Читать книгу: «Когда распахиваются крылья», страница 8

– Вася, ты же сам знаешь, что «Скорая» не приедет.

– Почему не приедет? – я даже подпрыгнул от возмущения. – Я же говорю, папа её уже вызвал, просто она почему-то медленно едет.

– Потому что через несколько минут после звонка твоего папы «Скорую» вызвала одна женщина из райцентра. Единственная карета «Скорой помощи», которая есть в вашем районе, выехала по её вызову, а не по вызову твоего папы. Сегодня весь день у её отца странно болело предплечье, но он не жаловался. Потому что он никогда в жизни не жаловался. И не стал жаловаться из-за этой боли – ведь и её можно пережить, просто мышцу потянул, наверное. Когда ночью он встал попить воды и упал, потерявшись в собственном теле, его дочь испугалась и вызвала «Скорую». Карета ехала с другого вызова из соседней деревни, врачи очень устали, но они тут же развернули машину и поехали на вызов. Они ещё не доехали и пока не знают, что уже опоздали. Им нужно ещё полчаса, чтобы доехать и понять это. Ещё двадцать минут, чтобы вернуться к перекрёстку, от которого они могут поехать к вашей деревне.

– Значит, через часа полтора будут? – нетерпеливо спросил я, но тут же сбился: – В смысле, мне очень жаль этого мужчину, но ведь тут… – я замолчал, не став договаривать: «Тут ведь Женька!».

Гоша смотрел на меня пронизывающим взглядом, от которого мне стало не по себе.

– Я же сказал – «Скорая» не приедет, – тихо повторил он.

– В смысле? Но ты говорил…

– Просто сегодня тебе повезло.

– Повезло? – недоуменно спросил я. – В каком смысле?

– В очень простом смысле, – ответил Гоша, продолжая смотреть мне в глаза. – Отец сказал тебе починить после школы забор, но, на твою удачу, ночью по всему району прошёл сильный ливень с ветром, который залил доски, и они отсырели. Теперь нужно ждать, когда они высохнут – если поставишь забор из сырых досок, потом он расползётся, все это знают.

– Причём тут забор? – растерянно воскликнул я. – Да починю я его завтра! Почему «Скорая»-то не приедет?

– Потому что сегодня повезло тебе, но не повезло другим. Во всём районе в вашу деревню ведёт самая плохая дорога – глина, смешанная с галькой. Ты сам знаешь – в начале весны по ней начали ездить нефтяники – их буровая здесь недалеко. Их грузовики разбили дорогу, оставив на ней огромные колеи. Дождь, который спас тебя от ремонта забора, превратил дорогу в болото. Обычная машина тут не проедет. Не проедет и «Скорая» «буханка».

– В смысле, не проедет?! – воскликнул я. – Всегда же проезжала! Почему сегодня нет?

– Каждый раз, когда вызов поступает из вашей деревни, врачи становятся перед выбором – помочь одному человеку здесь или нескольким в других деревнях. Это очень сложный выбор, который может сломать любого человека. Но врачи из вашей больницы делают его каждый день. Сегодня они выбрали мужчину, у которого болело плечо. Вспомни, ты никогда не видел в вашей деревне «Скорой», потому что она сюда приезжает редко.

– Но папа сказал, что они приедут…

– Твой папа вызвал «Скорую», а сам ушёл не за тётей Ниной, а за внедорожником. Он хочет попросить кого-нибудь из соседей отвести Женьку в больницу. Но и твой отец, и ваши соседи знают: по свежей грязи с такой колеёй не проедет и внедорожник.

– Можно трактор попросить… Трактор точно проедет.

– Вспомни, что ты слышал от своего отца: Петрович ушёл в запой. Прямо сейчас он спит в своём тракторе, так и не доехав до дома. К утру, может быть, протрезвеет, но ненадолго – до тех пор, пока к нему домой не заглянет сосед с бутылкой самогона – благодарность за его сегодняшнюю работу.

– То есть… – я сглотнул, и горло тут же сжалось и затянулось болью, – Женька сегодня не попадёт в больницу?

– Нет, – прямо и просто ответил Гоша. – Мне очень жаль.

Я сморгнул и, не выдержав, громко шмыгнул носом. Надо успокоиться, нельзя вот так просто плакать, как девчонка. Я попытался незаметно от Гоши вытереть слёзы, размазав их по щекам, но они все не останавливались, собираясь в уголках глаз.

