Читать книгу: «Мать: Нет всему, что не устраивает. Книга о Женщине и для Женщины с большой буквы», страница 2

«Женщина моя!»

Рождение, роды, появление Левы на свет – все это вдохновило меня быть более женственной. Этот маленький львенок смотрит на меня восхищенным взглядом с младенчества.

Лева был «подарочный» малыш. Когда кричал, то по делу и без слез. Всегда было ясно, что здесь нужна еда, а тут сменить памперс. И сразу же с улыбкой замолкал, когда я подходила. А мне не хотелось ни на секунду его отпускать. Мы кайфовали оба – что вместе, что живы. Я таскала его за собой – на кухню, в гостиную. Готовлю – лежит в пледике, улыбается. Работаю – он «работает» рядом: гулит (пусть и не гуглит), ножки трогает, деловито шуршит погремушками. Я все время с ним разговаривала. А потом он стал отвечать. «Иди к мамочке!» – «Иду к мамочке». Рано заговорил, в полтора года.

Он четко ловит мое настроение. Если мне грустно, прижмется. Если радостно – улыбнется. Какая-то у нас космическая связь. Когда он смотрит мне в глаза, у меня все болячки проходят. Он любит повторять: «Женщина моя. Самая красивая женщина моя». Сам шалит, хулиганит. Смотрю на него исподлобья и слышу: «Люблю тебя!» – и сын восторженно замирает.

Мне кажется, нет людей, которые не кайфуют от Левы. Аня часто берет его на прогулку. Ее восемнадцатилетние друзья ему радуются, как дети! Возятся с ним, рассуждают. Он полностью строит всю их тусовку!

Еще он помогает мне одеваться. Говорит: «Бвузу эту… цепочку эту… Я подарю тебе синие бусы». Радуется моей новой прическе и маникюру. К порогу бежит: «Покажи!» Я ему показываю красивое. Ни разу не сказал, что ему не нравится. Полное принятие меня во всех видах. Это такое… освобождающее от комплексов чувство. Когда тебя любят и принимают как есть. В макияже, без макияжа. Когда пришла с фотосессии в профессиональном мейке, он мне сказал: «Королева! Ты на сцене выступала?»

Он очень любит дарить мне цветы. Идет с папой гулять: «Давай маме цветы купим!» И сам выбирает. Однажды оставили детей у родственников и с мужем на дачу уехали. Когда забирали, он где-то ромашку сорвал на клумбе и подарил мне. И не хотел признаваться, что просто сорвал. «Я купил! Я купил!»

Скоро моему любимому маленькому мужчине четыре. Я поощряю его стремление выражать свои чувства. Говорю: все девочки хорошие и заслуживают цветов. Даже когда ведут себя плохо.

Как я его обожаю! Милый, родной. Я дала тебе жизнь. Ты открыл во мне Женщину.

Упасть – это всегда подняться

В этой истине я окончательно утвердилась, когда прошла состояние замирающей «куколки» и последующего перерождения в еще более прекрасную и чувственную богиню, чем прежде. Главное – помнить, что за закатом приходит рассвет, а за падением – новый взлет.

2 глава
Мама и клофелин

Помню, как в первый раз собирались купать Злату.

– Иди ко мне, моя лапочка, – говорила бабуля. – Сейчас мы с тобой этим юным родителям будем показывать, как младенцев купать. У бабушки опыт! Двоих детей подняла! Уберите этот дурацкий надувной круг. Ставьте ванночку.

Мы с Максом, стараясь не ржать, смирно слушались. В маминых устах любой простой смысл трансформировался в стендап. Где она этому научилась?

Калибруем температуру воды.

– Смотрите, студенты! Учитесь, пока живая! Аккуратно снимаем подгузник и, чтоб детишка не напугалась, поливаем сначала водичкой: ру-у-учки, но-о-ожки, теперь погружаем попочку… ух, вот и все! Видите, улыбается! Значит, правильно делаем. Водные процедуры даны, чтоб расслабиться!

– Мам, а что там вокруг нее плавает? – спрашиваю я, вглядываясь в волнишки на поверхности воды.

– Где плавает?

– Вокруг нее, посмотри. По-моему, это детская неожиданность!

