ее в палату, кладу на кушетку, она тут же садится, испуганная, как дикая лань.

Знаю, что она давно не девочка, замужем, ребенок… как ей удается при этом оставаться такой… невинной?

Что с ней там этот урод делает? Просто смотрит, что ли?

Нет, блядь, если бы просто смотрел, не было бы ребенка. А дочка у нее есть. Это я знаю.

Даже видел однажды.

Нет, я не гребанный сталкер. Не следил.

Почти.

Случайно увидел их, в парке гуляли. Мелкая – малявка совсем, на Васю похожа как две капли. Слава богу!

Попросил водителя Серегу тачку припарковать и смотрел на них. Она меня на заметила даже. Внимания не обратила, так была увлечена своей девочкой.

А у меня…

Сука, ком в горле и в сердце дыра размером с третье транспортное… Потому что подумал – моя могла бы быть эта крошка! Моя…

Я ведь… я ведь даже сперму уже в банк сдавал, потому что реал, когда узнал, что моя малышка замуж собралась, решил, что точно никакой жены, никогда, на хрен!

Да мне проще было слух пустить, что я нетрадиционный…

Твою ж мать.

А теперь все меняется.

Просто на сто восемьдесят.

Вся жизнь!

Потому что мне придется взять девчонку под свое крыло.

Иначе ей кранты.

Что, маленькая? Любви хотела? Меня старым посчитала, недостойным?

Нашла себе Антона-гондона?

Выгнать бы тебя, дуру в розовых очках…

Понимаю, что не выгоню. Нет.

Буду теперь разбираться с этим. Всю жизнь.

Или не всю?

Собственно… Решу сейчас ее проблемы. Разберусь с гондоном муженьком. А потом… Потом пусть валит куда хочет.

Мне уже не надо.

Я после гондонов объедки не подбираю.

Смотрю в ее глазищи перепуганные. Думала, что я ее раздевать буду.

Оно мне надо?

Даже если и надо…

Не сейчас и не здесь, не когда она в таком состоянии, после такого стресса.

Но объяснить этой дурочке политику партии я должен, хоть она и мало что соображает.

Пытаюсь говорит, но вижу – не «вдупляет» она от слова совсем.

Что ж делать-то? Как проще ей сказать?

Да хрен, сказать. Показать ей надо!

Чтобы нутром ощутила, чья она теперь игрушка! Чтобы знала!

Рывком тяну на себя, слышу слабенький вздох и накрываю ее рот.

Властно. Клеймя.

Пусть после этого попробует сказать, что не знает, чья она!

МОЯ!!!!

И все вот это моё!

Обнимаю, но тела ее не чувствую, просто держу, как куклу деревянную.

Мне сейчас не ласка ее нужна, не удовольствие получаю.

Права на нее заявляю!

Тавро выжигаю.

И все равно поцелуй сладкий. Потому что губы у нее шелковые, ягодные, как клубника, которую я до сих пор люблю, как маленький.

И ее до сих пор люблю.

Нет.

Нет, Корсар. Не любишь. Нельзя тебе любить. Давно бы уже понять пора – нет любви. А если есть – не для таких, как ты.

Для таких, как ты, бабло. Даже власть не так важна. Власть – эфемерна.

Бабло реально.

Любовь – фейк. Вызубрил ведь уже, как «Отче наш»…

И девчонку эту ты ненавидишь. Она предала и подставила.

Значит, и еще раз предаст и подставит.

Ты должен защитить и себя, и свое бабло от такой, как она.

Но пока…

Пока ее должен защитить, потому что ее защита тоже в какой-то степени – в большой – с баблом связана. С баблом, часть которого твоя и тебе причитается.

Так что…

Отстраняюсь. Вижу, что она плывет…

Дурочка. Знал ведь, что она будет такая, податливая, страстная, от прикосновения текущая… При этом смущающаяся, как девственница.

Что же с ней такое-то? Она вообще в себя придет? Или?

– Василиса? Ты как? Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь?

