Читать книгу: «Глинка: Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни», страница 10

Был ли Глинка декабристом?

Внезапная смерть императора 19 ноября 1825 года в Таганроге произвела хаос в русском обществе. Прямых наследников престола у Александра I не было. По указу его отца Павла о престолонаследии трон должен был в таком случае перейти следующему брату – Константину Павловичу. Однако тот не хотел царствовать и отказался от трона. Александр составил манифест о передаче престола третьему брату, Николаю, однако завещание было практически никому не известно, что в конечном счете привело к трагедии на Сенатской площади, известной как восстание декабристов.

В советской литературе в духе официальной идеологии подчеркивалось, что Глинка разделял антимонархические взгляды декабристов и фактически сам был декабристом²⁴¹. Но так ли это было на самом деле? Если понимать исторический контекст и знать мировоззрение, то ответ будет отрицательным.

Мишель действительно был знаком и общался со многими декабристами – Вильгельмом Кюхельбекером, пансионным товарищем Степаном Палицыным. Декабристским идеям сочувствовал Корсак, на службе Мишель мог встречаться с адъютантом главноуправляющего путей сообщения Александром Бестужевым.

Но Глинка знал и тех, кто принадлежал к другим многочисленным тайным обществам, через которые прошли большинство русских людей. К примеру, масонские ложи были такими же тайными обществами, и Глинка дружил с их участниками, которые к тому же были страстными меломанами.

Сочувствовал ли Глинка декабристам? Ответить однозначно сложно. Все русское общество было пронизано идеями разных реформ. Вероятно, Глинка поддерживал общие гуманистические принципы, которые нужно претворять в жизнь – справедливость, честность, преданность родине. Он знал об идеях декабристов – о социальном равенстве перед законом, изменении монархии на конституционную монархию или республику, справедливом суде, национальном единстве. Все это широко обсуждалось во всех тайных обществах и стало частью дворянского кодекса чести.

Но немногие из членов тайных обществ, в том числе и декабристов, хотели предпринимать какие-то действия. У декабристов не было агитационных мероприятий, они не вели «вербовку» единомышленников. Это были встречи офицеров, обсуждавших состояние Отечества. Все они, прошедшие через Отечественную войну и завоевавшие победу, жили ради служения Родине. Они стремились найти самый правильный и верный путь для совершенствования страны. Столь сильные патриотические чувства испытывал и Глинка. Но он, как и большинство, порицал революционные преобразования, о чем можно судить по «Запискам». Одного из знакомых – декабриста он называл «жертвою своего легкомыслия»²⁴².

14 декабря 1825 года ранним утром Мишель, как и многие жители города, отправился на Сенатскую площадь, чтобы присутствовать на событии государственной важности – новому императору должны были присягать войска и Сенат. После почти месячного безвременья страна обретала правителя. На главной площади города ожидалось театрализованное символическое действо – утверждение нового императора Николая I, помазанника Божьего, и его нового сценария власти. Каждый дворянин считал обязанностью быть там, в единении со всеми остальными подданными.

О предстоящем перевороте Глинка не знал. В противном случае он остался бы дома, боясь возможных карательных мер. Как мы помним, по складу характера он не был воином и революционером. Человек осторожный и преданный государю, он вряд ли решился бы присутствовать при восстании.

Глинка видел, как офицеры держали войска на площади и отказывались присягнуть, но никаких действий не совершали. Он понял, что происходит что-то страшное.

На площадь-сцену вышел новый правитель. Глинка впервые видел Николая I. Даже спустя 30 лет в его душе сохранился величественный и внушающий уважение вид нового императора, который находился тогда в сложной ситуации.

Глинка писал: «Он был бледен и несколько грустен; сложив спокойно руки на груди, пошел он тихим шагом прямо в середину толпы и обратился к ней со словами: “Дети, дети, разойдитесь”»²⁴³.

Сложно сказать, были ли эти слова произнесены в действительности. Может, они возникли в памяти композитора под влиянием его собственной оперы «Жизнь за царя», где правитель показан как глава большой семьи-нации.