– Значит, – дрожащим голосом, пересиливая боль в горле, проговорил я, – значит, это все из-за меня, да? То, что Женька заболел? То, что дождь пошёл и дорогу размыло?

Гоша тяжело вздохнул.

– Нет, Вася. Это не из-за тебя. Не из-за меня. Не из-за кого-то. Никто в этом не виноват. Просто ты сделал свой выбор, а теперь получил его последствия. Помнишь, что я говорил: свобода – это не только выбор, но и ответственность.

Я, собираясь с мыслями, отвернулся от Гоши и заходил туда-сюда по полю, запустив пальцы в волосы. Значит, если бы не моё дурацкое желание возле черёмухи, сейчас Женька был бы здоров. Не крутился волчком по кровати и не плакал от боли в животе. Мама бы не сидела рядом с его кроватью с посеревшим лицом и растерянностью в глазах, а папа не бегал ночью по деревне, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто может отвезти Женьку в больницу.

– Значит, теперь так будет всегда? Просто из-за того, что я захотел стать нормальным, кому-то рядом со мной будет плохо?

– И ещё раз нет, Вася. Все это – потому что ты стал свободным.

Внутри как будто огнём полыхнуло, и я не выдержал:

– Тогда я не хочу быть свободным! – закричал я и больше уже не смог сдерживать слёзы.

– Ты так легко отказываешься от свободы? – чуть помолчав и дав мне выдохнуть, спросил Гоша.

– Да! Не хочу быть свободным! Хочу только, чтобы Женька выздоровел!

Я снова лихорадочно заходил туда-сюда, дыша полной грудью и пытаясь успокоиться и сглотнуть болезненный ком в горле. Почему? Почему я должен выбирать между своей удачей и здоровьем Женьки? Почему такая несправедливость? Что я сделал такого, чтобы заслужить её?

– Мир вокруг тебя какой угодно, – тихо проговорил Гоша, – но он точно не определяется справедливостью или несправедливостью. Все, что тебе остаётся, все, что есть ты, – это твой выбор.

– Тогда измени его! Измени мир! – умоляюще выпалил я, – Помоги Женьке! Ну пожалуйста! Ладно, я понял, «Скорая» не приедет, но ведь ты же Бог! Ты точно можешь помочь!

Гоша продолжал понимающе и грустно смотреть на меня. Но когда он начал говорить, его голос звучал твёрдо:

– Вася, вспомни, пожалуйста, что я говорил тебе в нашу первую встречу. Я не могу помочь. Я никогда не помогаю. Я могу лишь облегчить участь, подарив надежду.

Опять он об этом! Да я уже понял, что Бог не помогает, несколько лекций подряд до меня дошли, спасибо!

– Я понял, что не помогаешь! – закричал я ему в лицо. Как он не понимает, что мы здесь просто время теряем, пока он опять решил заливать про свои философские проблемы. – Но ведь это Женька! Он ни в чём не виноват, он ещё совсем маленький! Ему-то ты уж точно должен помочь! Ты же Бог! Ты всесильный, разве нет?! Щёлкни пальцами и все готово!

– Вася, – медленно и настойчиво проговорил Гоша, – осознай эти четыре простых слова: я не могу помочь. Не могу.

– Я не понимаю! Почему?

– Я тебе уже объяснял: потому что я не диктатор, а ты и Женька – не мои рабы.

Опять он о своей дурацкой философии! Я открыл рот, чтобы тут же выпалить: «Тебе что, сложно щёлкнуть пальцем?» – но не успел. Гоша тут же ответил:

– Нет, Вася, несложно. Но твоему брату это не поможет. Ты должен понять раз и навсегда: наш с тобой разговор не об абстрактной философии, а о миропорядке. В котором нет Бога помощи.

– Это же просто слова! – не выдержал я. – Называй себя как хочешь, но ты же… Ты же Бог! Ты должен помогать людям!