Блядь, я же забыл совсем, что ее… Главное, меня это не волнует. Ну то есть ясно, что я в ярости от того, что её кто-то касался, что посмели ей больно сделать. Но мне как мужику вроде как должно быть противно, что в нее кто-то пихал свою грязь… а меня это не парит.

Она для меня все равно чистой бы осталась, несмотря ни на что. Мне главное, чтобы она «кукухой» не поехала после этого. А то сидит. Улыбается как блаженная.

Твою ж мать.

А если она на самом деле тронулась? Тогда что?

Весь мой план по одному месту пойдет?

Если справка будет, что она «невменько»?

Так, «стопэ». Кто узнает, что она «невменько», даже если и так? Клиника моя. Товий – главврач, давний мой приятель, столько с ним прошли…

Он еще с моим отцом работать начинал.

Значит, сейчас главное, чтобы куколка поняла, что она под моей защитой.

Она моя.

О чем я ей и говорю.

А эта дуреха глазами хлопает, краснеет. Что? Так противно быть моей женщиной?

Блядь…

Вернуть бы ее сейчас такую, домой…

Так ее же муж-гондон и на порог не пустит. И что дальше?

Снова в ментовку? Снова по кругу?

Ладно. Понял все.

Не хотите – не надо.

Еще я бабам не навязывался…

Но в любом случае она должна четко понять. Ей НАДО говорить, что она моя.

Это ее гарантия.

Пока не понимает все равно. Но поймет.

Потом объясню подоходчивей.

Что-что, а объяснять я хорошо умею.

Отстраняюсь, понимаю, что весь ее ароматом пропах. Он везде. На пальцах, на руках, на груди, к которой она льнула.

А главное… в голове запах засел.

Хрен выветришь.

Вижу, хочет что-то сказать, но не успевает.

***

В смотровую, куда я принес девчонку, заходит Товий. Главврач, старый друг. Сразу меня «опускает» слегка – ну, ему можно. Ему я разрешаю.

Затем он уводит меня, а я покорно иду, понимая, что Василису сейчас будет гинеколог осматривать.

Нет слов, одни маты, а материться уже тошно!

Если мою малышку еще и заразить успели, суки…

Так. Она вообще-то не твоя, Корсар! Не хрен забываться!

Ты просто сейчас ей поможешь, потому что тебе это выгодно. И все.

На все четыре стороны пусть… Новых ищет себе Антонов-гондонов…

Товий видит, что я и сам «невменько», заводит в кабинет.

Балагурит, как всегда. Люблю его такого, но сейчас, честно, мне как-то сильно «по Фаренгейту» шуточки эти.

Наливает арманьяк, который я ему каждый раз из Франции почти что контрабандой привожу. И первым же вопросом – под дых!

– С чего ты взял, что ее насиловали?

Что? То есть как?

Смотрю на него и сам не «отдупляю», он о чем?

– Тормоз ты, Саша, и кретин. Всех завел. Меня напугал. Гинеколога, девочку бедную, мне будить пришлось за каким-то хреном, привозить сюда…

– Товий, мне не до шуток от слова совсем!

– А я не шучу. Кто тебе сказал?

– Товий…

– Слушай сюда. Рыцарь, млин, в тигровой шкуре! Максимум, что с ней сделали, ударили по голове и припугнули хорошо.

Пытаюсь переварить эту мысль. То есть… ничего такого необратимого и чудовищного не случилось?

– Выдыхай, бобер, выдыхай!

– Товий, – реально завожусь – с одной стороны, с другой – не знаю, как скрыть радость дикую!

– Сань, ты ноги ее видел? У нее колготки только на коленках рваные – это она падала, в других местах все цело, это раз. Уверен, и трусики в порядке, если только ты там не наследил! – ухмыляется, старый перечник! Зараза такая… – Потом она рядом с тобой сидела совершенно спокойно. И нес ты ее из машины, как я понимаю, на руках, так?

Киваю, не соображая, что к чему.

