Правда выбора

Автор рекомендует,

насколько это покажется возможным,

не уделять сноскам сразу большого внимания,

а попытаться прочитать текст

лишь по необходимости обращаясь к пояснениям.

Правда выбора

В Енисейске Игнат Олонец пошел сразу на двор маковского приказчика Похабова¹. Того не было дома, и дворовые холопы велели зайти много позже. Однако Игнат сел тут же, на завалинке у дворовых ворот и недвижно стал ждать.

Ждать пришлось долго – весь день сын боярский² Иван Похабов провел у воеводы³. На свой двор он шел важный и довольный, хотя воевода и не усадил его к вечерней трапезе, но все ж уважил дельным разговором. Все шло к тому, что положение Ивана Ивановича снова должно было круто поменяться. Он и сейчас уже в крытом узорчатой камкой⁴ кафтане, в парчовом колпаке, с шитым серебром поясом смотрелся настоящим боярином. А в мыслях видел себя уже воеводой, царским стольником, не меньше.

Игната у ворот он даже и не заметил сразу. Пропахший топью и прелой ровдугой⁵, в испачканных болотом чулках-ноговицах и чирках⁶, в платке, завязанном под подбородком на остяцкий⁷ обычай, проситель показался приказчику приблудным инородцем⁸. Даже распахнутая сермяга⁹ казалась похожей на халат-котлям¹⁰, а не на русское платье.

Увидев, что приказчик сейчас пройдет в ворота, Игнат вскочил и торопливо шагнул наперерез, срывая платок, чтобы обнажить голову.

– Здрав будь, сын боярский Иван Иванович! – глухо выдохнул он, кланяясь в пояс.

Оружный холоп, сопровождавший Похабова, дернулся, схватился за саблю, выдвинулся вперед, готовый закрыть хозяина от опасности. Однако приказчик ткнул его рукоятью плети в плечо, давая знак отойти. Плетиво он держал подобранным в кулак к черенку, но все же плеть не была уже на обыкновенном месте за поясом, а значит и сам Похабов был готов к неожиданности.

– Прими челобитную от сироты государевой, Игнашки Олонца сына Степанова! – продолжил Игнат так тяжело, как будто до того не говорил верных полгода.

Похабов остановился, с удивлением оглядел просителя с головы до ног.

– Игнашка… Олонец… Ты что ли тот крещеный, что на дочери остяцкого князца¹¹ женат, добывает соболя, да не в наживу, а вместо ясака¹² за инородцев отдаешь?

Игнат кивнул:

– Божьей помощью.

– Дурная голова! – хмыкнул Похабов, отмахнулся плетью и двинулся вперед, в ворота, – Зайди завтра.

– Государево слово и дело! – выпалил тут же Игнат и так поспешно, что голос прорезался и прозвучал густо и звонко.

– Что за погибель? – удивился приказчик и остановился, – ты чьих будешь?

– Гулящий человек…

– Стало, не служилый? Как смеешь тогда государевы речи говорить, псина? – возмутился Похабов и даже выпустил плетиво из кулака, готовый хлестнуть негодяя.

– Гришка Зоб, Маковской слободы¹³ староста, перебил ясачных остяков Ямышской волости¹⁴ вместе с князцом, и взял себе государева ясака соболя! – зло ответил Игнат, глядя прямо в лицо Похабову.

Приказчик сжал губы, желваки на скулах заходили так, что это было видно сквозь густую бороду. Кулак с плетью напрягся, задрожал. Игнат, однако, не продолжал.

– Поносные слова на большого человека говоришь! – требовательно сказал приказчик. – Сам видел?

Игнат качнул головой. Пояснил:

– Верные следы были. Самого Зоба отпечаток сапога с приметными гвоздиками. Да в лесу бумажка от табаку, который его человек, Василь Черкас выпил¹⁵.

Приказчик поморщился, Игнат спохватился, зашарил на поясе, не сразу смог отвязать кошель.

– Что ж тут верного, коли сам не видел? Может тунгусы набежали, или татары? – все пытался отговориться сын боярский.

Игнат наконец вытряс из кошеля бумажку, протянул ее приказчику. Похабов поднял удивленно бровь:

– Не гневи, смерд!

Клочок бумажки его не убедил.

– Пытай меня¹⁶! – почти выкрикнул Игнат, а потом бросился к завалинке, начал развязывать тючок поняги¹⁷. – Остяки на котце¹⁸ стояли, я на озера по дичь ходил. Вернулся – чумы пожжены, люди побиты. Под чумом жена моя, дети малые, одно костье осталось!