– Точно! И в самом деле она. Говорю же, расслабилась деточка!

– Ма-акс, – троллю мужа. – Смотри, твоя теща дает мастер-класс по купанию первенца!

– Ладно, – ржет мама. – Сливайте воду! Будем отмывать.

– А я думаю, чем воняет? – вынимая затычку, задумчиво тянет Максим.

– Родное не пахнет! Богатая будет, – парирует бабуля. – Иди ко мне, деточка! Боевое крещение пройдено.

Мама быстро втянулась в роль бабушки. Мы оставляли у нее детей на выходные – учились, тусили, работали. Детям с ней было весело и спокойно. Они вместе готовили, учили стихи, устраивали спектакли. Злату водили на бальные танцы. Она была Золотишечка, Золотце, Золотко, самый одаренный ребенок на свете. Как-то я сама забирала ее с занятия, и тренер шепнул мне по секрету: вы меня извините, но Злата вовсе не слышит музыку. Плохо гнется: похоже, звездой сцены ей не стать. А мама тем временем повторяла: скоро на первенство мира поедем! Завоюем все кубки! Злате положено золото!

Так было и в тот ноябрьский день. Четырехлетняя Злата неделю торчала у мамы. Я защитила очередной курсовик и собиралась отметить с подругами в «нашем» кафе на Таганке. Но внутри все горело: «Мне надо домой!» Первым делом за городской телефон, звонить маме – как доча. Но ответила Яна, племянница:

– Катя, у нас беда! Бабушка убежала к соседке.

– А что с ней?

– Злате плохо. Она наглоталась таблеток и умирает!

– Каких таблеток?

– Да в «Киндере». Кажется, кафелин.

«Господи! – пронеслось в голове. – Какой “Киндер”? Какой кафелин? Кофеин?…. Твою ж мать… Клофелин! Растворяется моментально».

Дрожащей рукой звоню в «скорую»:

– Ребенок съел клофелин… помогите…

– Уже выезжаем.

Бегу в гараж (почему?) искать Макса, а он (почему?) уже там. Едем в сторону мамы. Тут полчаса. Последний поворот… навстречу нам «скорая». Ни минуты сомнения – внутри наши. За ними! Паркуемся. Забегаю в приемное отделение. Злату уже увезли в интенсивную терапию. Мама в пальто поверх домашнего платья бесцветным голосом выдает показания доктору:

– Стало давление прыгать. Попросила подругу отсыпать мне клофелина на всякий пожарный. В яичке пластмассовом из-под «Киндера» принесла… Да, в сервант. Да немного таблеток… штук пять или семь. Не успела подальше убрать, отвлекли.

Лечу на нее, ору:

– Мама! Ты ох…ела? Таблетки в коробочку из-под «Киндера»! У тебя мозги есть вообще? Как они оказались у Златы?

Доктор взглянул осуждающе:

– Можно закончу? – И к бабушке: – Во сколько она к вам пришла за водичкой?

– За соком. Мне кажется, часа в два. Я за соседкой, она медсестра… Желудок промыть собиралась… она же поправится?

Я как будто со стороны слышу собственный ор:

– Почему ты сразу не вызвала «скорую»? Какая тетя Таня тут, вашу мать? Если она не очнется, я никогда тебя не прощу! Доктор, скажите ей, что она…

– Не мешайте работать. Мы принимаем все меры. Вес маленький, доза большая. Времени много прошло. Не знаем, как поведет себя организм. Клофелин – скоропомощный препарат, он усвоился моментально. Пытаемся его вымыть и компенсировать. Но антидота к нему нет. Молитесь! Пошел лечить вашу дочь.

Покрываюсь холодным потом… «Молитесь».

Не знаю, как мама ушла из приемного. Не помня себя и без пауз я мысленно говорила со Златой:

– Заинька, маленький птенчик, ты очень нужна мне! Пожалуйста, возвращайся. Мы с папой так тебя любим…. Живи, Золотишечка. Я спою тебе песенку… Сказочку расскажу… Милая, только будь!

Мы уехали. По телефону в приемном покое про состояние Златы нам отвечали: «Тяжелое». Я продолжала с ней мысленно разговаривать.