– Сань, девушки после изнасилования ведут себя несколько иначе. Нет, они, конечно, по-разному себя ведут, но…

– Товий, ты серьезно сейчас? Ты понимаешь, что это значит?

– Конечно понимаю! Говорю же – выдыхай! Главное, чтобы травмы головы не было серьезной. По лицу ее приложили знатно. Какого хрена она вообще на улице оказалась? Ты в курсе?

В курсе.

Знаю я, что ее муж выгнал. Знаю. И от этого еще сильнее хочется этого утырка подвесить за яйца.

Выпиваем с Товием, он приглашает еще одного нашего хорошего приятеля, Николая, хирурга – тот как раз на дежурстве, и мы можем обсудить вопросы, касающиеся оборудования, пока Товий будет осматривать мою Василису.

Мою…

Чужую…

Дико хочется пойти вместе с ним.

Накрывает меня.

Понимаю, что предохранители рвет и все установки мои сейчас по пизде пойдут, но…

Николай что-то вещает, рассказывает увлеченно, а я пытаюсь глубоко дышать, чтобы сердце чуть успокоилось, не гремело как бешеное.

Еще глоток арманьяка.

Огонь по венам.

Держись, мужик!

Держусь недолго.

Водитель звонит, Сергей. Я его отправил в магазин за шмотками для Васи.

Платьице, что не ней – на выброс, а больше ничего и нет. Сапожки только.

Приходится мне сегодня не только клинику на ноги поднимать, но и приятеля, у которого супруга сеть бутиков держит, один как раз тут, недалеко. Ну, они еще и не ложились спать, по ходу, полуночники, так что… Объяснил им, что мне нужно, размеры сказал – надеюсь, что верные, Сереге ценные указания дал, куда ехать, что брать.

Хорошо, что тут все рядышком. Он уже возвращается.

И Товий тоже возвращается в кабинет, рассказывает, что у Василисы легкий сотряс все-таки есть…

– Но учти, я ей сказал, что нет, и что все в порядке. Ей это знание сейчас ни к чему. Потом признаемся. Но этот «сотряс» меня не так сильно волнует сейчас. У куколки твоей давление совсем низкое, и надо бы как-то узнать, часто ли с ней такое бывает, а еще, Сань, голодная она.

Что?

Голодная, блядь!

Это кабздец какой-то…

Я просто радуюсь тихо тому, что муженек ее сейчас свою проститутку вшивую трахает на другом конце столицы! Иначе я бы его нашел, и ужин поганый, который Васька ему явно готовила, засунул бы прямо туда, откуда он у него обычно выходит.

Слов нет. Трясет меня. Злюсь дико, до одури.

На себя злюсь…

Сам ведь виноват…

Спускаюсь к смотровой – мне надо помочь Василисе дойти до палаты. Какой там дойти – на руках отнесу! Товий сказал, что у нее анализ возьмут – и можно наверх, отдыхать.

Ужин для нее он уже распорядился подогреть и принести.

Я хотел из ресторана заказать, он поржал, мол, ей сейчас только ресторана не хватает.

– Сань, ты сам клинику курируешь, знаешь, что у нас тут элита отирается и питание на высшем уровне. У меня в кабинете в холодильнике есть все, что нужно, по три порции первого, второго и салаты. Все диетическое, но вкусное, не хуже ресторанного! Не твой Джеронимо, конечно, но… Сейчас ей нужна именно такая еда.

Я соглашаюсь.

Захожу в смотровую – никого, еще в коридоре встретил медсестру – кровь повезла в лабораторию.

А Васька-то где?

Открываю дверь в соседнее помещение и…

И застываю, как гребанный столб соляной.

Она что, блядь, в этом перед мужем ходит?

Или она у нас тайно в порноактрисы записалась и подрабатывает у «Легалов»?

Это, блядь, что такое на ней надето?

Главное, я на нее смотрю, таращусь, а она…

Хоть бы прикрылась, что ли!