– Нет, это не просто слова. Вася, ведь я и показался тебе для того чтобы ты понял самую главную вещь: в мире нет высшей силы, которая сможет решить за тебя все проблемы! Ты можешь днями и ночами молиться мне и просить о помощи, но помочь себе всегда сможешь только ты сам, и больше никто в целом мире! Ты думаешь, что я, как Супермен, разметаю всех твоих врагов, вылечу брата и обеспечу всем вам счастливое будущее! Но я никогда – слышишь! Никогда! – не сделаю этого! Потому что сделать это – значит покуситься на самое дорогое, что есть у тебя – на твою свободу! Сделать тебя рабом моей силы, моей сущности, моей природы! А ещё – отобрать у тебя то, что делает тебя тобой! Понимаешь теперь? Чувствуешь всю тяжесть свободы на своих плечах? Свобода – это понимать, что твой брат сейчас болеет не потому, что так сложились звёзды или кто-то навёл на него порчу, а потому что ты сделал свой первый в жизни свободный выбор. Понимать это и принимать. И нести за это ответственность. Это и есть свобода, и поэтому вам так сложно стать свободными. Сложно осознать, что вы, и только вы ответственны за свой выбор!

– Но я думал, что это я буду нести ответственность! – крикнул я. – А получается теперь, что из-за меня плохо не мне, а моему брату!

– Потому что ты в этом мире живёшь не один и любой твой поступок отражается на других. В этом сложность свободы, понимаешь? Легко пережить своё несчастье. Намного сложнее пережить несчастье другого человека и осознавать, что оно из-за твоего решения. Это настолько сложно, что иногда хочется выпрыгнуть из своего собственного тела, из собственной головы. Поверь, я прекрасно понимаю это чувство: каждый раз, когда я смотрю на вас и вижу, как тяжело вам принять мой дар, я хочу закрыть глаза, отвернуться, забыть. Но по-другому нельзя, потому что это и есть свобода. Твоя и моя.

Я всхлипнул. Там, дома, Женька метался по кровати с высокой температурой – и все из-за меня. Это мне надоело падать с карнизов и деревьев в лужи, это мне надоело быть неудачником – и теперь за меня страдает мелкий, который уж точно ни в чём не виноват – ведь он же не вызывал самого Бога, чтобы пожаловаться на жизнь и отказаться от своих суперспособностей. Слёзы опять полились по щекам – значит вот так это должно закончиться? Значит, это и есть ответственность за выбор – видеть, как другой человек мучается вместо тебя?

– Ладно, – тихо сказал я. – Я понял. Я все понял. Верни все, как было. Я согласен быть неудачником. Чтобы я заболел вместо Женьки. И чтобы «Скорая» не приехала ко мне.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как Гоша поднимает руку и загибает пальцы. Ещё чуть-чуть, раздастся щелчок – и моя мечта о нормальной жизни будет навсегда погребена под снежной шапкой неудач. По крайней мере, Женька выздоровеет – и, пока я рядом, ни с ним, ни с мамой и папой ничего не случится. Ведь это же суперспособность, не так ли?

– Так, – ответил Гоша.

Я осторожно открыл один глаз, готовясь тут же его закрыть, если увижу, что Гоша собирается щёлкнуть пальцем. Но тот просто стоял рядом, явно не собираясь ничего делать.

– Ты вернёшь мне её? – после некоторого молчания осторожно спросил я.

– Нет, – твёрдо ответил Гоша, – не верну.

– Почему? – ошарашенно спросил я.

– Потому что сейчас твой выбор – не свободный. Твой выбор сделан не потому, что ты хочешь осознанно вернуть своё невезение, а потому что ищешь любой способ помочь брату. Твоё самопожертвование похвально, и я ценю твоё решение. Но я здесь не для инстинктивных попыток найти хоть что-нибудь, что поможет, а совсем для другого. Поэтому и тут я помочь тебе не могу. Иначе все будет зря.

– Почему зря? Все это – моё везение, болезнь брата – это что, такой божественный урок, где ты в качестве учителя?

– Нет, это все – только лишь последствия твоего выбора, Вася.

Я промолчал. Опять этот чёртов выбор. Все снова упирается в него.

– Значит, ты никак не можешь помочь Женьке, – тихо сказал я. – Зачем тогда ты пришёл? Рассказать мне все это?

Гоша не смутился. Он все так же смотрел на меня своим пронизывающим золотистым взглядом, в котором отражались лёгкие, как будто звенящие искорки.

– Потому что мне нужна твоя помощь.

– Тебе? Моя помощь? – я даже хихикнул, настолько неожиданно это прозвучало. – Чем я могу помочь тебе? Ты ведь Бог!