Пораженные происходящим, молодые люди, голодные, уставшие и замерзшие, простояли на площади до 15–16 часов. А потом, когда раздались громовые звуки пушечных выстрелов, он вместе с друзьями убежал с площади и направился к Бахтуриным рассказать о пережитом.

Последующие дни весь город был наполнен слухами. В семьях часто не знали, был ли кто-то из родственников причастен к восстанию или нет. Считалось позором оказаться в списках декабристов.

Через несколько дней в полночь около дома Глинки послышался шум у ворот. Штабс-офицер Ведомства путей сообщения повелительным тоном приказал ему немедленно явиться к министру путей сообщения герцогу Вюртембергскому.

«Сердце замерло, а душа, как говорится, ушла в пятки»²⁴⁴, – вспоминал Глинка.

– В чем меня обвиняют? – дрогнувшим голосом тихо спросил Мишель.

– Вы знакомы с Дмитрием и Борисом Глинками. Вы жили вместе с ними во время обучения в пансионе, – ответил конвоир, полковник Варенцов.

– Да. А в чем дело? – переспросил задержанный.

– Мы ищем Кюхельбекера. Он бежал и может скрываться в Петербурге в доме у одного из своих племянников.

– Я ничего не знаю, – удивился Мишель.

– Будете отвечать его превосходительству, – коротко ответил полковник и подтолкнул юношу к двери.

На приеме у герцога, справившись с волнением, Глинка на хорошем французском отрапортовал, что оба его дальних родственника являются людьми благонадежными. Дети Григория Андреевича Глинки²⁴⁵, бывшего кавалером при государе Николае Павловиче (в бытность его князем), преданы государю, воспитывались за казенный счет в пансионе и отличаются благонравием.

Герцог был доволен ответом подчиненного и скоро отпустил Мишеля.

После пережитого Мишель решил бежать в Новоспасское (вместе с Корсаком, направлявшимся к родственникам в Ельнинский уезд), тем более что его ждали на свадьбу сестры Пелагеи.

От «любителя» к «автору»

Пелагея отличалась красотой и добротой, так по крайней мере о ней вспоминал будущий композитор. При встрече она бросилась на шею любимому брату. Мишель долго общался с ее избранником Яковом Михайловичем Соболевским²⁴⁶.

Когда они вышли из бильярдной, Мишель парадно изрек:

– Я разрешаю им пожениться.

В семье Глинок узы брака считались венцом истинных и сильных чувств. Дочери выходили замуж по любви, и их выбор принимался родителями с уважением. К Соболевскому относились очень тепло – он был хорошо образован, имел в доме прекрасную библиотеку. По его примеру родители стали выписывать журналы и собирать коллекцию книг.

Пока домашние закупали приданое, Глинка жил в Смоленске в свое удовольствие в доме дальнего родственника Алексея Андреевича Ушакова, человека веселого, радушного и гостеприимного²⁴⁷. Ушаковы стремились не отставать от петербургской моды, и в их доме постоянно звучала музыка. И, конечно, Мишель, 21-летний юноша, не мог не влюбиться в его миловидную восемнадцатилетнюю дочку Лизу, приходившуюся ему двоюродной племянницей²⁴⁸. Мишель посвятил ей свое новое сочинение – Вариации для фортепиано на модный итальянский романс «Benedetta sià la madre»²⁴⁹. Автор подписал сочинение так – «Glinka, amateur», то есть «любитель». Он отправил вариации Майеру, который, подправив сочинение друга, отдал в печать – в фирму Иоганна Корнелиуса Пеца. В скором времени, в 1826 году, пьеса увидела свет.

Вариации стали первым опубликованным сочинением Глинки.

Протежирование Майера оправдано: цикл является самым ярким из всех фортепианных сочинений, написанных Мишелем до 1830 года. В пьесе подведен итог – занятиям по фортепиано и по изучению итальянской школы пения у Беллоли. Вариации похожи на контрастную оркестровую картину – здесь и вокальная ария с красивыми фиоритурами, и искрометная вариация, напоминающая о каприсах Паганини. А заключает цикл торжественный полонез с большой сольной каденцией. Так, постепенно – от публичной премьеры на балу Хованских до первой публикации – прорисовывался, пунктиром, новый путь в жизни Глинки – путь композитора.