– Жена? – проговорил Похабов, – инородка? Так чего блажишь? Поди новую купи! Казачков в поход отправилось сколько, жен осталось – на базар не ходи!

Игнат выпрямился, изменился в лице:

– Крещеная, венчаная! Дети – русские! Побойся бога!

Понял, что слишком гордо бросил слова в лицо приказчику. Выхватил из поняги двух копченых уток, протянул их в руки Похабову:

– Прими в почесть¹⁹!

Тот скривился:

– Что в почесть сыну боярскому суешь? Уток? Срамота! – потеряв желание продолжать разговор, Похабов двинулся в ворота, – Верно было, татары налетели.

– Олонец мое прозвище, еще прозвание – Ослоп²⁰, – сказал Игнат и замер.

Похабов сам остановился.

Что-то слышал приказчик об Игнате Ослопе от старых казаков. Будто ходил охочим человеком со служилыми, на Лену, на Колыму, отличался и в боях, и в жестокостях.

– Никогда не просил ничего за добытый в казну ясак, ни жалования не искал, ни подарков! – с бессильной обидой проговорил Игнат, – хоть свое соблюди, ты ж приказчик Маковского! Дай правежа Зобу!

– Что?! – рассердился Похабов и махнул плетью, – ты кого винить?.. кого?.. Сам от государевой службы, повинностей бегал, в охочих отсиживался, и тем взялся попрекать?!

Лет десять назад было то, о чем говорили про Ослопа. Того лиходея Похабов, пожалуй, и к себе бы взял. А этот жалкий человек с острым черным лицом, в инородческом платье ничего уже не стоил, только раздражал зря и назойливо добивался сыска, которого приказчик хотел избежать.

Игнат поднял подбородок, ноги его подломились, и он упал на колени, весь прямой как палка, с лицом, дрожащим от горя и обиды. Утки в безвольных руках ткнулись в пыль.

Похабов снова поморщился:

– Как ты сказал, так татары делают. Не иначе они налетели. По ним сыск проведут. На Зоба ябеды²¹ не говори, – он пошел в ворота, услужливо распахнутые дворней, которая с изумлением уже смотрела на Игната и ждала, чем все закончится. В створе ворот обернулся, смягчился, – Новый закон теперь²². Приведешь сюда ко мне Зоба, да послухов какие под присягой твои слова покажут, будет тебе правеж.

Похабов бросил еще один суровый взгляд на просителя и поднял зажатую в кулаке плеть:

– Но извет²³ на меня сочинишь, руку отрублю, кнутом до смерти забью!

Ворота захлопнулись. Игнат остался перед ними на коленях, безвольно опустив руки, и едва шевеля губами:

– Христом богом молю, Христом богом…

– В четыре дня дошел? На волок, да потом еще волоком? – Фрол Семенов, подьячий съезжей избы²⁴ Енисейска, поставил на стол миски и кружки.

Был он высокий, слегка сутулый, но крепкий, как большинство сибирских служилых. Возрастом лет на десять моложе Игната, однако бороду уже имел с легкой проседью. Потрепанный и вытертый стрелецкий кафтан он старался носить с некоторой лихостью. Да и во взгляде было что-то шальное, что выделяло подьячего среди обычных чернильных крючков. Приняв Игната в съезжей избе, он не чинясь зазвал его на свой двор, повечерять и остановиться до утра. Грязная одежда и запах просителя нисколько не смущали. В его холостяцкой избе было не особенно чисто.

– Только шел, не ночевал вовсе? – Фрол добавил на стол вчерашнюю лепешку и кувшин кваса, с основательностью утвердил в середке поднесенную Игнатом копченую утку.

Игнат только неопределенно мотнул головой, грузно сидя на лавке за столом.

– Вот тебя… – хмыкнул Фрол, но осекся под взглядом гостя, – да, верно…

Подьячий снял с пояса нож, надрезал и разломил птицу пополам:

– Когда ж успел закоптить дичь-то?

– Пока побитых хоронил, – тяжело пошевелился Игнат.

– На погребальном костре коптил? – ахнул Фрол и отпрянул от утки.

– Остяков в земле сложил, их обычаем. Не жег, – покачал головой Игнат, – на костер рябины срезал. Все одно кругом ходил, следы смотрел.