– Оказывается, кое-чем можешь. Пойдём со мной, я покажу, – он указал на тропинку за нашими спинами.

– Куда мы пойдём? Нельзя идти по дороге? Там хоть пара фонарей есть.

– Ты же сам говорил, что тут ближе.

– Ближе к чему? – сначала не понял я, а потом догадка как будто топором ударила по затылку. – Погоди… Ты же не серьёзно?

Но Гоша продолжал смотреть на меня, не спеша разубедить.

– То есть ты… Ты хочешь, чтобы я сейчас… Сейчас, когда мой брат болеет из-за меня, забыл о нём и… Что? Пошёл помогать Тёмке?

– Я хочу, чтобы ты пошёл со мной, – твёрдо и раздельно проговорил Гоша, – к Артёму.

– Зачем? – изумлённо спросил я.

– Потому что Артёму надо помочь, – ответил Гоша.

– Что? Ты серьёзно? – не поверил я. Наверное, это какая-то изощрённая шутка. Я даже криво ухмыльнулся. Но Гоша продолжал смотреть на меня своим твёрдым и пронизывающим золотистым взглядом, что улыбка тут же сползла с моего лица, как растаявшее мороженое из стаканчика.

– Подожди… Это не шутка? Ты действительно хочешь пойти помочь Тёмке? Сейчас?

Но Гоша с видом «Я-все-знаю-и-даже-больше» ответил на все мои вопросы молчанием. Так, значит?! Бедному несчастному малышу Тёмке настолько нужна помощь, что нужно идти к нему короткой дорогой? Злость наполнила, кажется, весь мой мозг, и я с ней не справился.

– Ты хочешь помочь Тёмке? А знаешь, кому ещё сейчас нужна помощь? Женьке! – я изо всех сил выкрикнул имя брата, и оно отдельными звуками рассыпалось в темноте. – Ты не хочешь помогать моему брату, которому всего-то пять лет и он ничего плохого в жизни не сделал и ничем не заслужил этой болезни, но как только у Тёмки, у этого недоделанного террориста, левая пятка зачесалась, ты тут же спешишь к нему на помощь, как Чип, блин, и Дейл? А как же все эти разговоры, что ты не помогаешь? Или они только для Женьки, а для этого морального инвалида ты всегда готов?

Ни один мускул не дрогнул на лице Гоши после моей истерики. Он молчал, лишь золотистые искры его глаз переливались, освещая лицо. Я встретился с его прямым спокойным взглядом, и мне вдруг стало неловко. Я тут же отвёл глаза и гневно засопел, наблюдая за Гошей краем глаза. Он чуть-чуть подождал и, удостоверившись, что я прокричал все, что хотел, тихим и вкрадчивым голосом заговорил:

– Вася, ты ошибаешься. Женька ли, Тёмка, ты или кто-то другой – Я не смогу вам помочь. Я уже объяснял, почему. И вся эта история – не обо мне.

– Тогда зачем? – почти умоляюще воскликнул я. – Зачем нам нужно идти к Тёмке? Пойдём к нам домой, я что-нибудь придумаю и объясню маме! А ты посидишь с Женькой. Ты же можешь успокоить его, чтобы ему не было так страшно?

– Женьке сейчас нужен совсем не я, а его семья. Его мама с её тёплыми и мягкими руками. Его папа, с которым спокойно и хорошо. Наконец, его брат, который всегда рассмешит и с которым так весело.

– Тогда почему ты зовёшь меня идти к этому дебилу, если я так нужен Женьке? – крикнул я. – Я не хочу идти к Тёмке. Я лучше останусь с мелким! Тем более все это началось из-за меня!

– Потому что все, что случилось с Женькой и с тобой за эти три дня, будет зря, если ты не пойдёшь со мной.

– Но я нужен там!

– Сейчас Женька спит и даже не знает, что тебя нет дома. Твоя мама была права – это грипп, поэтому ты ничем помочь твоему брату не сможешь. Здесь нужно только ждать, когда пройдёт пик болезни. Зато ты можешь помочь другому человеку.

– Кому? Тёмке? А если я не хочу ему помогать?

– Хорошо, я скажу по-другому. Если бы ты увидел, как любой человек рядом с тобой страдает, как ему плохо, ты бы предложил ему свою помощь?