В конце февраля 1826 года²⁵⁰ состоялась свадьба Пелагеи, на которую съехалась родня со всей округи. Мишель был выбран шафером. Столичный франт, он на глазах у всех продолжал ухаживать за Лизой. В день свадьбы, после обеда, она сидела за столом и разговаривала с другими девушками. Он подошел к ней и внезапно встал на колени. Снял с ее изящной ножки башмачок. Ошарашенная девушка и окружающие молчали. Он наполнил туфельку шампанским и выпил за ее здоровье. Младшая сестра Людмила, как и многие, воспитанные в сельской усадебной атмосфере, пришли в ужас от происходящего.

Влюбленность Глинки, по-видимому, была взаимной. Мы не знаем, почему их отношения не получили развития. Никаких свидетельств не сохранилось. Может, Мишель считал себя слишком молодым для серьезных планов, может, отец девушки хотел для нее лучшей партии, могла препятствовать их родственная связь. Теплые отношения с Лизой сохранились в памяти обоих до конца жизни. Впоследствии Лиза, как могла, помогала Мишелю и его семье, устраивая разные бытовые дела.

С чувствами к Лизе, по-видимому, связан романс на любимые строки Батюшкова:

 
О, память сердца, ты сильней
Рассудка памяти печальной²⁵¹.
 

Герой романса живет эмоциями и воспоминаниями. Сердце помнит любимый образ, светлые локоны и робкий взгляд. Романс отличается более сложным музыкальным языком с хроматизмами и скачками. Его Глинка написал, уже вернувшись в Петербург в 1826 году.

Почти через 20 лет, приезжая в Смоленск, в 1847 году, он также жил в доме Ушаковых. Тогда он посвятил Лизе еще одно сочинение – Вариации на шотландскую тему (так сам Глинка называл это сочинение)²⁵². И подпись его уже была другой – «Glinka, l’auteur», то есть «автор». Глинка помнил свой первый подарок ей и помнил свое посвящение. Он подчеркнул изменение в своей идентичности игрой слов: «amateur» перешло в «l’auteur». Лиза к этому времени так и не вышла замуж. Как знать, может быть, ее чувства к композитору мешали обустроить личную жизнь²⁵³.

В феврале 1826 года Глинку хорошо встречали в доме генерала в отставке Александра Николаевича Апухтина, который любил танцы и музыку. Но по случаю траура по Александру I все развлечения были запрещены. Не желая отказываться от приятного досуга, Апухтин предлагает поставить театрализованное действо и посвятить его печальному событию. Глинка сочинил музыку к Прологу на кончину императора Александра и восшествия на престол государя Николая Павловича. Гувернер – учитель французского языка – написал слова, как и полагается, на французском.

Пролог представлял собой театральную сцену, что-то вроде живой картины, объединенной со сценой из оратории. Первую трагическую часть исполнял хор (c-moll), а вторая часть в мажоре представляла собой арию (B-dur), которую пел сам Глинка. Он воплощал образ из мифологии – Гения смерти, символами которого были факел и крылья. Его часто использовали в оформлении скульптурных надгробий. Аккомпанировал на фортепиано приехавший вместе с Глинками немец Гемпель, гувернер в Новоспасском. Мишель радовался, он считал сцену первой театральной удачей, в ней музыка точно передавала чувства.

«Чудное мгновенье»

В мае 1826 года Мишель возвратился в Петербург на службу. Лето выдалось сухим и знойным, леса горели. Он мучился бессонницей и страдал по Лизе. В свободные часы он прогуливался по Юсупову саду с друзьями. Одним из них был генерал Петр (Пьер Доминик) Базен²⁵⁴, француз, образованный человек, инженер. Тот занимал пост директора Института инженеров путей сообщения и фактически по статусу приходился начальником Глинке. Базен покровительствовал юноше.

– Мон шер, Анна Петровна, – вдруг остановившись, Базен с почтением обратился к даме, шедшей навстречу в окружении хохочущих девушек и одного юноши. Это была Анна Петровна Керн, к тому времени уже получившая славу светской львицы, «съедающей» сердца мужчин. В театрализованной культуре Петербурга она примеряла образ femme fatale, роковой женщины, нарушающей рамки приличия.