У нее же соски торчат, почти в дырочки кружевные выпрыгивают!

И там… там…

Твою ж мать…

Животик такой аккуратный, наверняка мягенький, хоть и плоский совсем, как будто и не рожала…

А ниже…

Белое кружево, дорогое, изысканное, явно Франция. Тонкие полосочки переплетаются, вниз уходят, только на самом важном месте – окно в рай, мать твою…

Нежная кожа, розовая, гладко все там, совсем гладко.

Слюну сглатываю. Голова кругом идет.

Там, в этом окошке, полосочка – там, где губки смыкаются, самая вершинка. Самое сладкое место.

Чувствую, как резко становится тесно в груди. И в штанах. Там уже очень давно не было так тесно, как весь сегодняшний вечер. Там просто, на хер, бунт на корабле!

Эти аккуратные розовые створки сомкнуты.

А если их разомкнуть, там… там прячется самая сладость, мед. Крохотная горошинка, тайная, запретная. По которой мне очень хочется провести языком.

Я представляю, как большими пальцами раскрываю эти складочки, чуть наружу выворачивая, обнажаю нежную плоть, разглядываю, рассматриваю пристально, не дыша. А потом прижимаюсь губами и…

Блядь.

***

Охренительная фантазия.

Мои губы на ее губах. Тех губах. Нижних. Сомкнутых так, словно еще никто никогда не раздвигал…

Как она рожала-то?

Если такая… нетронутая?

Думаю об этом – и башню мою кружит.

Просто ведь подойти и взять?

Очень просто!

Нет!

НЕТ! Саня! Забудь!

Поднимаю взгляд, на лицо ее смотрю.

Таращится. Боится.

Дрожит, вижу!

– Замерзла?

Говорю, стараясь скрыть то, что сам дрожу как осиновый лист.

Что же ты со мной делаешь? За что?

На беду мою придуманная, сделанная, такая…

Прикрыть ее надо! Спрятать подальше все эти прелести!

Вижу полотенце на крючке, срываю.

Шагаю к ней, чтобы на плечи набросить, прикрыть…

И мне прямо в голову запах бьет. Ее запах. Женский. Возбуждения запах.

Так, значит?

Возбудилась?

Может, и принять меня уже готова?

Уйди, Корсар! Уйди! Вали на хрен отсюда! Не нужно тебе это!

Но тело меня не слушает. Не понимает.

Тело плевать хотело на то, что мои мозги там себе сочинили.

Что трогать ее я не должен. Что я ее ненавижу. Что она предала, продалась.

Телу моему нужно ее тело. Прямо сейчас.

Поэтому рывком впечатываю ее в стену.

Знаю, что холодно ей, ну и пусть!

Не целую. Вытираю ее рот своим. Словно…

Словно стереть хочу память о поцелуях мужа.

Не будет их больше! Пусть только посмеет близко подойти!

Пусть только…

Хватит. Забыл. Пусть не мешается тут под ногами, ублюдок!

Сейчас только я и она.

Корсар и принцесса.

Василиса прекрасная. До премудрой не доросла пока.

Накрываю губы теперь по-настоящему. И…

Целую.

Целую так, как всегда мечтал целовать. Ласково.

Играю с ее губами в эти игры, мягко, сахарно, нежничаю. Ротик ее прекрасный исследую, до глубин.

Лакомлюсь, как клубникой со сливками.

С ума схожу от вкуса ее, он ощущения тела в моих руках, от того, что дышу ее дыханием, ею дышу.

И еще больше накрывает, когда понимаю: она не просто не сопротивляется!

Она отвечает!

Стонет мне в рот. Распаляется, расслабляется.

Если бы раздвинул ноги ей – не заметила. Проник бы рукой туда и…

Нет, Корсар. Рано.

И… брат, остановись! Нельзя вот так!

Ты ведь не с ней играешь, не льсти себе!

Ты сам с собой играешь в рулетку русскую.

Она ведь сломает тебя, согнет, на колени поставит.