– Ну… Да, наверное, – запнулся я.

– Тогда идём! Человеку рядом с тобой нужна твоя помощь.

Я помедлил в нерешительности. Хотелось бросить все и бежать домой, чтобы проверить, как там Женька. Но ведь мелкий и так болеет из-за и вместо меня. А если я опять сделаю что-нибудь не так, потому что неправильно все понял, и снова прилетит Женьке? Нет уж, лучше я, чем он. Загадал желание два дня назад – теперь расхлёбывай.

Я повернулся к Гоше.

– Мы надолго?

– Нет. Твои родители даже не заметят, что тебя не было.

– Ладно. С Женькой все будет хорошо? – спросил я дрогнувшим голосом.

– Я не могу тебе сказать, – мягко ответил Гоша. – Ты узнаешь все, когда вернёшься.

Я ещё раз тоскливо посмотрел на еле заметный огонёк ночника в нашей с Женькой комнате и вздохнул.

– Ладно. Хорошо. Пошли к Тёмке.

Гоша с готовностью кивнул и щёлкнул пальцем. Тропинка тут же осветилась золотистыми искрами, как будто маленькими подвесными фонариками. Гоша махнул рукой, призывая меня идти вперёд.

– Ты же и сам знаешь дорогу, – заметил я.

– Не так хорошо, как ты. Веди.

Я пожал плечами и, бросив последний взгляд на наш дом, пошёл по тропинке вперёд.

Тропинка шла сначала прямо, а потом обогнула маленький пруд, который разделял деревню на две части, и вышла на перпендикулярную дорогу. Отсюда до дома Тёмки было рукой подать. Я шёл, то и дело оскальзываясь на сырой глине. Хорошо, что в темноте нашарил папины сапоги – мои бы так и остались стоять в этой липкой грязи. Гоша позади меня, кажется, не испытывал таких проблем – он спокойно ступал за мной, изредка подставляя мне руку, чтобы я не упал. Шли мы в полном молчании, и тишину нарушало только сырое чавканье глины. В очередной раз оглянувшись на светящиеся неровным светом окна нашего дома, я проводил их взглядом, и они скрылись за тенью высоких сонно поникших ив, выстроившихся вдоль реки. Я должен вернуться, пока Женька ещё спит.

Дом Тёмки был последним в ряду, перед ним стоял дом Мишки, так что их отделял только забор. Несмотря на соседство, Мишка не ладил с Тёмой почти так же, как и мы с Серым. Его отец однажды, когда Мишке было лет пять, уехал в райцентр за сигаретами и не вернулся. С тех пор его воспитывала мать, которая тянула на себе не только сына, но и все хозяйство. Со временем их старый деревянный дом стал проседать и сейчас выглядел слегка кособоким, сразу напоминая всем, что здесь нет человека, который смог бы его починить, как не было и лишних денег, на которые можно было бы это сделать.

Дом Тёмки отличался от Мишкиного. Хотя бы тем, что он был новый и срубленный из свежих просмоленных брёвен. Но во всём нём чувствовалась какая-то недоделанность, как будто он был недостроен. То тут, то там торчали ошмётки пакли, окна были разных цветов, два голубых и одно зелёное, но без наличника, огромная, не по размеру дома крыша была поставлена криво и под своей тяжестью накренилась вперёд, как будто хотела подсмотреть в окно.

Тёмка в школе не упускал случая пройтись по отправившемуся в кругосветное путешествие отцу Мишки, по их с мамой хозяйству и дому. Пару раз даже открыл свою пасть на мать Мишки, из-за чего тот вызверился почти до красных соплей, и нам с Серым пришлось его успокаивать, потому что драться с Тёмкой один на один в окружении его банды было не самым умным решением. Зато когда катили бочку на его семью, Тёмка никогда не давал спуску. Однажды, когда парень из соседнего дома на класс младше меня, увидев, как отец Тёмки покупает топор, и растрепав всем об этом, пошутил, что это он, наверное, купил, чтобы наконец прибить свою жену, Тёмка и его банда подкараулили его и избили так, что тот ещё месяц не появлялся в школе.

