Читать книгу: «Когда распахиваются крылья», страница 2

Прошло несколько минут, во время которых посвистывание пару раз сменялось чавканьем и изумлённо-восхищёнными возгласами непонятного содержания, когда на полянку наконец вышел незнакомый свистун. Это был молодой парень старше меня лет на пять-шесть. Тёмно-русые, слегка волнистые волосы доходили почти до плеч, на красивом небритом лице с тонкими, как будто ускользающими чертами застыла по-идиотски бодрая улыбка оптимиста, неожиданно оказавшегося в крайне пессимистичных обстоятельствах, но не утратившего присутствия духа. Он был одет в нелепый ярко-розовый, цвета упитанного поросёнка, свитер, который светился в темноте как будто подсвеченный, и забрызганные грязью джинсы.

Поймав мой взгляд, парень светло улыбнулся во все свои великолепные тридцать два зуба и не заметил, как наступил в лужу, провалившись в неё по щиколотку. Он тут же подпрыгнул как ужаленный, отрывая от меня взгляд, и ожесточённо затряс промокшей ногой.

– Ох, это очень нехорошо, – проговорил он, озабоченно осматривая сырую штанину. Потом потоптался на месте, примериваясь к сырой ноге, и с непонятной смесью удивления и восторга добавил: – И неприятно! Значит, когда ноги сырые – это неприятно! – словно только что открыл новый физический закон.

Я быстро окинул его взглядом и молча усмехнулся. Конечно, вам, городским, это удивительно – стоит только чуть ножки замочить, так сразу «ох, неприятно!» Я, да и любой деревенский, с детства каждую весну бегающий за корабликами в ручейках и набирающий воды полные сапоги, мокрых ног не боялся. В том, что этот парень городской, я даже не сомневался – ни один деревенский парень не отрастит себе такие длинные лохмы и добровольно не наденет это розовое недоразумение.

Я сдвинул брови, скрестил руки на груди и опустил взгляд к земле, всем своим видом показывая, что здесь занято и соседей мне не надо, но краем глаза продолжал следить за незнакомцем. А тот в это время стряхнул с ног грязь, сокрушённо покачал головой, но тут же снова ослепительно улыбнулся и подошёл ко мне, заглядывая в глаза. Я ещё сильнее втянул голову в плечи, старательно игнорируя странного парня и надеясь, что ему все-таки придёт в голову блестящая мысль, что ему тут не рады.

Парень сошёл с тропинки и пропал из поля видимости. Снова стало тихо и спокойно, как и раньше. Я облегчённо выдохнул и, тут же забыв о парне, сказал сам себе, что ещё чуть-чуть посижу здесь, в этой благословенной тишине, где никто не знает, почему я Васяк-Перекосяк, а потом пойду домой. Расправив плечи, я с наслаждением прислонился спиной к черёмухе, всей грудью вдыхая полный весенней свежести и пряности воздух. Почему нельзя просидеть на этой скамейке всю жизнь и просто смотреть день за днём, как вечерний туман обволакивает поля?

Вдруг скамейка резко подпрыгнула от удара, а я за ней – от неожиданности. Бессмысленную рассеянность тут же разметало по углам, я встрепенулся и дико огляделся. Незнакомый свистун, только что со всей дури шлёпнувшийся задом на старенькую скамейку, сидел рядом и с восторженной улыбкой смотрел на дальний лес, медленно растворяющийся в темнеющем небе. Он так же, как и я, глубоко вдохнул и снова вполголоса затянул свою дурацкую песенку.

Я посмотрел на него сначала с удивлением, а потом с проступающей злобой – что, во всей деревне не нашлось другой скамейки? Что это за идиот, которому нужно намекать, что он здесь лишний? Озлобленный на весь мир и на этого странного розового парня, я почувствовал, как во мне опять медленно закипает бешенство.

Парень, не обращая внимания на моё гневное пыхтение и косые взгляды, продолжал меланхолично напевать себе под нос, как будто смотреть в небо, деля маленькую скамейку с незнакомцем, – его самое любимое дело. Некоторое время мы просидели в неуютной тишине, наполненной моим выплёскивающимся через край бешенством и его невозмутимостью.

Наконец я не выдержал и громко сказал:

– Парень, тебе чего здесь надо? – и тут же понял, как это нелепо – пять минут молчать, сидя на одной скамейке, а потом начать ругаться.