Фрол отломил ломоть мяса, понюхал, улыбнулся:

– Верно, рябина, – попробовал, добавил, – Хороша!

Взял себе сразу половину утки, уселся напротив, ожидая рассказа. Игнат, не трогая еды отвечал скупо:

– В лесу паленый фитиль от пищали²⁵ нашел, следы сапог. Засадой там сели. Остальные с реки подошли. Человек с десяток, сколько есть у Зоба. С реки налетели, погнали. Потом из леса ударили, никто не ушел.

Фрол ел птицу, жевал лепешку, запивал квасом, но смотрел внимательно, не перебивал.

– Мужчин, стариков и мою Марусю с детьми на стойбище побили. Женок и других детей в лесу нашел. Там их посекли и ветками закидали – спрятали, – закончил Игнат.

– Ежели бы ты их не нашел, похоже стало бы, что татары их ясырями²⁶ взяли и с собой увели, – покивал Фрол, подумал и добавил, – Как ты своих признал, если их пожгли?

– Одежа. Маруся им шила на русский обычай.

– Стало, твоих Зоб в стойбище оставил, для тебя знаком. Дескать, полезешь к нему, и тебя такая же судьба ждет, – заключил Фрол, – рассудительный какой!

– До того, недели три как, он со своими приходил, мы только на котцы спустились, – добавил Игнат, – предлагал тестю, князцу, к Зобу в слободу при Маковском перебираться. А угодья отдать. Тесть отказал – родовые земли все-таки. Зоб осерчал, грозился вернуться.

Фрол снова покивал:

– Вернулся, подлец.

– Кабы знать, дал бы господь! Не ходил бы на озера за дичью! – Игнат схватил себя за вихор, потом за бороду, дернул.

– И сейчас сам бы там лежал, – договорил Фрол. – Григорий Зоб в большой силе сейчас.

Игнат молчал, пусто глядя перед собой.

– При Болкошине²⁷ он уже вольно себя вел, как тот помер, и Маковский без приказчика остался, вовсе над собой власти не видел, – рассуждал Фрол, – ты в лесу может не слышал, кроме ватаги промышленников²⁸, все плотницкое дело на волоке под ним, и лодейное, и санное. Да амбары перекладные держит и вино²⁹ тайком курит. Похабова встретил, говорят, хлебом-солью три дня угощал. Теперь, видишь, Похабов в его дела почти не мешается, только здесь мзду принимает. Должно быть, и долю имеет с зобовских затей?

– К воеводе пойти? – с надеждой спросил Игнат.

– Не зная погоды, не ходи к воеводе, – горько усмехнулся Фрол.

– А закон? Что за закон новый теперь? – не сдавался Игнат.

– Воевода Пашков³⁰ с собой привез. В съезжей избе у меня видел большую книгу в тяжелом окладе? Закон.

Фрол остановился, считая, что все сказал, но Игнат продолжал твердо и требовательно смотреть на него.

– По нашему краю все то же. Инородцев щадить, беречь, ясачной убыли не допускать. Тут Зоб нарушил, конечно… судебные поединки отменили. Теперь присяга и показания послухов, – Фрол, задумался, и вдруг воскликнул, – А ежели послухов приведешь, приказчику некуда деться будет! Извернется, тут уж к воеводе можно, а то и челобитную в Тобольск написать. Вот взгоним толстобрюхих! Мала букашка, а засвербит под рубашкой!

– Нет послухов. Никого не уцелело, – хрипло ответил Игнат.

– А послухи могли сами и не видеть. Лишь бы показали! – разохотился подьячий. – Найми! Есть у тебя соболя с зимы?

Игнат помотал головой:

– Все роду жены отдавал. Хоть как, а уменьшить остякам ясачную долю. Откупом за прежние мои грехи.

– Значит, Зоб все забрал, – раздосадовался Фрол. – Стало, не выйдет нанять…

Игнат снова опустил голову:

– Помолюсь. Не оставит господь, поможет Богородица.

Фрол положил Игната в избе, на лавке, но тот не спал почти вовсе. Бился в горестной дреме. Едва дождавшись утренних сумерек, собрался и ушел.

Утром, отпирая церковь, пономарь обнаружил его на паперти. Тот стоял на коленях перед дверью, уткнувшись лбом в пол и частил молитвы. Пономарь сразу сходил за священником, но тот пришел еще не скоро, а Игнат лишь перебрался в церковь, встал на колени под образами и так и провел все это время.