Идя по дороге и вспоминая все, что я знал про Тёмку, про его наезды на Серого и его семью, на Мишку и его маму, на меня и моего брата, я вдруг понял, что не могу найти ничего, что бы помогло меня хоть чуть-чуть ему посочувствовать. Кажется, если я увижу, как в его доме отец кидается сковородками и табуретками, даже это не заставит меня ему посочувствовать. Особенно после его сегодняшней террористической атаки. Особенно, когда мой брат сейчас болеет из-за меня и нуждается в куда большем сочувствии, чем этот неудавшийся террорист-придурок. Так что план Гоши, что бы она там ни задумал, уже сейчас казался мне провальным. Ну да ладно, может быть, после этого он вернёт мне мою чёртову суперспособность.

Мы подошли к дому Тёмки. От дороги к его двору вели несколько брошенных на землю полусгнивших досок вместо тротуара. Серые, некрашеные и огромные, выше обычных, ворота темнели в слабом свете единственного на улице фонаря.

Я вопросительно посмотрел на Гошу: а дальше что? Гоша кивком головы указал на ворота.

– В смысле? – не понял я. – Мы просто зайдём туда и все?

– Да, просто зайдём.

– И они нас не увидят?

– Нет. Мы опять в режиме Бога. Нас никто не видит и не слышит.

– Даже если я буду кричать?

– Даже если ты будешь кричать, – кивнул Гоша. – Только учти, что я-то тебя слышу и в этом режиме.

Я смутился и замолчал. Наверное, пора прекращать орать на него.

Потянув ручку, я открыл ворота и осторожно вошёл во двор. Огромный пёс, всегда облаивавший меня из-за забора, когда я приходил к Мишке, даже не шелохнулся, свернувшись в клубок на крыше конуры. Я аккуратно обошёл его по как можно большей траектории и по таким же гнилым доскам, как и на улице, стараясь лишний раз не шуметь и не топать, направился к входной двери на веранду. Гоша шёл рядом, не оставляя следов на тёмной грязи, смешанной со стоптанной травой.

Тёмкин двор был большой, намного больше нашего, и был похож на сам дом – вроде и не старый и не разваленный, но явно недоделанный – забор с новыми, но криво сколоченными досками, кособокая калитка, висящая на одной петле, скамейка, сложенная из кирпичей и грубой, даже не обработанной доски, то тут, то там разбросанные кучки не прикрытых плёнкой досок, из которых, кажется, хотели что-то сделать, но так и оставили – судя по их посеревшему виду. Я передёрнулся – все-таки наш двор, в котором Женька каждый день разбрасывал свои игрушки, но в котором все равно каждая вещь была на своём месте, мне нравился больше.

Погрузившись в свои мысли и напрочь забыв о Гоше, я прошёл мимо скамейки, как вдруг тёмное пятно на ней, которое я принял за комок одежды, вдруг пошевелилось и громко и сыро откашлялось, как будто хотело выкашлять лёгкие. От неожиданности я подпрыгнул, сапогом соскользнул с гнилого тротуара и приземлился задом в грязь.

– Чтоб тебя…

– Решил охладить реверс? – невозмутимо спросил Гоша, подавая мне руку.

– Не смешно! – возмущённо выпалил я, вставая и отряхиваясь. – Почему не предупредил?

– Потому что с одним из главных героев пьесы ты должен познакомиться сам.

– А кто это?

Но Гоша не успел ответить – чёрное пятно встряхнулось, крякнуло и тяжело поднялось со скамьи. Под тёмной шапкой проступили слегка размытые знакомые черты.

– Это дядя Толя? – удивлённо проговорил я, забыв даже снизить тон. – Отец Тёмки? Почему он здесь?

– Потому что бутылка самогона, которую они распили вдвоём с Петровичем, ударила, как фашист, подло и в спину, когда он уже почти пришёл домой.

– А почему его никто не занёс домой?

– Наверное, потому что когда Толя самозабвенно борется с фашистами, лучше не попадать под горячую руку.

Я не выдержал и хихикнул. Гоша невозмутимо посторонился, пропуская меня вперёд, и мы осторожно зашагали за Толей. Это было непросто – он, по-видимому, использовал методику запутывания следов, делая один шаг вперёд и три назад или вбок, так что я несколько раз тюкнулся носом о его тулуп. Когда он в очередной раз взмахнул руками, как балерина, и накренился в сторону, я опять прыснул – сочувствия к нему или к Тёмке в моем сердце не было ни капли. Они наверняка друг друга стоят – папаша и сын.