Странный парень открыто посмотрел на меня и тепло улыбнулся.

– Как чего? – он пожал плечами. – Я тебя искал. И нашёл, как видишь. Вас хоть и много, но я неплохо умею искать. Наверное, из меня бы получился хороший сыщик, – проговорил он вдруг и заговорщически подмигнул.

От неожиданности я сдулся, как продырявленный мяч – мало что пар из ушей не пошёл.

– А мы знакомы?

– Конечно! – беззаботно откликнулся парень. – Только не лично. Как это у вас говорится? Да, точно – заочно.

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но, передумав, закрыл, от удивления сильно клацнув зубами. Получилось громко.

Смутившись, я начал лихорадочно перебирать варианты, когда это успел заочно познакомиться с загадочным свистуном. Может быть, это один из неизвестных родственников, которых у меня по всему району было как мух на гнилом мясе? Или родственник родственника? Даже если так – чего ему от меня надо? Мама вроде не говорила, что у нас будут гости. Или, может быть, это очередная дебильная шутка Тёмки? С этого придурка, конечно, станется, но в чём шутка-то?

Не придумав ничего лучше, я старательно набычился, грозно сдвинул брови и с уверенностью, которой не испытывал, процедил сквозь зубы:

– Эй, парень, а не пойти ли тебе отсюда, пока твоя поросячья кофточка не искупалась в луже? – и для наглядности я сжал и разжал кулаки.

Я не любил, да и толком не умел драться и поэтому понадеялся, что этому хлипкому студенту, выглядящему в нашей деревне так же нелепо, как его диковатый свитер среди деревенских тулупов, фуфаек и шапок-ушанок, достаточно простой угрозы для того, чтобы он смотал удочки и свалил с моей скамейки. Но вместо этого парень повернулся ко мне и с неподдельным интересом выдал:

– Тебе не нравится моя кофта? Странно, я думал, что у вас чем ярче, тем красивее. У вас же недавно розовый цвет был в моде, разве нет?

Я изумлённо выпучил глаза, открыл рот и снова клацнул зубами, не найдя что сказать.

– Я сначала хотел одеться как обычно… Ну ты знаешь: в красное и синее. Но из красного и синего ничего приличного не было, только какое-то жутковатое платье. Но я же знаю, что ваши мужчины платьев не носят, – он заговорщически посмотрел на меня, как школьник, узнавший самую страшную тайну учителя и теперь с ощущением своей власти уверяющий, что никому её не выдаст, – Можно было ещё, конечно, надеть что-нибудь золотое, но за это время меня от золотого уже буквально тошнит.

Странный парень полностью повернулся ко мне и доверительно зашептал:

– Знаешь, как хочется иногда чего-нибудь синего, зелёного, красного в комнате. Чтоб от яркости глаза болели… Ну, ты знаешь, фигурально, – он снова улыбнулся и подмигнул, – глаза-то у меня никогда не болят… Да и нет их у меня, строго говоря…

Он на мгновение задумался, а потом с удвоенным пугающим энтузиазмом заговорил снова:

– Ну так вот, я им говорю: хочу зелёного и синего! А они мне: не по статусу, нужно золотое. Знаешь, как бесит, когда все вокруг золотое? Примерно как жить в банке с мёдом: скользко, склизко и липко. И ладно мёд, а ведь и другие ассоциации приходят в голову… Вот я и сбежал – пусть сами живут в банке… Ну или где-то ещё… А тут розовая кофта лежит, примерил – как на меня сшили! И к глазам подходит! А? Ну как? Хорошо ведь? – он выпрямил спину и расправил плечи, демонстрируя свой жутковатый свитер.

Я осторожно кивнул и на всякий случай отодвинулся от него подальше. Так, с этим все ясно. Мне сегодня для абсолютного счастья только больных на голову не хватало. Я подумывал уже, как бы потактичнее попрощаться и оставить свистуна наедине со своими бреднями, когда парень вдруг подобрался и уже деловито спросил:

– Так о чём ты хотел поговорить со мной?

От неожиданности я поперхнулся:

– Я? Поговорить с тобой? Да я тебя в первый раз вижу!

Парень даже не смутился, только зевнул со скуки.