Базен представил учтивого Глинку, тот грациозно поклонился, робея перед ней. Юноша из компании Керн улыбнулся и сказал:

– Мишель! Неудивительно было встретиться. Юсупов сад сейчас в моде.

Это был Левушка Пушкин, «растопивший» атмосферу светской учтивости, неизбежной при первом знакомстве.

– Приходите ко мне вечером. Хорошего чаю не обещаю, ибо не знаю в нем толк, – по-французски сказал Базен, – но обещаю чудесное общество и развлечение. Мсье Глинка лучший наш импровизатор и пианист.

Вечером действительно Керн в окружении друзей пришла к Базену. В его холостяцкой, скромной квартире кроме рояля ничего не привлекало внимание. Глинка сразу сел к инструменту, здесь он чувствовал себя увереннее и свободнее, чем вблизи с Керн, вроде бы не обладающей безусловной красотой, но «подавляющей» своей уверенностью и страстностью речей.

Базен предложил:

– Спойте любую народную песню – можно русскую или малороссийскую.

Гости растерялись.

Тогда Базен запел простой мотив известной малороссийской песни:

 
Наварила, напекла
Не  для Грицки, для Петра,
Ой  лих, мой Петрусь,
Вело личко, черноусь!
 

Глинка поклонился и опустил руки на клавиши.

Керн позже вспоминала: «Я никогда ничего подобного не слыхала, хотя и удавалось мне бывать в концертах Фильда и многих других замечательных музыкантов; но такой мягкости и плавности, такой страсти в звуках и совершенного отсутствия деревянных клавишей я никогда ни у кого не встречала! У Глинки клавиши пели от прикосновения его маленькой ручки. Он так искусно владел инструментом, что до точности мог выразить все, что хотел; невозможно было не понять того, что пели клавиши под его миниатюрными пальцами»²⁵⁵.

Анна обладала хорошим музыкальным вкусом и слухом, так что ее свидетельство представляет ценный исторический документ. Ее дедушка Марк Федорович Полторацкий, талантливый баритон, всю жизнь посвятил Придворной певческой капелле и заслужил известность при дворе, в том числе как оперный певец. Керн была близка к музыкальному миру.

Народный мотив в вариациях Глинки преображался: он превращался то в прекрасную задумчивую арию с фиоритурами, то в игривый танец, то в торжественный хорал. Это было «чудное мгновенье», как писала Керн. Выражение превратилось в клише после выхода в печати через год, в 1827 году, ставшего знаменитым стихотворения Пушкина – «Я помню чудное мгновенье». Его появление связывают с чувствами поэта к Керн.

Была ли эта встреча таким же «чудным мгновеньем» для Глинки? Вероятно, да, но не настолько, чтобы написать на эти стихи романс и посвятить его Анне. Мишель стал часто бывать у нее, вплоть до отъезда за границу в 1830 году.

Керн запомнила его как «чрезвычайно нервного, чувствительного человека». «Ему было всегда то холодно, то жарко, чаще всего грустно, так что маленькая дочь моя иначе не называла его, как “Миша Глинка, которому грустно”», – вспоминала она.

Ему было хорошо с ней – от того теплого чая с сушками и пирогами, от пушистого шерстяного пледа, которым он укрывал постоянно мерзнувшие ноги, от кацавейки, длинной кофты, которую он брал у нее и надевал, чтобы согреться. Здесь в семье Керн завязывается еще один «узелок» судьбы Глинки, который приведет к драматической развязке через 15 лет. Главная любовь его жизни будет Керн, но не Анна, а Екатерина, ее дочь.

Интерес к русской теме, стилизация «высокого» искусства под фольклор происходили под воздействием творчества барона Антона Антоновича Дельвига²⁵⁶. Знавшие друг друга еще, видимо, со времени пансиона и общих посиделок у Кюхельбекера, они теперь общались в салоне у поэта, который тот устраивал с 1825 года.