Спустя годы Злата рассказывает, что не слышала этих наших диалогов. Очнулась в темной палате. Трубки какие-то, провода… Что-то пикает.

А я тоже очнулась, когда Макс сказал, что Злата сама задышала и ее сняли с аппарата ИВЛ. Сколько времени это длилось? Не помню. Но чудо случилось.

После выписки я перестала сердиться на маму. Поняла, что сама же ребенка оставила и пошла заниматься делами. Как она дальше жила с этой болью? Не знаю. Но с тех пор я стала больше требовать с себя, чем с других.

 
Нас всех не станет:
Точка невозврата неизбежна.
И надо свою жизнь прожить дотла,
Не утешаясь завтрашней надеждой,
Не потерявшись в мире бытия.
Мы тут на миг, совсем недолго…
Все скоротечно – и быстрее с каждым днем.
Мы отдаемся лени безмятежной —
И будто бы совсем и не живем.
А надо жить, любить, хранить и верить,
А надо дать своим – и взять от жизни все,
И мир наполнить радостью безбрежной
И памятью о том, что мы живем.
 

Е. ЮШКО

3 глава
Важные осознания

Все родители периодически недовольны тем, что бабушки и дедушки чрезмерно балуют их детей. Хочешь конфетку? Держи килограмм! Захотелось пирожков? Сейчас налепим! Раньше и я была такой мамой. Однако со временем пришло понимание: пусть так и будет! Никогда же не знаешь, когда этот опыт для внуков закончится. А на кладбище, знаете, для общения не тот вайб.

Вернувшись со Златой домой из больницы, мы провели тотальную ревизию наших квартир. Лекарства убрали на антресоль, куда можно забраться только по лестнице, и то не всем. Лестницу спрятали, предварительно сняв ступеньки. Чтобы никаких шансов нашкодить, ведь один ребенок еще ничего, а два – банда. Но меня долго мучила совесть, что я так орала на маму в приемном покое. Мысленно репетируя извинительный разговор, я не находила повода его провести. Возможно, гордыня мешала, а может, и стыд.

А дети все прибывали и подрастали, и мама на триста процентов включилась в роль бабушки. В ней открылись фанатичная преданность и безграничная любовь к внукам.

Сначала она говорила, что никого невозможно любить больше Златы. Хотя подкалывать тоже не уставала:

– А почему у нас Злата рыжая? Где сломался код ДНК?

– Мам, на отца папы посмотри, понятно же все. Это не рыжина, а красивый соломенный цвет.

– Кать, глянь, ребенку месяц, а она у тебя худеет: щек нету. Ножки дохленькие, как у лягушонка. И страшненькая такая… А родилась-то красивая! Тебе не кажется, что она сейчас у тебя от голода помрет?

И правда, в попытках кормить первенца грудью я не понимала: что-то не так у меня с молоком. Мама заметила первая, а врачи подтвердили.

В месяц у Златы диагностировали дисплазию тазобедренного сустава и обязали меня постоянно держать ее в специальном ортезе-распорке. Смотреть на дитя было больно, зато очень удобно носить. Мама называла это устройство «адовая херня» и снимала каждый раз, когда я уходила из дома: пусть отдохнет Золотишечка. Возвращаюсь я как-то пораньше, а Злата такая вся нарядная лежит. И мама виновато щебечет:

– Все уже, одеваем, одеваем космонавта твоего. Хотели красивого ребенка показать родственникам, а не это вот, блин. Дед, ты сфотографировать успел?

Люблю смотреть эти фотки в семейном альбоме. Мама с шаловливым лицом и довольная Злата в красивом костюмчике. Конечно, мама продолжала меня учить обращаться с младенцами:

– Так, Кать, давай помогу. Газоотводная трубка это называется, говоришь? Сейчас установим… Да е-е-еперный театр!

(Трубка со всем содержимым летит мне в лицо.)

– Господи Иисусе, как этот памперс ваш надевается? Где тут перед, где зад?

– Мама, а ты меня правда сама рожала? Может, вы меня подросшую удочерили, годика в три? Что-то не идет у тебя забота о маленьких детях.

Наверное, мама сама так себя развлекала – сама шучу, сама смеюсь. Диалог ведется, и Злате весело. Довольный ребенок – довольные мама и бабушка.