– Видишь, может, и в первый раз, а поговорить хотел давно. Я же слышал, как ты тут кричал на меня. Мне, знаешь ли, стало даже чуть-чуть обидно.

Я, наверное, слегка подвис, отчаянно пытаясь вспомнить, как кричал на этого незнакомого парня, потому что когда наконец сфокусировал взгляд на свистуне, увидел, как он внимательно, с понимающей отеческой улыбкой смотрит на меня. Вдруг эта дружелюбная физиономия вывела меня из себя, а где-то в глубине вновь начало просыпаться бешенство.

– Так, парень, не знаю, кто ты и что тебе надо, но я на тебя не кричал, понятно! Я вообще тебя не знаю! Так что топай отсюда! С тобой ещё проблем не хватало!

Парень сощурился и с лукавой ухмылкой, взбесившей меня ещё больше, спросил:

– Так значит мне уйти?

– Проваливай! – крикнул я, доведённый до предела его видом «я-все-о-тебе-знаю-и-даже-больше».

– Но это же ты меня позвал? Это не очень вежливо, ты же знаешь? – он опять невыносимо бодро и понимающе подмигнул. – Звать, а потом прогонять? У меня на сегодня дел и без тебя много. Вот прямо сейчас, например, в Африке происходит очень интересное природное явление, но вместо того, чтобы наблюдать за ним, я здесь и пытаюсь помочь тебе. Поэтому давай быстрее говори, что там у тебя случилось, а потом я сразу в Африку, может быть, ещё успею увидеть самый конец.

Я непонимающе нахмурился. Африка – это что, новый клуб у нас в райцентре?

– Парень, я повторяю: я тебя не знаю и тебя не звал! Наоборот! Ты мне мешаешь! Не мог бы ты тихо свалить, и чтобы я тебя больше никогда не видел?

– Не звал, говоришь? – прищурился свистун. – А кто тут плакался, что я нечестно с ним обошёлся? Кто намекал, что я тебя не слышу? «Это нечестно, все, хватит с меня», – жутковато передразнил он, и я почти услышал со стороны, как несколько минут назад кричал это же самое у ручья.

Я покраснел, кажется, до самых кончиков волос, а от головы даже пошёл лёгкий дымок.

– Ты это слышал?

– Конечно, слышал! Ты же ко мне обращался! Про меня многое говорят, но уж молитвы-то я слышу, – он величественно улыбнулся, а потом быстро и почти невнятно добавил, смотря в сторону, – хоть и не отвечаю.

Я растерянно заморгал. Кажется, кусочки начали выстраиваться в мозаику. Наверное, этот больной парень гулял неподалёку, когда услышал мои крики, и почему-то решил, что я кричу ему. Как бы намекнуть, что мои слова были адресованы совсем не ему?

– Парень, – осторожно начал я, – ты же понимаешь, что я это не тебе? У меня сегодня был тяжёлый день, и я кричал… ну, ты знаешь кому… – на меня вдруг напало стеснение.

– Не знаю. Кому? – участливо спросил настырный парень.

Я возвёл глаза к небу, проклиная весь этот день в общем и этого непонятливого свистуна в частности.

– Ну ты знаешь, – я выразительно повёл глазами, показывая в небо. – Туда. Ему.

– Кому? – опять добродушно спросил парень.

«Да господи ты боже мой! Что же ты такой тупой?» – раздражённо промелькнуло у меня в голове.

– Ну этому… Который на небе, – проговорил я, но увидев опять его идиотскую улыбку, нехотя невнятно добавил: – Б-гу.

– Кому-кому? Прости, я не расслышал.

– Б-гу, – опять пробормотал я.

– Кому?

– Да Богу же, чёрт тебя за ногу! – не выдержал и заорал я на него. – Богу, ясно тебе, глухомань?

Сумасшедший парень кивнул, как будто именно это и хотел услышать, и сладко потянулся, подняв руки кверху и явно наслаждаясь моментом. Наконец он выпрямился и, довольный, как кот, стащивший сметану со стола, проговорил:

– Вот видишь: ты спросил у Меня, слышу ли Я. Вот Я и пришёл, чтобы ответить: Я тебя слышу. Ноги целовать не обязательно, не люблю – отмывай их от слюней потом…

На мгновение скамейку окутала плотная тишина, даже редкие птицы перестали вить свои песни. Я снова ненадолго отключился, а в следующее мгновение я застал себя с отвисшей челюстью и выпученными глазами. Вот это у парня проблемы с головой! Самого космического масштаба!