Ты же выть будешь на луну! Сдохнешь, когда она…

Когда она тебе скажет, что ей лучше к мужу вернуться? А ведь она скажет!

Такие девочки, они же…

Овцы они! Вот кто!

«Семья важна, муж – , надо прощать, надо все ему позволять»…

А то, что муж подругу твою по углам пялит – это нормально? Это тоже семья? Это тоже простить?

И как вообще этот кретин мог в другую сторону посмотреть? Как?

Не выдерживаю и задаю вопрос, который волновал.

Показывала ли муженьку своему красоту эту?

Краснеет.

Молчит.

Снова хочется в нее погрузиться, пусть пока только в рот.

А потом…

Ты ведь мне все позволишь, да, девочка? И сопротивляться не будешь?

Думаю об этом, а рука так и тянется вниз, туда, где между кружевами складочки видны…

Нельзя! Пока еще нельзя.

Пока…

А она так усиленно о чем-то думает!

Дуреха! Узнать бы, о чем!

Еще и торгуется! Ишь, малолетний трейдер, акциями интересуется!

О чем думала, не скажет. Ну, ничего… все равно узнаю!

– Мойся. Грейся. Одежду принесут сейчас. Потом ужин.

Сама любопытная, вопрос задает глупый.

Ну и ответ получает…

И да, кроха, лучше бы тебе этого не знать, почему я про мужа спрашиваю.

Потому, что мне проще тебя вдовой сделать, причем чем скорее, тем лучше.

– Иди в душ, Вася, не нервируй меня!

Кивает, смотрит…

Ей надо, чтобы я вышел.

– Может, спинку потереть?

Снова краснеет и в кабину заходит прямо в белье, створки полупрозрачные задвигает. Воду включает.

Значит, белье намокнет, надеть его снова она уже не сможет.

Прекрасно!

Ну что, ужин пережить, а там…

А там ночи остаток. И где мне его провести?

Поворачиваю голову в сторону кабинки.

У меня есть идеальный вариант!

***

Сижу в смотровой, жду. Вода все еще шумит.

Минут десять прошло всего. Это нормально.

Знаю, что девчонка будет долго под душем стоять. Терпение мое испытывать.

Ничего, пусть подумает. Наверное, есть о чем.

Сергей заходит с пакетом, передает мне.

– Александр Николаевич, отморозков этих поймали. Шуба, сумка, телефон – все уже в отделении, могу поехать забрать, когда вас домой закину. Ребята сказали, все отдадут, но надо, чтобы она… Ну, Василиса эта ваша заявление написала…

– Серег, Василиса «эта моя» все напишет, только позже, за вещами езжай сейчас, домой меня не надо.

– А как же…

– А «так же», Серег, соображай. Утром к восьми жду.

– Где?

– Здесь, Сергей Батькович, здесь, понял?

До него доходит. Наконец-то. Кивает.

– Да. Костюм с рубашкой вам привезти?

– В офисе переоденусь. Свободен. Спасибо.

Снова кивает. Забавный он у меня, иногда как выдаст – хоть стой, хоть падай. А иногда – затупит и сразу в себе замыкается.

Уже в дверях поворачивается.

– Александр Николаевич, как она, ничего? Пришла в себя?

– Ничего, спасибо, жить будет.

– Это хорошо. Давно пора.

– Что пора?

– Ничего, это я так.

Выходит. И я соображаю, что он ведь ее знает и помнит! Он как раз тогда тоже у меня начал работать. Они вроде даже в хороших отношениях были. Дружеских. Ну, бывает, когда помощник руководителя не сноб и водила, который еще и за безопасность параллельно отвечает, тоже нормальный.

Я же его тогда еще предупреждал, чтобы он за ней присматривал, но блядский свой глаз на нее класть не смел. Тогда он понял, что к чему. Сразу понял.

Шум воды стих. Створки душевой кабинки раздвинулись – я все слышу, ухо чуткое.

Не выходит.