Они с дедом жили в двадцати минутах езды от нас и любили приезжать к нам гулять.

– Все, мы пошли Злате женихов искать, – говорил дед, выносил коляску и шел по дворам, общаясь с начинающими бабушками. Думаю, он так отдыхал и от мамы.

Она же непрерывно разъясняла «политику партии» и давала «ценнейшие указания».

– Ты посмотри на него, – ворчала мама, глядя в окно. – Он с ребенком гуляет или баб клеит? А кому он такой шикарный не нужен? Все, буду сама с ним ходить теперь.

Вот Злате исполнилось полтора года (а мне двадцать четыре с половиной), и мы с Максом поехали отдохнуть в Коктебель. Это было первое море в моей жизни. Но я звонила по пять-шесть раз в день из пункта междугородних переговоров.

– Кать, мне что, телефон из розетки выдернуть? Ты задолбала уже! Иди плавай! Дай нам хоть отдохнуть от тебя.

Я думаю, она даже трубку брала не всегда: «Уехала, блин, на море и названивает проверяет».

Потом оказалось, что у Златы тогда и понос адский был, и диатез во все щеки. Но мама молчком.

Когда Злата стала постарше, мама говорила: «Вы на неделе туда-сюда с ней, а на выходные мне привозите и отдыхайте».

Мы с удовольствием этим пользовались. Злата для бабушки была мегаталантом и лучшей в мире Золотишечкой. Когда я по настоянию преподавателя таки забрала ее с танцев, мама сказала: «Придурок! Надо искать другого».

Все, что хотела Злата, исполнялось. «Мы лепили сырники» – это действительно Злата лепила, роняла на пол, все подбирали, лепили снова, а не как у меня «Отойди, сама быстрей сделаю». Они ходили вместе везде: гулять, подметать, танцевать, наряжаться, смотреть телепузиков. Там даже мой папа – Костя – сидел, приговаривал: «Ох, как мне дороги эти все телепузики!» Злата еще залипала на «Простоквашино». Одни и те же серии по кругу, та-та-та, а Злата занимается своими делами. Но только попробуйте выключить! И никакой дед права голоса там не имел.

Потом подросла Аня, и бабушка стала говорить, что Злата чудо, а Анюта еще круче и можно любить одинаково сильно и ту и другую. «Аня непременно станет президентом». Они понимали друг друга с полувзгляда и часами болтали о жизни, как пенсионерки на лавочке, этот трехлетний ребенок и моя мама:

– Ешь капусту, Анют, чтобы сиськи большие выросли, как у меня… Вот мама твоя не ела капусту, а я ей говорила! Посмотри на нее, что вышло.

– Баб, а вот Люба, твоя подруга. Чего она кашляет все время? Болеет? Почему же не лечится?

– Она курит, поэтому кашляет.

– А ты, баба, тоже хочешь кашлять? Не надо тебе курить.

Разумеется, такая несправедливость не могла пройти незаметно для Златы. Та кипела от ревности! Однажды она не смогла сдержать в своей детской душе порыв:

– Бабушка Аню любит больше! Она ее не ругает! – кричала Злата.

– Моя бабуленька! Не твоя… Ой! Карамельки рассыпались.

– Анютик, ну ты же не специально, правда? – оправдывает Анино шкодство бабушка. – Сейчас соберем… Злата! Да епрст, смотри, куда чашку ставишь! Помоги мне конфеты собрать… Анютик, пожалуйста, аккуратненько подвинь кружечку, чтобы она не упала.

– Мама! Ну что ты, не видишь, что Аня нарочно? – встреваю я. – Дразнит она, балуется.

– Ничего не вижу! – парирует мама. – Посмотри, какая она малипусечка девочка! Какие щечки красивенькие.

Или:

– Дети, бабушка из магазина конфет принесла… Делим поровну: пять Злате, пять Ане. О! Анютик, смотри, мне тут лишнюю положили… возьми себе.

Я слушала и удивлялась. В моем детстве таких церемоний не было. Мама со мной особо не сюсюкалась. Взять вот хотя бы случай с пострадавшей шевелюрой.