Тем временем Толя дошёл до порога и, шумно выругавшись, стащил с себя высокие резиновые сапоги, разбросав их по улице. Потом он, нашарив рукой выключатель на стене и включив яркий, режущий глаза свет, с третьей попытки протиснулся в дверь и попытался подняться по скользким крашеным ступеням вверх. Раздался какой-то шорох, Толя, держась за стену, потряс ногой, к которой прилипло что-то белое и сильно шуршащее.

– Это что за?.. – выругался он и наклонился, трясущимися пальцами подбирая с пола какой-то белый в чёрную полоску пакет. Я автоматически присмотрелся: в пакете было что-то тяжёлое, он безвольно висел на вытянутой руке Толи. Как будто кто-то хотел спрятать что-то очень важное за бордюром лестницы, чтобы никто не нашёл. Интересно, что там?

Дядя Толя, видимо, задался этим же вопросом и, раскрыв пакет, заглянул туда носом, а потом со стоном отвращения вынырнул и высыпал все содержимое на пол. Я присмотрелся и снова хихикнул: на полу были Тёмкины ботинки, которые сегодня разлетелись на части после его звёздного выхода с петардой. Неудивительно, что дядя Толя отшатнулся – представляю, какой там запашок.

Отец Тёмки уже хотел пройти мимо, как вдруг бросил случайный взгляд на ботинки. Он тут же присел и подобрал один из них. Потом осмотрел со всех сторон и потянул за подошву, которая держалась на одном каблуке. С жалким скрипом она отвалилась окончательно и осталась в руке. Толя некоторое время тупо смотрел на неё, наверное, пытаясь собрать путающиеся мысли, а потом громко выругался и, сжав ботинок и подошву в кулаке, твёрдо и прямо пошёл вперёд, как будто не был пьяный до поросячьего визга за несколько секунд до этого. Я оглянулся на Гошу: нам надо идти за ним? Гоша кивнул: именно за этим мы сюда и пришли. Я равнодушно пожал плечами и поднялся по ступенькам за Толей.

Дверь в комнату громко заскрипела ночной птицей, отчего я передёрнулся. По спине побежали противные острые мурашки, а на душе почему-то заскребли кошки. Я вдруг осознал, что не хочу проходить в комнату вместе с Толей. Я в нерешительности остановился, но позади меня легонько толкнул в плечо Гоша, и мне не оставалось ничего другого, как перешагнуть порог, войти и окунуться в сонную и душную тишину незнакомого мне дома.

После яркого света веранды в комнате было очень темно, я даже не смог разглядеть, куда делся Толя. Старательно водя руками, я почти вслепую прошёл вперёд, запутался в тонкой занавеске, которая, видимо, отделяла комнату от прихожей и чуть не уронил её на себя. Хорошо, что рядом был Гоша – выпутав меня из занавески, он посторонился, снова пропуская меня вперёд.

– Я ничего не вижу! – прошептал я. – Куда делся дядя Толя?

– Можешь не шептать, тебя все равно слышу только я, – громко сказал Гоша, а потом мрачно добавил: – Сейчас все будет.

На миг в комнате застыла тишина. Потом раздался лёгкий шорох где-то в стороне, и на весь дом вспыхнул яркий электрический свет – дядя Толя нажал на выключатель, осветив нас с Гошей, и, не обратив двух посторонних в его доме никакого внимания, прошёл к другой занавеске, которая, по-видимому, отделяла эту комнату, от другой, крошечной и похожей на чулан. Тут же в глубине комнаты что-то сонно завозилось. Я посмотрел туда – там в углу на диване спала мать Тёмки. Она тяжело подняла голову от подушки, пытаясь спросонья разглядеть, что случилось, но, увидев, что Толя пошёл в противоположную сторону, рухнула в подушку и закрылась одеялом – видимо, снова уснула. От шагов её мужа новенький дом затрясся и загудел, как старая стиральная машина, дрогнул старый комод, в его потускневшем зеркале пробежал блик и ударил мне прямо в глаз. Я поднял взгляд на зеркало и увидел два портрета, висящие на противоположной стене. Я оглянулся и присмотрелся: не портреты, а две старые фотографии под стеклом, отражающим блики. На одном портрете – красивая молодая женщина с мягкими чертами лица и короткими волнистыми волосами, на другом – широкоплечий мужчина в военной форме и с грудью, сплошь увешанной медалями.