В чем проблема? Белье намочила? Дурочка…

Понимаю, что кроме полотенца, там ничего не было, ни халата, ни одеяла какого-нибудь.

Блядь.

Она там стоит голая.

А я тут сижу. Одетый. Идиот несчастный.

И пакет с кучей шмотья рядом со мной лежит.

Раскрываю пакет – сверху как раз то, что надо, костюм трикотажный, мягкий, брючки и кофточка, и рядом в отдельном пакете явно что-то из белья.

Встаю. Надо это как-то ей передать.

Пока соображаю, что к чему, она выходит.

Босиком.

В полотенце.

Смотрю на ее розовые ступни… сглатываю.

Стону внутренне…

– Зачем ты вышла?

Молчит.

Глупый вопрос, не вечно же ей там сидеть.

– Что мне делать? – голосок тоненький, дрожит. От холода, что ли, опять?

– Вот вещи, возьми, оденься.

И стою как баран.

А она краснеет опять. Неужели не попросит выйти?

Поднимает на меня глаза свои – омуты. Смотрит внимательно, словно прочитать пытается, какой я ей приговор приготовил.

Лицо распухло, синяки еще ярче стали.

И губы… губы тоже распухшие. Только от другого.

Красивая невероятно. Даже опухшая, с фингалом под глазом и с синяком на щеке.

Интересно, есть ли способ меня от нее «отворожить»?

– Болит глаз? – не знаю, почему спрашиваю. Время тяну. Не хочу выходить.

– Нет. Почти не чувствую.

– Хорошо, – хотя сам не знаю, может, и плохо это.

– Я выйду, Василиса. Вещи все новые, только что из магазина. Выбирай, что нравится, что удобно. Как закончишь – позови меня, я рядом. Отнесу тебя в палату. Там поужинаешь и лекарства примешь, которые доктор назначил.

– Хорошо. Спасибо.

Опускает ресницы, а мне так хочется руку протянуть, по щеке погладить, приласкать.

Но понимаю – хрен остановлюсь, пока не возьму.

Ноет все внутри. Только представить, что под этим полотенцем коротеньким нет ничего! Что у нее там эта прелесть ее розовая! И грудь такая красивая с сосками нежными.

Блядь… Корсар! Как же ты попал!

Какого ж хрена…

Ведь… ведь всю эту ситуацию ты прогнозировал! Понимал, что рано или поздно все это может случиться! И что теперь?

Резко разворачиваюсь. Выхожу, стараясь дверьми не хлопать.

Прислоняюсь к стене, голову откидывая.

Считать.

Считать до десяти, до двадцати, до ста.

Медленно, спокойно.

Раз, два… ты должен быть хладнокровным, Корсар…

Три, четыре… спокойным, бесстрастным.

Пять, шесть… держать себя в руках.

Семь, восемь… помнить о статусе.

Девять, десять… забыть о чувствах.

О каких, блядь, чувствах?

Нет никаких чувств. Любовь – это фейк.

Закрываю глаза и вижу не ее розовую прелесть в трусишках, не соски остренькие в белом кружеве. Хрен там.

Глаза ее вижу.

А в глазах боль, испуг и ужас.

И одного хочется – защищать.

Защищать до тех пор, пока нужен. А там… Там решим.

Отпущу на все четыре стороны. Пусть гуляет.

А пока под моей защитой будет – постараюсь держать себя в руках.

Или не держать.

Как фишка ляжет.

Я же не идиот – отказываться, если оно само в руки идет?

Если она сама на поцелуи отвечает? Не отталкивает?

Блядь.

Мудак же ты, Корсар!

Ясно, что в ее состоянии хрен она тебя оттолкнет!

Ты посмотри, какой она завтра станет! Когда очухается немного! Поест, поспит, в себя придет. Поймет, что проблемы ее с мужем, в общем-то, разрешимы. У них брачный контракт, я его читал. Она девочка умная, видимо, тоже прочитала. На что она претендует, а на что он. Так что…

Так. Стоп. На что он претендует – не айс. Это я упустил момент. Но ничего, разберусь и с этим.