В один не очень прекрасный день ко мне подошла мама и заявила:

– Так, Катя, давай сюда голову, вшей гонять будем! – Плюхает с размаху керосином.

– Ма-а-ам! Больно! Ты мне полголовы сожгла!

– Не боись! До свадьбы заживет!

– Мам, а что это слоями отваливается?

– Ой! Это кожа слезает… Прости.

Было, мягко говоря, неприятно!

Другой инцидент, который вернул меня из розовых детских мечтаний на реальную почву, произошел в возрасте пяти-шести лет. Мама вдруг предложила прогуляться, и я, воодушевленная этой идеей, тут же побежала собираться. В голове крутилась одна мысль: «Ура! Со мной родители наконец гулять будут».

Я схватила своих игрушечных зверят – лисенка с бельчонком – и, подумав, что на улице им будет холодно, сообщила маме, что их нужно одеть. Она за десять минут из того, что было под рукой, мастерски соорудила зверятам шапочки и пальтишки.

«О! Классно! Наконец со мной кто-то будет играть», – радостно думала я.

Мы отправились в лес. Я разложила игрушки, изобрела для них целую игру, зову их играть… и вдруг замечаю, что взрослые вовсю накрывают пикничок: там уже и вино разливают, и закуски раскладывают. На мои попытки втянуть их в свою игру мама только сказала:

– Катенька, ну ты поиграй, поиграй там сама, ну пожалуйста.

В общем, сюсюканья от родителей в моем детстве было не дождаться. Но время идет очень быстро. И если в моем детстве мама была занята своей жизнью и работой, то нянчиться с внуками ей уже не позволяло здоровье. Третьего и четвертого она физически не могла брать к себе даже в гости.

Мы старались особо не нагружать ее, но случилось так, что в какой-то момент все же явились к маме перекантоваться на пару месяцев, пока в нашей квартире был ремонт. Косте и Максиму было года три-четыре.

Мы не заметили, как «пара месяцев» перевалила за год. Мальчишки-погодки разносили квартиру, бесились, а сверху в их кучу-малу еще прыгали Злата и Аня. «Баб, мона шкаф?» – А там блузки шелковые, платья. – «Нет, нельзя». – «Значит, мона!» И дверь, поломку которой мы дружно скрывали, р-раз, падает на пол. Бабушка в предвкушении нашей депортации.

Когда мы в конце концов съехали, мама устроила «вечеринку века». На кухне. Одна. И пропустила наш праздник трехлетия Кости. А мы не обиделись.

Спустя несколько месяцев после нашего переезда у мамы случился инсульт. Теперь уже ей требовалась наша помощь. Мы знали, куда обращаться, так как до этого подобное произошло с дедушкой (к этому моменту его уже не было с нами). В больнице мама провела больше месяца и благодаря мастерству врачей восстановилась практически полностью. Она не переставала острить по всем возможным поводам, но я видела, что настроение у нее так себе. И обижалась мама чаще обычного. Она понимала: это начало того, что назад откатить невозможно. Страшно было и мне.

Как-то на даче мы вместе готовили борщ, я подумала, как же здорово, что у нас все еще есть такая возможность, и хлынули слезы:

– Мамочка, дорогая, прости меня…

– А за что? Что натворила ты, дочь моя дорогая?

– Мам, да за все… Что я так тогда на тебя кричала в больнице, когда Злата… Ты же не виновата совсем. Ты ей и нам всю себя отдавала. А я… ну я просто… Сама испугалась, наверное. Мне было трудно признать, что я бросила своих детей на тебя. Мамочка, ты самая дорогая на свете! Я так люблю тебя! Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь. Ты моя самая лучшая!

Я стала целовать ей руки и плакала, вспоминая все новые моменты, где я могла ее задеть, извинялась и плакала. Но легче мне почему-то не становилось.

Мама проникновенно смотрела на меня. В ее глазах было столько боли… и еще больше невероятной любви, которая свойственна только маме. Она смотрела и как будто заново проживала все эти моменты. А потом обняла и поцеловала меня:

– Кать, это твои маленькие дети. Они вырастут. И тебе столько предстоит с ними всего пройти, пережить, что ты меня когда-нибудь поймешь. Но то, как я тебя люблю, – я больше не люблю так никого.