– Великие злодейства ты творил, Игнатий, – подытожил пожилой священник, приняв исповедь.

Отец Кирилл больше двадцати лет уже служил в острожной церкви Енисейска и за это время насмотрелся всяких нравов, диких для Руси, но для Сибири ставших обыкновением. Посты почти не соблюдались, крестов многие не носили, иные насильничали своих сестер и дочерей. Сам он хоть и не поддавался соблазну жестокостями и воровством добывать себе богатства, но и не имел сил бороться с чужими грехами. Брал, когда давали, отвечал, когда спрашивали, делал, когда просили. Жесткости, совершаемые Игнатом в прошлом, произвели на него впечатление, но не более. По большому счету ни исповедь, ни рассказ о гибели жены и детей его не удивили.

– Что же это, расплата за грехи мои? Скажи, батюшка! – требовательно спросил Игнат.

– Господь не мстит. Но испытание нам посылает, – мягко ответил священник, – Для чего испытывает – только ему ведомо.

– Покаялся – знал, как жить. В молитве и трудах. А теперь как? – горевал Игнат.

– А как жили те люди, кого ты сиротил, у кого ты жен побивал, детей в ясыри брал? – без укоризны спросил отец Кирилл, он уже давно привык не осуждать тех грехов и преступлений, с которыми сталкивался.

– Никого не осталось, батюшка, понимаешь ли? От злодейств отрекся, грехи перед людьми искупать взялся, – слова лились из Игната, долгими горестными вздохами, – Дети росли малые. Их за что?

– Что же ты думаешь, господь купчина в лавке? – спокойно ответил священник. – Ты ему покаяние и молитвы с постами, а он тебе все грехи забудет? Без истиной любви к богу, без обретения благодати, царствия небесного не обрести…

– Давно ли ты сам, отец Кирилл, обвенчал Перфильева с вдовой Фирсовой при живой-то жене? – проронил Игнат и тут же пожалел о сказанном. – Прости, батюшка, прости! Бес попутал!

– Бог простит. Тебе о своей душе думать надобно, – отец Кирилл протянул руку в кольцах для поцелуя, – Смирись, то единственный путь. То еще можешь заповедать святой церкви, что у тебя из мягкой рухляди³¹ осталось, на благое дело, на вспомоществование. А сам можешь постриг принять, в скит податься. Чрез то обретешь спокойствие.

– Ничего не осталось, все забрали… – напомнил Игнат.

– Может это и знак тебе от господа, от всего мирского отречься вовсе, жить одним словом божьим, – кротко проговорил священник.

– В твоих устах слово божье! – Игнат посмотрел на него с надеждой, – Идем к Маковскому, скажи людям, тебе перечить не станут, так послухов найдем, с ними и Зоба привести на суд можно!

– У Зоба много людей в покручениках³² да в холопах. Их долг велит его оборонить. Крови я допустить не могу, – ответил отец Кирилл без раздумий.

– Похабову скажи, воеводе! – просил Игнат.

– Они законом связаны, – увещевал священник, – поелику велено законом к ним послухов и самого виновника вести. Что уж поделать?

– Не закон курок взводит. Рука! – ответил Олонец.

Он посмотрел в глаза отца Кирилла прямо и твердо:

– С божьей помощью сам справлюсь. Благослови, батюшка.

Священник отдернул руку:

– Своеволие задумал? До крови довести? На такое нет благословения!

Олонец кивнул, тяжело встал. Повернулся к иконостасу:

– Прости, господи!

Перекрестился и вышел.

Вечером следующего дня он был у Маковского. Шел не останавливаясь. Лишь ночь переждал бессонно, без охоты пожевав оставшуюся утку. Не оставляли его не только горестные видения Марьи и сыновей, но и мысли. Вспоминалась церковь и увещевания батюшки. К концу перехода он решил не своевольничать, а положиться на божий промысел и идти к самому Зобу. Если Зоб согласится явиться к приказчику, то и послухи найдутся.

Найти Зоба в слободе у острожка не составило никакого труда. Он ставил новый лабаз³³ для сдачи внаем. Чуть ли не все плотники слободы трудились на его затею. Кто из обязанности, кто не смог отказать первому человеку Маковского. Стояли летние долгие дни, и Григорий требовал не останавливать работы, пока был свет. Вот и сейчас спустился на берег Кети, присмотреть за делом.