А так… Жильем он ее обеспечить обязан, алименты выплачивать – тоже. Ребенка у нормальной матери никто не заберет.

Тут, конечно, ключевое слово – у нормальной! Но и этот вопрос мы решим. Все справки нужные Товий сделает и помощники мои. А если Антон-гондон этот что-то решит «выкатить» в ответ – что ж, будем «посмотреть». Вообще, будем решать вопросы по мере поступления.

Так, увело меня в сторону, ладно.

Завтра-послезавтра Василиса вернется в свое нормальное состояние.

Посмотрит на тебя, Корсар хренов, и подумает – на хрена мне этот старый козел?

И вообще, на хрена мне мужики сдались? Чтобы опять от какого-то «прынца» по мордасам получить? Нет уж…

И будет она жить в свое удовольствие. И ни в чем себе не отказывая. Ну, почти ни в чем.

Полет космический вряд ли потянет, и личный самолет, возможно, тоже.

Но если продолжит капиталы грамотно вкладывать – с моей, естественно, помощью, – то и на белье французское, и на сумочки от Вюттона, и на соболей ей хватит, еще и дочке останется.

Слышу какой-то звук – твою дивизию, в чем дело там?

Открываю дверь – лежит на кушетке, ручки под голову сложив.

Спит.

Ну, елы-палы… Что делать-то?

И будить жалко, и накормить надо!

Подхожу, сажусь на корточки перед ней.

Господи, где ж я так нагрешил, а?

Нет, не спорю, я тот еще фрукт. И в молодости «косячил» – дай боже!

Но с девчонками всегда был осторожен, ни одну не обидел, сразу всем объяснял политику партии: секс – да, свадьба – нет.

И в бизнесе старался аккуратно, без подстав, хотя… Разве у нас можно в бизнесе аккуратно? Ясно, что и я дорогу переходил, и мне переходили…

И с отцом этой девочки-припевочки вышло не так, как хотелось бы.

Ха! Ну, правильно, за это Боженька и наказывает.

Такой вот красотой.

Неземной.

Смешная такая, спит, на дите похожая… я б ей двадцати не дал.

Но как она Товия отбрила! «Мне двадцать четыре!»

Малышка ты совсем и дуреха… Это ты как личный помощник была умненькая, а по жизни, видать, тебя кто угодно может…

Неожиданно она открывает глаза, видит меня, смотрит пристально.

Вижу, как уголки губ поднимаются, и… это она что, меня так рада видеть? Это ведь охренеть, да?

Или она опять решила, что спит?

– Василиса Викторовна, нужно идти в палату, перекусить, а потом уже спать.

И снова сбивает с толку, в ступор вводит!

Протягивает ладошку крошечную и… гладит меня пальцем, трогает уголок глаза, там, где морщинки уже с молодости у меня.

– Лучики счастья… – шепчет с придыханием, точно как маленькая.

– Что? – не говорю, сиплю в ответ, голос куда-то проваливается, не достать.

– Моя мама говорила, что эти морщинки – лучики счастья. Они бывают только у счастливых и веселых.

Охренеть.

И что мне теперь с этим знанием делать?

– Я раньше все время удивлялась, откуда они у вас, вы же не веселый и не счастливый.

Блядь. А вот это она в самую точку попала. Бинго.

Какое, к хренам собачьим, счастье?

– А потом поняла, что вы на самом деле другой, и веселым вы бываете, и… счастливым.

Да неужели? Счастливым бываю? Кто бы мне рассказал – когда?

Смотрю на нее пристально и понимаю – что-то происходит с ней. Вот сейчас, в эту самую секунду. Потому что чувствую, как сердечко колотится, быстро-быстро, жадно-жадно! И жар опять к щекам ее прилипает, и ротик раскрывается, словно в предвкушении.

Ну, идиот, что замер? Чего ждешь?

Целуй, кретин!