Этот взгляд невозможно забыть. Теперь он всегда со мной.

Мне слегка полегчало. Но чувство вины не ушло. Как будто я что-то недодала, не доделала.

Лети, моя девочка

Иногда мне казалось, что больше меня она все же кого-то любила. И это мой муж. Зять – это только Максим. Хотя технически есть еще муж сестры Ленки. О Максиме только хорошо, больше никак. Бывало, злюсь на него, делюсь с мамой. А она мне:

– Ты что несешь? Он святой человек. Молчи в тряпочку.

– Мам, как ты можешь? Это же я, твой ребенок. А он просто зять.

– Тихо! Молчи.

Она его боготворила. А он ей яичницу жарил, с салом и помидорами. По запросу, в любое время.

* * *

Несмотря на хороший уход, радость возвращения мамы в строй была недолгой. За первым инсультом последовал второй, затем третий. Врачи старались как могли. Но маме, которая занимала руководящую должность и не испытывала денежно-материальных проблем, было трудно принять свою нарастающую беспомощность.

Она все больше грустнела, ворчала по пустякам и жаловалась на помощниц по дому, которые то не так убрали, то не так приготовили. Мы перевезли ее к сестре, продолжая по выходным навещать. Работа, дети, проблемы… хотелось быть ближе и чаще встречаться, поэтому мы искали квартиру рядом с нашим домом. В какой-то момент соседи по лестничной площадке переезжали в другой район, и мы купили маме квартиру напротив нашей. Все обустроили, перевезли. Мальчишки ходили к ней рассказать о спортивных достижениях. Старшие девочки – посекретничать. Маша любила стихи рассказывать (советская традиция сохранилась!).

Мама с жаром приговаривала:

– Вот Анька, Анька-то молодец! Научилась стрелки рисовать, совсем как я. Красотка, и сисечки выросли что надо! Не зря капустой кормила девчонку.

– Мам, она целыми днями гуляет с этими своими… пацанами. Не могу заставить сесть за уроки.

– А ты сама что в шестнадцать лет делала? Дай человеку нормально прожить свою молодость! Пусть гуляет.

Иногда мама говорила:

– Вот бы зятек мне яишенку пожарил сейчас…

И Макс приходил и готовил все, как ей нравится.

На свое семидесятилетие она попросила купить ей что-нибудь нарядное, чтобы прилично было выйти на улицу. Мы устроили большое семейное застолье. И хотя наряд мы, конечно, купили, мама больше не выходила. Фактически она теперь все время сидела перед телевизором или у окна и не особо хотела делать упражнения для реабилитации. А через полгода почти перестала вставать.

Соседки у подъезда все время спрашивали:

– Кать, как мама? Мы так с ней смеялисьвсегда, передай, что скучаем, пускай выходит.

Было больно видеть маму сидящей или лежащей почти без движения. Это ее-то, человека-осьминога: сто дел в минуту, одной рукой красит глаз, другой простынку гладит, ногой помешивая борщ, и второй ногой еще что-то изображает.

Я не вылезала из командировок и забегала к ней пару раз в неделю. Так приятно было трогать ее за щеки и держать эти мягкие теплые руки. Я прятала в них лицо и говорила о том о сем. Какая погода на улице. Как интересно рассуждает Лева. Из-за чего подрались Костя с Максом и как легко помирились. Мама плакала, что не может помочь мне с детишками.

Перед очередным перелетом я зашла к ней «благословиться».

– Мамочка, ну что ты конфетки опять у Лены выпрашиваешь?.. Тебе же нельзя.

Она виновато опустила глаза и так пронзительно на меня посмотрела, будто прощалась… практически навсегда. И расплакалась. Я оторопела и постаралась перевести все в шутку:

– Мам, я уже послезавтра приеду, ты меня, пожалуйста, дождись. Ты только мужика не приводи!

– Я подумаю, – улыбнулась с прищуром мама. – Но это не точно. Если будет красавчик, то возьму.

Она подняла руку, которая у нее плоховато работала. Сжимая ладонью смешную сову, которую ей принесла Лена для разработки мышц, помахала мне.