Тут раздался шум в стороне, и я развернулся, забыв о фотографиях. Дядя Толя широко раскрыл занавеску, запуская лучи света в чулан. Я за его плечом вытянулся и заглянул в комнатку. Оказывается, там спал Тёмка – на короткой пружинной и проваливающейся кровати он свернулся в клубок под тонким одеялом, пуская слюни на подушку. При одном только взгляде на его белобрысую макушку, торчащую из-под одеяла, захотелось сплюнуть и уйти. Что я вообще тут делаю, когда Женька болеет? Но где-то в глубине души я был заинтригован: не зря же Гоша притащил меня сюда, а для того, чтобы, наверное, увидеть что-то важное. Но что? Неужели их семейные разборки – это именно то, ради чего нужно было уходить из дома на ночь глядя?

Ответ я получил сразу, ещё не успев сформулировать вопрос в голове. Дядя Толя размахнулся и изо всех сил запустил порванный ботинок в голову Тёмке.

– Что за?!.. – от неожиданности вскрикнул я, отпрянул в сторону и стукнулся спиной о Гошу.

Тёмка тут же вскочил, отбросив одеяло, и выпученными глазами прижался к стене, спросонья не понимая, что случилось.

– Это что такое?! – тихо спросил Толя, тыча под нос Тёмке ботинок без подошвы.

Все ещё сонный, но уже испуганный взгляд Тёмки заметался, как маленькая птичка в большой клетке, по его чулану, по отцу, по ботинку. Тёмка ещё не успел понять, что происходит.

– Я спрашиваю: это что такое? – так же тихо повторил дядя Толя.

Страх в глазах Тёмки сменился ужасом. Он попытался отползти назад, но там была только стена. Одной рукой он нащупал и сжал до посиневших пальцев подушку, как будто хотел ей замахнуться. Или спрятаться за ней.

– Это… Я… случайно… Не хотел… – пролепетал он, бледнея на глазах и покрываясь красными пятнами.

– Случайно? – спокойно спросил Толя. Потом хмыкнул и, размахнувшись, изо всех сил ударил сына по щеке. От оглушительного шлепка я сделал ещё несколько шагов назад и чуть не упал, запутавшись в занавеске, – Гоша опять успел подставить руку.

Тёмка тоненько всхлипнул – почти тем же девчачьим голосом, как тогда, в столовой, и скатился с кровати. Одна его нога застряла в пододеяльнике, он с тяжёлым стуком приземлился на колено, быстро выпутал ногу и, поскуливая, отполз в сторону шкафа. Он, кажется, забыл, как говорить – только тихо мычал, с ужасом неотрывно наблюдая, как к нему приближается, словно в медленной киносъёмке, отец. Я неосознанно вцепился в занавеску. Время как будто замерло, стрелки приклеились к циферблату и затихли.

– Беги! – не выдержал я. – Тёмка, беги!

Но Тёмка не слышал, все так же беспомощно прижавшись спиной к шкафу. Правая щека его налилась кровью, покрасневший глаз чуть-чуть заплыл. Он не сводил глаз с отца. Толя подошёл к нему вплотную, размахнулся и ударил второй раз. Тёмкина голова дёрнулась, он затылком ударился о дверь шкафа, так что по квартире прошёл лёгкий гул.

– Случайно, говоришь? – заорал на него Толя. – Знаешь, сколько стоили эти ботинки? Знаешь, сколько мы на тебя, урода, денег тратим? Чтобы ты потом вот так ботинки рвал? На какие деньги теперь тебе новые покупать? А? Где, спрашиваю, деньги взять на новые ботинки?

Тёмка спрятал мокрое лицо в ладонях. Из-под пальцев виднелись только корни волос и красный, в крупных каплях пота лоб. Я ошалело смотрел на забившегося в угол Тёму и его отца, обычно невысокого и худощавого, но сейчас возвышавшегося над сыном, как гора, и пытался осознать все, что только что увидел.

– Ещё раз спрашиваю, – вкрадчиво спросил Толя, – где я должен взять деньги? А, Тёма? Где?

Тёма глухо всхлипнул и пробормотал что-то в ладони.