– Ты… – я от изумления даже немного охрип. – Ты думаешь, что ты… Бог?

Парень с улыбкой звонко щёлкнул пальцами: тишина вокруг вдруг раскололась звонкими голосами птиц и лёгким шелестом ветра, осторожно ступающего по прошлогодней траве.

– Не думаю, Вася. Знаю. Ты сказал, что никогда Меня не видел? А Я тебя видел. Вообще, Я тебя хорошо помню. Тебя, твоих родителей и их родителей, и всех жителей этой деревни, и этого района, и этой страны. Это же Я вас создал. Ну, по крайней мере, первых из вас, дальше вы как-то самостоятельно со всем справились, – он чуть подумал, а потом добавил: – Хотя даже не так, правильнее было бы сказать, что Я вас подтолкнул. Ну, ты знаешь, Дарвин, эволюция и все такое… Кто-то же должен был заставить эту вредную рыбину выползти на берег.

Я с трудом оторвал взгляд выпученных глаз от парня и малодушно осмотрелся. В деревне весенний вечер быстро сменялся ночью, и сейчас вокруг было темно. И ни души. Если этот сумасшедший вдруг решит напасть, придётся отбиваться самому. А если укусит? Я смутно представил себя со стекающей от бешенства слюной и передёрнулся, готовясь отпрыгнуть от парня при малейшем его резком движении и лихорадочно ища глазами подходящую палку.

Между тем парень с понимающей улыбкой понаблюдал за моими бегающими глазами, потом снова с удовольствием потянулся и снисходительно сказал:

– Да не переживай ты так! Не болею я бешенством («Откуда он знает?» – промелькнуло у меня в голове, но тут же потерялось за кучей других мыслей). И нападать на тебя не собираюсь. Потом ещё свитер от крови отмывать – да ну его… – он рассмеялся, увидев, как я вздрогнул после его слов о крови, – я же говорю – не переживай!

Он закинул ногу на ногу, откинулся на ствол черёмухи и, довольно прищурившись, заговорил:

– Странные вы люди! Просите о чуде, а когда оно приходит, ищете палку, чтобы это самое чудо огреть по голове! И не надо тут, что сам виноват – я вас такими не создавал! Всего-то чуть-чуть прикрыл от вас чудеса, чтобы вы к ним не привыкали – а то ж какое же это чудо, если происходит каждый день?

Я оторопело сидел, не зная, что сказать и сделать. Ясно одно: парень – сумасшедший. Но дальше-то что? Оставить его здесь и убежать, сверкая пятками? А если он замёрзнет за ночь на этой скамейке и помрёт? Что делают взрослые в таких ситуациях, я даже не представлял. Вроде в школе с первого класса учили, что больным и несчастным надо помогать, но как именно – никто, как оказалось, не объяснил. Я уже открыл рот, чтобы спросить глупое «Парень, тебе чем-нибудь помочь?», как вдруг свистун расхохотался:

– Помочь? Ты хочешь помочь Мне? Эх, мой дорогой Василий, ты, кажется, не понял: это Я пришёл помочь тебе. Ты тут недавно сопли размазывал по всей поляне, потому что все вокруг, видите ли, нечестно. Я решил послушать – почему вдруг нечестно? И не переживай, здесь на скамейке я ночевать не стану: Я же сказал, мне в Африку надо.

Посмотрев на моё медленно вытягивающееся лицо, парень снова расхохотался, а потом, отсмеявшись, сказал:

– Ладно, видимо, вам, людям, нужно тыкнуть пальцем, чтобы понять, что перед вами чудо. Ну вот, смотри, – и с этими словами парень снова щёлкнул пальцами.

Старая черёмуха за моей спиной полыхнула ярко-алыми искрами и вспыхнула, как спичка. Я с криком отпрыгнул, дуя на обожжённую руку, когда вдруг понял, что рука совсем не обожжена, а старое дерево горит ярким ослепляющим пламенем… но не сгорает! Оранжево-красные языки облизывали старые крючковатые старушечьи ветки, но те даже не шевелились. Я много раз видел, как с треском и завыванием горит сухая древесина. Но сейчас тишину вечера ничего не нарушало, как будто кто-то отключил звук.