В поездке было тревожно. Вечером позвонила сиделка:

– Мама отказалась от еды.

Машина, самолет, машина, лечу по лестнице, забегаю в квартиру. Она лежит вся такая красивая, розовая, теплая, невесомая. И я чувствую, что мама вот сейчас, прямо сейчас от меня уходит.

Я заплакала и обняла ее:

– Лети, моя птичка, лети! Наверное, там тебе будет лучше.

Сзади стояла Злата:

– Мам, давай попробуем реанимировать…

– Лети, моя хорошая, лети, моя девочка. – Я поцеловала ее и еще долго держала за руку. – Нет, Злат. Я думаю, так будет лучше. Сейчас мальчишки с занятий придут. Сделай, пожалуйста, так, чтобы они сюда не попали.

Но дверь-то была не закрыта, и Злата не успела ничего сделать. Зашел Лева и взял маму за руку:

– Бабуля, ты спишь? Я попозже приду тогда. Все, пока!

Поплакав еще минут десять, я встала и позвонила, куда следует. Через двадцать минут приехала «скорая». С ними вместе зашел полицейский. Мама ушла в четверг, 23 мая, в семь вечера. Через час ее увезли.

Я включилась в организацию похорон, понимая, что это должна делать я. Не сестра, не кто-то другой из родных. Один наш родственник раньше работал в ритуальном агентстве. Мы сидели вдвоем на кухне в маминой квартире.

– Кать, сейчас нам надо немного пошопиться. Гроб выбрать.

И дает мне каталог, а там разделы – эконом, премиум, ВИП.

– Давай сразу по ВИПам. Пусть красиво уходит, конфеточка моя. Так, а где в каталоге платья? Ее же одеть еще нужно. Туфли, чулки там. Куда нужно ехать?

– С этим как раз нет проблем. Я утром заеду в магазин, там продают уже готовые комплекты.

– Так, сегодня четверг. В воскресенье вечером у меня поезд в Ростов. Мы должны ее в субботу похоронить.

– Нереально! Там куча работы: вскрытие, экспертиза. Свидетельство о смерти получить. С ним надо ехать на кладбище и договариваться, где будут копать. Последнее самое сложное.

– Ну ты ж в этой сфере работал? Ищи в телефоне. Наверняка есть какой-нибудь судмедэксперт.

– Да нет у меня такого, Кать.

– Ищи, говорю. Сам не сделает – порекомендует коллегу.

Нашел. Этот человек еще и в нужный день дежурил.

А вот с кладбищем засада была полная. Но мы справились.

Аня рассказала, что ей с четверга на пятницу снился Костя, который говорил: «Представляешь, Анют, мы день рождения бабушки в субботу будем отмечать. Она ко мне пришла».

Сон оказался в руку: похороны и поминки были очень теплые и прошли 25 мая. А день рождения мамы через несколько дней – 28 мая. Мы много смеялись, вспоминая ее словечки, приколы и шуточки.

Недели через две после похорон позвонила сиделка:

– Катюш, я тут все убираю, скажи, пожалуйста, что выкинуть, что оставить.

Я задумалась.

– Лиль, вот из всего этого не нужно ничего. Выкинь все.

Через час я передумала:

– Слушай, Лиля, у мамы была сова такая, антистресс-сквиш, ей моя сестра дарила. Вот ее оставь. Пусть моя будет.

– Кать, не знаю, прости, но я ее, кажется, уже выбросила.

Я, конечно, расстроилась. Это единственное, что я бы хотела себе оставить.

Проходит месяц. Заглядываю к Злате в комнату, садимся, болтаем. Я смотрю на одну из полочек у нее в кровати, а там сидит эта сова.

– Злат, это бабушкина сова?

– Да. Мне ее вчера Лева откуда-то притащил и поставил. Сказал, пусть она у тебя живет, это бабушкина.

Оказалось, что когда Лева к ней подошел и за руку потрогал, сову стырил и унес домой. И вот таким образом у меня эта сова осталась. Блин! Как же хорошо, что сыновья все-таки тогда в ее квартиру зашли.

Сову я конфисковала. Она пахнет мамой, и я, когда в шкафчике своем с утра украшения выбираю, жамкаю ее: «Привет, мам!»