Дельвиг увлек Мишеля красотами русского народного стихосложения, считая эту культуру наследницей глубокой древности, «своей», сохранившейся Античностью. Именно в это время на слова Дельвига Мишель сочиняет в популярном жанре, который получил название русской песни. Он «работает», как Дельвиг – использует параллелизмы, бытовые описания, обороты и отдельные слова из народной лексики. А затем облагораживает, поднимает до «высокого» стиля салонного музицирования народный материал. В песне «Что, красотка молодая» (1827) имитируется протяжная песня. Главный герой расспрашивает молодую девушку, о чем она так горько плачет. Просит поделиться печалью, которую вместе они быстрее «растоскуют». В шутливой песне «Дедушка! – Девицы раз мне говорили» (1828) в качестве первоосновы используется плясовая. Главный герой – дедушка рассказывает молоденьким девицам о своей юношеской несчастной любви к тем, кто сейчас стали уже старушками. Девушки хохочут над ним и шутливо приговаривают, что они бы его точно любили. Образ разочарованного старичка напоминает Финна из будущей оперы «Руслан и Людмила», выясняющего отношения с дряхлой Наиной.

«Золотая молодежь»

Всю зиму, весну и лето 1826 года общество изживало произошедшие декабрьские события. После казни декабристов 13 июля наступила пора роскошных государственных праздников. 22 августа короновался Николай Павлович, весь двор направился в Москву, где проходили торжества.

Новый император понимал толк в управлении – после «кнута» общество нуждалось в «прянике», в «хлебе и зрелищах». Целый месяц двор и высшее сословие предавались развлечениям. Балы поражали своим великолепием. Как вспоминал писатель Соллогуб, «все способствовало блеску празднества: временное повсеместное спокойствие в Европе, водворившийся порядок в самой России, наконец – и всего более, – восторг, который вселяла в народе молодая императорская чета. Императрица Александра Федоровна была тогда в полном расцвете своей красоты, она олицетворяла, так сказать, идеал русской царицы, соединяя в себе царственность осанки с бесконечной приветливостью и добротой. О наружности самого императора мне распространяться нечего, она сделалась, так сказать, легендарной по всей России; он представлялся народу чем-то вроде сказочного богатыря»²⁵⁷.

Помимо коронационных торжеств, все московское общество было поражено «самой крупной новостью эпохи», по словам графа Дмитрия Николаевича Толстого, – прощение Пушкина и возвращение его из ссылки в Москву. 12 октября 1826 года он в доме у Дмитрия Веневитинова читал свою новую трагедию «Борис Годунов». Скорее всего, Глинка знал об этом событии, ведь он принадлежал к кругу интеллектуалов, в который входил Пушкин. Но он не присутствовал на чтении, как об этом когда-то писали музыковеды, со слов критика В. Стасова.

В это время Глинку протежирует эксцентричный юноша Сергей Григорьевич Голицын²⁵⁸ (1803–1868), ставший его другом на несколько лет. Он был известен под прозвищем Фирс. Служивший в Коллегии иностранных дел с 1826 года, он был еще одним образцом для подражания.

Музыкальный критик Вильгельм Ленц указывал в воспоминаниях: «Многочисленный род князей Голицыных так разветвился, что в Петербурге все Голицыны носят различные прозвища: есть Голицыны-рябчики, Голицыны-кулики, и прозвища эти не имеют ничего оскорбительного». В обществе ходили разные версии появления имени «Фирс». В то время в «Толкователе имен» Фирс означал «человек рассеянный и в беспорядок приводящий», что соответствовало его натуре.

Сергей в 1820-е годы был популярной фигурой в обществе. Его славе не мешал физический «недостаток» – сильный тик в шее, из-за которого голова кривилась к правому плечу. Атлетического телосложения, высокий, он имел различные таланты: поэт, автор эпиграмм и экспромтов, обладатель бархатного запоминающегося баса, музыкант с прекрасным вкусом и образованием, переводчик модного польского поэта Мицкевича. Он жил в свое удовольствие – пел, сочинял, волочился и посещал светские салоны. Считается, что Фирс поделился с Пушкиным историей своей бабушки, Наталии Петровны, о тайне «трех счастливых карт», которая легла в основу сюжета «Пиковой дамы».