Я с открытым ртом и выпученными глазами повернулся к свистуну, потеряв дар речи и только мыча что-то бессвязное. А парня, кажется, ничего не удивляло – он своими смеющимися глазами смотрел на меня и слегка подхихикивал. Он поднял руку и провёл рукой по горящему стволу. Ещё не осмыслив происходящее, я, вскрикнув, попытался оттащить его руку, но проще было, кажется, сдвинуть с места черёмуху. Откуда в таком задохлике столько силы?

– Не бойся, – проговорил он, – приложи свою руку. Я никогда не сделаю тебе больно. Я не такой, каким вы Меня знаете. Я никогда не сжигал и не топил вас и уж точно не убивал ваших младенцев. Я вас создал и Я вас люблю – с чего бы Мне заставлять вас страдать? Проведи рукой и сам все поймёшь, – и он снова улыбнулся, но в этот раз уже не издевательски, а тепло и сияюще.

Меня вдруг охватило странное ощущение спокойствия и отрешённости, мир вокруг как будто окрасился в золотой цвет. Огонь на черёмухе начал отливать позолотой, и я неожиданно понял: это пламя не сделает мне ничего плохого. Я поднял руку дотронулся до ствола дерева. Огненные языки, облизнувшись, жадно поглотили мою руку. Я инстинктивно зажмурился.

От кончиков пальцев верх по всему телу, начинаясь лёгкими искорками, разлилась ослепляющая безумная радость, смешанная… с чем? С ощущением, что сейчас я могу одним движением пальца свернуть горы? С пьяняще-свежим морским ветром с солью? С крыльями за спиной? Чувством полёта над всем этим миром? Под ложечкой резко кольнуло, блаженство и что-то ещё накрыли меня с головой, что я не смог даже выдохнуть.

– Что… – еле прохрипел я, теряясь в своих чувствах, – что это такое…

Мне пришлось опереться об охваченный золотистым огнём ствол, чтобы не упасть. От этого каскад ощущений с новой силой поглотил меня.

– Это? – довольно спросил парень. – Это вдохновение. Чистое творчество. То, чем Я и являюсь. Я не бог войны или мира, не бог добра или зла, не бог морали и нравственности. Не бог святости, как вы обо Мне думаете. Я не наказываю за грехи и не воздаю почести за праведность. Я – другое. Я – вдохновение. Я – творчество. Я – порыв. И ты, Вася, тоже. Ведь это Я тебя создал. Жаль, что вы, люди, постоянно это забываете это, разрушая себя и весь мир во имя Моё. Вы забываете, что Я – не разрушитель, а созидатель.

Парень звонко щёлкнул пальцами, и удивительное ощущение исчезло. Во мне словно бы погасла лампочка. Мир потускнел и налился темнотой, золотое мягкое свечение растворилось в вечернем тумане. Я не удержался на ногах и все-таки упал на колени перед скамейкой, отчаянно глотая воздух и чувствуя себя как тюбик зубной пасты, из которого выдавили все содержимое.

Я стоял на коленях и шумно дышал, ощущая, как бешено колотится сердце где-то у горла. Парень подошёл ко мне, взял за руку и какой-то нечеловеческой силой, как мягкую игрушку, резко поднял. Я без сил опустился на скамейку, свистун сел рядом со мной, тактично и участливо ожидая, когда я приду в себя.

Я выдохнул и, сфокусировав, наконец, взгляд на незнакомце, с трудом выдал:

– Т-ты кто такой?

Но парень лишь улыбался, своим золотистым взглядом отвечая на мой вопрос.

– Так ты… Ты… Вы – Бог?

Парень легкомысленно усмехнулся и отломил от черёмухи мелкую сухую ветку.

– Ну да. Я Бог. Приятно познакомиться. Только не говори мне вы. Мы же всегда с тобой общались на ты, помнишь?

Я тупо уставился на него. В голове было удивительным образом пусто, как будто кто-то сделал там генеральную уборку по папиному принципу: все грязное – начистить до блеска, все лишнее – выкинуть. Огромным усилием я заставил себя найти какую-то мелкую завалявшуюся мысль.

– И Вы… то есть ты… Ты пришёл… – я все пытался сформулировать вопрос, но получилось только дурацкое это: – чтобы что?

– Ты задал Мне вопрос, я решил ответить.

– К-какой вопрос?

– Ты не помнишь? – парень повертел веточку в руке, и она, как на ускоренной записи, медленно обросла почками и выпустила тоненькие свежие ярко-зелёные листочки; мой мозг опять кристально очистился и перестал держать челюсть. – Ты спросил: почему я? Мне часто задают этот вопрос, но, как правило, я не отвечаю. Но ты – случай интересный, прямо как природное явление в Африке. Поэтому я и решил ответить.

Я диковато оглянулся, не зная, что сказать и что сделать. В груди ощутимо и тянуще ныло – не хватало так неожиданно зажёгшейся «лампочки». Все вокруг: скамейка, черёмуха, надвигающаяся темнота, еле заметная тропка – как будто потускнели, потеряли свои цвета, посерели, как выцветшая после стирки футболка. Блестел, переливаясь, лишь только свитер парня, да его глаза отбрасывали золотистые искры.

Я недоверчиво посмотрел на свистуна. Пустой мозг смог выдать только это:

– Почему все такое серое? Почему не чёрное? Ночь же, – тупо напомнил я.

– Это тебе только кажется, – тут же откликнулся… Бог? – я не знал, как его называть. – Я дал тебе почувствовать, что такое чистое, первозданное вдохновение. Конечно, после него все остальное будет казаться слегка сероватым. Кстати, можешь называть меня Гоша… ну ты знаешь: Иегова… Гоша… Разница, в общем, небольшая. Да и в вашем языке моё имя звучит как-то странно.

Пустой мозг вдруг радостно ожил и снова подкинул искромётную мысль:

– Гоша? Так нашего поросёнка звали, пока он не запоносил и мы его не зарезали!

Я разулыбался, а когда понял, что сказал, втянул голову в плечи и зажмурился: вот сейчас и я застыну, как та девушка Зоя с иконой.

Но ничего не произошло, и я приоткрыл один глаз: Гоша лишь укоризненно смотрел на меня, поджав губы.

Я чуть-чуть подумал и еле слышно пробормотал:

– Извините…

Гоша побуравил меня своим золотистым взглядом, а потом отвернулся и расхохотался.

– Я же сказал – на ты! И превращать я тебя ни во что не буду – все это бабкины сказки! Ну давай, не томи, говори, чего хотел.

Я моргнул, собираясь с мыслями. Кричать в небо, будучи уверенным, что там никого нет, – это одно. Совсем другое – получить оттуда ответ, причём такой вполне себе… авторский.

– Мне… Мне все это снится? – тупо спросил я.

Парень ухмыльнулся и со словами: «А давай проверим!» – ущипнул меня за руку. От резкой и короткой боли, как будто мне оторвали палец, я тоненько взвизгнул и отполз от Гоши.

– Ну как? Снится? – участливо спросил тот.

Я испуганно замотал головой, потирая кожу. Потом посмотрел на Гошу и проговорил, стараясь выглядеть разумно и по-взрослому, подражая тем мужикам из телевизора:

– Но так же не может быть… Ты не можешь быть Богом.

– Почему? – миролюбиво спросил Гоша.

– Потому что… Потому что… Потому что Бога не существует!.. – выпалил я и снова втянул голову в плечи.

– С чего вдруг? – вежливо осведомился парень, как будто мы спорили, идёт ли снег в Африке.

– С того… С того, что к тебе столько раз обращались! Столько раз просили! Не только я, не только мама с папой… И ты никогда не отвечал! И вдруг ты отвечаешь мне! Не тёте Наташе, которая месяц назад похоронила сына, а она тебя звала очень громко, я сам слышал… Не Петьке Иванову, у которого мать и отец никогда трезвыми и не бывают и постоянно его бьют… Не бабке Тоне, у которой не осталось семьи, и она доживает одна в полуразваленном доме. Почему не маме? Почему не Женьке, когда он мелкий один лежал в больнице, а мы даже не знали, что с ним? Почему мне? Я что, громче всех кричал? – последнее я бросил ему в лицо, почти не осознавая, что с кем я разговариваю. Но посмотрев в его с золотистым отливом глаза, я резко спустил пар и уже тише и спокойнее добавил, втянув голову в плечи: – Извините.