Глинка вспоминал, что Фирс немало поспособствовал его композиторской карьере: «…он умел ловко возбуждать меня к деятельности, писал для меня стихи и охотно исполнял мои сочинения… очень приятным прекрасным густым басом»²⁵⁹. В эти годы на его слова он написал четыре романса – все, связанные с любовными разочарованиями, а в 1843 году использовал перевод Голицына стихотворения «К ней» Адама Мицкевича.

Все еще застенчивый на публике, Глинка благодаря ему вошел в высшее общество. Отсюда пролегали «ниточки» к салонам Вяземского, Олениных, Карамзиных. На протяжении нескольких лет Фирс будет втягивать Глинку в необычные, изобретаемые им развлечения. Особенно в обществе запомнились их новогодние розыгрыши и летние музыкальные вечера.

Писатель Владимир Соллогуб вспоминал: «У бабушки моей Архаровой²⁶⁰ состоялся однажды вечер весьма оригинальный²⁶¹. К ней назвались ряженые; поводом тому послужило, конечно, не столько желание сделать удовольствие почтенной старушке, сколько присутствие в доме моей двоюродной сестры, Натальи Соллогуб, молодой девушки редкой красоты». За музыкальную часть отвечал Глинка. В святочный вечер «бабушка сидела, по обыкновению, окруженная своим семейством, приживалками и близкими приятелями, как вдруг ввалилась в столовую целая ватага замаскированных мужчин. Заиграл оркестр. Все заняли определенные места. Исполнялась шарада в действии… Распоряжался Фирс. В числе масок суетился меньший всех ростом Глинка. Словом шарады²⁶² было избрано délire (от фр. – бред, горячка, исступление). Посадили алжирского бея на подушки и начали его увеселять. Глинка играл, кажется, моцартовскую сонату, но на самых дрянных фортепьянишках, которых мне привелось слышать бренчание»²⁶³. Видимо, он играл известное Турецкое рондо Моцарта, где использовался аккомпанемент, имитирующий звучание турецких военных барабанчиков.

Прошло еще несколько театрализованных номеров с декламацией стихов в костюмах и пением. «Вечер окончился танцами и общим оживлением. Странствующая труппа подвизалась, впрочем, не у одной Архаровой, – вспоминал Соллогуб, – а еще у другой старой и почитаемой дамы, княгини Натальи Петровны Голицыной, известной под именем la princesse Moustache (от фр. moustache – усы, намек на ее внешний облик). Она была матерью московского генерал-губернатора светлейшего князя Дмитрия Владимировича, баронессы Софьи Владимировны Строгановой и Екатерины Владимировны Апраксиной». Появление у Голицыной являлось обязательным для молодых людей, чтобы окончательно быть представленными в свете и стать частью светского петербургского общества.

Современники вспоминали еще один новогодний розыгрыш – в начале февраля, между 6-м и 12-м числом 1827 года. В честь графа Виктора Павловича Кочубея²⁶⁴ был поставлен любительский спектакль.

Спектакль в доме с пышными интерьерами на набережной реки Фонтанки, 16, построенном архитектором Монферраном, давался в присутствии всего высшего столичного общества. Балы у Кочубея славились роскошью и тем, что к нему часто приезжала императорская семья. В спектакле участвовали только мужчины, в основном военные, все в полумасках²⁶⁵. Представление напоминало сегодняшние развлекательные телепрограммы: участвовали фокусники, певцы, балет. Сцены из трагедий и драм перемежались отрывками из водевилей, французских и итальянских опер²⁶⁶. Глинка в роли донны Анны принимал участие в двух сценах из «Дон Жуана» Моцарта, исполняемых на итальянском языке. Фирс был Лепоррелло, слугой великого соблазнителя. Дон Жуана пел Василий Голицын, известный по прозвищу Рябчик. Глинку нарядили в белый «пудер-мантель», то есть домашний пеньюар, используемый во время процедуры нанесения пудры. Женский парик с длинными распущенными волосами дополнял образ. Второе действие плавно перешло в бал, начавшийся дивертисментами a la russe с русскими танцами, кокошниками, сарафанами.