Гоша никак не отреагировал на мой крик. Он долго вглядывался в густую темноту перед нами. Я уже подумал, что он, наверное, обиделся и теперь игнорирует меня, как вдруг парень спокойно заговорил:

– Знаешь, Вася, когда я создавал все это – Гоша развёл руки, как будто хотел обнять весь мир, – я знал, что однажды появитесь вы, – он задумчиво посмотрел на меня.

Я молчал, не зная, что сказать.

– Понимаешь, – продолжил он, – я люблю весь этот созданный Мной мир. Я обошёл его весь, до самого последнего угла. Я был и на дне океана, и на вершинах гор, и среди снегов, и в джунглях, на Северном и Южном полюсах. И везде я восхищался своим творением – природой. Ведь я только создал её, а остальное сделала она сама. Все эти моря, горы, облака… Радуги… Прекраснее я ничего ещё не видел. Я смотрел на животных, на рыб, на змей и лягушек, на амёб, на цветы и травы, на это небо и звёзды, на планеты и галактики… Знаешь, я бы заплакал от любви к этому миру, если бы умел плакать.

Гоша снова обнял весь мир руками. черёмуха позади меня, волнуясь, как стеснительная девчонка перед парнем, затрепетала старыми иссохшими ветками. Парень ласково погладил её по осыпающейся коре.

– Но я знал, что это не конец. Я знал, что все это, – он неопределённо махнул рукой в сторону полей, окутанных туманом, – нужно, чтобы однажды появились вы. Люди. Вы, которые, как и я, стали бы творцами. И ещё тогда, когда ничего не было – не было природы, планеты, Вселенной, я уже понимал, как тяжело вам будет. Как невозможно тяжело будет вам принять это первозданное вдохновение. Потому что у любого творчества есть главный принцип. Ты знаешь, о чём я говорю?

Я подумал, вспомнив все, что я слышал о Боге, и неуверенно выдал:

– О любви?

Гоша посмотрел на меня невидящим взглядом, как будто тщательно подбирал слова:

– Нет, это не любовь. Любовь – это только одна из составляющих главного. А главное – это свобода. Творить можно только тогда, когда ты свободен. Несвобода не может создавать миры. Несвобода не может создать любовь. Несвобода не может ничего. И я прекрасно это знал, создавая вас. Поэтому опция свободы воли входит, так сказать, в вашу базовую комплектацию.

Гоша посмотрел на меня с довольным видом, как будто только что объяснил мне какое-то очень важное правило. Я замер, ожидая продолжения, но его не последовало. Молчание чуть затянулось.

– И-и? – не выдержал я.

– «И-и»? – вопросительно поднял бровь Гоша.

– И-и-извините… Но… Причём тут вся эта… эта «свобода»? Я спросил, почему вы… ты не ответил маме и папе? И Женьке? И тёть Наташе? – потом подумал и снова осторожно добавил: – Извините.

– Так я же сказал: потому что даровал вам свободу. Я хотел, чтобы вы творили и создавали свои истории, свои миры. Так же, как и я. Я вам не пастух, а вы не овцы, хотя вы почему-то упорно себя ими считаете. Я создал вас и сокрыл себя. Потому что если бы вы знали, что есть Я, Творец – то какая же это свобода? Я слышу, когда вы мне молитесь. Но и твои папа и мама, и тёть Наташа, и бабка Тоня – всем им я не нужен, хотя иногда и кажется другое. Вася, – Гоша вдруг схватил меня за плечи и легонько потряс, наверное, хотел, чтобы глупые мысли в моей голове перемешались ещё больше, – ты, может быть, пока не понимаешь своего удивительного дара: ты, именно ты можешь создавать этот мир вместе со мной! Даже не так: без тебя, без твоих историй этого мира никогда бы и не существовало! Без тебя точно так же, как и без Меня!

Я ничего не понял, но согласно кивнул. Гоше, видимо, этого хватило, и он отпустил мою куртку. Я чуть-чуть подумал, в голове мелькнула какая-то неловкая и смущающая мысль. В Гошиных словах есть что-то неправильное, непонятное.

– Кгхм… – откашлялся я, привлекая его внимание, – я тут подумал… Извините… Но мы же и так все свободны? Ну… у нас же нет рабства… Или крепостного права. Мы все свободны – и я, и Женька, и тёть Наташа. Почему тогда мы не как ты? Почему я не могу щёлкнуть пальцами и выключить, например, солнце?

Гоша усмехнулся:

– Во-первых, ты можешь выключить солнце, если хочешь, – он со смешком посмотрел на меня, – можешь – в своей собственной истории. Так же, как и я могу выключить солнце в своей. А во-вторых, ты сильно ошибаешься, думая, что вы свободны.

Я уже хотел показать, насколько я свободен, но Гоша меня остановил:

– Вася, Мой дар свободы вам начинается с самого простого вопроса: принять его или нет. И это ваше право – быть свободным или нет…

– Что же тут думать, – не выдержал я, – принимать, конечно.

– Я рад, что ты так думаешь. Но, поверь, принять свободу сложнее, чем говорить о ней. И даже сложнее, чем бороться за неё.

Я снова не понял и снова серьёзно кивнул. Потом снова подумал и спросил:

– А что сложного-то?

– Ты и сам ответил на этот вопрос. Разве я отправил сына тёть Наташи на ту дискотеку, после которой его сбила машина? Или, может быть, я разругался со всеми родственниками бабки Тони? Я наливаю водку в рюмки отцу и матери Петьки Иванова? Нет, это делаю не я, все это делали они сами. Понимаешь теперь, в чём сложность свободы? Нет? В осознании того, что все, что с вами произошло, делали вы. Своими руками. Своими мыслями, идеями и поступками. Я этого не делал, а значит, и помочь вам не могу. В этом тяжесть свободы – понять, что ваша жизнь зависит только от вас, а не от меня.

Я нахмурился, обдумывая его слова. Потом не удержался и выпалил:

– То есть Петька, Всемирный потоп и Гитлер – это не ты сделал? Потому что мы стали много грешить и все такое?

– Нет, не я. Все это – ваша работа. Я только наблюдал.

– А то, что я сегодня прямо перед Тёмкой в лужу упал, – тоже не ты? Извините…

– Нет, не я. Вот, я полагаю, мы и подошли к главному вопросу, – Гоша подмигнул мне, – давай, спроси меня ещё раз. Только не кричи. А то в прошлый раз я чуть не оглох. То есть мог бы оглохнуть. Ну, ты понимаешь – если бы у меня были уши…

Я растерялся и на минутку даже забыл, о чём я тогда кричал на ручье. Но тут подул ветер и одна из ветвей черёмухи плетью полоснула по моей щеке. Я вскрикнул от боли и рукой схватился за наливающийся жаром рубец.

– Ай! За что?!

– Извини, мне просто показалось, что ты забыл, о чём спрашивал. Вот я и напомнил, – парень невинно улыбнулся.

Я снова разозлился: он ещё и смеётся! Да будь он кем угодно, хоть Богом, хоть Дьяволом, кто разрешил ему издеваться надо мной!

– Никто, – серьёзно сказал Гоша. – Давай, задавай свой вопрос.

Я вспомнил тоскливо скрипнувшую деревянную лестницу подо мной. Вилы, летящие почти мне в лицо. Истеричные крики курицы. Зловонную густую жижу на лице и омерзительный смех Тёмки. Заплаканные Женькины глаза. И не выдержал.

– Почему… Почему я такой неудачник? Почему я отовсюду падаю, стукаюсь о любой косяк, все роняю и разбиваю? Ведь… Ведь я знаю – я не такой! Не неудачник! Как будто все это сверху на меня падает! И только на меня, а не на других! Почему?

Гоша понимающе и внимательно посмотрел на меня, как будто искал что-то внутри моей головы.

– Но ты же и сам знаешь ответ, не так ли?

– Нет! – от возмущения я даже задохнулся. – Откуда мне знать?! Я уже несколько лет пытаюсь понять, почему, и не понимаю!

– Неправда, – просто сказал Гоша, – в глубине души ты прекрасно понимаешь, почему. Тебе уже приходила в голову эта мысль.

– Какая? – я ожесточённо перебрал все свои мысли, но не нашёл ту, нужную.

– Хорошо, давай вспоминай, – Гоша продолжал внимательно смотреть на меня и начал загибать пальцы. – Если бы ты сегодня не пошёл в хлев кормить корову, то кто бы там оказался вместо тебя? Если бы вилы упали сегодня не на тебя, то на кого? Если бы ты не наступил на гвоздь, то кто бы наступил? Кто бы испытал твои неудачи на себе, если бы не ты?